Текст книги "Блицфриз"
Автор книги: Хассель Свен
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
– Однако давайте возвратимся к нашим испарившимся пяти тоннам, – продолжает Порта, серьезный, как судья перед вынесением смертного приговора красивой женщине.
– Пять тонн! – хочет выкрикнуть Брумме, но изо рта выходит лишь хриплый шепот. Мозг его работает, как вышедшая из-под контроля счетная машина. Он быстро приходит к выводу, что у него на складе большая недостача. У него мелькает мысль, что можно убить этих двух скотов, пропустить через новую мясорубку и кормить ими голодных солдат маленькими порциями, будто колбасным фаршем. Это будет идеальное убийство. Трупов никогда не найдут. Брумме оживляется от этой мысли и бросает взгляд искоса на громадную мясорубку, стоящую всего в метре.
Малыш смотрит в ту же сторону и с понимающей улыбкой садится на нее.
Нервозность Брумме заметно усиливается.
– Кто вы, собственно, господа? И откуда? – спрашивает он с мучительным любопытством и утирает пот со лба куском мяса.
– Обер-ефрейтор Порта, Берлин, Моабит, – представляется Порта с чрезмерной вежливостью. – И мой помощник обер-ефрейтор Вольфганг Кройцфельдт, Гамбург, Кёниг-аллее.
«Сбросил маску, проклятая свинья, – думает Брумме, нащупывая прикрепленную под столом дубинку. – Кёниг-аллее! Geheime Feldpolizei [63]63
Тайная полевая полиция (нем.). – Примеч. авт.
[Закрыть]! Берлин-Моабит: ревизорская служба генерал-интенданта. Опасная публика». И горько сожалеет, что не последовал первому утреннему намерению, не сказался больным и не остался в постели с бутылкой коньяка. Тогда Шталле остался бы за главного. А если какая обезьяна в военной форме и заслуживает отправки в Гермерсхайм, то это фельдфебель Шталле.
– Герр штабс-фельдфебель, сколько человек у вас работают рубщиками? – холодно спрашивает Порта.
– Сорок унтер-офицеров и рядовых, – рявкает, стараясь угодить, Брумме.
– И все хорошо обучены? – спрашивает, сощурясь, Порта.
– Лучшая команда в армии, – пылко заверяет его Брумме. – Все они прошли курсы мясников в Штеттине. Работают, как хорошо смазанные роботы.
– Вот типичный скверный пример! – удовлетворенно выкрикивает Порта. – Свора «моисеевых драгунов» [64]64
«Моисеевы драгуны» – солдаты службы снабжения, учившиеся в армейской школе в Мюнхене, большинство из которых было евреями. – Примеч. авт.
[Закрыть], работающих, как роботы. Эти треклятые псевдосолдаты разрубают хорошее мясо там, где полегче. Пресвятая Казанская Богоматерь перекрестилась бы, глядя на работу этих бестолковых скрипачей. Роботы, черт возьми! Таких нужно беспощадно карать.
– Давить, как лягушек, танками, – раздается дружелюбный голос Малыша. – И давать пинка в задницу!
– Эти носящие галстук ублюдки поступили в службу снабжения, чтобы избежать передовой! – негодующе выкрикивает Порта и обвиняюще указывает кончиком разделочного ножа на Брумме. – Здесь нет выстрелов. Самая большая опасность – задохнуться под тяжестью туши. Но они ошибаются, эти растолстевшие игроки в кости. Они понимают в армии далеко не всё. Рубить мясо не шутка! Нужно иметь мозги под вшивыми париками! Любой дурачок из сумасшедшего дома сможет рубить так, чтобы кости и сухожилия разлетались во все стороны. Рубить нужно так, чтобы из паршивой свиньи получились превосходные ветчина и котлеты. Это искусство! Колбаса – это не просто колбаса, герр штабс-фельдфебель! Когда вы делаете кровяную колбасу, мешаете налево или направо?
– Прошу прошения? – стонет Брумме, выражая всем телом полное замешательство.
– Ни один немецкий идиот с малейшим проблеском разума не станет мешать налево. Это могут заставить себя делать только англичане, – убежденно кричит Порта. – Это снижает скорость вращения, и кровь сворачивается. На вас, герр штабс-фельдфебель, лежит ответственность за ваших роботов. Вы руководите работой. Прав я или нет?
– Правы, – мямлит Брумме; мозг его едва не бурлит от усилий понять, куда клонит этот загадочный обер-ефрейтор своими странными намеками.
– Не сомневаюсь, что когда мы вошли, вы читали «Майн кампф», – говорит Порта не допускающим возражения тоном.
– Конечно, – смущенно лжет Брумме и прячет под кусок жира интересную книжку «Таксистка». Фамилия автора Леви! За чтение подобных книг можно предстать перед комиссией по расовой чистоте, а эти ребята способны в мгновение ока превратить чистокровного эскимоса с текущей из ушей ворванью в крючконосого еврея, изнывающего от жажды в Синайской пустыне. Любой немец, у которого есть хоть какой-то умишко, держится от этой комиссии как можно дальше.
– Давайте посмотрим кое-кого из ваших людей за работой, – вежливо говорит Порта и направляется в разделочную секцию. – Я докажу вам, герр штабс-фельдфебель, что для руководства такой секцией требуется ум. Сколько безмозглых идиотов решают сменить профессию и покупают мясную лавку! Представьте себе, что сапожник, который в жизни не продавал ничего, кроме обуви, встанет за прилавок мясной лавки! Какой ветчины этот болван нам нарежет? Он может даже стать поставщиком вашего любимого ресторана, где вы и другие любители айсбайна [65]65
Eisbein (нем.) – вареная свиная ножка (блюдо). – Примеч. авт.
[Закрыть]собираетесь каждый четверг. У вас будет странный вид, когда обнаружится, что ваш айсбайн представляет собой, благодаря вашему сапожнику-мяснику, рыло дикой польской свиньи. Но, может быть, вы добросердечный человек, стараетесь думать о людях самое лучшее, поэтому отведаете чуточку этой странной пародии на айсбайн, лежащей на вашей тарелке. Если вы не вышколенный прусский аристократ, то швырнете всю эту мерзость в рожу официанту и измажете горчицей толстую северо-немецкую Hausfrau [66]66
Домохозяйка (нем.). – Примеч. пер.
[Закрыть], которой посчастливилось получить настоящий айсбайн. Представьте, сколько неприятностей может принести такая перемена профессии. Если в ресторане преобладает истинно немецкая культура, то меню по четвергам будет состоять только из айсбайна с кислой капустой, и вы будете не единственным разочарованным гостем. Одно из самых опасных существо на свете – разочарованный любитель айсбайна.
– Это что такое? – рычит Порта в притворной ярости, ударив кулаком по куску мяса с такой силой, что мясники Брумме испуганно подпрыгивают.
– Окорок, – подавленно отвечает Брумме. Это была часть, отложенная для оберштабсинтенданта, который всегда закрывал глаза при проверке.
– Хватит! Я слышал все! – возмущенно кричит Порта. – Меня тошнит! Любой торговец поймет, что это испорченный окорок. Герр штабс-фельдфебель, я вскоре буду вынужден напрямик заявить о существующих здесь неармейских условиях. Потребуй фюрер сочный кусок мяса, вы попадете в беду, если позволите одному из ваших «моисеевых драгун» отрезать этот кусок. Это будет оскорбление вождю Германии – который не питает симпатии к евреям.
– У меня на складе евреев нет, – угрюмо отвечает Брумме, изо всех сил стараясь скрыть ярость за безупречным военным поведением.
– Вы не можете быть уверены в этом, – холодно отвечает Порта. – Но, допустим, один из ваших подчиненных отрезает кусок мяса для фюрера, не зная, что Адольф не любит обрезков и сухожилий.
– Я думал, фюрер вегетарианец, – удивленно возражает Брумме.
– В нашем национал-социалистическом обществе каждый имеет право думать, что хочет, – поучает Порта, подняв палец. – Он должен только верить в фюрера. Но, может быть, вы захотите отказать главнокомандующему в праве на кусок мяса без сухожилий?
– Нет, упаси Бог! – испуганно выкрикивает Брумме. – Если б фюрер потребовал кусок мяса, я бы сам его отрезал, – гордо заявляет он и решительно берет разделочный нож. – Я бы резал вот так!
Нож мелькает, и на столе с поразительной быстротой оказывается замечательный кусок мяса.
Порта презрительно улыбается, достает из кармана маленькую лупу, испытующе ощупывает кровавое мясо и, вскинув брови, обращается к Малышу.
– Что скажешь об этом куске приманки для крыс?
– Людям в пищу он не пригоден, – бесстыдно лжет Малыш, хотя в уголках рта у него выступает слюна. – Одни сухожилия! Если б я не знал, что это такое, я бы подумал, что это засушенная задница покончившего с собой еврея.
– Слышите, герр штабс-фельдфебель? – улыбается Порта. – До войны Кройцфельдт был начальником особого подразделения на Реепербане [67]67
Район в Гамбурге. – Примеч. ред.
[Закрыть]. Его участок простирался до дальней стороны Кёнигштрассе в Альтоне.
«Четыре два-а, особый отдел гестапо», – думает Брумме, некогда владевший уютным ресторанчиком на Хейнхёйерштрассе. Два визита из этого отдела стоили ему семи месяцев тюрьмы. Теперь нужно соблюдать осторожность. «Господи, пусть Германия проиграет и эту войну», – мысленно молится он.
– Я не утверждаю, что вы отрезали плохой кусок мяса, – продолжает Порта, – но он не для знатоков. У вас нет необходимых научных познаний в анатомии. Генерал-инспектору армейских школ снабжения продовольствием следует лучше обучать таких специалистов, как мясники, повара, пекари. Даже в нашем национал-социалистическом государстве всеобщего благосостояния много таких людей, которых нужно подгонять пинками. Благосостояние порождает лень и равнодушие. Каждый ищет удобного кресла, чтобы усесться в него и дожидаться пенсионного возраста. Герр штабс-фельдфебель, все это благосостояние совершенно неестественно. Человеку необходимо добывать себе хлеб в поте лица. Тогда он хороший, послушный, и, когда ему дают что-то, вежливо благодарит.
Но что происходит теперь, когда у каждого всего вдоволь? Все хотят большего и даже завидуют женам, если те получают в подарок какие-то пустяки от щедрых людей. Такое общество порождает доносчиков, провокаторов, а это верный путь к гибели. Это называется социализмом! Я называю это раем для избалованных домашних животных! Тьфу!
Брумме отказывается верить своим ушам. Он еще не слышал такой резкой критики национал-социалистического режима. И полностью согласен с Портой, но признавать это не собирается. Порта умело точит длинный мясницкий нож и придвигает к себе целый говяжий бок.
– Нельзя резать мясо так, как вы и ваши подчиненные. Неужели никогда не слышали о сухожилиях, мышцах и предательски маленьких костях?
Брумме качает головой и больше не пытается его понять.
– Подумайте о коже, – с удовольствием кричит Порта. – Это секретная строительная система природы, необходимая всем живым существам, и двуногим, и четвероногим – от шлюхи с Санкт-Паули [68]68
Район в Гамбурге. – Примеч. ред.
[Закрыть]до свиньи из Восточной Галиции. Без кожи, мой дорогой герр штабс-фельдфебель, вы были бы совершенно беспомощны. Это необходимо знать каждому мяснику, без этого знания он не сможет вырезать кусок мяса. Кожа – особое приспособление, которое удерживает все вместе. Здесь требуется тонкий разрез. Думаю, вы понимаете меня, герр штабс-фельдфебель, – с надменным видом кричит Порта. – Длинный тонкий разрез до вены пенисцелум. Это не имеет никакого отношения к пенису. Знаете, что такое пенис, герр штабс-фельдфебель? – спрашивает он с широкой улыбкой. Брумме, уже напоминающий перегретый котел, из которого нужно выпустить избыточный пар, ответить не в состоянии.
– Пенис, – продолжает Порта, – это до смешного вялый хрящ, болтающийся между ногами мужчины, который малокультурные люди именуют непристойным словом. Смотрите, мы продолжаем резать и получаем кусок, который, брошенный на кусок брезента, получит золотую медаль на любой художественной выставке. Это совсем то же самое, когда художники корежат ржавую велосипедную раму, на место руля приваривают чайник, а на место седла водружают часть унитаза. И это не что иное, как высокое искусство! Дикий бред страдающего белой горячкой алкоголика, в котором никто ничего не может понять. Однако любой провинциальный муниципалитет с удовольствием истратит заработанные тяжким трудом деньги налогоплательщиков на приобретение этого чуда, чтобы выставить его в парке культуры и отдыха родного города. Помните, герр штабс-фельдфебель, ту замечательную пьесу, которую давали в Бергтеатре с Эмилем Яннингсом в роли Великого Выборщика? Я вспоминаю третий акт, где этот известный на всю страну мерзавец сидит с половиной оленя в зубах, и на его жабо течет сок. Это не просто спектакль, герр штабс-фельдфебель, это происходило в действительности, когда Великий Выборщик лежал на привале возле виноградников на склонах гор севернее Зальцбурга и с жадностью смотрел на замок. Повар, который приготовил оленину, был мастером из мастеров, бывшим мясником из Моабита. Его произвели в оберсты с правом носить почетную шпагу, украшенную бантом цветов государственного знамени.
– Господи, – говорит в замешательстве Брумме, – неужели такое может вправду произойти с поваром?
– Очень редко, – отвечает Порта. – Насколько я знаю, это случалось всего дважды в мировой истории. Но вот поистине замечательный кусок мяса, – восторженно выкрикивает он и любовно похлопывает по большому куску.
– Превосходный, – в удивлении хвалит Брумме. – Ему поистине место на столе главнокомандующего, но поскольку главнокомандующий ничего не знает о его существовании, думаю, нам нужно съесть этот кусок самим.
– Я не такой дурак, чтобы отказываться, – улыбается Порта. – Голод всегда был для меня самой большой проблемой. Даже когда ел вдоволь за хорошо накрытым столом и убеждал себя, что сыт, мой взгляд неожиданно падал на человека, жадно поглощавшего фаршированного голубя. Мой ненасытный желудок тут же начинал бурчать, и слюна текла между зубов. В такие минуты я готов был совершить убийство ради того, чтобы впиться зубами в этого голубя. Обычно я могу быстро обглодать две кости, чтобы успокоить желудок на несколько минут! Но после одной-двух отрыжек начинаю есть снова.
Иногда я говорил себе: «Теперь ты не сможешь проглотить больше ни кусочка, герр Порта!» Однако запаха хорошо приготовленного зайца с другой стороны улицы достаточно, чтобы заставить меня есть так, будто я две недели страдал морской болезнью и желудок у меня вывернут наизнанку. Если я не мог раздобыть его иным путем, то унижался до того, помоги мне, Пресвятая Дева, что крал ароматного зайца из рук голодного офицера. Этот невыносимый голод мучил меня с самого рождения. Дома на двери кладовой у нас висел замок. Меня, моих сестер и братьев называли саранчой. Нас знали по всему Берлину, герр штабс-фельдфебель. Вы можете не поверить, но я мог есть патронные ящики и запивать их теплой польской водой. Для меня еда не должна быть высшего качества, такой, как кормежка в немецкой армии. Если нет ничего лучшего, я могу обойтись французской или русской армейской жратвой. Обычная домашняя стряпня, кислая капуста, рисовые колобки, жареный лук, гороховый пудинг и цыплята с острой приправой способны превратить меня в голодного тигра. Я не осмеливаюсь сказать вам, что происходит у меня внутри, когда мой взгляд падает на картофельное пюре с маленькими кубиками свинины или на рыбный пудинг с разными соусами. Герр штабс-фельдфебель, должен попросить вас давать мне двойные порции, когда мы сядем за стол отметить это неожиданное знакомство. Думаю, мы поняли друг друга!
Брумме смеется громко и долго, сам толком не зная, почему, но понимая, что это к лучшему.
– У меня есть еще несколько бутылок вина тридцать шестого года, – заискивает он, когда понимает, что смеялся достаточно.
– Год моего призыва! – кричит Порта, словно командуя на плацу. – Это наше вино!
Штабс-фельдфебель Брумме хватает большой кусок мяса, прижимает его к груди и несется на кухню, чтобы приготовить пиршество для себя и этой секретной проверочной комиссии.
По ходу еды атмосфера становится все более и более дружелюбной. Через два часа они только принимаются за мясное блюдо. Едят, как древние викинги, крепко сжимая в обеих руках большие куски мяса. Обглоданные кости летят через плечи, описывая изящные дуги.
Порта ест и пьет так, словно решил испортить себе печень в рекордное время. Малышу приходится четыре раза ложиться грудью на стол, двое других колотят его по спине, чтобы из его горла вышли громадные куски мяса. Но потом Брумме тоже начинает давиться и едва избегает смерти от удушья; Малыш с Портой вызывают санитара, чтобы тот стоял рядом, если это повторится. Санитару дают обычную порцию.
– Подчиненные должны есть, – великодушно объясняет Брумме, – но кто, черт возьми, сказал, что они должны быть довольны? Мы, младшие командиры, должны подавлять их, иначе нам конец. Эта чушь насчет «пролетарии всех стран, соединяйтесь» не по мне. Соединяться им нужно только в массовых захоронениях!
– Маленькая нимфа Эхо! – восклицает Порта, шумно испортив воздух в промежутке между двумя большими глотками сочного мяса.
– Те культурные типы, которые заменяют некоторые слова точками, тоже не по мне, – говорит Малыш с набитым ртом.
– Клянусь Богом, ты прав! – восклицает Брумме со злобным видом. – Они вроде моего начальника, обер-интенданта Бланкеншильда, который думает, что штабс-фельдфебели должны подтирать ему задницу. Если б ты смог содрать ему кожу с башки, то получил бы почетное место за столом младших командиров в Валгалле с правом наполнять свои сапоги немецким пивом.
– Оторвать задницу у косоглазой обезьяны вроде него для нас плевое дело, – хвастается Порта, швыряя начисто обглоданную бедренную кость в тот угол, где сидит санитар.
– Мы распорем ему брюхо и обвяжем кишки вокруг ушей, чтобы он испражнялся на себя, – выкрикивает Малыш и надолго прикладывается к горлышку бутылки. Половина жидкости течет ему на грудь.
– Мой начальник – ублюдок и сукин сын, живет по уставам, его поносит приказами и распоряжениями, как больного дизентерией на смертном одре, – злобно гнусавит Брумме. – Сволочь, какой свет не видел.
– Skoal! [69]69
Ваше здоровье! (сканд.) – Примеч. пер.
[Закрыть]– кричит Порта и размахивает над головой большой кружкой, потом залпом осушает ее.
Они трижды пьют за здоровье всей компании. Потом за здоровье каждого в отдельности и демонстрируют грубую сердечность, которую ни в коем случае не следует путать с тем, что именуется дружбой.
– Товарищ, я объясню тебе свое положение, – доверительно говорит Брумме и запивает вином большой кусок мяса. – Этот мой начальник – коварный шакал, вонючий краснозадый бабуин, грязный каннибал из южных морей, которого давным-давно должно было б съесть враждебное племя. Теперь он носит обер-интендантские погоны и задирает нос, гнусная тварь. – Хватает большой кусок мяса и запихивает в рот. – Несите мясо по-татарски [70]70
Остро приправленный фарш под сырым яичным желтком. – Примеч. пер.
[Закрыть]! – кричит он в открытую дверь стоящим наготове подчиненным. В гражданской жизни почти все эти люди были официантами. Один был даже метрдотелем в «Камински» [71]71
Роскошный ресторан в Берлине. – Примеч. авт.
[Закрыть]. Он личный виночерпий Брумме. Это гарантия от передовой и геройской смерти. – Этот вонючий скот, – продолжает Брумме донос на обер-интенданта, – до того скользкий и пронырливый, что его черная совесть прямо-таки проступает через кожу. Тут нет никаких сомнений. Этот дерьмоед – готовый материал для трибунала.
– Мы займемся им, – с готовностью обещает Порта, кладя поверх фарша кусок ветчины. – Черт возьми, что будет с отечеством, если позволить такому мерзавцу сидеть здесь, тайком подрывая военные усилия нации?
Он подносит к губам бутылку и выливает содержимое в горло, даже не делая глотков. Последними каплями старательно прополаскивает рот и готов приняться за пятое блюдо.
– Много случается у вас неприятностей, когда проводите эти проверки? – спрашивает Брумме, с грубой дружелюбностью ткнув Малыша в бок.
– Нет, мы свое дело знаем. Ставим на место проверяемых раньше, чем они успеют раскрыть рот, к тому же за спиной у нас сильная поддержка, и нам известны все грязные уловки, какие только существуют, – любезно отвечает Малыш. – Котелок у нас варит.
Он встает и начинает оглушительно реветь:
Притворный друг мне льстил и лгал,
Терпеть я этого не стал.
«Ну, ладно ж», – я ему сказал;
И штабс-фельдфебель к стенке встал.
– Часто здесь бывают инспекции? – с любопытством спрашивает Порта. – Я слышал, последняя была давно.
– Да нет, недавно, – с кислым видом отвечает Брумме. – Эти дотошные твари совали нос повсюду. Нам нужна революция! Прошу прощения… – вежливо добавляет он, поняв, что выдал свои сокровенные мысли.
– Ничего, – дружелюбно улыбается Порта. – Скажи, а тебя никогда не одурачивали? Ни разу не появлялась пара мошенников, выдающих себя за ревизоров контрольной комиссии?
В комнате воцаряется угрожающая тишина, потом Брумме издает долгий, яростный рык. Лицо становится неестественно-синим, глаза неимоверно выкатываются. Кажется, его вот-вот хватит удар. Проходит не меньше десяти минут, прежде чем он возвращается в нормальное состояние.
– Черт побери! Пусть только кто-то попробует устроить такое штабс-фельдфебелю Брумме! – злобно шипит он. – Я превращу их в фарш и накормлю им героев на передовой. – Хватает нож и принимается остервенело рубить лежащий на столе кусок мяса. – Искромсаю их! Вот так! И вот так!
– Все-таки советую быть начеку, – дружелюбно говорит Порта. – Ты не представляешь, сколько таких жуликов пытаются провести младших командиров и гражданских из службы снабжения. Мы наталкивались на многих!
– Со мной этого не случится, – заверяет его Брумме. – Я распознаю этих проходимцев раньше, чем они начнут свою игру. За такие штуки нужно выносить смертный приговор. Скоты! Убивать их мало!
– Мертвые всегда хорошие, – вкрадчиво произносит нараспев Малыш.
После четырех с половиной часов непрерывной еды появляется десерт – только что приготовленная яблочная шарлотка. Порта тут же берет половину, заливает полубутылкой коньяка, размешивает до состояния густого супа и шумно сглатывает.
– Наслаждайся жизнью, пока жив, – усмехается он. – И нацисты, и коммунисты всеми силами стараются уничтожить тебя.
– Знал бы, что в жизни столько опасностей, не позволил бы себе родиться, – печально вздыхает Малыш и кладет в шарлотку кровяную колбасу. Он говорит, что это очень вкусно.
Бывший метрдотель из «Камински» подает шампанское. По бутылке на каждого. В немецкой мужской компании меньше, чем по бутылке на человека, немыслимо. Лицо Брумме принимает придурковатое выражение, и он обращается к своим гостям, называя их «Старая коза» и «Благородная корова».
– Мы будем друзьями на всю жизнь, – решает Малыш, неистово жестикулируя для подчеркивания своих честных намерений, – и не станем носить коричневую обувь, чтобы нас не заподозрили в определенных симпатиях.
Они обнимаются и целуют друг друга в щеки на русский манер. Как-никак, они в России.
– Когда приедешь в Гамбург, познакомлю тебя с Большой Гердой, – обещает Малыш. – У нее такая задница, что даже у гориллы шерсть встанет дыбом.
– Подчиненные боятся меня больше, чем смерти. – Пропитой бас Брумме разносится по всему складу и возвращается эхом. Он запускает костью в санитара-ефрейтора. – Прыгай, как кенгуру! Прыгай, пока не свалишься!
И с гордостью показывает на санитара, который тут же начинает выполнять приказание. Чего только не сделает человек, чтобы избежать фронта.
– Вот это называется дисциплиной. – Он доверительно склоняется к Малышу. – Я знаю, как убивать врага, чтобы он оставался живым долгое время и сильно мучился.
– Мы тоже знаем! – признается Малыш с дьявольским смехом.
– У меня здесь настоящие немецкие порядок и дисциплина, – хрипло кричит Брумме, обнажая грубые искусственные зубы. Винный дух вьется изо рта, словно знамя. Санитар и бывший метрдотель выглядят так, словно вот-вот упадут в обморок.
– Порядок – хорошая, разумная штука, – улыбается Порта, снова принимаясь за первое блюдо. – Значит, здесь не нужно бояться ревизоров, которые появляются без предупреждения, суют нос в твои счета и запасы. Но ты, похоже, честный человек, таффарищ Брумме!
В комнате наступает гнетущая тишина. Они глядят друг на друга, как старые, опытные коты, готовые ринуться в бой.
– Никакой идиот хотя бы с зачатками хитрости не трубит сразу же в боевой рог, – загадочно изрекает Порта. – Умные люди вроде нас предпочитают тактику дипломатии. С какой стати нам выбирать широкую дорогу глупости, когда можно идти узкой тропинкой, существующей для людей с мозгами?
Брумме смеется долго и радостно, хотя не понял ни слова.
– Дам вам с собой по хорошему свертку, когда будете уходить, – добровольно обещает он. – Я сразу же понял, что вы из тайной полиции, – добавляет он с громким смехом. – Правда, у меня мелькнула мысль, что вы жулики, – улыбается он с притворным дружелюбием и лукаво глядит в хитрые голубые глаза Порты.
– Дорогой друг, – снисходительно улыбается Порта. – Кто из нас не был в сомнении после января тридцать третьего года? То ли ты опасный ПН [72]72
Политически неблагонадежный. – Примеч. авт.
[Закрыть], то ли еще более опасный патриот. Мы живем в опасные времена. Миром правит двуличность. Мерзавцами оказываются те, от кого меньше всего этого ожидаешь. Как я уже говорил тебе, Брумме, не приглашай кого попало за стол!
– Вы пошли на службу добровольцами? – спрашивает Брумме, откусывая большой кусок мяса.
– Сказать так было бы преувеличением, – отвечает Порта, – но, с другой стороны, я не имею ничего против ношения оружия, пока дела на гражданке не пойдут лучше. Мундир в настоящее время хорошая защита.
После кофе с коньяком они идут осматривать новую колбасную машину.
– Что скажете? – с гордостью кричит Брумме, когда работающая на полную мощность машина выбрасывает длинные колбасы одну за другой.
– Похоже на корову, которая гадит в теплом хлеву, – говорит Порта, не пытаясь скрыть удивления.
– Мой штабс-интендант – святоша, – доверительно говорит Брумме, когда они снова сидят за столом со свежеизготовленной колбасой, плавающей в вине.
– Это опасно! Адски опасно! – кричит Малыш, пытаясь утопиться. – Знаю по своему опыту – в армии держись подальше от верующих командиров. Ублюдкам, верящим в жизнь после смерти, плевать на несколько лет на этом свете, и они идут на всевозможный риск. Мечтают о геройской смерти и месте на небесах с Авраамом. Неверующий, который думает только о собственной шкуре, куда лучше. Ему хочется жить, и он не рвется в бой. Не заставляет своих солдат палить по солдатам противника. И нет никаких разговоров о возмездии. Части, где командир неверующий, всегда отходят назад невредимыми, через что бы им ни пришлось пройти. Взгляни на всех наших павших священников. Они бормочут молитвы, идут прямо под свинец противника и тут же оказываются на небесах с Авраамом.
Вскоре после полуночи пирующая несвятая троица забывает о необходимости соблюдать тишину.
горланят они так громко, что слышно в самых дальних домах.
В два часа ночи они начинают смешивать водку с пивом, приглашают женский персонал присоединиться к застолью. Начинается покер с раздеванием. Они спешат. В ранние часы утра начинаются совершенно изменнические речи, от которых члены трибунала побледнели бы как полотно. О фюрере и его личной охране говорят, как о покойниках.
Малыш предлагает вогнать Гитлеру в рот раскаленную гильзу и наблюдать за его захватывающими гримасами, когда гильза будет остывать на языке. Потом можно испробовать утонченные способы, с помощью которых христиане обращали язычников во время религиозных войн.
– Черт возьми! – восторженно восклицает Брумме. – Я не могу дождаться этого! Видели вы, как кардиналы мучили святого Эммануила? В лейпцигском соборе есть такая картина. Они колют его раскаленными мечами. Священники могут научить нас многому.
На другой день под вечер жизнь возвращается к ним. Они втроем лежат на антикварной кровати Брумме, чьей-то фамильной собственности из Болгарии.
– Господи Боже! – стонет Брумме, обхватив обеими руками голову, в которой раздается стук. Издает долгий, мучительный вопль.
– А, черт! – выкрикивает явно ощущающий тошноту Порта и хватает с пола одну из бутылок. Долго пьет из горлышка с громким бульканьем.
Малыш шмякается с кровати, полез, будто раненый кабан, к ведру с водой и сует в воду всю голову. Пьет, как верблюд, месяц шедший по безводной пустыне. Живот его заметно раздувается. Он выпивает всю воду до дна.
Порта с покрасневшими глазами сидит на кровати и не может понять, жив ли он.
– Я совершенно против тех священников, которые проповедуют причащение друзей, – объясняет он Брумме, который лежит в изножье кровати, издавая странные звуки. – Такие люди опробуют что-то секретное, – заключает он, сует голову под подушку, и его выворачивает.
– Их нужно расстреливать! – подает голос Малыш из пустого ведра.
– Огонь! – стонет Брумме, выхватывает из кобуры пистолет и трижды стреляет в потолок. Это сигнал метрдотелю из «Камински» подавать кофе. В постель, разумеется.
Через два часа начинается трогательное прощание. Они друзья до гроба. Порта и Малыш возвращаются в полк с полными мешками продуктов на плечах.
Брумме стоит в дверях и смотрит, как они скрываются в метели. Он не совсем понимает, надули его двое мошенников или он удачно избежал когтей тайной полиции.
– Если они обманули меня, клянусь Богом, я пристрелю этих мерзавцев! – выкрикивает он в ярости на себя, и лицо его принимает при этой мысли красивый синий оттенок. Но решает ответить по-дружески, когда Порта оборачивается напоследок у ворот и прощально машет.
