Текст книги "Блицфриз"

Автор книги: Хассель Свен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

– За каким же чертом я послал вас на разведку? – истерически вопит Мозер.

– Герр обер-лейтенант, километра через полтора за деревней лес кончается. С той стороны деревню охраняют два Т-34.

– Чего же тогда говоришь, что не знаешь? – кричит Мозер, лицо его становится темно-красным.

– Вечером мы подъехали к этому деревенскому отелю, где можно получить койку за почасовую оплату, – рассказывает Малыш кружку слушателей. – На Реепербане мы «организовали» белый «мерседес», чтобы путешествовать с шиком. Утром просыпаюсь, и взгляд мой падает на светлые волосы между толстых ляжек. Что за черт, думаю, неужели заснул в борделе? Осторожно ощупываю, в самом ли деле рядом лежит женщина, и тут из-под простыни появляется Вальс Штрауса с Кастанин-аллее. Которая бренчит на пианино в «Пассатах».

– Доброе утро, муженек, – говорит она нагло.

– Доброе, бренчалка, – отвечаю и с наслаждением слушаю пение дроздов за окном на грушевом дереве.

– Хорошо состоять в браке, – говорит она чуть погодя.

– Не знаю, – говорю. – Ни разу не пробовал!

Она лезет целоваться, и мы совершаем еще одно путешествие в гондоле, пока в чайнике греется вода для кофе.

– Что это за разговор о браке? – спрашиваю. – Ты что, окрутила какого-то дурачка?

– Смешной ты, – говорит она с улыбкой. – Что, забыл, как вчера вечером мы сочетались священными узами брака? Если да, то испытаешь на себе несколько болевых приемов, которым научили меня японские борцы.

– Сочетались? – ору я. – У тебя что, размягчение мозга? Не нужно мне никакого брачного контракта, чтобы трахаться. Мне это и в голову не приходило.

Появляется служанка в белой куртке, неся на подносе два стакана выпивки.

– Поздравляю, дорогие гости, – ржет эта безмозглая сука. – Это, должно быть, самое замечательное массовое бракосочетание в истории. Вся деревня напилась и до сих пор не протрезвилась. Хозяин гостиницы лежит в постели с Отто, нашим призовым кабаном. Упился «Сундуком мертвеца», лучшим ямайским ромом. Даже не почувствовал, как Отто изжевал ему брюки!

Память начинает постепенно возвращаться. Мэр деревни, маленький, толстый тип, все спрашивал, всерьез ли мы хотим надеть на себя хомут, а я был тогда в таком состоянии, что отговорить меня было трудно. Мне и в голову не могло прийти, что связываюсь навсегда с Вальсом Штрауса.

– Попался еще кто-то в эту ловушку? – спрашиваю.

– Все! – отвечает она и так хохочет, что шлепается с кровати задницей на пол.

– Эмиль Банковщик тоже? – спрашиваю, потому что это казалось невозможным. Он был первым женоненавистником во всем Гамбурге и всякий раз прятался, увидев вывешенные сушиться женские трусики.

– Эмиль тоже, – улыбается Рут и садится на кровать с таким звуком, будто бегемот испражняется в бурную воду.

Тут до меня доходит весь юмор. Все мы, женихи, собираемся в баре, где пол посыпан опилками, обсуждаем положение дел и приходим к решению, как нам выкрутиться. Даем ключ от белого «мерседеса» Наезднице Иде, говорим, пусть они едут прямо к Коммерцбанку на Кайзер-платц в Драмштадте и там ждут нас.

Все эти шлюхи, услышав про Коммерцбанк, тут же усаживаются в машину. Думают, мы собираемся взять там денег. И уезжают с такой скоростью, будто за ними гонится полиция нравов.

Эмиль радостно улыбается, когда звонит полицейским и говорит, что группа преступниц едет в белом «мерседесе», чтобы ограбить Коммерцбанк на Кайзерплатц. Какой прием ждал этих новобрачных! Достойный какого-нибудь мексиканского генерала!

– Взять оружие! Поднимайтесь! – нетерпеливо подгоняет нас Мозер. – Мы должны прорваться, даже если придется перегрызать горло каждому встреченному советскому солдату.

– Приятного аппетита, – усмехается Порта. – Я сыт, большое спасибо.

– На Бернхарднохштрассе один хмырь выкусил горло у проститутки, – возбужденно говорит Малыш. – Все сводники собрались и хотели прикончить его.

– Тихо ты! – раздраженно цыкает Старик. – Твой голос слышен на несколько километров! Дыши поглубже!

Вскоре лес начинает редеть. Деревья невысокие, согнутые. Должно быть, тут бушевал лесной пожар. Вокруг царит зловещее молчание. Кажется, что каждое дерево, каждый куст наблюдают за нами. С напряженными нервами мы крадемся вперед, держа оружие наготове.

– Деревня, – испуганно шепчет Штеге и ложится за сугроб.

Все кажется пустынным, но ветер доносит рев дизелей и скрежет танковых гусениц.

Пурга накатывает похожими на саван волнами. Кое-где видны только вершины деревьев.

– Плохо дело, – шепчет Старик, разглядывая деревню в бинокль. – Если подойдем поближе, нас перебьют.

– Это наш единственный шанс, – сухо говорит командир роты. – Пурга служит нам хорошим укрытием.

Он оглядывается на роту, залегшую в снегу небольшими группами. Поднимает над головой кулак, это означает: «Вперед!»

Мы медленно встаем, хрустя всеми суставами. Мозер и Старик уже идут. Снег скрипит у них под ногами, стволы автоматов ударяются о каски. Легкие звуки громко раздаются в тишине.

Метет все гуще. Идущие впереди то и дело скрываются в этой влажной завесе.

– Будь проклята эта армия, – недовольно шепчет Порта. – Почему только я не родился девочкой?

– Господи! – откликается Барселона. – Должно быть, так чувствуешь себя на плахе перед казнью.

Мы идем длинной колонной по одному, быстро, как только можно двигаться по рассыпчатому снегу.

– Черт возьми! – бурчит возмущенный Малыш. – Мы идем прямо в руки противнику!

– Возьмем немного вправо, – хрипло шепчет Старик. Обер-лейтенант Мозер согнулся чуть ли не пополам. Дыхание его со свистом вырывается из ноздрей. Приходится напрягать все силы, чтобы идти по глубокому, рыхлому снегу. Всякий раз, когда поднимаешь ногу для очередного шага, кажется, что он будет последним. Плачешь, просишь позволить тебе остаться там, где упал. Сугробы кажутся бездонными.

Мимо проносятся лыжники с трепещущими на ветру капюшонами. Так близко, что обдают нас снегом. «Шии! Шии!» – шелестят их лыжи, потом они скрываются, чуть ли не раньше, чем мы успеваем осознать, что они были здесь.

Рота бесшумно залегает в снегу, готовясь к бою.

– По-моему, они нас не видели, – бормочет Легионер, пытаясь скрыть беспокойство.

– Кто знает, – говорит Старик, потеребив кончик носа и откусывая новую порцию жевательного табака.

– Какого черта они пробежали так близко? – задумчиво спрашивает Порта. – Что-то приготовили для нас?

– Они знают свое дело, – рассудительно отвечает Старик. – При виде их половина роты чуть не померла со страху!

– Вперед! – приказывает Мозер, поднимая кулак над головой. – Пока нас не атакуют, будем идти.

Командиры идут впереди. Станковый пулемет поставили на санки. Так легче.

– Вскоре мы должны выйти к новой линии фронта, – считает обер-лейтенант Мозер.

– Как знать, – скептически говорит Порта. – Когда армия во главе с генералами отступает, она похожа на катящийся под уклон состав. Ее нелегко остановить. Может быть, новую линию фронта образуют перед Берлином. Хорошо бы. Можно было б во время затиший ездить домой на Борнхольмерштрассе. Безумие воевать так далеко от дома. Никому не придет в голову ехать в Гамбург, чтобы поставить кому-то фонарь под глазом, если живешь в Берлине.

– Мне страшно до жути, – шепчет Барселона. – Эти лыжники ждут в засаде где-то поблизости. Они наверняка видели нас! Черт, пробежали меньше, чем в метре. Не могли не заметить!

Когда мы поднимаемся на гребень холма, в нас летят трассирующие пули из кустов, за которыми лыжники заняли позицию.

– Я ударю по ним с фланга! – кричит связист-фельдфебель. – Четвертое отделение, за мной! Быстрее! Быстрее!

– Фельдфебель Байер! Атакуйте центр со вторым отделением. Я пойду с остальной частью роты между холмами! Примкнуть штыки! Вперед! Марш!

Порта прикрывает нас огнем из ручного пулемета. Его прицельная стрельба не дает лыжникам поднять головы.

Мы пускаем в ход гранаты, чтобы проложить путь через кусты. Несколько тел лежат в лужах крови. Мы срываем с мертвых белые маскировочные халаты. Нам они нужны позарез.

– Быстро идем дальше! – кричит обер-лейтенант Мозер. – Нужно быть подальше отсюда, когда они вернутся!

Наши мертвые лежат в снегу, невидяще глядя в холодное, серое небо.

Перед нами с глухим грохотом взрывается снаряд. Мы лихорадочно закапываемся в сугробы. Рыхлый снег – хорошая защита от пуль и снарядных осколков.

Из снежной дымки появляется Т-34 и едет прямо на нас. Даже снег не может заглушить лязга гусениц. Внезапно танк останавливается и стреляет. Не успеваем мы услышать выстрела, как прямо позади нас взрывается снаряд. Ефрейтор Лолик жутко кричит. По звуку воплей мы понимаем, что у него обнажены легкие. Взрывом ему, должно быть, снесло всю спину.

– Конец, – обреченно стонет Профессор, протирая толстые стекла очков. По щекам его катятся слезы и замерзают.

– Ты, небось, наглотался снега, – говорит Малыш. – Еще не конец, пока мы не взлетели на воздух. Иди, принеси магнитную мину, я покажу тебе, как англичане разбивают яйца.

– Идти назад? – в ужасе спрашивает Профессор.

– Ну да, – злобно усмехается Малыш. – Пошевеливайся, норвежский тюлень, а то по шее получишь. Иди-иди. Хочешь, чтобы у тебя кое-что отмерзло в России? Никогда не слышал о Колыме?

– Господи, меня ведь могут убить! – протестует Профессор, испуганно глядя на Малыша.

– Конечно, а как же? Если на войне нет потерь, что это за война?

Профессор ползет за миной, стуча зубами от страха. Танк, похожий более, чем когда-либо, на какое-то доисторическое чудовище, стреляет снова. Снаряд оглушительно взрывается прямо перед нами.

Стальное чудовище медленно подползает ближе. Передние пулеметы взрывают очередями снег перед нашими лицами.

Запыхавшийся Профессор возвращается с двумя минами. Ему не хотелось бы проделывать этот путь снова.

– Отлично! – кричит довольный Малыш. – Мне достаточно одной мины, но, может, ты сам хочешь взорвать Т-34, чтобы вернуться в свои чертовы горы с приманками для женщин на груди?

– Нет, ни за что! – стонет Профессор. – Я был величайшим на свете идиотом, когда пошел в вашу проклятую армию.

– Раз ты заговорил об этом, – улыбается Малыш, – я не могу понять, на кой черт ты связался с пруссаками. Они плюют на таких, как ты! Для пруссака все, что не прусское, просто дерьмо!

– Пусть они все целуют меня в задницу, – хрипло говорит Профессор.

– Это вряд ли! – отвечает Малыш.

Т-34 приближается и выпускает в холмы поток фугасных снарядов.

– Сожмись в маленький комок, – советует Малыш. – Не беги. Советские ребята в этой железной коробке только этого и ждут. Тут они и прикончат тебя.

Пушка грохочет снова, на склоне холма появляется глубокая черная яма. Малыш подтягивает под себя ноги и прижимает мину к груди. Сжатый, как стальная пружина, он терпеливо ждет, пока не оказывается в слепой зоне танка. И с миной под мышкой бросается вперед по глубокому снегу.

Из-под гусениц Т-34 летят большие куски льда. Замерзшая земля дрожит. Пулеметные пули свистят над тем местом, где лежит Малыш, готовый к очередному броску.

– Прикройте его! – отчаянно кричу я.

– У тебя в заднем кармане противотанковое орудие? – холодно осведомляется Порта. – Думаешь, Т-34 проймешь этой проклятой трещоткой? – И злобно пинает ручной пулемет. – Такой танк действует на Малыша, как чашка свежих сливок на кошку.

– Господи, преврати меня в мышь, – молится Профессор Богу. Зубы у него щелкают, будто кастаньеты.

– Лучше в муравья, – отвечаю я, зарываясь поглубже в снег.

– Почему бы не в кусок дерьма? – спрашивает Порта. – Нас бы это вполне устроило.

– Люди слишком большие, чтобы иметь шанс спастись, – говорит Профессор. – Нам достаточно лишь повести глазами, и ребята в танке это увидят.

Вокруг нас свистят пули, вздымая фонтанчики снега. Я зажимаю ладонями уши. Скрежет гусениц сводит меня с ума. Танк неумолимо приближается. Его адский грохот напоминает песню смерти. Я хочу зарыться руками и зубами в землю, как крот, но не осмеливаюсь. Малейшее движение, и ледяные глаза за смотровыми щелями Т-34 углядят нас.

Порта придвигает к себе магнитную мину и готовит ее к действию.

– Черт возьми, где Малыш? – обеспокоенно спрашивает Штеге.

– Спит, – усмехается Порта. – С него станется!

Но Малыш не спит. Он лежит, выжидая, когда стальной колосс приблизится к нему. Спокойно смотрит на громадную башню и зеленые бронированные бока. Из пулеметных дул сверкают вспышки. Широкий, приземистый танк переваливает через последний холм.

Я прямо-таки чувствую, как широкие гусеницы вдавливают меня в снег. Нужно основательно собраться с духом, чтобы подавить желание вскочить и побежать.

Малыш подтягивает ноги под себя, готовясь прыгнуть на зеленое чудовище. Кто мог бы подумать, что этот босяк с Реепербана, один из тех, кого называют неудачниками, лежит там, готовясь совершить героическое деяние, от которого генералы в страхе отказались бы! Из бедных парней получаются самые лучшие солдаты.

Танк уже всего в восьми метрах.

Малыш ползет к нему. Тяжелая противотанковая мина оставляет в снегу позади Малыша широкий след.

Вся рота напряженно следит за ним. Он тащит мину за собой на веревке. Делает длинный прыжок, будто кот, и бежит к ревущему танку. Вот он в шестиметровой зоне, в пределах которой из танка ничего не видно. Взмахивает миной над головой, словно дискобол. Такой силищи, как у Малыша, нет ни у кого в роте. Мина с тянущейся за ней веревкой летит и попадает прямо под башню. Малыш приподнимает свой котелок и скрывается в снежной яме.

Танк резко останавливается, словно наткнулся на невидимую стену. К небу вздымается огненный смерч, жуткий взрыв разбрасывает далеко в лес искореженные куски металла. Над столбом пламени появляется черный гриб дыма. Русские пехотинцы грузно бегут по снегу в попытке достигнуть нас.

Малыш сдвигает котелок на глаза и открывает огонь из пулемета. Русские валятся, будто кегли. Раненые пытаются уползти, но гибнут под нашим сосредоточенным огнем.

МГ стреляет с перебоями и дымится. Ствол его раскален докрасна. Когда пулемет окончательно отказывает, Малыш злобно пинает его.

– Хваленое немецкое дерьмо! – бранится он в гневе. – Дайте мне русский «максим»! Этот будет стрелять, пока в кожухе есть вода!

Обер-лейтенант Мозер поднимается и размахивает над головой руками, подзывая нас.

– Пошли отсюда, пока за нами не отправили самолеты.

Мы огибаем деревню с севера, сняв нескольких часовых, чтобы они не подняли тревогу. Отчаянно несемся по кустам и подлеску. Страх придает нам крылья.

На руках у нас еще пятеро раненых. Один из них вскоре умирает. Внутренности его буквально вывалились. Мы оставляем мертвого сидеть под деревом, его остекленелые глаза смотрят на запад.

– Видел бы его Адольф! – говорит Порта.

С разрывающимися легкими мы продолжаем бежать к лесу. В нем безопаснее, чем в открытых полях. Пороша окутывает нас, словно колючий саван. Раздаются команды на русском языке, и мощные моторы яростно ревут.

Ужас гонит нас дальше. Каждая мышца горит, словно в огне.

Часа через два обер-лейтенант Мозер отдает приказ о пятнадцатиминутном отдыхе.

Запыхавшиеся, усталые, мы валимся на месте. Несмотря на лютый мороз, по нашим лицам катится пот, одежда липнет к телу.

– Проклятые вши! – бранится, отчаянно корчась, Порта. – Чуточку тепла – и эти мелкие партизаны носятся как сумасшедшие. Ощущение такое, будто оказался в центре маленькой мировой войны.

– Может, так оно и есть, – говорит Малыш, поднимая для осмотра двух крупных особей. – Вот эта, с красным крестом на спине, – коммунистическая вошь. Эта серая тварь – нацистская. Не такие уж они сумасшедшие. Когда проголодаются, они останавливаются и кормятся на поле боя. А мы не можем есть землю и деревья. Вши умнее нас!

– Mille diables, нельзя же вести войну на грядках, – возражает Легионер.

– Можно было б, если б треклятые генералы взяли на себя труд подумать об этом, – рассуждает Малыш, – только этим самодовольным ублюдкам нельзя докучать.

Не слышно ни звука, лишь ветер жалобно стонет в вершинах елей.

Мозер расстилает грязную карту и подзывает Старика.

– Смотри, Байер! Деревня, которую мы только что миновали, – Нивское, – указывает он карандашом, – а вот деревня, где располагался штаб дивизии. Только думаю, его там уже нет.

– Уверен, что нет, – улыбается Старик. – Штабистам не нравится, когда поблизости рвутся снаряды.

– Если бы только знать, где теперь проходит немецкая линия фронта! – продолжает обер-лейтенант.

– Немецкий фронт? – говорит Порта. – Кто сказал, что какой-то немецкий фронт существует?

– Неужели думаешь, что все пропало? – нервозно спрашивает Барселона.

– Не исключено, – отвечает Порта. – Германия всегда рано или поздно терпит неудачу. Это традиция. Поэтому мы вполне можем потерпеть неудачу как под Москвой, так и позднее. Потом наступит время, когда многие захотят отдать все, лишь бы незаметно скрыться, и генералы станут менять свои звезды на ефрейторские нашивки.

– А почему у нас на пряжках ремней написано «С нами Бог»? – наивно спрашивает Малыш.

– Потому что больше никого с нами нет, – объясняет Порта. – Он позаботится о том, чтобы мы не победили. Чтобы не слишком задирали нос. Как только мы получаем как следует по башке, тут же становимся хорошими, милыми людьми. Лет на двадцать пять или около того.

– Это правда? – бормочет Малыш. – В самом деле, мы, немцы, сплошное дерьмо? – И проводит по лицу большой, грязной ладонью. – Знаешь, если подумать над этим, все немцы, каких я знаю, гнусные ублюдки!

– Спасибо за комплимент, – говорит Порта.

– Я имею в виду не тебя, себя и большинство из наших, а треклятого немца, черт возьми! Ты понимаешь, о чем я. Трудно ведь ломать голову над такими вещами, правда? – добавляет он чуть погодя.

– Я уже говорил, тебе лучше всего аккуратно упаковать свой мозг и отправить домой. Пусть за тебя думают другие, – советует Порта.

– Так будет проще всего, – признается Малыш.

– Взять оружие! Колонной по одному за мной! – командует Мозер, засовывая карту в планшет. – К рассвету выйдем к своим, – оптимистично обещает он.

Ветер воет в лесу, неся громадные тучи снега. Деревья трещат от холода и лопаются с резким звуком.

Мы идем всю ночь и почти весь следующий день. Неторопливые русские сумерки словно бы беззвучно спускаются с серых туч.

Ветер хлещет нас ледяными кристаллами, безжалостный мороз покрывает наши лица инеем. Мы похожи на чудовищ из какого-то фантастического мира.

Еще два шага, говоришь себе, и я свалюсь. Но продолжаешь идти. Тебя гонит страх перед местью русских. Мы лежим в снегу, прижимаясь друг к другу, чтобы согреться, и прислушиваемся к доносящимся из темноты звукам. Громадные ели и сосны высятся над нами, словно насмешливые великаны.

– Который час? – спрашивает весь занесенный снегом Легионер.

– Два часа, третий, – рычит Порта, втискиваясь плотнее между Стариком и Малышом. Он такой тощий, что мороз пробирает его до костей.

– Naldinah Zubanamouck [111]111
  Арабское оскорбительное выражение. – Примеч. авт.


[Закрыть], – ворчит Легионер.

Какой-то артиллерист-ефрейтор зовет мать. У него обморожены обе ступни. Нам приходится нести его повисшим между двумя людьми. У многих на местах обморожений язвы, они ковыляют, опираясь на палки. Порта считает, что мы умерли несколько дней назад и стали оборотнями, идущими непроизвольно. Будто куры с отрубленными головами. Мы столько ходили в жизни, что переставляем ноги и после смерти!

– Думаешь, мы придем прямо в рай? – спрашивает Малыш, осторожно потирая мокрые язвы на обмороженном лице.

– Non, mon ami! – говорит Легионер. – Там мы обретем покой! Vive la mort! [112]112
  Да здравствует смерть! (фр.) – Примеч. пер.


[Закрыть]

– Бог любит нас! – негромко говорит Малыш. – Значит, мы получим постоянное увольнение? Сможем ходить в сортир, когда захотим, ни у кого не спрашиваясь?

– Bien suûr [113]113
  Наверняка! (фр.) – Примеч. пер.


[Закрыть], – уверенно отвечает Легионер.

– Иду, – выкрикивает Малыш. – Господи, как мне хорошо будет мертвому!

ПАРТИЗАНКА

Мертвые покрыты слизью, а убийцы имеют алиби. Палач не только убивает, но и читает проповеди над мертвыми. Старая Германия, ты не заслужила этого!

Газета «Ле Тан», 3.07.1934 (после «Ночи длинных ножей» 30 июня)

Воскресным утром в мае 1942 года на широкой, роскошной Бечьвью-аллее людей нет. На деревьях несколько дней назад начали раскрываться почки. Все одето полупрозрачной зеленью. Кажется, что после суровой зимы город начинает дышать снова.

На аллею сворачивает серый «хорьх», за ним – три черных «мерседеса». Они останавливаются посреди дороги у старого, аристократичного особняка. Люди в длинных шинелях и серых эсэсовских фуражках молодцевато выпрыгивают и бегут вверх по лестнице, впереди них невысокий человек в голубовато-сером мундире. Адольф Гитлер.

На третьем этаже они громко стучат в дверь. На небольшой бронзовой табличке фамилия «Бергер». Дверь не открывается сразу, и один из офицеров выбивает ее ногой.

Гитлер с пистолетом в руке врывается в квартиру.

Из другой комнаты выходит высокий, крепкосложенный человек в шелковом халате.

– Мой фюрер! – восклицает он в изумлении.

– Предатель! – кричит Гитлер, бросаясь вперед и хватая за горло генерала Бергера. – Предатель! Трусливая свинья! Я тебя арестую!

Он дважды бьет генерала по лицу и осыпает ругательствами. Потом поднимает «вальтер», быстро расстреливает всю обойму, резко поворачивается и чуть ли не вылетает из квартиры; фалды мундира развеваются за его спиной. Гауптштурмфюрер СС Рохнер впоследствии доверительно говорит одному из друзей, что фюрер напоминал ему летучую мышь. За эту доверительность он поплатится жизнью. Свои же товарищи расстреляют его в Дахау [114]114
  Полностью вымышленный эпизод. – Примеч. ред.


[Закрыть].

Слышавшие выстрелы соседи испуганно стоят у приоткрытых дверей. Их грубо заталкивают внутрь офицеры СС из охраны Гитлера.

Штудиенрату [115]115
  Штудиенрат – учебный советник, ранг чиновника учебного ведомства. – Примеч. ред.


[Закрыть]Блюме, который укоряет их, безжалостно стреляют в переносицу на глазах жены и трех внучек. Жена отказывается отойти от двери, и ей разбивают лицо рукояткой пистолета.

– Это уже пятнадцатый день, – говорит Старик обер-лейтенанту Мозеру. – Если в ближайшее время не нагоним своих, нам конец. Больше половины роты страдает от обморожений. У большинства из них гангрена. Двадцать три человека ранены. Четверо не переживут этой ночи.

– Знаю, – угрюмо кивает Мозер. – Я и сам долго не протяну. Но если нас схватят здесь, за линией фронта, то расстреляют на месте. Мы должны нагнать наших!

– Если сможем, – отвечает Старик. – Скоро нельзя будет заставить людей идти даже ударами прикладов.

– Сущий ад, – бормочет Мозер и кутается в шинель.

Порта толкает меня.

Усталый, окоченевший от холода, приподнимаюсь на локте, дабы выяснить, что ему нужно. Я как раз удобно устраивался в сугробе рядом с Барселоной.

Порта протягивает мне черную, мерзлую картофелину и твердую, как камень, сардинку. Я пытаюсь благодарно улыбнуться, но эта попытка вызывает мучительный вскрик. Нельзя улыбаться смерзшимися губами.

Я осторожно кладу сардинку на язык, и она медленно оттаивает. Вкус чудесный. Небольшой кусочек еды можно растянуть надолго, если знаешь, как, и в России быстро этому учишься. Картофелину кладу в карман. На потом.

– Где, черт побери, эта линия фронта? – спрашивает Легионер. – Она уже не может быть далеко.

– Данные, которые сообщил Старик, скоро устареют, – громко говорит Малыш, отламывая от бороды куски льда. У него тоже обморожены ступни. Последние три дня он не чувствует пальцев ног, когда шевелит ими. Так начинается гангрена, которая жутким образом съедает тебя изнутри.

Многие боятся снять сапоги и заняться обмороженными ступнями. Мясо может сняться вместе с сапогом. Многие из нас уже прощаются со ступнями, если не будет скорейшего лечения.

– Эй ты, мясник, – кричит Малыш Тафелю. – Можешь отрезать задние лапы, не убив человека?

– Конечно, – беззаботно отвечает санитар. – Только как ты будешь ходить без ступней?

– Пожалуй, ты прав, – покорно говорит Малыш. – Только они очень уж воняют. Аж тошнит.

– Я остаюсь здесь, – неожиданно говорит связист-фельдфебель.

– Спятил? – кричит Старик.

– Рехнулся? – говорит Легионер. – Сдаваться сейчас – безумие.

– Не вешай нос, – слышится из норы в снегу от Штеге. – Завтра вечером будем у своих. Тебя отправят в госпиталь. Чистые белые простыни, еда по распорядку и тепло!

– Нет, – гневно рычит фельдфебель. – С меня хватит. Надоела ложь, которой нас пичкают. Я остаюсь здесь. Без меня вы пойдете быстрее. Если останусь жив, буду калекой, а для меня это не жизнь.

– Оставаться будут только мертвые, – твердо говорит обер-лейтенант Мозер. – Пока дышишь, идешь с нами.

– А потом что? – с усмешкой спрашивает фельдфебель-связист.

– Зависит от врачей, – лаконично отвечает командир роты.

В течение следующих суток мы способны идти только короткими переходами. В конце концов вынуждены устроить привал. Позади в снегу оставлено восемь трупов. Во время привала фельдфебель Лоев вонзает себе в живот штык. Короткий, булькающий вскрик, и он мертв.

Штеге температурит и кричит в бреду. Бинт вокруг его головы превратился в полосу кровавого льда. Мы закутываем его в две русские шинели, но он все равно дрожит от стужи.

– Воды, – просит он слабым голосом.

Старик кладет ему немного снега между растрескавшихся губ. Штеге жадно глотает его.

– Думаете, дотащим его? – обеспокоенно спрашивает Барселона и кладет ему в рот мерзлый кусочек хлеба.

– Naturellement [116]116
  Конечно (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть], – резко отвечает Легионер.

– Слушайте меня, – кричит Мозер, вставая. – Вы должны взять себя в руки! Если останемся здесь еще на какое-то время, то замерзнем до смерти. Поднимайтесь, пошли! Взять оружие и следуйте за мной! Марш! Раз-два, раз-два!

Мы с величайшим трудом поднимаемся на ноги. Лес, кажется, кружится вокруг нас каруселью. Малыш глупо улыбается.

– Auf der Reeperbahn nachts um halb eins… [117]117
  На Реепербане, около полуночи… (нем.). – Примеч. пер.


[Закрыть]– бессмысленно напевает он. Потом злобно шепчет: – Мне бы только вернуться, оставить треклятому быку Отто память о Малыше.

– Кажется, вы с инспектором Нассом жить друг без друга не можете, – замечает Легионер.

– Скучновато было б на Реепербане, если б Отто не приезжал то и дело, не расшевеливал нас, – говорит Малыш. – Видел бы ты шухер, когда в Санкт-Паули произошло убийство. Участок на Давидвахтштрассе освещен, как рождественская елка. Все в сборе, и Отто носится как угорелый. Ему почти всегда приходилось сдаваться и просить больших шишек на Штадтхаусбрюке [118]118
  То есть в управлении гестапо. – Примеч. пер.


[Закрыть]о помощи, а когда произошло это, все мы, ловкие ребята, тут же дали деру, пока дело каким-то образом не было закрыто. Отто всегда начинает с угроз известным преступникам с Реепербана.

– Теперь ваша песенка спета, – орет он вместо приветствия и плюет в окно. – На сей раз сложите головы в Фульсбюттеле!

Когда ему приходится отпускать нас, он всегда приходит в глубокую депрессию и грозится подать в отставку. Только это просто треп. Без участка на Давидвахтштрассе Отто тут же откинул бы копыта.

Старик с Мозером помогают фельдфебелю-связисту встать на ноги и подают ему тяжелые жерди, которыми он пользуется, как костылями.

– Пошли, приятель, – говорит Старик, сплюнув в снег табачную жвачку.

Фельдфебель кивает и ковыляет рядом со Стариком, слегка прислоняясь к его плечу.

Постепенно рота приходит в движение. Мозер идет впереди, держа автомат наготове.

Почти ежеминутно кто-то валится, как мертвый, лицом в снег. Мы поднимаем упавшего, браним его, колотим, пока он не приходит в себя настолько, чтобы плестись дальше. Однако некоторые падают уже мертвыми.

Под вечер невысокий толстый обер-ефрейтор, пехотинец, сходит с ума. Он один остался в живых из группы, которая присоединилась к нам несколько дней назад. Не дает нам спать своими шутками и анекдотами. Потом вдруг молниеносно бросается в кусты и открывает по нам автоматный огонь. Рота рассыпается и залегает.

– Выходите, дьявольское отродье, – кричит этот маленький толстый солдат и палит изо всех сил.

Двое саперов заходят сзади и вырывают у него оружие, но он хватает русский ППШ и со всех ног бежит в лес. Голос беглеца слышится все слабее, слабее, пока лес не поглощает его окончательно.

Идти за ним бессмысленно. Это было бы пустой тратой драгоценных сил.

– Рота, за мной! Марш! – хрипло командует обер-лейтенант Мозер. Мы идем еще два часа. Потом силы оставляют нас совершенно.

– Краткий отдых! – неохотно распоряжается Мозер. – Никому не ложиться! Прислоняйтесь к деревьям! Поддерживайте друг друга. Можно отдыхать стоя. Лошади могут, значит, и вы тоже!

– У них четыре ноги, – возражает Порта, устало приваливаясь к большой ели.

– Если ляжете, через несколько минут будете мертвы, – невозмутимо продолжает Мозер.

Свесив руки, мы прислоняемся к деревьям, прижимаемся друг к другу для поддержки. Смертельная усталость постепенно слабеет, и мы стоя погружаемся в беспокойный сон. Руки и ноги цепенеют от утомления и холода.

Я достаю из кармана кусок мерзлого хлеба, найденный на одном из трупов. Хочу съесть, но решаю сохранить его и вместо этого набиваю рот снегом. Может быть, найти что-то съедобное удастся очень не скоро. Одно лишь сознание, что в кармане есть хлеб, укрепляет силы и уменьшает муки голода. За ночь два человека замерзают стоя насмерть. Мы оставляем их стоящими у деревьев, в том положении, в каком умерли. Две замерзшие карикатуры на человечество. Старик срывает их личные знаки и кладет в карман к остальным.

Не одному из нас приходит мысль, что было бы легче упасть в снег и покончить с этим раз и навсегда. И тогда кончится ад, в который мы брошены именем отечества.

– Пошли, черт побери! – яростно кричит Мозер. – Шевелитесь, ленивые собаки!

И поднимает широконосый ППШ.

– Марш, иначе постреляю на месте! – грозится обер-лейтенант. – Буду стрелять в живот, – добавляет он, видя, что мы не реагируем. Тычет стволом автомата Барселону, которого считает самым слабым звеном в отделении Старика. – Иди, – говорит негромко, но холодно.

– Пошел ты! – отвечает Барселона. – Сам выигрывай свою войну! На меня не рассчитывай!

– Считаю до трех, – рычит Мозер, – потом стреляю!

Барселона равнодушно прислоняется к дереву и принимается чистить ногти кончиком штыка.

– Стреляю! – угрожающе повторяет Мозер, дрожа всем телом от ярости.

– Не посмеешь, – усмехается Барселона. – Я буду ждать здесь Ивана. Устал от гитлеровских марафонов. Если у вас есть разум, герр обер-лейтенант, вы составите мне компанию.

– Стреляйте! – возбужденно советует Хайде. – Ликвидируйте этого изменника отечеству.

– Заткнись, коричневая тварь! – кричит Порта и ударом швыряет его в снег.

Рота угрожающе ропщет. Почти все на стороне Барселоны.

– Я забуду все это, если ты немедленно возьмешь оружие и будешь выполнять мои приказания, – товарищеским тоном обещает Мозер.

– Почеши себе задницу, – насмешливо говорит Барселона. – А когда надоест, отправляйся в ставку фюрера и помочись на Адольфа с сердечным приветом от меня.

– Один, – начинает считать Мозер.

– Ты же немецкий герой, – нерешительно выкрикивает Барселона. – Ты не можешь поступить так с безоружным.