Текст книги "Блицфриз"

Автор книги: Хассель Свен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

– Герр генерал, не слишком ли рано мы уехали? Позвольте сказать, что мы могли бы использовать резервы нашей дивизии, чтобы установить превосходные противотанковые заслоны на перекрестках.

Генерал не отвечает, но мысленно принимает решение при первой же возможности отправить этого щенка-гомосексуалиста в противотанковую часть. Способные думать адъютанты опасны. Они должны только повиноваться приказам и молчать, когда их не спрашивают. Закуривает сигару, но с первой затяжкой цепенеет. Деревня, к которой они приближаются, вся в огне.

– Стой! – отрывисто приказывает он, вылезает из машины и проходит по дороге несколько метров вперед. Адъютант подает ему бинокль. В холодном молчании генерал разглядывает стоящие возле деревни Т-34, с язвительной усмешкой читает сделанные мелом на башнях надписи: «Смерть немецким оккупантам!» Опускает бинокль.

– Ротмистр, дай мне своей автомат. Кажется, это немецкие танки. Должно быть, наших соседей, Второй танковой дивизии. Садись за руль машины, поезжай, посмотри, что происходит. Обер-ефрейтор Штольц останется со мной! Ты поезжай. И быстро возвращайся!

– Слушаюсь, герр генерал! – отвечает адъютант, щелкнув каблуками.

Водитель, бодрый, пожилой обер-ефрейтор, усмехаясь, вылезает из машины. Он знает, что это русские танки, но помалкивает. Если один офицер хочет разделаться с другим, это не его дело. Молча берет сумку с гранатами.

– Зачем они тебе? – пискляво спрашивает ротмистр.

– Бросать в Ивана, – широко усмехается обер-ефрейтор.

– Я запомню тебя, обер-ефрейтор, – пищит ротмистр. – Ты очень долго служишь при штабе!

«И ты тоже, фрейлен ротмистр», – думает обер-ефрейтор, ловко спрыгивая с ручным пулеметом под мышкой в кювет. До того, как стать водителем генерала, он был первоклассным пулеметчиком. И шагу не сделает без пулемета. Из кювета он наблюдает за генералом, стоящим с задумчивым видом на дороге.

«Уж кто-кто, а этот толстый, трусливый мерзавец заслуживает трибунала. Но его не могут тронуть, иначе все рухнет. Он генерал. Когда он дезертирует, это называется тактическим отступлением, и он получает награду», – думает водитель и, усмехаясь, плюет против ветра.

В полутора километрах оттуда Т-34 давит «мерседес» в лепешку, но адъютант умирает счастливым. Он думает, что гибнет как немецкий герой.

Генерал-майор становится генерал-лейтенантом, обер-ефрейтор остается в кювете и смотрит, как мимо проходят различные подразделения. Он терпеливо ждет, пока не появляется колонна транспорта снабжения. При необходимости за деньги с таким подразделением можно пересечь Европу.

Обер-ефрейтор ложится спать в мясницком фургоне. Теперь разбудить его может только остановка мотора. При отступлении находиться в неподвижной машине опасно.

Двадцать два дня спустя он вновь встречается со своим генералом. Они понимают друг друга. Обер-ефрейтор делает долгий, хорошо продуманный доклад о сражении с лыжниками противника. Генерал получает вожделенный Рыцарский крест, а обер-ефрейтор, который, судя по его докладу, выказал во время тактического отступления замечательное мужество, – EK-I [109]109
  Eiseme Kreuz erster Klasse (нем.) – Железный крест первого класса. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Они получают новую дивизию, на сей раз танково-гренадерскую. Обер-ефрейтор получает еще одну нашивку, и они разъезжают в трехосном «мерседесе», планируя новые маневренные отступления. У них новый начальник штаба и новый адъютант, и они наслаждаются своей войной в новом особняке, где далекий грохот орудий не тревожит их сон.

– Война не такая уж скверная штука. Нужно только уметь устроиться, – объясняет генеральский водитель другу. – Под пули лезут только дураки!

В Локотне Т-34 внезапно атакуют штаб Семьдесят восьмой пехотной дивизии. Не успевают штабисты понять, что происходит, как все превращается в груду мусора и трупов.

В подразделениях связи далеко за линией фронта слышится крик: «Иван прорвался! Т-34 достигли шоссе!»

Один командир батареи из Двести пятьдесят второй дивизии не сдает позиций. Собирает перепуганных, отставших от своих частей солдат и приказывает им окопаться вокруг своих 105-миллиметровых орудий. Ведет огонь фугасными снарядами по массам наступающей пехоты. И отступает, солдаты сами везут пушки.

Мышцы и сухожилия едва не рвутся от нечеловеческого напряжения. На опушке леса обер-лейтенант в последний раз выкатывает свои орудия на огневую позицию.

– Заряжай! – приказывает он. – Стрелять залпами!

Замки закрыты! Пушки грохочут! Лафеты подскакивают и содрогаются! Снаряды снова входят в казенную часть. Вновь и вновь орудийные стволы изрыгают пламя.

Батарея ведет огонь больше часа. Потом боеприпасы приходят к концу. Орудийные расчеты выкатывают пушки, ставят их перед позициями пехоты, но останавливают Т-34 всего на несколько минут.

Кровь, раздавленные тела и снаряжение образуют пятно на снегу. Вот и все, что остается от батареи обер-лейтенанта. За башнями Т-34 сидит русская пехота. Дизельные моторы ревут на полную мощь, гусеницы завывают торжествующую песнь победы.

Снаряды разносят конюшню, раненые лошади со свисающими внутренностями несутся к лесу, пока не катятся кубарем. Лыжники вырезают из конских тел куски мяса и поедают сырыми, как эскимосы. На окровавленных губах играют довольные улыбки. На полный живот можно воевать и дальше. Сырое мясо придает человеку сил.

В ста пятидесяти километрах за немецкой линией фронта Т-34 атакуют Двести сорок третий резервный полевой госпиталь. Медсестры ходят здесь в крахмальных белых халатах. Здесь все спокойно, красные никогда не вернутся. Внезапно появляются русские танки. Командиры в кожаных шлемах наблюдают из башен смертоносную атаку.

Окровавленная шапочка медсестры развевается на антенне командного танка. Лыжники идут следом, уничтожая все, что пропустили танки. Радостно пьют медицинский спирт, съедают, сколько могут, продуктов с продовольственного склада, мочатся на то, что приходится оставить, и несутся дальше.

В ту жуткую ночь на 5 декабря 1941 года немецкое стальное кольцо вокруг Москвы будет разорвано. На московских улицах стоят наготове боевые подразделения. Бесконечные ряды Т-34, на которых едва высохла краска, ждут с заведенными моторами. Позади тысяч орудий от самого малого до самого большого калибра сложены горы снарядов. Артиллеристы стоят, держа в руке боевой шнур, секундные стрелки часов быстро бегут по циферблату.

Командиры орудий поднимают руку, и, когда опускают ее, сотни орудий стреляют одновременно с таким грохотом, какого мир еще не слышал.

На этом фронте собрано больше пушек, чем было у всех армий в первой мировой войне. С потолков всех зданий в Москве осыпается побелка. Луковичные купола в Кремле содрогаются. Даже коммунистические вожди дрожат от страха. Этот жуткий грохот напугал бы и самого дьявола в аду. Ночь становится светлой, как ясный день. На рассвете появляются боевые самолеты. Они летят тучами, так низко, что едва не задевают московские печные трубы. Никто не радуется. Никто не кричит «ура». Люди переглядываются со страшным вопросом в глазах.

«Если мы не разобьем немцев сейчас, что они сделают с нами в отместку?»

Утром в половине одиннадцатого 5 декабря полтора миллиона русских пехотинцев готовы к наступлению. Сонмище солдат. Полтора миллиона против шестисот тысяч немецких пехотинцев.

Три часа спустя четверть их гибнет.

Московские окна дребезжат от рева танковых моторов. Тепло от множества выхлопных газов ощущается за несколько километров. С беспощадной скоростью танки несутся вперед. Дороги скользки от раздавленных тел. Окровавленные клочья одежды свисают с боков каждой машины.

В секторе Второй танковой дивизии за двадцать минут подбиты двадцать три Т-34. Однако немецкая танковая дивизия расплачивается за это девяноста процентами личного состава и всеми танками до единого.

В другом секторе Т-34 прорывают немецкие позиции, почти не встречая сопротивления, и едут в район дивизии связи. Дивизионный штаб попросту разрушен и вмят в землю.

Повсюду слышится испуганный крик: «Танки, танки!»

Священники, повара, интенданты, врачи, писаря, для которых до сих пор линия фронта была лишь далеким грохотом орудий на востоке, теперь носятся в смятении, которое граничит с безумием. Они стремительно собирают свои вещи, заправляют бензином машины и как сумасшедшие мчатся на запад.

«Танки!» Этот крик парализует тыловой эшелон. Там вряд ли кто видел Т-34, и не ожидал увидеть – по крайней мере, в действии.

Еще быстрее, чем Т-34 суют свои стальные носы в немецкие дела, несется слух о них, распространяя страх и ужас.

Высшие офицеры теряют голову. Это люди, много говорившие о войне, в которой никогда по-настоящему не принимали участия. Многие теряют силы, и к машинам их несут верные денщики. Их у каждого не меньше двух.

Они приказывают своим подчиненным занять свои места, обращаются с трогательными речами к этим доблестным солдатам перед тем, как уехать, как они говорят, за подкреплением. Высший офицер должен сам ехать к другому высшему офицеру, дабы убедить того, что подкрепление действительно необходимо. Лейтенант не сможет убедить оберста. Для этого нужен оберст.

Другие театрально суют в рот стволы «вальтеров» и нажимают на спуск. Но это лишь когда моторы Т-34 слышны на околице деревни и возможности отступить нет. На письменном столе непременно остается прощальное письмо: «Мой фюрер, я исполнил свой долг! Хайль Гитлер!»

Эти письма редко доходят до фюрера. Обычно русские солдаты используют их в качестве туалетной бумаги.

«Разверзлась преисподняя. Линия фронта исчезает!» – рапортуют офицеры.

«Пятидесятый армейский корпус уничтожен», – по секрету шепчет оберст генерал-майору, и тот немедленно начинает готовиться к быстрой поездке на запад.

Уцелевшие люди из артиллерийского полка утверждают, что между ними и Кремлем не осталось ни единого немецкого солдата.

Паника распространяется со скоростью степного пожара. Вскоре нигде в пределах ста километров от линии фронта не остается немецких войск.

Каждый, кто способен хоть как-то двигаться, устремляется на запад. Раненым приходится самим заботиться о себе. Слепые солдаты несут раненых на спинах, пользуются глазами безногих. Сошедшие с ума стоят на обочине дороги, выкрикивают «хайль!», вскидывая руку, но ни одна генеральская машина не останавливается.

Никто не думает о солдатах на передовой, стоящих далеко на востоке у ворот Москвы. Все линии связи уничтожены. Солдаты подбирают то русское оружие и боеприпасы, что осталось на поле боя. Вскоре немецкого оружия не видно ни у кого. Передовые подразделения сражаются в котлах, окруженные множеством войск противника.

– Невозможно ни с кем связаться! – яростно выкрикивает обер-лейтенант Мозер, злобно швыряя телефонную трубку.

– Так точно, герр обер-лейтенант, – отвечает связист-фельдфебель. – Линия цела, но отвечать некому.

Порта бросает кости, выпадает шесть шестерок.

Потрясенный Малыш вскрикивает. Он проиграл пятьдесят золотых зубов и говорит, что больше у него не осталось. Порта знает, что под рубашкой у него припрятаны еще два мешочка. Вскоре Малыш «случайно» обнаруживает еще две коронки.

Связист-фельдфебель снова пытается дозвониться до штаба батальона.

– Они драпанули со всех ног! – говорит Порта, не оглядываясь. – Доброй ночи, Амалия. Деньги лежат на подоконнике, твоя непорочность висит на гвозде!

– Ты порочишь честь немецкого офицерства, – яростно вопит Хайде. – Немецкий командир батальона не бежит от советских недочеловеков. Он уничтожает их! Герр обер-лейтенант, я хочу доложить о поведении обер-ефрейтора Порты!

– Помолчи хоть немного, унтер-офицер Хайде. Ты нервируешь меня больше, чем русская пехота. Иди, проверь посты.

– Слушаюсь, герр обер-лейтенант! Унтер-офицер Хайде идет проверять посты!

– Может, подставишь там башку под русскую пулю? – язвительно усмехается Порта.

– Ты что, хочешь смерти немецкого унтер-офицера? – спрашивает от двери Хайде, затягивая ремень до положенной тугости.

– Нет! – усмехается Порта. – Я спасаю нас от чумы!

– Не понял, – тупо бормочет Хайде и скрывается за дверью.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Малыш, почесывая широкий зад. – Юлиус подхватил что-то?

– Да, коричневую чуму! – отвечает Порта с широкой улыбкой.

– А, вот что! – говорит с умным видом Малыш, хотя ничего не понял. – Это опасно? – спрашивает он после продолжительного молчания.

– Будет вам! – резко говорит обер-лейтенант Мозер. – Я не позволю постоянно донимать унтер-офицера Хайде. Он один из верных, и тут ничего не поделаешь.

– Господи! Он что, миссионер? – удивленно выкрикивает Малыш. – Даже не знал. Думал, он просто свихнувшийся наци.

– Вот-вот, – снисходительно улыбается Порта. – Не пытайся думать. Голова заболит с обеих сторон!

– Но, должно быть, Юлиусу ужасно быть свихнувшимся сразу на двух вещах. На Адольфе и на Христе, – сочувственно говорит Малыш. – На его месте я бы пошел к психиатру и попросил бы таблеток от этого.

Между двумя яростными шквалами огня к нам вваливается запыхавшийся связной.

– Герр обер-лейтенант, командир батальона погиб со всем штабом. В батальоне осталось всего сто шестьдесят человек. Приказ из штаба полка: роте отступить к новой линии обороны. Дальнейшие приказы будут получены по прибытии в Нифгород!

Щелкнув каблуками, связной заканчивает доклад и отправляется в третий батальон. Бежит от воронки к воронке, буквально петляя между снарядами.

Больше мы его не видим. Жизнь связного на фронте коротка.

– Отходим! – приказывает обер-лейтенант Мозер. – Байер, все снаряжение взорвать! Ничего не оставим Ивану в подарок!

Порта прикрепляет к двери громадный заряд взрывчатки. Помоги Бог тому, кто ее откроет!

Малыш всовывает динамитную шашку в полое полено и кладет его на груду дров.

– Жаль будет, если Иван замерзнет! – говорит он и сгибается от смеха.

На стол кладут кусок тухлого мяса и соединяют короткой проволокой с зарядом динамита. Если мясо приподнять, весь блиндаж взлетит на воздух.

– Выбрасывая его, русские пожалеют, что не захотели терпеть вонь, – смеется Порта.

Мы подкладываем под труп связку гранат. Если его сдвинуть, гранаты взорвутся.

На дерево вешаем большой портрет Гитлера. Ни один советский солдат не удержится от искушения сорвать его. Когда это произойдет, в траншее в двухстах метрах отсюда взорвется штабель снарядов. Барселона приколачивает к двери распятие и соединяет его с пятьюдесятью маленькими зарядами.

– Сразу видно, что ты не любишь комиссаров, – усмехается Порта. – Ни один русский пехотинец не прикоснется к распятию. Отвесит поклон и перекрестится, а вот безбожник-комиссар из НКВД сразу бросится к нему. Сорвет его – бумм! – и нет комиссара! В далеких сибирских деревнях станет известно, как Христос заботится о неверующих. Думаю, святой Петр наградит тебя за это медалью, когда попадешь в рай!

– Жаль, что нельзя влезть на дерево и посмотреть, что здесь будет, когда придут русские, – говорит Штеге.

– Иди, посмотри, что сделал я, – говорит Порта и ведет его к туалету. – Сядь на одну из этих досок, чтобы с удобством облегчиться, и тебе отполирует задницу, как никогда. Не успеешь приступить к делу, двадцать пять 105-миллиметровых снарядов навсегда избавят тебя от волос на этом месте. Я прикрепил к доске боуденовский трос [110]110
  Боуденовский трос (оболочка Боуден) – свитая из проволоки в виде трубки оболочка, в которую помещаются трос, проволока или гибкая тяга, передающая усилия под различными углами без применения роликов. Применяется в качестве механического привода в различных агрегатах. – Примеч ред.


[Закрыть]. И есть еще одна тонкость. Ребята, ждущие очереди в сортир, при взрыве спрыгнут в траншею, и тут раздастся новый взрыв, потому что остальные наши снаряды я положил там под доски. Такой поход в сортир они не скоро забудут.

– Думаю, нам лучше бы не попадаться в руки тем, кому ты это устраиваешь! – сухо говорит Барселона.

– Не попадемся, – уверенно говорит Порта. – Ивану за нами не угнаться!

– Пошевеливайтесь! – кричит Старик. – Иван приближается! Порта, брось этот мешок с продуктами! Возьми вместо них гранаты!

– Я не могу есть гранаты, когда голоден, – отвечает Порта, – а голоден я всегда!

– Обороняться продуктами невозможно! – гневно выкрикивает Старик.

– На кой черт мне обороняться, если я умираю от голода? – кричит Порта, крепко держа свой мешок.

Передняя группа уже на том берегу реки, когда мы слышим вдалеке огонь «сталинского органа».

– Вперед! Быстрее, быстрее! – подгоняет нас обер-лейтенант. – Через минуту здесь будут русские!

Большинство из нас уже перешло реку, когда в нее начинают падать снаряды. Черная вода взлетает вверх, куски толстого льда летят в лес.

Барселона жутко вопит из холодной воды. Взрывной волной его швырнуло между льдинами. Он погружается, вопли сменяются бульканьем.

За несколько секунд мы связываем ружейные ремни. Порта прицепляет крюк к поясному ремню и ползет по льду к тому месту, где исчез Барселона.

Мы с Малышом держим связку ремней. Другие бегут нам на помощь…

Барселона выныривает и вновь скрывается подо льдом.

Порта бросается в воду и издает испуганный крик. Вода такая холодная, что кажется, будто тело рвут раскаленными щипцами.

– Плаксы! – кричит Малыш. – Дай мне ремни!

– За что их, черт возьми, закрепить? – спрашиваю в смятении.

– Намотай на …, если не найдешь ничего лучшего, – раздраженно отвечает он. – Я на своем удержал бы Т-34!

Когда я снова отскакиваю назад, две или три громадные льдины ломаются, но я чудом не падаю в воду.

Старик вытаскивает меня на берег и принимается жутко бранить.

Малыш лежит на льдине и втаскивает на нее Порту. Вдвоем они хватают Барселону и вытаскивают за ноги, будто мешок с картошкой.

– Ну и погодка для пикника на реке, – говорит, откашливаясь, Порта. – Господи, до чего ж холодно!

Мы разводим по кругу костры и усаживаем посередине Барселону и Порту.

Когда Барселона встает, из его пуговичных петель течет вода.

– Пресвятая Дева, – кричит Порта. – Ты похож на прохудившееся ведро. Я не поверил бы, что в твоей одежде может оказаться столько воды!

Мы катаем Барселону голым в снегу. Нужно оживить его кровообращение. Он живой, но внутри холодный, как ледышка. Нельзя при таком морозе искупаться в Москве-реке и остаться в живых без самой грубой разновидности первой помощи. Он кричит, плачет, бранит нас, но мы безжалостны. Хотим вернуться домой вместе с нашим будущим владельцем апельсиновой плантации в Испании. Через два часа мы спасаем его. Порта позаботился о себе сам. Надел шинель убитого немецкого майора и требует, чтобы Малыш отдавал ему честь, проходя мимо, что тот делает постоянно. Наконец это становится слишком даже для Малыша. Он требует, чтобы его перевели в другую дивизию – в Шестой танковой приходится слишком много козырять.

Мы подходим к глубокому оврагу, Мозер приказывает перемахивать через него, ухватясь за свисающие ветви деревьев. У последнего, ефрейтора Коно, ветка ломается, и он с криком летит вниз.

– Могли бы предупредить нас, – ворчит Барселона. – Свои чертовы шкуры спасают, а на нас плюют!

– Раньше мы никогда не отступали, – с гордостью заявляет Хайде. – Сейчас в этом виновата гнилая немецкая аристократия. Фюреру следовало бы давно перебить всех этих знатных свиней.

– Немецких солдат учили только наступать, – говорит Мозер. – В немецких офицерских училищах слово «отступление» неизвестно.

– Считается неприличным, наверно? – вздыхает утративший иллюзии Старик.

– Конечно, – презрительно смеется Порта. – Оно дурно отражается на боевом духе, но все герои становятся до того усталыми, что вскоре им наплевать, в какую сторону идти!

– Говорите так, будто читаете книги, – бурчит Малыш. – Давайте лучше о бабах.

– Что скажешь о той русской медсестре, которую на днях изнасиловал? – спрашивает Порта, почесываясь под мышкой, где у его вшей излюбленное место свиданий.

– Сухая, будто кость окорока, который сотню лет провисел в кладовой, – разочарованно ворчит Малыш. – В этой стране не знают, как наслаждаться лучшими минутами жизни. Я проводил с этим эксперименты несколько лет.

– С чем? – удивленно спрашивает Порта.

– Со шлюхами и оргиями, само собой, – раздраженно отвечает Малыш. – Когда собираешься устроить оргию, главное – это побольше выпивки и куча толстозадых девок. Лучше всего, если девки появляются примерно через час после того, как мужчины подопьют. У нас с приятелем было спокойное местечко на Хайнхойерштрассе девятнадцать. Помещение принадлежало еврею Лео, торговцу мехами, но он смылся, когда Адольф пришел к власти. Он, хоть и всегда одевался в черное, ничуть не походил на гиммлеровских ребят, как не походит никто из нормальных людей.

– Обер-ефрейтор Кройцфельдт, ты ответишь за эти слова! Ты скоро переполнишь чашу! – сурово выкрикивает Хайде.

– Должно быть, уже давно переполнил, – беззаботно отвечает Малыш. – Ты собираешься подать столько рапортов, что когда мы вернемся, в Германии обнаружится большая нехватка бумаги. Юлиус, дай немного отдохнуть языку. Заткни уши пулями и думай о чем-нибудь другом. В общем, когда мы начали устраивать оргии, то мало что смыслили в этом деле и просто зазывали прохожих с улицы. То есть клиенты у нас были случайные, – продолжает Малыш. – Некоторые даже хотели, чтобы их обслужили в кредит. Как-то вечером к нам зашел один недоумок из Боливии, прямо из джунглей. Думал, что все это бесплатно, пришлось его вышвырнуть.

– Cerdo, cerdo, – вопит он с другой стороны улицы; мы сперва подумали, что это клич какой-то политической партии. Но вскоре выяснили, что это означает «свинья», и пошли в участок на Давидштрассе. Говорим: «Какой-то охламон из Южной Америки кричит на улице: "Адольф cerdo! Адольф cerdo!"»

– Ну и хорошо, – отвечает дежурный с заспанными глазами. – Пусть кричит и дальше!

– Тогда что это означает? – спрашиваем мы.

– Посмотрите в испанском словаре, – советует он. – Видимо, «хайль» по-испански.

– Но, должно быть, они посмотрели сами, – продолжает Малыш, – потому что минут через семь полицейских появилась целая свора с дубинками. И они прогнали этого дикаря быстрее, чем дьявол уносит монахиню в пасхальное утро!

– Взять оружие! Колонной по одному за мной! – командует обер-лейтенант Мозер.

Километра через три нас обстреливают из темноты леса. Град пуль сдирает кору с деревьев, срикошетивший свинец прорывает каналы в мерзлом снегу. Непроглядную тьму разрывают дульные вспышки.

Малыш с ручным пулеметом занимает позицию за большой елью. Стреляет туда, где видит их.

– Действуй, парень! – рычит он на Профессора. – Не знаешь разве, что мы сражаемся за новую Европу и жизненное пространство? Недочеловеков нужно уничтожить, чтобы освободить место для немцев!

Стрельба постепенно затихает, слышны шаги убегающих в лес. Под ногами громко хрупают мерзлые веточки.

– Отделениям рассредоточиться! – командует обер-лейтенант. – Второе пойдет впереди. Противник попытается уничтожить нас на опушке, но мы должны прорваться. Всех раненых берем с собой. Если хоть один будет брошен, всех командиров отделений отдам под трибунал. Надеюсь, все понятно?

Рота идет разомкнутым строем. Мы постоянно вынуждены прятаться от минометного огня. Почему не сдаемся? На Восточном фронте не сдается никто.

Трое из четвертого отделения ранены. Унтер-офицеру Ленарту пробила колено разрывная пуля. Он не может стоять на этой ноге, но мы привязываем к ней карабин так, что приклад служит вместо ступни. Он громко стонет при каждом шаге, но это лучше, чем остаться лежать в снегу.

Просто невероятно, что способен вынести человек. Мы часто наблюдали это на раненых. Лейтенант Гильберт шел несколько километров, удерживая руками на месте внутренности. Ефрейтор Цёбель с раздробленным бедром полз по изрытому полю. Сапер Бласке с оторванным лицом и раздавленной ногой дохромал до перевязочного пункта. Я уж не говорю о гауптфельдфебеле Бауэре, который со свисающими с шеи на веревочке обеими ступнями дополз до врачей. Он думал, что их можно снова пришить. Фаненюнкер Вест – между прочим, сын генерала – три дня лежал на ничейной земле; легкие его выступали из спины, опадали и раздувались, словно большие воздушные шарики. Мы с Портой вынесли его. Он прожил еще четыре дня в медпункте… Я мог бы продолжать и продолжать.

Мы стали опытными ветеранами, хотя большинство из нас не старше двадцати двух. Знаем все о том, как убивать людей. Знаем и то, выживет раненый или нет. Мы знаем все виды ран: насквозь пробитое легкое, задетое легкое, рана в мякоть, рана в живот, осколочное рассечение, штыковая рана, поражение гранатой, раздробление кости. У нас шестьдесят названий для ран в голову. Наше знание анатомии поразительно.

На лесной поляне объявлена остановка, чтобы собрать роту. У фельдфебеля-связиста Блоха плечо пробито рикошетной пулей. Сильное кровотечение. С помощью пращевидной повязки санитар Тафель ухитряется его остановить. Работает он быстро, профессионально. Малыш помогает ему, подает нужные инструменты. Санитар ловкими пальцами зашивает рану.

– Теперь все будет хорошо, герр фельдфебель, – угрюмо говорит он, закончив перевязку плеча.

– Да ты ювелир по костям, – восклицает пораженный Малыш.

– Можно сказать и так, – отвечает Тафель и отворачивается. Он прибыл к нам из Гермерсхайма.

– То есть совсем как настоящий врач, – продолжает Малыш.

– Ну и ладно! – раздраженно огрызается Тафель.

– Так ты настоящий врач, с университетским дипломом и всем прочим? – восторженно вопит Малыш.

– Да, настоящий! Ну и что? Сейчас я санитар, ефрейтор медицинской службы, и хватит об этом.

– Порта! – орет Малыш. – Наш санитар – настоящий врач. Иди, посмотри на него. Ну и рота у нас!

– Если ты настоящий врач, то почему, черт возьми, не офицер? – удивленно спрашивает Порта. – За что тебя отправили в Гермерсхайм?

– Ладно! – нехотя отвечает Тафель. – Я знал, что рано или поздно вам это станет известно. Только исповедоваться перед вами не собираюсь. Можете позвать меня, и я подойду, но запомните, я лечу вас, потому что это моя обязанность, а так мне совершенно безразлично, что с вами будет!

– Герр обер-лейтенант! – кричит Малыш в притворном ужасе. – Наш санитар отвернулся от нас. Ему плевать, откинем мы завтра копыта или нет!

– Я не говорил этого! – возмущается Тафель.

– Ты сказал, что мы тебе совершенно безразличны, – вмешивается Порта.

– Если для вас это так много значит, – угрюмо отвечает санитар-ефрейтор, – то ладно: я был врачом.

– Значит, и до сих пор врач, – говорит Старик, глубоко затягиваясь дымом из трубки с серебряной крышечкой.

– Мне запрещено работать как врачу. Удивительно, что разрешено работать санитаром.

– Кто-нибудь отдал концы, когда ты щупал ему яйца? – с любопытством спрашивает Малыш.

– Заткнись, – рычит Старик. – Ты все равно не поймешь, в чем тут дело, это уж точно.

– Ну и ладно, – довольно вздыхает Малыш. – Эти образованные разводят столько разговоров из-за всякой чуши. Парочки зубов, выбитых на Реепербане.

– Что же с тобой случилось? – спрашивает Порта.

– У меня было много богатых пациентов, все до единого ипохондрики, – устало продолжает Тафель. – В конце концов они стали раздражать меня. Одна знатная дама выдумывала какие-то совершенно загадочные болезни. Чтобы избавиться от этой особы, я направил ее в Бад-Гаштейн и дал запечатанное письмо своему коллеге и другу, врачу на курорте. Он теперь тоже санитар.

– Дал письмо ей в руки? – ужасается Порта. – Должно быть, совсем спятил!

– Все ясно, – фыркает довольный Малыш. – Эта старая кобыла со всех ног понеслась домой и вскрыла конверт над паром. Кто не сделал бы этого? Каждому хочется знать, что с ним.

– Что, черт возьми, там было написано? – спрашивает Штеге.

– Это было глупо, но эта сука так доняла меня, что я написал: «Самый безнадежный в Европе случай симуляции. Она вполне здорова, но у нее слишком много свободного времени и денег. Сажай ее в соленую ванну, а потом укладывай в самую вонючую грязь. Таких паразитов, как она с мужем, еще свет не видел. Выпиши ей громадный счет, и она подумает, что ты гений».

– Дальше все понятно, – кивает Порта. – Однажды вечером к тебе постучались, и ты с классической глупостью открыл дверь вместо того, чтобы вылезти в заднее окно на балкон и с него спуститься.

– Да, – устало признается Тафель.

– А кто был муж этой стервы? – с любопытством спрашивает Малыш.

– Бригадефюрер СС, – отвечает Тафель. Таким тоном, будто произносит: «Смерть!»

– Дурак ты, – презрительно говорит Малыш. – Тебя, должно быть, выгребали ложкой в роддоме.

– Почему ты ее не трахал? – спрашивает Порта. – Как думаешь, за что она тебе платила?

– Оставьте его! – сердится обер-лейтенант Мозер. – Пошли дальше. Немецкие позиции должны быть недалеко. До них не может быть больше дня пути.

– А трусливые свиньи уже в Берлине, – угрюмо говорит Штеге.

– И мы будем, – усмехается Порта. – Если повезет.

Третье отделение отправлено на разведку. Уходя по скрипящему снегу, солдаты злобно бранятся.

– Может быть, они пойдут не в ту сторону, – апатично говорит Барселона, – и будут все больше и больше увязать в снегу.

– Запад для нас всегда верное направление, – отвечает Порта, отрезая кусок от затвердевшей на морозе буханки русского хлеба и деля ее с самыми близкими друзьями в отделении.

Один новичок протягивает руку. Порта бьет его штыком по пальцам.

– Адольф говорит, в великой Германии девяносто миллионов человек, это отделение не может их всех кормить! Позвони своему фюреру, скажи, что голоден!

– Запад, – устало бормочет Штеге. – Ничего другого сейчас не слышишь. А раньше все – восток, восток.

– Привыкнешь идти на запад, – говорит Малыш и оглушительно портит воздух. – Может быть, Адольф захочет, чтобы мы освободили берлинцев и нашли для партии жизненное пространство на Рейне!

Он хватается за живот и громко хохочет, один взрыв смеха следует за другим; кажется, он никогда не перестанет. Угроза поражения представляется ему комичной.

Рота идет по замерзшим болотам, по холмам и густым лесам. Встречаются группы снайперов и партизанские отряды, мы отбиваем их.

– Мы пробьемся, – говорит Старик обер-лейтенанту Мозеру на кратком привале. – Пока есть боеприпасы, будем давать отпор всеми силами!

– А когда патроны кончатся, отнимем у Ивана хомут и наденем ему на голову, – замечает Малыш из темноты.

– Может, имеет смысл сдаться? – спрашивает вахмистр Блох.

– Я лучше потяну дьявола за хвост! – говорит Порта.

– Господи, надо ж было оказаться в этой треклятой армии, – усмехается Малыш. – Хоть я и обер-ефрейтор, не думайте, что я стал воинственным.

– Не думаем! – смеется Порта.

– Поднимайтесь, пошли, – резко приказывает Мозер. – Сомкнуться! Передним быть начеку!

– Проклятый садист! – ворчит Штеге. – Этот помешанный на войне ублюдок не дает нам ни секунды покоя.

Запыхавшиеся разведчики возвращаются.

– В пяти километрах отсюда деревня, возле нее расположился танковый полк, – докладывает унтер-офицер Базель.

– Тьфу ты, проклятье! – бранится обер-лейтенант Мозер. – Что по ту сторону деревни?

– Не знаем, – отвечает Базель.