Текст книги "Направить в гестапо"

Автор книги: Хассель Свен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Посмотри на себя! – заорал Порта. – Тоже мне солдат! Сущий позор для армии! Взгляни на свой мундир – он был в превосходном состоянии, когда ты его получал! Посмотри на него теперь – он испорчен! Напрочь! Половины пуговиц нет, весь в грязи, в дырках и клочьях – как ты только довел его до такого состояния? Опять дрался, да? Как только не стыдно носить его в таком виде! А где каска? Куда она делась? А элегантный противогаз? Потерял, да? – Порта сделал недовольный жест. – Что толку, а? Спрашиваю вас – что толку давать людям вроде него красивые новенькие мундиры, если они их только портят? Удивительно ли, что бедный оберст-лейтенант вынужден беспокоиться, устраивая нам смотр, если среди нас есть люди вроде тебя, смердящие на всю округу?

Он подался поближе к опешившему Малышу.

– Когда ты последний раз мыл задницу? Иду на спор, если снимешь штаны, там окажется полно засохшего дерьма – и мы должны это сносить! Мы, ухитряющиеся быть чистыми, опрятными и не вонять, как миллион сортиров!

И обвел взглядом всех нас, дурно пахнущих, вшивых, покрытых коркой засохшей грязи.

– Мы вполне приличные ребята, – с достоинством заговорил снова Порта. – Привыкшие соблюдать определенные нормы гигиены. Как и оберст-лейтенант. Вот почему он вынужден устраивать инспекции во время боев, убеждаться, что у нас нет вросших ногтей на пальцах ног или грибовидных наростов на пупках. – Сурово уставился на Малыша. – Знаешь, эти инспекции очень важны. Ты, возможно, считаешь, что важнее лежать здесь, в траншеях, и не спускать глаз с русских. Чтобы они не воспользовались нашим отсутствием, так? Но тут ты ошибаешься, понял? Потому что если ты не чистый, опрятный солдат, который то и дело расчесывает лобковые волосы и перестает чистить пуговицы только перед тем, как идти в атаку, то не годишься для войны с русскими! Что, по-твоему, испытает русский, если увидит пугало вроде тебя, прущее на него со штыком? Он не сможет воспринять тебя всерьез, так ведь? От него и ждать этого нельзя. Давай взглянем на это разумно. При виде грязного остолопа, которого можно унюхать за километр, русский животик от смеха надорвет!

– Ничего подобного, – возразил Малыш, он всегда воспринимал заявления Порты с полной серьезностью.

– Как это ничего подобного? Непременно надорвет! Любой надорвал бы!

– Нет, такого не будет, тут ошибаешься ты! – Малыш торжествующе указал пальцем на Порту. – Я раньше всажу в него штык, понятно?

Порта обернулся к нам, широко разведя руки в жесте отчаяния, мы посмотрели на сморщенную в недоумении физиономию Малыша, даже теперь не уверенного, что одержал верх, и рассмеялись. Даже лейтенант Шпет улыбался. Только лицо Ольсена ничего не выражало. Я даже не был уверен, что он слушал. Ольсен оглядывал позиции, наблюдал за смертельно усталыми людьми, которые несколько суток не спали, находясь в постоянном напряжении, старательно мывшимися ледяной водой. У них не было ни полотенец, ни мыла, ни бритв. Мундиры, безнадежно грязные и рваные, они оттирали мокрыми руками в жалких попытках привести их в пригодный для инспекции оберст-лейтенанта вид. Снаряжение чистили на грязном тряпье.

Когда наш смех утих, мы обратили взгляды туда, куда смотрел Ольсен, со злостью думая, что вскоре самим придется заставлять работать свои протестующие тела, мыться и чиститься. Я взглянул на лейтенанта и увидел, что на лице его подергивается какая-то мышца.

– Визгливая баба, – внезапно процедил он сквозь зубы. – Треклятый, тупой, безмозглый подонок!

Мы потрясенно притихли. И ошеломленно уставились на лейтенанта. Поразили нас не его слова – от Порты мы слышали и похлеще – а то, как они были сказаны. Мы знали ротного в минуты гнева и возмущения, знали его раздраженным, язвительным, но тут была холодная, свирепая, почти безумная злость человека, который вытерпел едва ли не все, что мог, и даже Порта прикусил язык.

Ольсен неторопливо повернулся и взглянул на нас. Виновато пожал плечами и провел ладонью по лбу.

– Извините, – отрывисто произнес он. – Иногда это выбивает из колеи.

– С нами обращаются, как с машинами, – пробормотал Шпет. – Только мы не машины, мы люди. И когда происходит что-то, напоминающее об этом, становится невыносимо…

Инспекция, как и было намечено, состоялась на следующее утро. Мы стояли в строю, выглядя подновленными пугалами. Любой офицер, побывший на фронте столько, сколько и мы, был бы приятно удивлен нашей внешностью. Мы поистине творили чудеса. С риском получить воспаление легких мылись в ледяных лужах. Какая-то въевшаяся грязь оставалась, но верхний слой, по крайней мере, был удален. Обмундирование оставалось еще влажным, морщинистым, однако немногочисленные уцелевшие пуговицы были превосходно начищены и с непристойной яркостью блестели в слабом свете утреннего солнца. В общем, это было превосходное зрелище, и мы считали, что заслуживаем похвалы.

К сожалению, оберст-лейтенант фон Фергиль, только прибывший из Германии, предъявлял гораздо более высокие требования, чем любой боевой офицер. Он бушевал из-за рваных мундиров, кипел от злости из-за отсутствующих пуговиц, а от вида наших сапог его чуть не хватил удар. Его сапоги блестели, как зеркало, но когда лейтенант Ольсен спросил, нужно ли брать в траншеи банки ваксы вместо ящиков с патронами, отверг этот вопрос как неуместный и непочтительный.

На другой день состоялась еще одна инспекция, она тоже не удовлетворила оберст-лейтенанта, поэтому нас вы тащили туда и на следующий день, и на следующий, и на следующий. Это был утомительный фарс, доведший всех до бессмысленного изнеможения и стоивший жизни по крайней мере одному человеку, умершему от кровоизлияния в мозг, когда его отделению пришлось ползти на брюхе пять километров с полной выкладкой и в противогазах. Лейтенант Ольсен чуть не сходил с ума, но оберст-лейтенант был одержим этим безумием, и Ольсен ничего не мог поделать. Он пытался несколько раз связаться с нашим полком, но безуспешно: весь фронт находился в состоянии неразберихи, и большинство линий связи было повреждено.

Когда идея постоянных инспекций стала терять свою привлекательность, фон Фергиль взял манеру отправлять нас на бесконечные, совершенно бесцельные патрулирования. И лейтенанту Ольсену приходилось ежедневно совершать опасные путешествия из траншей в штаб оберст-лейтенанта, чтобы отвечать на множество бессмысленных вопросов.

К счастью, русские в это время были апатичными и почти не беспокоили нас. С обеих сторон регулярно велся снайперский огонь, но больше для виду, чем для чего-то другого. Мы догадывались, что далеко в северной стороне идут тяжелые бои. Днем и ночью до нас доносились орудийная стрельба и разрывы снарядов, небо на горизонте постоянно озарялось вспышками.

– Бои скоро доберутся и до нас, – пессимистически заметил Хайде. – Наша спокойная жизнь затянулась.

– Спокойная? – Порта издевательски рассмеялся. – Ты называешь ее спокойной, когда этот идиот постоянно дышит тебе в затылок? Я предпочту сражаться с русскими, лишь бы покончить с этим!

– Не волнуйся, – уверенно сказал Малыш. – Иду на спор, война скоро кончится. Через пару месяцев мы будем дома.

Невысокий Легионер открыл один глаз и насмешливо приподнял бровь.

– Не морочьте себе голову – война будет идти гораздо дольше двух месяцев.

Тут подбежал с громким криком Барселона:

– Русские прорвались на левом фланге! Опять начинается!

Старик вздохнул. Спокойно выколотил трубку и поднялся.

– Ну, что ж, было ясно, что это должно произойти. Затишья существуют только для того, чтобы кончаться.

Лейтенант Ольсен уже выкрикивал приказания. Поднялась суета, ведущая в конце концов к строгому порядку, где каждый занимает свое место и знает, что должен делать. Мы схватили оружие, начали проверять его, нахлобучивать каски, снова готовясь к бою. Те отделения, что спали, были безжалостно разбужены; они пустились бегом, зевая и спотыкаясь, еще не поняв толком, в чем дело. Позади нас раздавались выстрелы, разрывы мин и гранат.

Лейтенант Ольсен обратился к Шпету:

– Оставайся с первым отделением здесь, держи под прицелом дорогу. Нам потребуется, чтобы вы прикрыли нас на обратном пути. Остальная рота, за мной.

Мы двинулись за Ольсеном колонной по одному. И по пути натолкнулись на двух солдат из батальона оберст-лейтенанта, прячущихся за камнями и полумертвых от ужаса.

– А ну, встать!

Лейтенант Ольсен поднял обоих на ноги и раздраженно замахнулся на них, дрожащих и мямлящих, прикладом автомата.

– Что произошло? Где остальные из вашего отделения?

– Их нет.

Они закачали головами, все еще ничего не соображая от страха.

– Как это – нет? Убиты, или разбежались, или что?

– Русские напали на нас – неожиданно – невесть от куда…

Их лепет оборвался. Лишь с помощью уговоров и угроз лейтенант добился от них толку.

Оказалось, что, несмотря на постоянные предостережения нескольких бывших фронтовиков, оберст-лейтенант фон Фергиль не видел необходимости выставлять более двух часовых. Опытных солдат с презрением третировали как трусов и старых баб; оберст-лейтенант высказал мнение, что русские готовятся отступать после неудачной атаки и относительного затишья в последние несколько дней. Только накануне слышали, как он говорил адъютанту, что в Германии опасности гораздо больше из-за налетов английской авиации, чем те, что он встречал на фронте. В итоге, когда русские в конце концов предприняли атаку, которой мы (но не оберст-лейтенант) ожидали, они не встретили буквально никакого сопротивления. Обоих часовых, очевидно, застали врасплох, так как они не подняли тревоги, и, по словам двух лепечущих уцелевших – откровенно признавшихся, что дали деру и только поэтому остались живы – вся атака была невероятно быстрой и невероятно бесшумной. Русские действовали только штыками и ножами.

– То есть это было побоище, – сурово сказал им Ольсен.

– Вот вот! – закивали они, стараясь передать нам ужас пережитого; правда, один из них, видимо, желая показать, что уступили они не совсем без сопротивления, добавил, что лейтенант Кальб успел бросить гранату перед тем, как его проткнули штыком.

– Понятно. – Лейтенант взглянул на тропинку, ведущую к коттеджу фон Фергиля. И снова повернулся к уцелевшим. – А… а что с оберст-лейтенантом? – небрежным тоном спросил он.

Оба покачали головами; оберст-лейтенанта они не видели.

– Будем надеяться, что ему всадили штык в задницу, – пробормотал Порта.

– Может, – предложил Малыш, – нам поболтаться здесь, пока они не закончат дело? Для гарантии!

– Молчать, Кройтцфельд! – прикрикнул на него лейтенант. Махнул рукой нашей колонне и указал в сторону коттеджа. – Следуйте за мной, идем туда.

Мы услышали русских задолго до подхода к коттеджу. Оттуда неслись хорошо знакомые нам звуки. Веселый галдеж пьянствующих.

– Перепились вдрызг, – пробормотал с улыбкой Барселона. – Нашли вино оберст-лейтенанта, не иначе.

– Черт возьми! – нервно сказал Малыш. – Пошли побыстрей, пока они не выдули все!

Когда показался коттедж, мы увидели и услышали свидетельства того, что он занят русскими. Окна были открыты, из них неслись обрывки пьяной песни и летели бумаги, ящики, фарфоровая посуда и немецкие мундиры.

– Полюбуйтесь ими, – произнес насмешливо Порта с больше чем ноткой зависти. – Это что, война? По-моему, больше похоже на попойку.

Хайде ласково погладил винтовку.

– Погоди, пока мы не доберемся до них – они не смогут взять в толк, что происходит!

– Особенно, – добавил с усмешкой Легионер, – когда сообразят, что мы не те солдатики из папье-маше, с которыми они только что имели дело… [19]19
  Дальнейшее описание – из разряда героических фронтовых «былин», которыми автор периодически злоупотребляет. – Прим. ред.


[Закрыть]

Лейтенант Ольсен отдал приказ примкнуть штыки, и мы бросились в атаку. Я бежал к коттеджу вверх по склону между Легионером и Стариком, лейтенант был чуть впереди нас, Порта с Малышом по-дикарски орали прямо за нашими спинами. Я увидел несколько лиц русских, разинувших в изумлении рты, когда мы на них набросились. У первой группы не было ни малейшего шанса. Мы разделались с ними и ринулись в жуткую рукопашную схватку, которая вскоре превратилась в кошмарную мешанину из сцепившихся людей, колющих и режущих среди трупов своих товарищей, скользящих и хлюпающих в лужах пролитой крови, топчущих корчащиеся тела раненых.

Я внезапно поднял взгляд и увидел подбегающего ко мне громадного русского лейтенанта. Он орудовал ручным пулеметом как дубиной, и я едва успел уклониться от смертоносного удара. Совершенно рефлексивно поднял штык и машинально ткнул им в этого человека. Был какой-то миг сопротивления, потом лезвие легко вошло в мягкие ткани нижней части живота. Он издал вопль и повалился навзничь, штык застрял у него в ране, и винтовку вырвало у меня из рук. В ужасе спеша вновь завладеть оружием, я прыгнул вперед и угодил обеими ногами прямо в лицо раненого. Я не посмотрел, наш это или русский. Выдернул свою винтовку и ринулся вперед, в ушах у меня звенело от его мучительных криков.

В этой ужасной неразберихе я то и дело мельком видел ребят из своего отделения. Смутно осознал, что сбоку от меня Порта, потом он исчез в яростной сшибке тел. Пробился во двор и увидел Малыша. Он потерял свое оружие, и двое русских направлялись прямо к нему. Я издал громкий предупреждающий вопль, но Малыш уже повернулся навстречу им. Огромными кулаками нанес обоим по удару в шею, и они стукнулись головами. Когда упали, вырвал у одного автомат и стал выпускать очереди во все стороны. Мы дошли уже до той стадии безрассудства, где каждый дрался только за себя, и если кто-то погибал от рук своего, это было просто невезением.

Я увидел, как присевший за колонной русский целится из пистолета, и снес ему половину черепа, пока он не успел выстрелить, и бесстрастно смотрел, как он рухнул окровавленным кулем.

Я повернулся и увидел Порту, глубоко вонзавшего штык в спину молодого, пытавшегося убежать русского.

Я видел Хайде, злобно топчущего лицо умирающего, который даже в последние секунды агонии прижимал свое оружие к груди.

Я не представлял, сколько людей погибло и как долго длилась эта бойня. Минуты или часы прошли до того, как мы, одержавшие победу, вновь собрались во дворе позади коттеджа? Тогда мы не знали этого и не думали об этом. Пока что было достаточно того, что мы уцелели.

Все улеглись на землю, запыхавшиеся, изможденные, перемазанные грязью и кровью, устало отбросив оружие и каски в сторону. У самых молодых из новобранцев по щекам катились слезы, оставляя дорожки в грязи. Когда начальное потрясение от того, что жизнь продолжается, прошло, мы стали высматривать налитыми кровью глазами своих друзей. Все ли они среди нас? Или лежат в коттедже, с выпущенными кишками или обезглавленные?

Я увидел Барселону в изодранном мундире, растянувшегося в нескольких метрах от меня во весь рост. Старик прислонился к стволу дерева, покуривая неизменную трубку. Малыш и Хайде были здесь; Хайде лежал с закрытыми глазами, на Малыша было жутко смотреть, казалось, он окунул голову в ведро крови. Я перевел взгляд дальше и увидел Штеге, он лежал вверх лицом, уныло глядя на облака. Легионер с сигаретой во рту сидел на ступеньках, уже готовя оружие к очередному бою. Легионер был профессиональным солдатом. Он воевал уже пятнадцать лет, и первая мысль его всегда была об оружии. Чуть подальше Порта со Штайнером распивали найденную где-то бутылку. Штайнер казался уже полупьяным.

Они все были здесь. Все старые солдаты, не раз выходившие живыми из боев, по-прежнему оставались целыми и невредимыми. Однако больше трети новобранцев погибло. Они лежали там, где упали, печальными островками смерти среди уцелевших. Кто-то робко предложил похоронить их, но мы пропустили это мимо ушей. Чего и дальше изнурять силы, копая могилы для мертвых? Мы были живыми и утомленными, а они мертвыми и ничего не чувствующими.

Ольсен вышел из коттеджа. Он потерял каску, от уголка глаза к губам тянулась глубокая рана. Лейтенант опустился на землю, мы выжидающе посмотрели на него. Он пожал плечами.

– Все были мертвы до того, как мы появились здесь.

Порта угостил его сигаретой.

– А оберст-лейтенант?

– Тоже – горло перерезано от уха до уха.

Воцарилось молчание, потом губы Порты растянулись в злобной улыбке.

– Наверное, Бог все-таки есть, – негромко произнес он.

Лейтенант нахмурился и обратился к Хайде.

– Возьми двух-трех человек, и соберите все личные знаки.

– Как, и у русских? – спросил Хайде.

– Конечно. Сам должен знать, без напоминаний.

Когда Хайде выполнил свою задачу, мы подожгли коттедж и двинулись обратно к дороге, неся при этом еще потери, так как русские опомнились и били по нам из минометов.

– Вечно мы, – проворчал Порта на бегу в укрытие. – Как только что стрясется, так расхлебывать всякий раз нам.

Малыш с Легионером уже устанавливали крупнокалиберный пулемет. Лейтенант Ольсен повернулся и раздраженно махнул рукой отставшим новобранцам, не знающим, то ли следовать за нами, то ли прятаться в ближайших снарядных воронках.

– Кончайте трястись от страха и пошевеливайтесь, черт возьми! Сейчас не время любоваться ландшафтом!

Они нестройно двинулись вперед, словно отара перепуганных овец. Один из них внезапно пронзительно завопил от боли и завертелся, прижимая к животу руки. Берг, наш взводный санитар, тут же побежал к нему. Оттащил парня на обочину, разрезал его мундир, но было поздно, парень скончался.

Берг повесил сумку с красным крестом на плечо и побежал к нам. Впереди и позади него взорвались мины. С его головы сорвало каску, он зашатался от взрывной волны, однако сумел удержаться на ногах. Раздались громкие одобрительные возгласы. Берга было за что любить. Мы не раз видели, как он с риском для жизни помогал раненым, лежавшим на минном поле под огнем противника или запутавшимся в колючей проволоке. Я помню, как в Севастополе Берг решительно вбежал в горящее здание и, пошатываясь, вынес на плече из этого ада потерявшего сознание лейтенанта Хинку. За этот подвиг его представили к Железному кресту, но он вежливо отказался, сказав, что не имеет желания собирать металлолом. Спустя два года мундир его ничто не украшало, кроме красного креста.

Рота в конце концов дошла вразброд до относительно безопасного места в густом лесу, тянущемся узкой полосой к горам. Мы снова оказались в одиночестве: батальон из Бреслау был полностью уничтожен.

Покинув фронт, мы несколько дней ехали поездом, останавливаясь на многих станциях. Нас часто ставили на запасные пути и держали там часами, пропуская составы с более важными грузами – видимо, оружием или боеприпасами. Мы были просто возвращавшимися в Германию солдатами и потому находились в самом низу списка очередности.

И вот на седьмой день путешествия мы прибыли на очередную станцию. Состав со скрежетом остановился, и какое-то время мы продолжали сидеть на соломе в своей теплушке, даже не открывая глаз от вялости. Вскоре Порта дал себе труд отодвинуть дверь и выглянуть.

– Гамбург! – Он повернулся к нам. – Мы в Гамбурге!

– Гамбург?

Мы слегка приободрились. Легионер с удовольствием потянулся, а Старик вынул трубку и сунул в рот.

– Винница, – неожиданно сказал он нам.

Все мы уставились на него.

– Как так? – спросил Хайде. – При чем тут Винница?

Старик пожал плечами.

– Не знаю – просто пришла на ум…

– В прошлом году в это время, – сказал Порта, – мы были в Демянске.

– А в позапрошлом, – подхватил Малыш, – в Брест-Литовске. Помнишь Брест-Литовск? Помнишь…

– Кончайте вы! – раздраженно сказал Легионер. – Нечего все время оглядываться назад, это вредно и бессмысленно. Почему бы для разнообразия не попытаться смотреть вперед?

– Ладно, будь по твоему… – Порта закрыл глаза, и на его губах появилась блаженно-похотливая улыбка. – Вечером, как только нас выпустят отсюда, я первым делом отыщу публичный дом – что скажете? Вас это устраивает?

Судя по одобрительным крикам всей роты, устраивало вполне!

III. Гамбург

Мы сидели в солдатской пивной, дожидаясь Барселону. Времени прошло уже немало, и кое-кто – особенно Порта и Малыш – был близок к тому, чтобы достигнуть чрезмерного, восхитительного опьянения.

В зале пахло жареным мясом и несвежим пивом, воздух от табачного дыма был тяжелым, душным. Сбившиеся с ног, пребывающие не в лучшем расположении духа судомойки нарочно создавали как можно больше шума, бросая груды ножей с вилками в раковину и расставляя посуду на подставке для сушки. За работой они непрестанно ворчали.

Порта под воздействием бог весть какой пьяной прихоти внезапно навалился грудью на стол и обвиняюще указал пальцем на голландца эсэсовца, сидевшего в тихой коме и никому не мешавшего с тех пор как мы пришли.

– Посмотрите на эту отвратительную свинью, – сказал он слегка невнятным, пьяным голосом. Повернулся к нам и жестом пригласил подвергнуть беднягу осмотру. – Взгляните на эти громадные уши. Если я и не могу чего терпеть, так это уши, которые будто вот-вот вспорхнут.

Я с любопытством уставился на уши этого человека. Они действительно находились под прямым углом к голове, но, видимо, я был еще недостаточно пьян, чтобы видеть в этом достаточную причину ополчаться на него.

Подошла официантка с подносом пивных кружек. Со стуком поставила их перед нами, пена потекла через края и образовала на столе большую, дурно пахнущую лужу. Порта опустил в нее локти и перенес внимание на более подходящую жертву, – молодого солдата с серебряными буквами «СД» [20]20
  Sicherheistdienst (Служба безопасности). – Прим. авт.


[Закрыть]на рукаве. Голландца-эсэсовца совершенно не тронуло упоминание о его ушах, видимо, он был еще более пьян, чем Порта, но молодой солдат уже выглядел беспокойно.

– Слушай, ты, ублюдок, – Порта шумно высморкался двумя пальцами и вытер их о рукав. – У меня при себе нож. У нас у всех есть ножи. У меня, у моих друзей – и знаешь, для чего? Знаешь, что мы ими делаем?

Солдат отвернулся и благоразумно помалкивал, но Порте было необходимо донимать кого-то, поэтому он схватил его и развернул лицом к себе.

– Показать? – спросил Порта с какой-то отвратительной злобой. – Мы отрезаем ими кое-что. Показать, что отрезаем?

Он сделал непристойный жест, и Малыш услужливо загоготал.

– Вот уж не интересуюсь вашими паскудными ножами – сказал солдат, зевнул и отвернулся.

Его попытка напустить на себя высокомерное презрение лишь привела Порту в пьяную ярость. Он грохнул кулаком по столу. Все кружки подскочили, и через края плеснулась новая волна пива.

– Может, пойдешь к черту отсюда и оставишь нас в покое? – заорал Порта. – По какому праву сидишь за нашим столом, грязная свинья? Убирайся, пока я тебя не вышвырнул!

Я поднял ополовиненную кружку и взглянул на парня с пьяным и, следовательно, хладнокровным любопытством. Легионер сидел развалясь, вытянув ноги, наполовину сползши с сиденья. Старик мрачно смотрел в свою кружку. С живым интересом наблюдал за происходящим только Малыш.

Солдат [21]21
  Здесь и далее. – В СД «солдаты» не служили, они назывались «сотрудниками». – Прим. ред.


[Закрыть]из СД произнес, как мне казалось в тех обстоятельствах, мягкое и логичное возражение против грубых нападок Порты.

– Я сел за этот стол раньше вас – и думаю, не стоит тебе здесь распоряжаться.

Порта возмущенно фыркнул и плюнул.

– Ну и что, если ты сидишь здесь с первого дня войны? Я говорю – пошел отсюда к черту!

Порта дико взглянул на Малыша, ища поддержки.

– Неподчинение! Слышал, а? Отказывается подчиниться приказам штабс-ефрейтора!

Пошатываясь, он встал и сунул руку парню под нос.

– Видишь это? – Ткнул пальцем в свои нашивки. – Надо полагать, знаешь, что они означают?

Солдат лишь взял руку указательным и большим пальцами и мягко отвел от себя, сморщив при этом нос, словно уловил дурной запах – что вполне могло быть.

– Черт побери! – заорал Порта, еще больше распаляясь. – это переходит все пределы! Видел, а? – Он снова повернулся к Малышу, тот оживленно закивал. – Запиши его фамилию и личный номер! Он поднял руку на штабс-ефрейтора – давай, записывай!

– Да ну тебя, – угрюмо ответил Малыш. – Знаешь ведь, что я не умею писать.

– Тогда выведи его и всыпь как следует!

– Слушай, ты, чурбан неотесанный…

Солдат поднялся, Малыш тоже. Они глядели друг на друга через стол. Малыш почесал широченную грудь, поддернул брюки, протянул руку и схватил парня за шею.

– Пошли, мальчик, выйдем.

Солдат открыл рот, чтобы закричать, но Малыш так стиснул его своей лапищей, что раздалось только сдавленное бормотанье. Пригнув, потащил к двери, а Порта сел, раскрасневшийся и все еще злобный.

Голландский эсэсовец уже лежал грудью на столе, уронив голову в пивную лужу.

– Посмотри на него, – сказал я Легионеру. – Готов.

И весело засмеялся, словно на свете ничего забавнее не было. Легионер, если и терявший над собой контроль, то очень редко, лишь сочувственно улыбнулся мне.

Через несколько секунд появился Малыш – один.

– Где он? – спросил я.

– В канаве, – ответил Малыш. Ударил кулаком в ладонь и подмигнул. – Без памяти. Слышь, – повернулся он к Легионеру. – Помнишь, как мы впервые встретились?

– Помню, – ответил Легионер.

– И что случилось? – спросил я, достаточно опьяневший, чтобы сделать Малышу одолжение, дать возможность порисоваться.

Вместо ответа Малыш схватил мою руку, словно для пожатия, и стал медленно стискивать ее, пока я не вскрикнул от боли.

– Вот что случилось, – с гордостью ответил он.

– Очень забавно, – сказал я, потрясая кистью руки. – Какой в этом смысл?

– А, – произнес Малыш, подмигивая. – Впечатляет, не так ли?

Легионер снисходительно улыбнулся и покачал мне головой.

– Дай ему немного похвастаться, – вполголоса произнес он.

– А что, так и было! – запротестовал Малыш.

– Конечно, – спокойно согласился Легионер. – Только в первый и последний раз, мой друг! Со мной больше этот номер не пройдет!

– Со мной тоже – проворчал я, сунув под мышку пострадавшую руку.

Порта снова застучал по столу, громко и непристойно требуя еще пива. Официантки лишь возмущенно фыркнули и отвернулись, но Большая Хельга, заведующая, вышла из-за стойки и с грозным видом направилась к нашему столу. Встала перед Портой, широко расставив ноги и подбоченясь, ее громадное тело дрожало от негодования.

– Как ты смеешь называть моих девочек такими словами? Это тебе что, бордель?

– Какой там к черту бордель? – ответил Порта. – С такими лахудрами? Хоть нам и туго приходилось, милочка, никто не дошел до того, чтобы позариться на них!

– Я заявлю на вас, – сказала Большая Хельга, как говорила много раз за день многим солдатам. – Здесь приличное заведение, и хотела бы я знать, где бы вы без нас были.

– Могу сказать, – ответил Порта.

Большая Хельга отступила от него на шаг.

– Девочки здесь все приличные, а у Гертруды, чтобы вы знали, ухажер из СД. Если будете еще ругаться, скажу ей, чтобы заявила на вас.

– Да брось ты разоряться, – сказал Малыш. – Сама же знаешь, что любишь нас, кроме шуток.

– И хотели мы только пива, – вмешался я. – По ее поведению можно подумать, что мы попросили шестерых шлюх.

Большая Хельга, возмущенно фыркнув, вернулась к стойке. Подозвала Герду, самую страховидную из непривлекательных официанток, и отправила к нам с пивом. Герда была неплохой девушкой, но Жердью ее прозвали не зря. Я не видел женщин, которые бы так напоминали оживший телеграфный столб.

– Будь у тебя там побольше мяса, я бы, пожалуй, соблазнился затащить тебя в постель, – негромко сказал Малыш, с сожалением проводя рукой по юбке Герды, пытаясь нащупать ее несуществующий зад. Герда показала, что думает об этом ухаживании, стукнув его подносом по голове, и с достоинством удалилась.

Тут появился Барселона с неприятной новостью – вечером нам предстояло заступать в караул.

На шее у Барселоны была громадная повязка, вынуждавшая держать голову прямо и неподвижно. В один из последних дней в горах его ранило осколком шальной гранаты, и теперь он был временно освобожден от строевой службы. Ему надо было бы лежать в госпитале, но лейтенант Ольсен пустил в ход кой-какие связи, Барселоне разрешили вернуться в роту и нести службу в канцелярии; правда, его гораздо чаще можно было найти не там, а в солдатской пивнушке или в оружейной мастерской.

Кое-кто считал, что он поступил глупо, отказавшись от возможности поваляться в госпитале несколько месяцев, но Барселона был не новичком в армии и понимал, что если оторвешься от своей роты, после выписки с тобой может случиться всякое. Вероятность того, что тебя вернут в твою роту, была ничтожной, а в эти дни в уже сложившейся группе новичка почти неизбежно ждала смерть. Самые тяжелые и опасные задания автоматически выпадали на твою долю, и гибель казалась предопределенным результатом.

– Черт возьми! – произнес Барселона, глядя на стол с множеством пивных кружек. – Залпом осушали их, что ли?

– Не обращай внимания, – сказал Порта. – Лучше скажи, где будем нести караул – я ничего не имел бы против местного борделя…

– Увы! – Барселона покачал головой и взял чью-то кружку. – В гестапо, пропади оно пропадом.

– Какой болван это придумал? – спросил Легионер.

Барселона пожал плечами и бросил на стол листок бумаги. Старик вытащил его из пивной лужи и равнодушно взглянул.

– «Девятнадцать ноль-ноль, Карл-Мук-Платц, Гамбург».

Он с мрачным видом сложил листок и положил в нагрудный карман.

Штайнер внезапно ожил и сверкнул глазами на Барселону, словно он лично это устроил.

– В треклятом гестапо!

– Не смотри на меня так, – Сказал Барселона. – Не я тот осел, который это придумал. И благодарите свою счастливую звезду, что не выпал еще худший жребий. Четвертое отделение назначено в Фульсбюттель [22]22
  Тюрьма в Гамбурге. – Прим. пер.


[Закрыть]– расстрельной командой от вермахта.

– Я бы не прочь поменяться с ними, – сказал Малыш, как всегда растленный. – Там всегда есть возможность поживиться. Мы раньше делали это, чего уж там…

– Как? – недоверчиво спросил Штеге. – Как вы это делали?

– Просто. Пообещаешь человеку сохранить жизнь, и он готов отдать все, что ни попросишь.

– Значит, ты готов взять деньги у приговоренного?

Судя по тону Штеге, он не верил своим ушам.

– А почему бы нет? – вызвающе ответил Малыш. – Иду на спор, ты с радостью заплатил бы за спасение.

– К тому же, – добавил Порта, – это не так уж безопасно. Если узнают о твоих намерениях, сам попадешь на виселицу.

Штеге открыл рот, чтобы возразить, но тут Хайде пробудился от крепкого сна и увидел перед собой сплошную стену пивных кружек. Раздраженно их отодвинул.

– Мы слишком много выпили. – Рыгнул и потянулся к ближайшей полной кружке. – И как только смогли столько выдуть?

– Неважно, – ответил Малыш. – Выдули, и это главное – не считая того, что платить за пиво тебе. Деньги есть только у тебя.

– Мне? Я на мели! – запротестовал Хайде.

– Ничего подобного! У тебя целая пачка денег за голенищем!

– Откуда ты знаешь?

Малыш пожал плечами.

– Видел. Вчера мне понадобились деньги, вот я и заглянул в твой шкафчик. Негодный замок только у тебя, скажи, пусть заменят. Не запирается толком.