Текст книги "Направить в гестапо"

Автор книги: Хассель Свен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– Ты прав, – сказал Штальшмидт, обильно потея под воротником. – Ты совершенно прав. Я позвоню своему начальнику. Он глуп как пробка, никаких вопросов задавать не станет.

– Думаю, тебе нужно разобраться с этим делом раз и навсегда, – сказал Ринкен. – Пока не получу от тебя вестей, предпринимать ничего не буду.

– Спасибо, – пробормотал Штальшмидт, с каждой минутой все больше ненавидя Ринкена.

– Знаешь, – шутливым тоном сказал Ринкен, – не хотел бы я сейчас оказаться на твоем месте. Нисколько не удивлюсь, если сегодняшний кутеж окажется прощальной вечеринкой – ты даже можешь очутиться в одной из своих камер!

– Господи, – произнес Штальшмидт, – если, по-твоему, это шутка, я невысокого мнения о твоем чувстве юмора. С такими друзьями, как ты, не нужно врагов.

Ринкен ответил лишь веселым смехом.

– Да и все равно, – раздраженно сказал Штальшмидт, – со мной так ни за что не поступят.

– А почему? – спросил Ринкен. – Приятно ведь оказаться среди старых знакомых – можно поговорить о добрых прежних днях, когда ты заправлял тюрьмой, и они, так сказать, были пылью под колесами твоей колесницы…

Посмеиваясь, Ринкен положил трубку. Штальшмидт сидел, уставясь на телефон и задаваясь вопросом, не началась ли у него какая-то болезнь. Комната шла кругом, его поташнивало, голова кружилась, по всему телу выступил холодный пот. Сейчас не поймешь – столько появилось странных недугов. Он пощупал пульс и повернулся к Штеверу.

– Пожалуй, схожу к врачу. Чувствую себя совершенно больным. Останешься главным на несколько часов. Или на несколько дней, если меня положат.

Штевер задрожал.

– Не думаю, что это удачная мысль, герр штабc-фельдфебель. Грайнерт ведь наверняка более подходящий? Он прослужил здесь дольше, чем я.

– Грайнерт осел.

Они посидели, глядя друг на друга, потом вдруг Штальшмидт поднял трубку и попросил соединить его с майором Ротенхаузеном, начальником тюрьмы.

– Алло? Герр майор Ротенхаузен? Это штабc-фельдфебель Штальшмидт.

– Слушаю, Штальшмидт. В чем дело?

– Должен доложить, герр майор, что два человека из Двадцать седьмого танкового полка – некие Вилли Байер и Альфред Кальб – приходили сегодня к одному заключенному по пропуску, который, как мне теперь кажется, может быть поддельным.

Наступило долгое молчание. Ротенхаузен пытался осмыслить услышанное и придумать уместный вопрос. В конце концов ему это удалось.

– Кого они навещали?

– Лейтенанта Бернта Ольсена.

– Кто он? За кем числится?

Штальшмидт зажмурился. Сжался в своем кресле.

– За гестапо – отдел четыре дробь два А…

Голос его прозвучал еле слышным шепотом.

– А кто подписал пропуск?

– Штандартенфюрер Пауль Билерт, – ответил Штальшмидт и чуть не свалился с кресла.

Ротенхаузен положил трубку. Не сказав, что собирается делать и собирается ли вообще делать что-то. Штальшмидт снова остался с молчащей телефонной трубкой в руке. Беспомощно положил ее на место.

– Ну, вот, – сказал он Штеверу с бодрящей веселостью, – мы оказались в дерьме, это факт – что нам теперь делать, черт возьми?

Штевер, застывшее воплощение страдания, молча смотрел на него.

– Сукин сын этот Ринкен! – выругался Штальшмидт. – Кем он возомнил себя, тощий ублюдок? Только потому, что каждый день подает шинель своему гнусному начальнику… – Штальшмидт повернулся и злобно плюнул в сторону опрокинутой корзины для бумаг. – Знаешь, кем он был до войны, а? Молочником, вот кем! И будь уверен, после войны снова будет торговать молоком. Ну, давай, Штевер, начинай шевелить мозгами! Не стой истуканом, думай!

Штевер старательно откашлялся.

– Герр штабс-фельдфебель, я совершенно уверен, что вы сумеете найти выход.

И смотрел Штальшмидту прямо в глаза, решительно отказываясь от возложенной на него задачи. Ясно давал понять, что не имеет никакого отношения к этому делу.

Штальшмидт переглядел его. Подождал, пока Штевер не опустил взгляд, потом мрачно улыбнулся.

– Если пойду ко дну, то и ты тоже, – пробормотал он так тихо, что расслышать Штевер не мог. – Будь уверен – один я тонуть не стану!

Еще десять минут он расхаживал по комнате, украдкой наблюдая за Штевером, который не имел никакого желания оставаться, но боялся уйти.

Это однообразие внезапно нарушил пронзительный вой сирен. Оба поглядели друг на друга.

– Опять прилетели, – сказал Штевер.

– Канадцы, видимо, – сказал Штальшмидт.

Они постояли, прислушиваясь, потом Штальшмидт указал подбородком на дверь и взял бутылку шнапса.

– Пошли. Спустимся в подвал и будем молиться изо всех сил, чтобы они сбросили бомбу на гестапо.

– И на майора Ротенхаузена? – предложил Штевер.

– И на майора Ротенхаузена. – Штальшмидт выразительно кивнул. – И на Ринкена, черт бы его побрал. Я бы отправил личную благодарность командующему канадскими ВВС.

Они быстро спустились в подвал, оставались там до конца налета, около двадцати минут, и прикончили бутылку. Когда вышли оттуда, оказалось, что самолеты бомбили южную часть порта, и ни одна бомба не упала на гестапо. Или на майора Ротенхаузена, или на Ринкена.

– Даже рядом ни одного взрыва, – горестно произнес Штальшмидт, когда они вернулись в его кабинет.

Он посмотрел на Штевера, тот ответил ему взглядом. Надежды на него не было никакой. Штевер не принадлежал к тем людям, у которых появляются блестящие мысли.

– Ну, что ж, остается только одно – придется рискнуть и позвонить этим гадам; может быть, удастся им объяснить. В конце концов, если они разузнают сами, будет только хуже.

Дрожание руки, когда он набирал наводящий ужас номер гестапо – 10—001 – противоречило браваде в его голосе.

– Государственная тайная полиция. Отделение Штадтхаусбрюке.

Штальшмидт сглотнул слюну. Запинаясь, заикаясь, ловя ртом воздух, он кое-как довел до конца доклад.

– Одну минутку, штабс-фельдфебель. Переключаю.

Штальшмидт негромко застонал и провел пальцем под воротником. В трубке послышался новый голос; решительный, резкий, властный.

– Алло, чем могу быть полезен? Это административный отдел, четыре дробь два А.

Штальшмидт снова изложил непослушным языком свою историю. Даже ему самому она уже не казалась правдивой или хотя бы вероятной.

– И кто подписал этот пропуск? – спросил голос.

– Герр штандартенфюрер Пауль Билерт, – прохрипел Штальшмидт и униженно склонил голову к телефонному аппарату.

– Можно обходиться без «герр»! – раздраженно произнес голос. – Мы давно отказались от этого плутократического раболепия.

Штальшмидт тут же разразился потоком извинений и оправданий, при этом чуть на падая ниц на стол.

– У вас все? – произнес голос. – Соединяю с самим штандартенфюрером.

Штальшмидт испуганно взвизгнул. В трубке наступила тишина. Он посмотрел на ненавистный аппарат, и на миг его охватило жгучее желание. Если сорвать эту штуку со стены и швырнуть во двор, может, с этим кончатся все его беды? Или если он вдруг заболеет – он чувствует себя больным. Очень больным…

– Алло?

Штальшмидт в ужасе схватился за горло.

– Ал… алло?

– Говорит Пауль Билерт. Чем могу быть полезен?

Голос был негромким, приятным, любезным, мягким и почему-то располагающим к откровенности. На миг у Штальшмидта возникло опрометчивое, безумное желание полностью признаться в своей глупости, унижаться, плакать, упасть на колени. Вместо этого он раскрыл рот и понес в трубку полнейшую чепуху. Рассказ получался путаным, непоследовательным, бессвязным. Он клялся, что сразу же понял, что подпись поддельная; и тут же противоречил себе, говоря, что даже теперь не уверен в этом и только хочет убедиться. Обливал грязью Ринкена, Ротенхаузена, тюремный персонал в полном составе. Все они ленивые, никчемные, лживые негодники, глупые как пробки. Ему, Алоису Штальшмидту, приходится отдуваться за всех. Ему приходится…

– Минутку, штабс-фельдфебель. – Голос был вежливым, чуть ли не извиняющимся. – Неприятно перебивать вас на полуслове, но говорил ли вам кто-нибудь, что, возможно, вы не так сообразительны, как хотелось бы?

Штальшмидт шумно поперхнулся, шея его стала медленно краснеть.

– Если этот пропуск действительно поддельный, – продолжал Билерт все таким же мягким, вежливым голосом, – вам не приходило на ум, что фамилии посетителей тоже были вымышленными? Вы это проверили? Навели справки в их роте? Обыскали заключенного после того, как посетители ушли? Обыскали камеру?

– Да! Это задача обер-ефрейтора Штевера, штандартенфюрер.

– И обер-ефрейтор Штевер выполнил ее?

– Да! Да да, конечно! Я сам проследил!

– И что он нашел?

– Э… ничего.

Штальшмидт повернулся и обвиняюще взглянул на Штевера, изумленно и испуганно пялившегося на него вытаращенными глазами.

– В таком случае, обыск, видимо, был очень поверхностным?

– Беда в том, что, как я уже говорил, здесь никто не способен толком делать свое дело. Если сам не возьмусь…

Голос в трубке снова перебил лихорадочные объяснения. Звучал он уже не так мягко, как раньше.

– Теперь слушайте меня, штабс-фельдфебель! За этот прискорбный случай я считаю ответственным вас и только вас, и если заключенный окажется в камере мертвым, лично приму меры к тому, чтобы вас казнили.

Колени Штальшмидта начали колотиться под столом друг о друга. Впервые в жизни он пожалел, что не находится на фронте.

– Что касается пропуска, – продолжал Билерт, – можете сами занести его мне в кабинет. Вы, наверно, уже успели оповестить о нем половину Германии?

Штальшмидт прерывающимся голосом медленно перечислил тех, кто знал об этом инциденте.

– Остается только радоваться, – саркастически заметил Билерт, – что вы еще не написали о нем в газеты. Может быть, решили сперва позвонить мне, спросить моего разрешения?

Изо рта Штальшмидта вырвался сдавленный испуганный вскрик. Штевер в трепете взглянул на него. Он еще никогда не видел своего начальника в таком жалком виде. Слава богу, что он сам всего-навсего ничтожный обер-ефрейтор!

Штальшмидт медленно, обессиленно положил трубку и оглядел кабинет покрасневшими глазами. Кто знает, может быть, этот болван заключенный сейчас глотает принесенный в камеру яд? Он в бешенстве повернулся к Штеверу.

– Обер-ефрейтор! Чего стоишь тут? Шевелись, черт возьми! Надо обыскать камеру полностью. Обыскать заключенного полностью. Не таращь на меня глаза, действуй!

Штевер бросился к двери. Выскочил в нее, помчался по коридору и столкнулся с неторопливо шедшим навстречу Грайнертом.

– Что это с тобой, черт возьми? – поинтересовался тот. – С чего вдруг такая спешка?

– Сейчас узнаешь! – выпалил Штевер. – Возьми пару человек и веди в девятую камеру. Нужно обыскать этого прохвоста с головы до пят.

Грайнерт пожал плечами и неспешно пошел. Через несколько минут вернулся с двумя людьми, и они вчетвером принялись за обыск. Раздели лейтенанта Ольсена, распороли матрац на его койке, подергали решетку на окне, сломали все, что можно сломать, в том числе ночной горшок. Простукали стены, пол и потолок, лейтенант тем временем сидел голым на койке и наблюдал за ними с довольной улыбкой.

Штевер стащил пачку сигарет, которую сам же навязал заключенному. Грайнер носился по камере, выл и орал. Остальные двое схватили лейтенанта и принялись тщательно обыскивать, заглядывали в рот, в уши, заставили раздвинуть ноги, бесцеремонно осмотрели все тело, где только возможно. Ольсен сносил это с усталой терпеливостью. Он десяток раз открывал для них рот, но они не обнаружили вставного зуба, где была спрятана желтая капсула. Яда в ней хватило бы на десять человек. Легионер привез ее из Индокитая.

Пока шел обыск, Штальшмидт расхаживал в своем кабинете по ковру и вскоре протоптал заметную дорожку от двери к окну, от окна к книжным полкам и от них снова к двери.

Книжные полки были заставлены толстыми юридическими книгами, большинство их Штальшмидт «взял» из библиотек или стащил в магазинах и чужих кабинетах. Он воображал себя кем то вроде юриста. Своим любовницам штабс-фельдфебель представлялся тюремным инспектором, и в ближайшем бистро, «Chiffon Rouge» [42]42
  «Красная тряпка» (фр.). – Прим. пер.


[Закрыть], был известен как «герр инспектор». Он вызубрил наизусть несколько статей законов и твердил их как попугай при каждом удобном случае. В бистро у него были приверженцы, к нему часто обращались за советами по юридическим вопросам – правда, редко кто делал это дважды. Штальшмидт терпеть не мог признавать свое невежество в какой бы то ни было области и, когда оказывался в затруднении, просто выдумывал какой-нибудь прецедент и исходил из него.

Когда Штальшмидт в шестой раз проходил мимо окна, зазвонил телефон. Штабс-фельдфебель остановился и недоверчиво посмотрел на аппарат, корень всех его неожиданных бед. Медленно подошел к письменному столу; опасливо снял телефонную трубку. Негромко, нехотя произнес в нее:

– Гарнизонная тюрьма…

Как правило, он резко хватал трубку и рявкал: «Штабс-фельдфебель Штальшмидт слушает! Что вам нужно?» Но больше так было нельзя. Злосчастный пропуск лишил его этого удовольствия.

– Говоришь ты как-то понуро, – послышался голос Ринкена, озлобляюще исполненный веселья. – Что там у тебя? Разговаривал с гестапо? Успешно?

– Пошел ты! – злобно ответил Штальшмидт. – Мне до смерти осточертело это заведение! Думаю подать рапорт о переводе. Стараешься, из кожи вон лезешь, несешь службу гораздо добросовестнее всех, включая своего начальника – и что выходит? Что, спрашиваю тебя? Получаешь пинка в зубы за все свои труды, вот что!

– Век живи, век учись, – сказал Ринкен раздражающе высокомерным тоном. – Но не отчаивайся. Если в самом деле хочешь перевестись, я наверняка смогу это устроить; в той штрафной роте, о которой я говорил, еще требуются унтер-офицеры. Тебя примут с распростертыми объятьями – позвонить туда?

– К черту, сам воспользуйся этим советом! Я разговаривал по телефону с самим Билертом. Он требует, чтобы я принес пропуск лично ему.

– Вот как? Не боишься Билерта, а? И не надо, если у тебя чиста совесть.

– Не притворяйся наивным, Ринкен! Прекрасно знаешь, что в Германии нет ни единого человека с совершенно чистой совестью. Даже охранники из Фульсбюттеля и Нойенгамме накладывают в штаны, когда оказываются вблизи от Штадтхаусбрюке.

– Коричневые трусы надень! – пошутил Ринкен.

Штальшмидт яростно выругался и швырнул трубку.

Разумеется, он не мог догадываться, что в истории с посетителями лейтенанта Ольсена не всё на виду. Прежде всего, он не знал, что несколько дней назад Легионер, тот самый невысокий Легионер с обезображенным лицом, суровыми глазами и сильными руками с длинными пальцами, нанес визит бандерше Доре в «Ураган». (На другой день Дора исчезла. Официально считалось, что она поехала в Вестфалию навестить больную подругу, жену гаулейтера. Неофициально – это вызывало сомнения…)

Как бы там ни было, Легионер посетил Дору в ее заведении, они сели за столик в углу, задернули толстые шторы и оказались в укромной нише. Перед ними на столике стояли два бокала, бутылка перно и блюдо с жареными каштанами. Скорлупу каштанов они раскусывали и небрежно сплевывали на пол. Дора наклонилась к своему бокалу и отпила большой глоток.

– Стало быть, Пауль загреб вашего лейтенантика, да? За то, что слишком распускал свой длинный язык. Ну, что ж, могу только сказать, что у него, видно, не все дома, раз он так давал волю языку. Это ведь значит накликать беду на свою голову. С таким же успехом можно залезть на крышу и орать в мегафон.

– Тут ты права, согласен. – Легионер покосился на бокал в своей руке. – Кое-кто просто не приспособлен к выживанию. Вот мы с тобой умеем позаботиться о себе, а Ольсен… – Он покачал головой. – Сущий младенец! Гестапо обведет его вокруг пальца. Но все же я знаю этого дурачка давно и не могу бросить его гнить там. Должен для него что-то сделать.

– Как знаешь. – Дора выплюнула надкушенный каштан и посмотрела на него с отвращением. Он был пригорелым, горьким. – Чертова бестолочь! Не умеет даже каштаны поджарить! Ты представить себе не можешь, как трудно было найти кухарку. А теперь, когда нашла, пользы от нее ни на грош. – Она допила перно и налила еще. – Сейчас со всем персоналом так. Даже девочки не то что были раньше. Большинство просто шлюхи низкого пошиба. Прямо с улицы – ни манер тебе, ничего. Взять эту курву Лизу – которая должна сидеть за конторкой – уже четвертый раз болеет в этом месяце. Какая там, к черту, болезнь! – Дора взяла еще каштан и сунула в рот. – Я знаю, что у нее на уме, меня ей не провести! Не одурачить старушку Дору!

– Совершенно в этом уверен, – согласился Легионер. – А почему тебе не взять иностранных девочек? По-моему, сейчас они соглашаются работать почти даром.

– Оно так, но я их и близко не подпущу, – злобно сказала Дора. – Половина из них – шпионки гестапо. Думаешь, мне хочется, чтобы эта иностранная шваль следила за мной, доносила о каждом моем шаге? Меня быстро уволокут на Штадтхаусбрюке!

Легионер улыбнулся.

– Оставь, Дора, я уверен, на совести у тебя ни пятнышка.

Дора фыркнула и дружелюбно ударила его в грудь.

– А этот твой лейтенант. – Она подлила себе еще перно. – За что его взяли? По одному из этих пресловутых пунктов?

– Девяносто первый Б, – ответил Легионер, взял каштан и мрачно оглядел его. Сунул в рот, разгрыз скорлупу. Длинный, во все лицо шрам покраснел и, казалось, причинял страдания. – Боюсь, его вздернут, – лаконично сказал он.

– Всего навсего за болтовню?

– Всего навсего? – переспросил Легионер. – Дора, ты знаешь не хуже меня, что это быстро становится самым тяжким преступлением века. Во всяком случае, им нужно показать на ком-то, что бывает с теми, кто дает волю языку. Они уже все распланировали, я видел его бумаги Порта познакомил меня с одним типом из комиссариата; именуется «доктором», хотя почти наверняка никакой не доктор. В общем, я нащупал его слабое место – Легионер с обаятельной улыбкой подмигнул Доре, – и он показал мне документы. Когда знаешь свое дело, это нетрудно. Некоторые люди пойдут на что угодно, лишь бы получить то, чего хотят.

– И что они планируют сделать с твоим лейтенантом?

Легионер нахмурился.

– Казнить. Зачитать перечень его преступлений перед исполнителями приговора – они думают, что таким образом сломают даже самых крепких. Видеть казнь человека – это не шутка. Тут не расстрел, тут… – он рубанул себя по загривку ребро ладони. – После такого зрелища требуется большое мужество, чтобы пойти на преступление.

– Мужество! – презрительно произнесла Дора. – Все говорят о мужестве! Что оно такое? То, чем обладаешь, когда голова надежно сидит на шее, брюхо набито, а в руке стакан! Не говори мне о мужестве! Попробуй побыть в лапах этих скотов больше десяти минут, увидишь, много ли проку от твоего мужества. Одержать над гестаповцами верх можно только одним способом – знать о них то, что они скрывают. Если у тебя есть власть над ними, с тобой все в порядке. Если нет – тебе конец.

– Совершенно с тобой согласен. – Легионер подался вперед и доверительно заговорил: – Как насчет Билерта, Дора? Ты знаешь о нем кое-что, правда? Достаточно, что бы помочь Ольсену сохранить голову на плечах?

Дора покачала головой.

– Сомневаюсь, голубчик. Может быть, смогу организовать пропуск, чтобы ты пошел, повидался с ним, но заикаться еще о чем-то – значит рисковать своей головой. Да, мне известно кое-что о Пауле, но даже болонка кусается, если ее сильно пнуть. А Пауля ты знаешь – с ним нужно держать ухо востро. Как с диким зверем. Пока у тебя есть против него оружие, он будет смирным, станет делать все, что ты захочешь. Но стоит хватить через край, теряет контроль над собой. Приходит в бешенство, и тут уж на него удержу нет. К тому же не могу отделаться от мысли, что твой лейтенант сам сунул голову в петлю. Болтать с каждым встречным и поперечным – значит искать беды. Притом я его совершенно не знаю. Будь это кто-нибудь вроде тебя, я бы еще подумала, идти ли на риск, но ради какого-то осла, неспособного держать язык за зубами – нет. Касаться заключенных Пауля – это играть с огнем.

– Да, знаю. – Легионер поджал губы и уставился в свой бокал. – Этот человек коллекционирует заключенных, как другие – бабочек.

– Опасный мерзавец. – Дора взяла каштан и обмакнула его в растопленное масло на дне блюда. – У меня даже есть мысль самой притаиться. Исчезнуть. Отдать Бритте ключи и уйти на покой до прихода англичан.

Легионер засмеялся.

– Дора, неужели они раскусили тебя? Не может быть!

– Не знаю. – Она почесала грязной вилкой в спутанных волосах. – Но в глубине сознания какой-то голос твердит: «Дора, поддерни штанишки и драпай». Я недавно обратила внимание, что у нас слишком часто появляется публика определенного типа – понимаешь, кого я имею в виду?

– Думаю, да, – негромко ответил Легионер. – Тех, кто приходит выпить перно и давится чуть не до смерти, когда его глотает?

– Вот-вот, – сказала Дора. – Пивные типы. Я их за километр узнаю. Шляпы надвинуты на глаза, словно в дрянных шпионских фильмах.

– Перно имеет свой плюс. – Легионер поднял бокал и улыбнулся. – Отделяет зерно от мякины – людей с улицы от людей из гестапо. Слушай, Дора, помнишь того, которому мы перерезали глотку?

Дора содрогнулась и принялась неудержимо чесать между отвислыми грудями.

– Ради бога, не напоминай! У меня даже теперь мурашки по телу бегут – я до сих пор помню, в каком виде был мой гараж. Весь пол в кровище…

Тут поднялся унылый вой сирен, оповещающий о воздушном налете.

– Черт! – ругнулась Дора. – Придется спускаться в подвал.

– С парой бутылок? – предложил Легионер. – Кто знает, сколько придется сидеть там…

Отодвинули один из столиков, открыли люк. Сбежались клиенты и персонал, стали, давясь, спускаться по узкой лестнице. Передали вниз несколько бутылок, закрыли люк, собравшаяся компания расселась и приготовилась наслаждаться вынужденной близостью. Наверху остался только Гильберт, швейцар. Кому-то нужно было охранять дом от грабителей.

Налет продолжался целый час. Дора, шатаясь, поднялась по лестнице и нетвердой походкой пошла к своему столику в углу. Ее бокал с перно стоял на месте. Она подняла его и воззрилась слегка потускневшими глазами.

– Слушай, – сказала она Легионеру, когда он присоединился к ней. – Я позвоню Паулю, посмотрю, что удастся для тебя сделать. Приходи сюда утром, если сумеешь уйти из казармы. Часов в одиннадцать. Если смогу вырвать пропуск у этого старого мерзавца, значит, вырву. Если нет… – Дора пожала плечами. – Если нет, значит, я утратила хватку и, возможно, отправлюсь на плаху вместе с твоим лейтенантом.

Легионер засмеялся.

– Все будет отлично, Дора! Я приду в одиннадцать, а ты получишь пропуск, хочешь пари?

Он вышел на улицу, и к нему тут же подошла искавшая клиента девица.

– Сигаретой угостишь, красавчик?

Легионер отстранил ее с дороги и пошел дальше. Она пустилась за ним, шепча нежности ему в затылок. Легионер внезапно остановился. Повернулся к ней, лицо его исказилось, глаза сверкали.

– Пошла вон, оставь меня в покое! Не интересуюсь!

Он сделал к ней один шаг, но этого оказалось достаточно; девица убежала и потом два дня едва осмеливалась высовывать нос из дома.

Часа два спустя Дора встретилась со штандартенфюрером Билертом на углу Нойер Пфердемаркт и Нойеркампфельдштрассе, шедшей вдоль скотобоен. Билерту нравились бойни. Он часто проводил там вторую половину дня.

Они с Дорой перешли Пфердемаркт, вошли в ресторан отеля «Йонке» и сели за столик, стоявший чуть в отдалении от остальных. Дора сразу же приступила к делу.

– Пауль, мне нужно было с тобой увидеться. Потребовался пропуск, пропуск для посетителей или как там он называется, и притом срочно. – Она провела пальцами по волосам и встревоженно взглянула на него. – Сейчас у меня все дела срочные, это ужас. Ты даже не представляешь, сколько у меня сложностей с персоналом. Куда ни сунься, что ни делай – никого нанять невозможно. Половина стряпни и уборки лежит на мне.

– Дора, это чепуха, – улыбнулся Билерт. – Я не раз тебе говорил, что могу предоставить столько людей, сколько нужно.

– Иностранцев! – усмехнулась Дора. – Спасибо, не надо. Лучше сама буду, ползая на коленях, мыть полы, чем держать агентов гестапо, свободно шастающих по всему дому. Но мне нужен пропуск для посетителей!

– Кого ты хочешь посетить? И где?

– Одного заключенного. Лейтенанта.

– Так. – Билерт достал портсигар и задумчиво вставил сигарету в длинный серебряный мундштук. – Знаешь, дорогая, ты становишься очень требовательной. Пропуск сейчас – дорогой товар. Пользуется громадным спросом.

– Не морочь голову! – презрительно сказала Дора. – Ты можешь устроить мне пропуск, просто щелкнув пальцами, если захочешь.

– В таком случае, – негромко сказал Билерт, – видимо, все зависит от того, захочу я или нет.

– Захоти, – сказала Дора. – И закажи мне рома, будь добр. Горячего.

Они сидели молча, пока не подали напитки. Билерт пристально посмотрел на Дору.

– Может, для начала скажешь, кому нужен этот пропуск на самом деле? И кого они хотят навестить?

– Вот, пожалуйста. Здесь все написано.

Она протянула ему листок бумаги. Билерт взглянул на него и вскинул одну еле заметную бровь.

– Лейтенант Бернт Ольсен, – неторопливо произнес он. – Арестован за государственные преступления – и ты хочешь, чтобы я допустил к нему посетителей?

– Почему нет? – пожала плечами Дора.

– Почему нет? Почему, спрашиваешь? Скажу, почему! – Билерт скомкал листок и гневно швырнул на пол. – Потому что этот человек – преступник, изменник и опасен для своей страны! К таким людям у меня нет ничего, кроме презрения и ненависти! Будь моя воля, их бы уничтожали в массовом масштабе. Вместе с семьями. С женами и детьми, с отцами и матерями! Поголовно!

Лицо его внезапно превратилась в бледную, дрожащую маску ярости. Дора бесстрастно смотрела на него. Все это она уже слышала. В дальнем конце зала несколько человек поднялись, попросили счет и скрылись. Не обратив на это внимания, Билерт продолжал громко говорить.

– У меня такой длинный перечень фамилий, – похвастался он, – что даже группенфюрер Мюллер поразился. Дело не только в том, что идет война. Сейчас происходит революция, и я считаю себя одним из главных ее деятелей. У меня отвратительная работа, знаю. Грязная, унизительная работа. Но совершенно необходимая, и я в нее верю. Цель оправдывает средства, и без таких людей, как я, доводящих дело до конца, революция завтра же захлебнулась бы в собственной блевотине.

– Да… конечно… ты совершенно прав, – рассеянно пробормотала Дора, потом глаза ее вспыхнули. – Кстати о Мюллере, я только вчера его видела! Появился в моем заведении, совершенно неожиданно, будто снег на голову! Как мы оба обрадовались, передать не могу – такая встреча столько лет спустя!

– Мюллер? – переспросил Билерт, уставился на Дору, и ноздри его тревожно дрогнули. – Какого Мюллера ты имеешь в виду?

– Ну, как же, группенфюрера, само собой – того самого, о котором ты только что говорил. Господи, я не виделась с ним с того дня, когда его произвели в унтерштурмфюреры! Мы так здорово повеселились!

– Понятия не имел, что ты знаешь Генриха Мюллера, – сказал Билерт, хмурясь. – Как ты познакомилась с ним? В Берлине никогда не бывала, я точно знаю.

Дора посмотрела на него и рассмеялась.

– Пауль, только не говори, что вел слежку за мной. За своей старой подружкой Дорой.

– Кто говорил о слежке? – раздраженно спросил Билерт. – Я забочусь о твоей безопасности, вот и все. Ни когда не знаешь, какой нежелательный оборот могут принять события.

– Ты так добр ко мне! – Дора улыбнулась и отсалютовала ему поднятым стаканом. – Но все-таки ведешь речь не столько о моей, сколько о своей безопасности. В конце концов, если со мной что случится – если дела примут нежелательный оборот – ты тоже окажешься в опасном положении, не так ли?

– Мы живем в неспокойное время, – ответил Билерт. Отпил небольшой глоток коньяка и стряхнул пепел с сигареты. – Скажи, Дора, о чем вы говорили с Мюллером?

– О том, о сем, о старых временах, – ответила она беззаботно. – И, как ни странно, зашла речь о тех, кто совершил преступления против государства – вроде этого лейтенанта Ольсена, только гораздо более тяжкие. Мюллер спрашивал меня о некоторых коммунистах, которых я знала раньше. Особенно интересовался теми, кто вышел из компартии и поступил в гестапо.

Веки Билерта чуть заметно дрогнули.

– Ясно. И смогла ты ему помочь?

– И да, и нет, – чистосердечным тоном ответила Дора. – Сообщила кой-какие незначительные сведения, но об этом вспомнила только когда он ушел.

– О чем об «этом»? – слишком уж спокойно спросил Билерт.

Дора приподняла подол платья, запустила руку в толстые шерстяные трусы и достала письмо.

– Вот, пожалуйста, – сказала она. – Странное дело, недавно я рылась в своих вещах и наткнулась на целую кучу старого хлама. И обнаружила в хламе это письмо. Речь там идет об одной ячейке… – Развернула его и, хмурясь, прочла: – Тридцать первая ячейка – коммунистическая, сам понимаешь. Там упоминается некий Пауль Билерт, возглавлявший ее. Странное совпадение, правда? Имя и фамилия те же, что у тебя.

– Весьма странное, – ответил Билерт. Взял у Доры письмо и просмотрел. – Очень любопытно. Не возражаешь, если я возьму его?

Дора улыбнулась ему.

– Делай с ним что угодно. Собственно, у меня есть еще несколько других, которые могут тебя заинтересовать – все на ту же тему, разумеется.

Билерт слегка покраснел.

– Как ты ухитрилась раздобыть письма, написанные в тридцать третьем году и раньше? У кого их взяла?

Дора опустила взгляд в свой стакан и пожала плечами.

– Тебе нужно еще многому научиться, а, Пауль? Пройти большой путь, чтобы поравняться со мной. Ты недурно устроился, но соображал всегда туговато. – Она утешающе похлопала его по руке. – Бедный старый Пауль! Когда ты учился доить коров в исправительной школе под присмотром старых монахов, несших чепуху и сводивших тебя с ума, и лишь бормотал себе под нос о мести, я уже предпринимала шаги, чтобы обеспечить себе будущее. Брала все, что попадалось под руку, и припрятывала на черный день. Когда ты начал играть в детские игры со своими приятелями из тридцать первой ячейки, я уже стала вороватой, как сорока. Завладеть твоими письмами было большой удачей. Конечно, тогда я не знала, пригодятся ли они, но думала, что сохранить их будет нелишне. На всякий случай… – Она стиснула ему руку, потом откинулась на спинку стула. – К чему нам все это ворошить? Я не хочу тебе зла. Мне нужен только простой маленький пропуск за твоей подписью.

– Приходи завтра в управление. Пропуск будет тебя ждать.

Дора рассмеялась.

– Шутишь! Чтобы я хоть ногой ступила в твое управление? Меня оттуда уже не выпустят! Нет, спасибо. Лучше отправь ко мне с пропуском кого-нибудь из своих людей.

Билерт холодно смотрел на нее. Его лежавшие на столе кулаки сжимались и разжимались, глаза сузились, но голос оставался мягким и тихим.