Текст книги "Направить в гестапо"

Автор книги: Хассель Свен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Свен Хассель.
Направить в гестапо.
Роман

Пролог

Где-то позади слышались выкрики и смешанный шум. Малыш и Легионер остались прикрывать нас с тыла, остальные быстро продвигались вперед. Они оба лежали в густом подлеске рощицы.

Появились быстро шедшие между деревьями четверо русских солдат с зелеными петлицами НКВД [1]1
  Зеленые петлицы носили служащие пограничных войск, управление которыми осуществлялось в рамках общей структуры НКВД. – Прим. ред.


[Закрыть]. Они были еще очень юными, очень ретивыми; еще стремящимися преследовать и убивать.

Они выбежали из-за поворота тропинки. Легионер молча опустил вниз большой палец. Малыш усмехнулся в предвкушении. Автоматы их смолкли почти одновременно.

Малыш вскочил и стрелял в положении стоя, плотно прижав автомат к бедру. Отдача сотрясала весь его массивный корпус.

Легионер, спокойный и собранный, как всегда в бою, негромко напевал одну из своих бесконечных песен о смерти.

Русские попадали головой вперед на сырую землю. Только двое из них подавали признаки жизни к тому времени, когда стрельба прекратилась, и Малыш пошел довести дело до конца. На том этапе войны это было необходимой предосторожностью; никто не думал о том, что лежачих не бьют, даже смертельно раненные способны вскинуть оружие и выстрелить.

– Извините, ребята. – Малыш бесстрастно опустил взгляд на мертвых солдат. – Хоть мы и очень любим вас, рисковать не можем!

– Совершенно верно, – негромко произнес Легионер. – Они бы перестреляли нас, едва завидев.

Взвод был захвачен врасплох во время попойки – мы отмечали день рождения Порты единственно возможным образом. И были не в том состоянии, чтобы гостеприимно встретить русский отряд, напавший на нас так неожиданно. Узнали мы о нем, лишь когда окна разбились и на нас уставились черные дула четырех автоматов. Мы инстинктивно бросились на пол и закрыли руками головы. У Легионера и Порты хватило духу бросить в разбитые окна несколько гранат, но как нам удалось унести ноги, я так никогда и не узнаю. От потрясения у нас все еще кружилась голова и дрожали коленки.

Мы собрались вновь на дальней опушке рощицы. Недоставало восьмерых.

– Я видел, как двое упали, – сказал Порта.

Мы ненадолго задумались над тем, что сталось с остальными.

Когда Малыш появился вновь, он тащил упиравшегося русского лейтенанта. Старик твердо сказал, что его нужно взять с собой как пленника.

Подходя к минному полю, мы услышали, как лейтенант вскрикнул. Малыш засмеялся, а Старик яростно выругался. Через несколько секунд Малыш появился из кустов – один.

– Пытался удрать от меня, – весело объяснил он. – Сам напросился, разве не так?

Мы промолчали. Из кармана Малыша свисал конец удавки из стальной проволоки, оказывающейся очень кстати во многих случаях; всякий раз, когда требовалась быстрая, бесшумная смерть…

– Удавил беднягу? – удивленно спросил Старик.

Малыш пожал плечами.

– Я же говорю, – негромко ответил он, – пытался удрать…

– Другими словами, – сказал Старик, – ты совершил убийство.

I. Предательница

Все мы – всё, что осталось от пятой роты – лежали на брюхе под яблонями, бесстрастно глядя, как подходят резервисты. Мы ждали их четыре дня, и теперь нам было уже безразлично, появятся они или нет. Они приехали на грузовиках, медленно ползущих двойной колонной. Мундиры и оружие их были еще совершенно новенькими, элегантными, блестящими и почти невероятно чистыми.

Мы равнодушно смотрели на них. Не слышалось никаких замечаний, да их и не требовалось; приближавшиеся резервисты говорили сами за себя. Было ясно, что у нас не может быть с ними ничего общего. Мы были солдатами, а они всего-навсего новичками. Это было видно по тому, как бережно они носили свое снаряжение; по их жестким, блестящим сапогам. Так старательно и так бессмысленно начищенным до блеска! В таких новых сапогах далеко не уйдешь. Им требовалось еще устроить купель из мочи, лучшего способа размягчить кожу и вместе с тем сберегать ее мы не знали. В качестве идеального образца солдатской обуви можно было взять сапоги Порты. Такие мягкие, что было видно каждое движение пальцев ног. И если от них почти невыносимо несло мочой, это представлялось небольшой ценой за удобство.

«От тебя разит, как от тысячи сортиров!» – было как-то сказано Порте во время парада, довольно резко.

Сказал это наш оберст [2]2
  Соответствует чину полковника сухопутных войск. – Прим. ред.


[Закрыть]; его иногда непочтительно называли Косым из-за черной повязки поверх пустой глазницы. Мне показалось знаменательным, что, несмотря на брюзгливое замечание о вони, он так и не положил конец нашей манере мочиться на сапоги. Оберст долго служил в армии и знал, что у солдата главное – ноги. С растертыми ногами ты хуже чем бесполезен.

Малыш, все еще наблюдавший за прибывшими резервистами, неожиданно ткнул Легионера в бок.

– Как думаешь, где откопали таких вояк? Черт возьми, да это же курам на смех! Русские уничтожат их раньше, чем они поймут, что нужно делать… – Он с важным видом кивнул Легионеру. – Если б не такие, как ты и я, приятель, мы давным-давно проиграли бы эту воину.

Старик рассмеялся. Он пытался спрятаться от проливного дождя под довольно хилым кустом.

– Самое время дать тебе Рыцарский крест – раз ты такой герой!

Малыш повернулся и плюнул.

– Рыцарский крест! Пусть засунут его себе знаешь куда? В задницу – эта побрякушка ломаного гроша не стоит!

Послышались крики и брань командиров, шедших во главе приближающейся колонны. Один из рядовых, маленький щуплый старичок, уронил каску. Она с громким стуком откатилась к обочине, старичок инстинктивно вышел из колонны и заковылял за ней.

– Вернись в строй! – рявкнул возмущенный обер-фельдфебель. – Это что еще за игры?

Старичок заколебался, переводя взгляд со своей драгоценной каски на побагровевшего обер-фельдфебеля. Торопливо вернулся в колонну и пошел дальше; обер-фельдфебель сурово кивнул и остался на месте, свистя в свисток и во весь голос выкрикивая команды, подгоняя этих неопытных новичков на пути к неизбежной смерти.

Глядя на приближающуюся колонну, я видел, что щуплый старичок уже близок к тому, чтобы сломиться – как физически, так и морально. Потеря каски, видимо, явилась последней соломинкой.

Лейтенант Ольсен, наш ротный, стоял в стороне, болтая с лейтенантом, приведшим сюда резервистов. Никто из них не заметил этого инцидента, никто не заметил, что один из солдат на грани срыва. А если б даже и заметили, что они могли поделать? На этой стадии войны такое случалось сплошь и рядом.

Старичок внезапно упал на колени и пополз на четвереньках вниз по откосу. Товарищи с беспокойством глядели на него.

Обер-фельдфебель подбежал к нему с криком:

– А ну, встать! Это тебе что, гулянка?

Но бедняга не двинулся. Он лежал на земле, плача так, что это могло сокрушить сердце. Он не шевельнулся бы даже под угрозой военно-полевого суда; был не в состоянии. У него не оставалось ни физических сил, ни воли. Обер-фельдфебель подошел и встал над ним, закусив нижнюю губу.

– Ну, ладно же – ладно, раз ты хочешь вести такую игру, я тебе подыграю. Вижу, тебе нужно кое-чему научиться. Думаешь, ты изнурен, да? Ну-ну, подожди, когда увидишь перед собой атакующую толпу орущих русских, у тебя откуда только прыть возьмется! – Неожиданно он отступил назад и резко выкрикнул команду: – Бери лопатку и окапывайся! Быстро, если не хочешь, чтобы тебя скосили!

Старичок покорно взял выпавшую из вещмешка саперную лопатку и стал пытаться рыть землю. Зрелище было комичным и жалким. При таком темпе на то, чтобы вырыть окоп, ему потребовалась бы тысяча лет. По уставу, на рытье окопа требовалось не больше одиннадцати с половиной минут. И помоги бог тому, кто задержится хотя бы на секунду! Конечно, побывшие с наше на передовой научились окапываться даже быстрее – это необходимо, если хочешь уцелеть. И у нас было достаточно практики, чтобы стать чемпионами. Вырытые нами окопы тянулись почти сплошной линией от испанской границы до подножья Эльбруса. И где мы их только ни рыли! В песке, в снегу, в глине, в грязи, во льду – везде, где можно себе представить. Особенно одаренным был в этом деле Малыш. Он мог вырыть себе укрытие за шесть минут пятнадцать секунд и похвалялся, что может сделать это даже быстрее, если основательно выложится. Очевидно, мог, только никогда не пробовал, потому что никто не устанавливал рекорда, который ему требовалось бы побить.

Обер-фельдфебель толкнул ногой свою жертву.

– Давай-давай, дедуля, это тебе не песчаные замки строить. При таком темпе мы все были бы убиты прежде, чем ты снимешь хотя бы первый слой!

Дедуля внезапно испустил последний вздох. Просто лег и умер, даже не испросив дозволения. Обер-фельдфебель казался искренне удивленным. Прошло добрых несколько секунд, прежде чем он повернулся и громко приказал двум ближайшим резервистам подойти и взять труп.

– Называют себя солдатами, черт возьми, – пробормотал он. – Помоги боже Германии, если такие будут ее защищать. Но погодите, недотепы. Я вас быстро вымуштрую!

Обер-фельдфебель Хун, гроза Билефельда, потер в предвкушении руки. Он мог бы вымуштровать почти кого угодно, поставив себе такую цель.

И, может быть, его обращение со старичком все-таки возымело благотворное действие; больше уже никто не посмел свалиться.

– Бесчувственный скот, – пренебрежительно заметил Порта и сунул в рот баранью колбасу, взятую у мертвого русского артиллериста.

Мы все ели ее. Колбаса была несвежей, соленой, твердой как камень, однако при всем при том очень вкусной. Я взглянул на свой недоеденный кусок и вспомнил, как она попала нам в руки; было это всего пять дней назад, но казалось, что с тех пор прошло уже пять месяцев.

Мы возвращались по густому лесу и внезапно наткнулись на батарею полевой артиллерии противника. Как обычно, первым ее заметил Легионер. Атаковали мы русских быстрее и бесшумнее, чем даже головорезы-индейцы Фенимора Купера, и молча приканчивали их кандрами [3]3
  Сибирский обоюдоострый нож. – Прим. авт. (Скорее всего, фантазия автора. – Прим. ред.)


[Закрыть]. Когда все было кончено, казалось, что посреди них разорвался крупнокалиберный снаряд. Напали мы на них совершенно неожиданно. Они лежали на поляне, спали, загорали, отдыхали, совершенно не готовые ни к какому нападению. На шум борьбы из блиндажа вышел их командир. Мы услышали, как он окликнул лейтенанта, своего заместителя, перед тем как появиться.

– Пьяные свиньи! Опять водки нажрались!

Это были его последние слова. Едва он вышел, голова его слетела с плеч от точного удара, и две струи крови вырвались гейзерами из тела. Шедший за ним лейтенант не остановился выяснить, что происходит. Он повернулся и бросился в подлесок, но Хайде почти сразу же нанес ему удар кандрой. Лейтенант упал как подкошенный.

Когда резня окончилась, мы представляли собой жуткое зрелище. Вся сцена походила на кошмарную бойню. Кое-кого при виде ее вырвало. Пролитая кровь и вывалившиеся внутренности отвратительно пахли, густые, черные стаи мух уже уселись на всех ранах. Думаю, никто из нас не любил действовать кандрами – это слишком уж примитивно, слишком грязно, – но в определенных обстоятельствах кандра превосходное оружие. Легионер и Барселона обучили нас владеть ими.

Все уселись на снарядных ящиках и гильзах спиной к трупам. Мы были не настолько разборчивыми, чтобы отказать себе в удовольствии поесть русской колбасы и выпить русской водки. Только у Хуго Штеге, казалось, не было аппетита. Мы обычно подшучивали над ним, потому что он получил хорошее образование и считался башковитым. Своего рода интеллектуалом. К тому же никто ни разу не слышал от него бранного слова. Это само по себе казалось ненормальным, но у него была еще более невероятная черта. Малыш обнаружил, что перед едой он всякий раз старательно моет руки!

Старик смотрел на запас колбасы и ящик водки.

– Можно взять их с собой, – сказал он. – Этим бедолагам они уже ни к чему.

– Не все умирают так легко, – заметил Легионер. – Они даже не поняли, что с ними случилось. – И провел пальцем по бритвенно-острому лезвию кандры. – Смерть от этих штук самая быстрая.

– Я нахожу их отвратительными, – сказал Штеге, и его вырвало, видимо, уже в третий раз.

– Слушай, русские сами виноваты, – с горячностью возразил ему Порта. – Растянулись и ухом не вели – напоминаю тебе, что идет война! Мы вполне могли бы точно так же валяться с отрубленными головами.

– Приятнее от этого не становится, – пробормотал Штеге.

– Ну и что нам следовало делать? – яростно напустился на него Порта. – Думаешь, мне доставляет удовольствие выпускать кишки людям? Думаешь, мне нравится такая жизнь? Потрудился кто-нибудь спросить, когда тебя забирали в эту гнусную армию – хоть кто-то потрудился спросить, хочется ли тебе убивать людей?

Штеге устало покачал головой.

– Избавь нас от своей примитивной философии, – попросил он.

– А что? – произнес Легионер, перекатывая сигарету из одного уголка рта в другой. – Может, она и простая, но от этого не менее верная – мы здесь для того, чтобы убивать, нравится нам это или нет. Нам поручили эту работу, и мы должны ее выполнять.

– К тому же, – добавил Порта, неистово отмахиваясь от мух, собиравшихся сесть ему на нос, – я не помню, чтобы ты особенно медлил, когда дело доходило до рукопашной. И что ты скажешь об этой штуке? – он указал большим пальцем на кандру Штеге. – Зачем ты снял ее с мертвого русского, если не собирался пускать в ход? Не для того, чтобы чистить ногти, так ведь? Ты взял ее на тот случай, если понадобится кого-то заколоть, как и все мы.

Тут Старик неторопливо поднялся и раздраженно повел головой.

– Кончайте. Пора идти.

Неохотно, с протестами, мы все-таки поднялись и встали в колонну по одному за Стариком. Пошли по лесу, вскоре нас догнали Малыш и Порта, оставшиеся, по своей манере, чем-нибудь поживиться. Судя по выражению их лиц, между ними произошла какая-то ссора, и Порта одержал верх; он с гордостью показал два золотых зуба, а у Малыша был всего один.

Старик, как всегда, напустился на них, что не оказало ни малейшего воздействия.

– Пристрелю как-нибудь обоих. Надо же! Выдирать зубы у мертвых!

– А что тут такого, если они мертвы? – самодовольно ответил Порта. – Ты ведь не зарыл бы в могилу золотое кольцо вместе с покойником, так ведь? И не поджег бы банкноту? Какая разница между ними и зубами?

Старик лишь сердито посмотрел на него. И он, и все мы прекрасно знали, что в каждой роте есть «дантисты», которые ходят с плоскогубцами среди трупов. С этим ничего поделать было нельзя.

Теперь, пять дней спустя, мы сидели под яблонями, смотрели, как приближаются резервисты, и набивали животы бараньей колбасой. Хлестал дождь, и мы набросили на плечи клеенчатые плащи. Использовали мы их, в зависимости от обстоятельств, как накидки, палатки, маскировочные костюмы, постели, гамаки, саваны или мешки для переноски снаряжения. Когда мы получали обмундирование, плащи выдали нам первым делом, и мы дорожили ими больше всего.

Порта повернул голову и, сощурясь, взглянул на облачное небо.

– Проклятый дождь, – пробормотал он. – Проклятые горы – худшей местности и выдумать нельзя. – Вернул голову в прежнее положение и взглянул на соседа. – Помнишь Францию? – с тоской спросил он. – Господи, вот там была житуха! Сидишь целый день на солнышке, попиваешь вино – чего еще надо? Отличная житуха!

Хайде угрюмо смотрел на приближавшуюся колонну резервистов. Указал куском колбасы на Хуна, который издевался над измученным, уронившим каску старичком.

– Хлебнем мы с ним неприятностей, – глубокомысленно произнес он. – Нутром чую.

– Никакой гад не причинит нам никаких неприятностей так, чтобы это сошло ему с рук! – заявил Малыш. Посмотрел туда, куда указывал Хайде. – Пусть только попробует, так получит по заслугам. Что я хорошо умею делать – это уничтожать крыс вроде него.

– Вот и все, что каждый из нас будет уметь к тому времени, когда кончится война, – с горечью сказал Штеге. – Убивать людей – только этому она нас и научила.

– Во всяком случае, это полезное умение, – усмехнулся Малыш. – Даже в мирное время профессиональным убийцам находится работа – разве не так?

Он толкнул Легионера, требуя подтверждения. Легионер с важным видом кивнул. Штеге с отвращением отвернулся.

Приведший резервистов лейтенант начал строить их в ряды, готовясь отправиться обратно. Он доставил их, как было приказано, и теперь вдруг захотел оказаться подальше отсюда; возможно, какой-то инстинкт подсказывал ему, что долго болтаться здесь неразумно. Местность эта была нездоровой.

Когда резервисты построились, он произнес прощальную речь. Они слушали его с полнейшим равнодушием.

– Ну, вот, солдаты, теперь вы на фронте, и вскоре вам предстоит сражаться с врагами Рейха. Не забывайте, что это ваша возможность вернуть себе доброе имя, стать достойными гражданами Отечества и заслужить право вновь жить среди нас свободными людьми. Если будете хорошо воевать, судимости ваши будут сняты. Все зависит от вас. – Он смущенно почесал горло и сурово уставился на них. – Товарищи, фюрер – великий человек!

Высказывание это было встречено полнейшим, бескомпромиссным молчанием. Потом раздался язвительный смех Порты, и я уверен, что расслышал, как кто-то пробормотал: «Бред!» Лейтенант повернулся к нам, щеки его пошли красными пятнами. Он напрягся, рука его сама собой потянулась к кобуре. Потом снова обратился к своему сборищу преступников.

– Пусть у вас не будет никаких сомнений. Все ваши боевые действия будут замечены и зарегистрированы. – Он сделал многозначительную паузу, чтобы до них дошло. – Не разочаровывайте фюрера! Вам предоставляется возможность загладить свои преступления против Адольфа Гитлера и Рейха! – Он глубоко задышал и снова взглянул на нашу группу из двенадцати человек, укрывшихся от дождя под яблонями. Встретил вызывающие взгляды Малыша и Порты: один выглядел полным придурком, у другого физиономия была коварной и хитрой, как у лисицы. Он слегка побледнел, но все же продолжал: – Вам предстоит сражаться бок о бок кое с кем из самых храбрых и достойных сынов Германии – и горе тому, кто окажется трусом!

Голос его продолжал звучать. Старик одобрительно кивнул.

– Это мне нравится, – сказал он. – Самые храбрые и достойные сыны Германии – Малыш и Порта! Умора!

Малыш негодующе приподнялся и сел.

– Что тут смешного? Я определенно самый храбрый и достойный из сынов моей матери…

– Помоги нам, господи, – содрогнулся Хайде. – Держу пари, ты у нее один!

– Теперь один, – сказал Малыш.

– А остальные где? – вызывающе спросил Порта. – Погибли или что?

– Расскажу. Старший, недоумок, добровольно явился в гестапо – добровольно, подумать только! Безмозглый дурак – на Штадтхаузенбрюке, восемь, – отбарабанил Малыш, словно адрес навсегда запечатлелся в его памяти. – Его хотели о чем-то допросить – не помню толком, в чем там было дело. Что-то в связи с писанием лозунгов на стенах – он был на это мастер. Словом, в один прекрасный день он ушел, и больше мы его не видели. А второй – черт… – Малыш с презрением покачал головой. – Знаете, что он выкинул?

Мы все с удивлением заверили его, что не знаем. Малыш раздраженно махнул рукой.

– Поступил добровольцем в треклятый военно-морской флот. Погиб на подлодке.

– Что случилось с ним? – спросил я.

Малыш плюнул. Герои, очевидно, не пользовались у него уважением.

– Пошел на дно вместе с ней в начале сорокового. Нам пришла открытка от адмирала Деница. Красивая. Там говорилось: «Der Furer dankt Ihnen» [4]4
  Фюрер благодарит вас (нем.). – Прим. пер.


[Закрыть]. С красивой черной каемкой и всем прочим. – Внезапно он издал отрывистый, похожий на лай смешок. – Иду на спор, вы не сможете догадаться, что с ней сталось.

Зная Малыша, мы могли бы, но не хотели портить его рассказ.

– Мать вытерла ею задницу. Пошла как-то в сортир, обнаружила, что там нет бумаги, и крикнула, чтобы я принес какую-то помягче. Ну, я не нашел ни газеты, ничего, поэтому взял адмиральскую открытку и сунул ей в дверную щель. Потом она честила адмирала всеми словами. Открытка оказалась жесткой и шершавой. Жесткой и чертовски шершавой.

Мы одобрительно захохотали, Малыш громче всех.

– И теперь у матери остался только ты? – спросил я, когда смех прекратился.

– Да, – горделиво ответил Малыш. – Одиннадцать погибли, один уцелел. Кое-кого схватило гестапо. Трое утонули в море. Двое младших заживо сгорели при налете английской авиации. Кстати, по своей глупости. Отказались спускаться в бомбоубежище. Захотели остаться наверху, на самолеты посмотреть – вот и посмотрели! – Он с глуповатым видом кивнул. – В общем, теперь остались только мы с матерью. Хорошее дело, а? – Он обвел нас взглядом, поочередно всматриваясь в каждого. – Одиннадцать человек, и все из-за Адольфа… – Малыш с жадностью впился зубами в колбасу и приложился к бутылке с водкой. – Черт бы побрал всю эту свору! – вызывающе произнес он. – Я хочу только дожить до конца войны – и что-то подсказывает мне, что доживу.

– Ничего удивительного, – пробормотал Старик.

Легионер, склонясь над кастрюлей, сосредоточенно помешивал ее содержимое. Порта глянул через его плечо и подложил в огонь два относительно сухих полена. Густая, вязкая масса в кастрюле вздымалась миниатюрными гейзерами, они разлетались брызгами, оставляя после себя кратеры. От нее шел сильный запах, и неудивительно; мы давно возили с собой повсюду эту посудину, и у каждого во фляге была его доля самогонного шнапса.

– Варево должно перебродить, – объяснял Барселона, когда кое-кто из нас начинал выказывать признаки недовольства.

Казалось, оно уже основательно перебродило и было готово для перегонки. Легионер плотно закрыл кастрюлю, а Порта установил перегонный аппарат. Мы расселись вокруг и затаив дыхание ждали, что произойдет.

Наши размышления были прерваны вялыми криками «Зиг хайль!» из рядов резервистов.

Приведший их лейтенант уехал в десантной машине, и лейтенант Ольсен, не теряя времени, принял командование над новичками и произнес перед ними зажигательную речь. Когда им наконец было приказано разойтись, они улеглись под деревьями, сбившись в промокшие, жалкие группы. Сбросили свое снаряжение, и кое-кто даже растянулся во весь рост на мокрой граве. Я обратил внимание, что держались они на почтительном расстоянии от нас. Было ясно, что мы их чем-то пугали.

Обер-фельдфебель Хун направился к нашей группе и прошел посреди нас тяжелым, уверенным шагом. Проходя мимо кастрюли, он задел ее сапогом, и она покачнулась. Легионер сумел ее удержать, но все-таки несколько драгоценных капель пролилось. Хун глянул вниз и пошел дальше, даже не подумав извиниться. Когда он проходил, мы уловили запах его новенького снаряжения и услышали скрип неразношенных кожаных сапог.

Легионер поджал губы. Несколько секунд он задумчиво смотрел вслед удалявшемуся Хуну, потом повернулся к Малышу. Оба не сказали ни слова. Но Легионер опустил вниз большой палец, и Малыш кивнул. Все еще держа колбасу в руке, он встал и широким шагом целеустремленно пошел за обер-фельдфебелем. Плащ его раздувался сзади, и он походил на идущий аэростат.

– Эй, ты! – окликнул Малыш. – Ты расплескал наш шнапс!

При первом окрике «Эй, ты!» Хун продолжал идти – очевидно, ему не могло придти в голову, что кто-то ниже чином посмеет так обращаться к обер-фельдфебелю. Но, услышав слово «шнапс», видимо, понял, что Малыш обвиняет его. И неторопливо, с удивлением обернулся. При виде Малыша челюсть его отвисла, глаза остекленели.

– Что это с тобой? – зарычал он. – Тебя никто не учил, как обращаться к старшим по званию?

– Кончай, кончай, – раздраженно ответил Малыш. – Я знаю всю эту чушь. Но хочу поговорить с тобой о другом.

На щеках Хуна медленно проступили красные пятна.

– Ты что, совсем спятил? Хочешь, чтобы я посадил тебя под арест? Если нет, советую думать, черт возьми, что говоришь. И впредь постарайся помнить, что сказано об этом в ГДВ [5]5
  Heeredienstvorschrift (воинский устав). – Прим. пер.


[Закрыть].

– Я знаю, что сказано в ГДВ, – невозмутимо ответил Малыш. – Но уже сказал, что хочу поговорить о другом. Потом можно вернуться к этой теме, если она так тебя интересует. А сейчас я хочу поговорить о шнапсе, который ты расплескал.

Хун сделал медленный, глубокий вдох, до самого дна легких. А потом выдохнул с протяжным присвистом. За семь лет армейской службы он явно не сталкивался ни с чем подобным. Мы знали, что он только что прибыл из лагеря для штрафников в Хойберге. Если б там кто-то посмел обратиться к нему как Малыш, он застрелил бы его на месте. По тому, как он хватался за кобуру, я понял, что у него есть желание застрелить Малыша. Но при стольких свидетелях ему это вряд ли сошло бы с рук. Мы все подались вперед, пристально наблюдая.

Малыш не сдавал позиций, колбаса была по-прежнему нелепо зажата в его громадной Лапище.

– Ты расплескал наш шнапс, – упрямо повторил он. – Думаю, по крайней мере, мог бы извиниться.

Хун открыл рот. Несколько секунд он оставался открытым. Потом его кадык задвигался вверх-вниз, и обер-фельдфебель сомкнул челюсти, не сказав ни слова. Сцена была нелепой. Если б он даже привлек Малыша к военно-полевому суду, там почти наверняка не поверили бы ни единому слову его обвинения. Однако делать что-то было необходимо. Обер-фельдфебель не мог допустить, чтобы безмозглый олух, штабс-ефрейтор, оскорблял его и остался безнаказанным.

Малыш ткнул колбасой Хуна в грудь.

– Взгляни на это так, – предложил он. – Мы уже несколько дней носим с собой эту брагу. Она была с нами повсюду. И не пропало ни капли, пока ты не задел кастрюлю своими сапожищами. И даже не подумал извиниться! – Он покачал головой. – Не представляю, чем ты недоволен. По-моему, это нам нужно быть недовольными, не тебе. Мы сидим себе, никому не мешаем, гоним свой шнапс…

Хун отбил руку с колбасой в сторону и шагнул к Малышу, сжав рукоятку пистолета.

– Ладно, хватит! Всему есть предел! Я человек терпеливый, но больше выносить этого не могу. Как твоя фамилия? Раз набиваешься на неприятности, то поверь, я позабочусь, чтобы ты их получил!

Он достал записную книжку с карандашом и выжидающе замер.

Малыш поднял два растопыренных пальца в не оставляющем сомнений жесте.

– Пошел ты! Здесь плевать всем на твои угрозы. Это фронт, понял? А мы уцелевшие. И знаешь, почему уцелели? Умеем позаботиться о себе, вот почему! И я не уверен, что о тебе можно сказать то же самое. Собственно говоря, у меня есть очень странное ощущение, что ты долго здесь не протянешь. Чтобы уцелеть здесь, нужно шевелить мозгами, а ты, по-моему, на это не способен…

Бог весть, что последовало бы дальше, если б лейтенант Ольсен не вмешался и не испортил потеху. Должно было как раз начаться самое интересное, когда он подошел к Малышу и указал через плечо большим пальцем.

– Марш отсюда, Кройцфельдт! Бегом, если не хочешь оказаться под арестом.

– Слушаюсь!

Малыш четко откозырял, щелкнул каблуками и покинул поле сражения. Неторопливо подошел к нам.

– Этому гаду недолго осталось топтать землю!

– Я же говорил тебе, – сказал Хайде. – Говорил, что мы хлебнем с ним неприятностей.

– Не волнуйся. – Малыш многозначительно кивнул и закрыл один глаз. – Я понял, что он за гусь. И только вопрос времени…

– Тьфу ты, черт! – вспылил Старик. – Как-нибудь ты основательно влипнешь, если будешь убирать всех унтеров, которые тебе не нравятся.

Малыш открыл рот, чтобы ответить, но тут раздался неистовый, торжествующий крик Легионера:

– Кипит! Шланг, живо! И бутылку!

Мы сразу же лихорадочно засуетились. Я сунул в протянутую руку Легионера резиновый шланг. Порта поставил у кастрюли бутылку. И все, затаив дыхание, как дети, ждали первых чудесных признаков перегонки. Пар уже превращался в драгоценные капли жидкости.

– Пошла! – заорал Порта.

Волнение было почти невыносимым. Я почувствовал, что во рту собралась слюна, и внезапно ощутил небывалую жажду. Хайде облизывал губы. Малыш конвульсивно сглатывал. Бутылка стала медленно наполняться.

Мы не прекращали бдения всю ночь. И уносили бутылку за бутылкой самодельного шнапса. Спать ничуть не хотелось. Лейтенант Ольсен какое-то время наблюдал за нами с откровенно скептическим выражением лица.

– Вы, должно быть, спятили, – сказал он наконец. – Неужели вы станете пить эту мутную бурду?

– А почему нет? – воинственным тоном спросил Малыш.

Ольсен лишь поглядел на него и покачал головой.

Лейтенант Шпет тоже проявил заботливый интерес к нашему занятию.

– Фильтровать не собираетесь? – с беспокойством спросил он.

– Не стоит трудов, – ответил Легионер.

– Но, господи, если пить ее в таком виде, потом будете кататься по земле.

– Лишь бы там были градусы, – ответил Легионер. – Все остальное неважно.

Лейтенант Ольсен снова покачал головой и ушел вместе со Шпетом. Они явно сомневались, что мы не отравимся.

Утро застало нас по-прежнему в покое под яблонями. Война, казалось, обходила нас стороной. Мы продолжали свое дело, только теперь первый восторг улегся, и мы разбились на группы, у каждой были свои обязанности.

Мы гнали свой шнапс весь день до глубокой ночи. Вскоре после полуночи послышался шум машины, ехавшей по горной дороге к нам. Остановилась она возле нас, из нее выскочил унтер-офицер, грязный и потный.

– Где ваш командир? – крикнул он.

Лейтенанта Ольсена разбудили. Он взял сообщение, и посыльный уехал на полной скорости. Мы смотрели ему вслед с дурным предчувствием.

– Черт возьми, – негромко ругнулся Легионер. – Это портит нам всю малину!

И пошел посмотреть, как движется операция по изготовлению шнапса.

– Подбросьте дров, – приказал он. – Если дело пойдет быстрее, то смотришь, наберем еще бутылку до приказа выступать.

– У нас уже тридцать одна, – торжественно объявил Порта. – Я сосчитал!

Малыш казался чем-то взволнованным.

– Что я хотел бы знать, это когда мы его отведаем.

– Когда я скажу, не раньше, – сверкнул на него глазами Легионер. – Если кто хотя бы обмакнет в него палец без моего разрешения, будет иметь неприятности.

Малыш уныло пожал плечами и пошел оттуда, что-то бормоча под нос. В эту минуту темноту прорезал пронзительный свисток лейтенанта Ольсена. То был в высшей степени нежелательный звук.

– Пятая рота, приготовиться к выступлению! И не тяните с этим всю ночь!

Мы неохотно принялись разбирать наш аппарат. И не успели покончить с этим, как к нам подошел обер-фельдфебель Хун, крича по своему обыкновению во весь голос:

– А ну, поживее, ленивые твари! Пошевеливайтесь! Что это с вами? Оглохли?

– Сейчас ты сам оглохнешь, – угрожающе произнес Легионер.

Хун резко повернулся к нему, но тут неожиданно вмешался Старик. Он подошел к Хуну вплотную, их каски почти соприкасались.

– Обер-фельдфебель Хун, – заговорил Старик спокойно, почтительно, но со зловещими нотками в голосе, – я должен кое-что сказать вам. Думаю, вам будет полезно это знать. Отделением этим командую я, это мои люди, и заботиться о том, чтобы они выполняли приказания, – моя обязанность. Я смутно помню, как это делается дома в казармах, но хорошо знаю, как делается на фронте, – что вам, очевидно, еще предстоит узнать. И хочу только предупредить, что либо вы не будете совать нос на мою территорию, либо я дам своим людям полную волю преподать вам урок другой. А они, поверьте мне, могут!