Текст книги "Блицфриз"

Автор книги: Хассель Свен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

ПОД МОСКВОЙ

Мы требуем объявления безжалостной войны тем, чья деятельность вредит общим интересам. Преступления против нации, совершенные ростовщиками, спекулянтами и т.д., должны наказываться смертной казнью, несмотря на расу и убеждения. Мы требуем уничтожения нетрудовых доходов и процентного рабства.

Из программы Национал-социалистической партии

Майор Михаил Гостонов, партизанский командир в Минской области, был крепко сложенным, жестоким человеком, которого боялись подчиненные. В свое время он бродил среди множества трупов. Его маленькие, хитрые глаза пристально оглядели тех, кто стоял вокруг него в маленькой избе, пропахшей мокрыми тряпками и немытыми телами.

– Завтра ночью мы атакуем эту деревню, – сказал он не терпящим возражений голосом. Указал стволом автомата на старика в рваном пальто и с обмотанными старыми онучами ногами, как у тысяч других русских крестьян. – Разин, ты займешься тем, что подожжешь свою деревню сразу же после полуночи. Когда все будет в огне и фашисты начнут бегать, как ослепшие крысы, мы начнем атаку и уничтожим этих серо-зеленых свиней.

Изможденный бедностью и тяжелым трудом старик в отчаянии заломил руки.

– Товарищ командир, а как же наши дети, старики, больные? Сейчас зима, с каждым днем становится все холоднее. Более суровой зимы, чем в этом году, я не помню.

– Перестань хныкать, мужик, сейчас война! – закричал партизан-майор. – Мы все должны приносить жертвы. Твоя жизнь ничего не значит, когда ты сражаешься за Советскую Родину. Да поможет тебе Бог, старик, если твоя проклятая деревня не будет в огне вскоре после полуночи! – Он вытащил наган и злобно ударил им старика по лицу. У того вылетело два зуба, из носа хлынула кровь. – Ты староста, поэтому не забывай, что есть твой первый долг перед нашим отцом, товарищем Сталиным, который дает тебе хлеб и работу! Родина требует от тебя служения. Ты, кажется, не сознаешь этого. Сожжешь свою паршивую деревню, как я приказал. А теперь пошел вон!

– Им нужно время от времени давать кнута, – усмехнулся майор командирам партизанских отрядов, когда староста вышел из маленькой комнаты. – Эти свиньи позволяют фашистам спать в своих постелях, сидят с ними за столом, едят вражескую еду вместо того, чтобы достойно умирать от голода!

Он сунул в рот большой кусок ветчины и проглотил, как аист лягушку.

По кругу пошла бутылка французского коньяка, оставшаяся после нападения на немецкую автоколонну со снабженческими грузами.

– Кнут – вот что необходимо, чтобы держать этих крестьян в подчинении, – хрипло продолжал майор. – Они помогают нам, но лишь потому, что боятся нас больше, чем захватчиков. Для нас существует только победа или смерть. Не забывайте этого, если кто подумывает перейти к немцам, – добавляет он угрожающе. – Каждого партизана, попавшего им в руки, они сперва пытают, потом вешают. Нам нельзя ждать ни от кого помощи. Наша война не прекращается ни днем, ни ночью. Наши жизни ничего не стоят. Нам нужно жить только для исполнения долга перед Родиной и товарищем Сталиным.

В ледяном холоде непроглядной ночи мы вылезаем из окопов и идем к новым позициям возле леса. Полусонные, образуем беспорядочную колонну. Мы обмотаны газетами, это последняя идея интендантской службы. Согласно приказам бумага греет так же, как мех. Нам ежедневно зачитывают множество приказов. О победах и геройских подвигах. Их уже никто не слушает. Смелые люди, у которых хватило мужества зарыться в снег, мертвы. Не столь смелые, вроде нас, продолжают идти и терпеть дурное обращение, бывшее участью молодых – во все века.

Идущий рядом с тобой неожиданно падает в снег, сжимая винтовку. Если у тебя еще остается хоть немного сил, ты наклоняешься и срываешь с него личный знак, дабы родные знали, что он мертв, и не разыскивали его годами. Так умирают многие.

С реки наползает мрак, и нам в полусонном состоянии мерещатся в нем клубящиеся заманчивые видения. Порте представляется громадный стол, уставленный великолепной едой. Он говорит, что видит целый батальон солдат-снабженцев, укладывающих на него тонны картофельного пюре с горами кубиков свинины.

– Господи! – стонет Малыш, пытаясь схватить большую свиную ножку, проплывающую мимо него, истекая жиром. Но касается его рука лишь холодного, заиндевелого вещмешка Хайде.

– Черт! – бранится он в разочаровании, но вскоре делает еще одну попытку. На сей раз в дымке проплывает большой кусок жареной свинины, политый яблочным соусом. Малыш на миг останавливается, глядя в изумлении на свою пустую руку. Ему не верится, что мясо было не настоящим. Галлюцинация до того реалистична, что в воздухе все еще чудится запах жареного.

Хайде просто сует в рот кусок мерзлого хлеба и с трудом грызет его.

– Ты украл мою свинину! – ярится разочарованный Малыш и хватает его за шею.

– Пошел к черту от меня! – злобно рычит Хайде. – Не давай мне повода привлечь тебя за нарушение субординации! Мне бы это доставило удовольствие! Ясно, еврейский псих-ублюдок?

– Провались ты, фашистская рожа! – невозмутимо отвечает Малыш и втискивается между мной и Портой.

Когда указательный палец у Хайде начинает зудеть, разумно держаться от него подальше. Он страдает той разновидностью безумия, которая рано или поздно охватывает каждого политического фанатика.

– Темно, как у негра в заднице, – заявляет Малыш чуть погодя. – Невозможно даже почесать свой геморрой. Задница так замерзла, что сломаешь о нее пальцы!

– Caramba [74]74
  Проклятье (исп.). – Примеч. пер.


[Закрыть], видите похожие на луковицы купола? – кричит в удивлении Барселона Блом.

– Дошли! Вечером будем отогреваться у кремлевских печей, – говорит с облегчением Штеге.

– Пить водку и есть пельмени, – весело подхватывает Малыш, улыбаясь во все потрескавшееся от мороза лицо.

– Черт меня побери, если это не Москва, – бормочет, словно зачарованный, Старик. Сильно попыхивает трубкой. – Слышите колокола? Но почему на улицах костры?

Старик слышит не кремлевские колокола, видит не костры на московских улицах. Это огненные фонтаны от рвущихся снарядов, по всей местности ведется яростный заградительный огонь. От взрывов мрак расходится на длинные, трепещущие полосы.

Мы бежим вперед к опушке леса беспорядочной, ковыляющей толпой, мимо наших голов свистит шрапнель. Шрапнельные пульки дробят суставы, будто стекло. Это изобретение дьявола. Они причиняют жуткие, громадные раны, которые в такую погоду почти наверняка приводят к смерти.

– Вперед! – командует обер-лейтенант Мозер. Останавливается на несколько секунд и устало опирается на ручной пулемет.

– Он болен, – негромко говорит Старик. – Санитар сказал мне, что он мочится кровью. У него повреждены почки. Но для госпитализации этого недостаточно. Нужно лишиться головы, чтобы попасть на койку!

– Вперед! – повторяет Мозер, по его мертвенно-бледному лицу струится пот. Он устало поднимает руку и указывает на объект атаки.

– Пятая рота, вперед!

Люди бегут вперед группами. Каждый шаг дается мучительно. Наши сапоги от мороза стали твердыми, как железо. На русскую зиму они не рассчитаны.

Порта, разумеется, давно сменил немецкие солдатские сапоги на мягкие, теплые унты. Он обзавелся почти всем, чего душа пожелает, из русского военного снаряжения. Никто не может понять, каким образом, но так или иначе он раздобывает все, что ему нужно. Накануне мы проходили мимо деревни – только что захватили железнодорожную линию и продвигались на восток. Вдруг Порта внезапно останавливается.

– Постойте! – говорит. – Кажется, из этого сарая можно кое-что спереть.

Он быстро скрывается между невысокими домами и вскоре появляется с овцой на плечах и с банкой самогона в руке.

Потом мы сидим в снежной яме и набиваем животы, готовясь к семи годам голода.

– Когда можешь время от времени раздобыть жратвы и немного выпивки, – объясняет Порта с набитым бараниной ртом, – то наверняка сможешь уцелеть на мировой войне. Хотя я не имел бы ничего против, если б через час война кончилась! Вы увидели бы снежную тучу, несущуюся на запад с громадной скоростью! И посреди нее был бы божией милостью обер-ефрейтор Йозеф Порта. Хотел бы я видеть ту паршивую свору НКВД, которая могла бы схватить меня, когда берлинский магнит начнет тянуть вашего покорного слугу за одно место!

Однако теперь мы снова голодны. Для меня армия всегда будет местом, где мы недоедали и недосыпали.

Говорят, нам нужно пересечь реку. Тогда мы расположимся на постой в домах.

Именно это нам и нужно. Еще две такие убийственно холодные ночи, и нам всем придет конец. Тепло, прежде всего тепло. Важнее его нет ничего в жизни.

Вдоль дороги валяется множество конских трупов. Лошадиные ноги неестественно задраны вверх. Целый кавалерийский полк был уничтожен одним ударом. Внезапно заработал «сталинский орган». От разрывов его снарядов лопаются легкие. Умираешь так быстро, что даже не успеваешь посинеть. И все-таки мы предпочитаем «орган» фугасным снарядам. Залп «органа» слышишь заранее, у тебя есть шанс укрыться, но фугас падает совершенно неожиданно. Звук взрыва слышишь одновременно со звуком выстрела. Теперь их снабжают такими детонаторами, что они взрываются в воздухе. Хайде утверждает, что такого типа снаряды и бомбы запрещены международными соглашениями. Но точно так же запрещены огнеметы, не говоря уж о разрывных пулях, которые сносят человеку полголовы.

У Хайде есть книжка в красной обложке, где изложены положения Версальского договора относительно запрещенных видов оружия, и всякий раз, когда мы сталкиваемся с чем-то запрещенным, он записывает в черную книжку дату, время суток и фамилии свидетелей.

Он говорит, что когда придет время, предоставит эту книжку в распоряжение международной комиссии, которая будет судить военных преступников.

– Ты родился для того, чтобы плевать против ветра! – язвительно смеется Порта. – Думаешь, кто-то станет слушать нацистского унтер-офицера, который всю жизнь питался только свастиками и окрасил свой болт в коричневый цвет, дабы зачатые им дети рождались нацистами?

Лес звенит от мороза. В воздухе вьются ледяные кристаллы, повсюду лежит глубокий снег.

– Как воевать в такой стране? – подавленно говорит Барселона Блом. – Даже заядлый лыжник здесь излечится до конца дней от пристрастия к зимним видам спорта.

Мы то и дело проваливаемся в глубокие сугробы, из которых без посторонней помощи не выбраться. Профессор едва не сходит с ума. Без очков он почти слепой, а их постоянно облепляет снег. Он блуждает из стороны в сторону, пока мы не привязываем его к Барселоне. Мы полюбили этого идиотика, норвежского студента. Поначалу изводили его – не столько потому, что тот добровольно надел мундир (мы почти все добровольцы), а потому, что он прибыл в наш штрафной полк из СС. Мы так и не узнали, из-за чего. Ходят слухи, что Профессор на четверть еврей. Во всяком случае, это достаточно веская причина для эсэсовцев выгнать его из своих рядов. У нас в полку есть евреи на три четверти. Порта говорит, что он наполовину еврей, но лишь затем, чтобы позлить Хайде. Хайде утверждает, что они всегда сидят за столом в шляпах и проводят экономический совет каждую пятницу, накануне субботы.

Мы то и дело останавливаемся. Заградительный огонь противника просто жуткий. Кажется, русские ввели в бой все, кроме стульчаков, чтобы не дать нам переправиться через реку.

– Казни в военное время необходимы, – объясняет Порта, когда мы останавливаемся перед виселицей с тремя раскачивающимися трупами. – Образованные люди называют это педагогикой. Таким образом у серой скотинки вроде нас отбивают желание мошенничать. Путь хорошей армии отмечен виселицами.

– Поторапливайтесь! – приказывает обер-лейтенант Мозер.

– Быстрее, быстрее, – кричат командиры отделений, занося над головой кулаки в сигнале: «Вперед! Форсированным маршем!» Под артиллерийский огонь нужно «подныривать», в армии данный маневр именуется так. На словах это легко. Подвести солдат к тому месту, где падают снаряды, и осуществить быстрое продвижение вперед под обстрелом. В армейских наставлениях много подобной ерунды. Толстый HDV – Библия немецкой армии. Есть люди, которые даже ведут по нему личную жизнь. Например, оберcт Фогель из Торгау, доведший жену до грани безумия. Как хорошая домохозяйка, она считает нужным менять постельное белье каждые две недели. Фогель не разрешает. По HDV тюремный персонал меняет его раз в полтора месяца, заключенные – раз в два месяца. Ванну в доме оберста Фогеля принимают каждую субботу между десятью и двенадцатью часами. Температура воды восемнадцать градусов, ни больше, ни меньше; помывка, разумеется, производится под душем и длится ровно семь минут. После двадцати лет семейной жизни эта добрая женщина до сих пор не может понять, почему они не должны пользоваться ванной в другое время. Над парадной дверью Фогеля написано красивыми готическими буквами ICH DIENE [75]75
  Я служу (нем.). – Примеч. пер.


[Закрыть]. И семья должна следовать этому девизу. Солдаты выскакивают из снега и бегут наперегонки со смертью. Под тяжестью оружия мы тяжело дышим. Внезапно дорога круто поднимается вверх.

Мы хватаемся за кусты и деревца, чтобы влезть на склон. Ефрейтор-пехотинец впереди меня получает пулю. Останавливается, будто наткнулся на стену. Автомат его взлетает в воздух, он падает навзничь и катится вниз в облаке снега. Тело останавливает куст, но каска продолжает катиться. Волосы у него желтые, как пшеница, и выглядят на снегу только что расцветшим подсолнухом.

Я останавливаюсь на секунду и смотрю на него, потом следую за остальными.

Пулеметный огонь становится более яростным. Русские стреляют сверху. Пулеметные очереди отрывают от деревьев длинные щепки. Среди нас падают со свистом большие осколки камней и льда.

Пятая рота ищет укрытия в кустарнике. С привычной быстротой устанавливаются пулеметы, чтобы прикрывать седьмую, идущую впереди. Под холмом минометчики устанавливают минометы, и вскоре мы слышим приятные «Плоп! Плоп!» своих вылетающих из стволов мин. Грохот минометов противника ужасен, но от наших раздается замечательно утешающий звук.

– Примкнуть штыки! Приготовиться атаковать врассыпную! – раздается команда.

– Береги кишки, Иван Вонючкович, я иду выпустить их! – кричит Малыш, вытаскивая короткий штык-нож из ножен. И с поразительной скоростью несется вперед под прикрывающим огнем автомата Хайде.

Дульные вспышки на русской полосе обороны образуют длинное огненное ожерелье. Хайде сменяет меня у пулемета. Я гранатометчик, должен идти вперед и попытаться уничтожить два пулеметных гнезда. Действовать нужно быстро. Я бросаю одну за другой пять гранат. Они падают там, где нужно. Одна – возле крупнокалиберного, беспрерывно строчащего пулемета. Одна – чуть правее того места, где залегла командная группа. Остальные – подальше, возле сложенных боеприпасов.

Порта стреляет с бедра на бегу. Малыш в нахлобученном на голову сером котелке следует за ним. Он делает вид, будто считает, что котелок заставляет пули противника в ужасе отклоняться от него.

– Действуй! – яростно кричит мне Старик. – Бросай гранаты! Уничтожь этот «максим»!

– Пошел ты! – отвечаю я и продолжаю лежать.

Крупнокалиберный «максим» стреляет так, что даже муха была бы убита, если б, обезумев, попыталась пролететь над снежным полем.

– Вперед, или пойдешь под трибунал! – взбешенно кричит Старик.

«Максим» делает перерыв в стрельбе, и я, нервозно напрягшись, вскакиваю и бегу вперед.

На бегу я бросаю гранаты. Тяжелый пулемет взлетает высоко в воздух вместе с пулеметчиком.

Наши ноги работают, как поршни гоночной машины. На концах наших стволов тускло поблескивают окровавленные штыки.

Мы валимся в траншею противника. Теперь мы почти в безопасности, пока не побежим слепо вниз по склону.

Мы прекрасно знаем, как забрасывать гранатами траншеи. Противнику нельзя давать времени подумать. Первые три минуты являются решающими. Я бросаю на бегу гранаты в каждое убежище. Позади меня гремят взрывы. Когда я огибаю угол, группа солдат покидает траншею. Моя последняя граната падает среди них и взрывается с жутким грохотом. Весь снег забрызган кровью. Я срываю с плеча автомат и разряжаю рожок в тех, кто еще движется. Потом ложусь между двумя изуродованными телами.

– Молодчина! – одобрительно говорит Старик.

– Как-нибудь его фамилию назовут по радио в списке героев, – говорит с язвительной усмешкой Малыш. – Потом выяснят, что он треклятый жид, и повесят с приколотой к одному месту звездой Давида!

Он быстро поднимает свой пулемет над краем траншеи и открывает огонь по бегущим русским, те в панике катятся вниз по склону.

– Прекратить огонь! – командует обер-лейтенант Мозер. – Пять минут отдыха!

Мы валимся на месте. Большинство засыпает.

В полусне я слышу, как Порта что-то рассказывает Штеге про осла, которому пришлось пересекать Ландверский канал во время учения, где военные наблюдатели дали установку, что все мосты взорваны.

– Все бы сошло отлично, – слышу я голос Порты, – не будь этот осел белым! Все сразу же заподозрили, что он шпион международного еврейства…

Я заснул и, к сожалению, ничего больше не слышал. Когда потом я спросил Порту о развязке этой истории, он ответил, что забыл ее и что вообще никогда понятия не имел о еврейском шпионе в облике белого осла.

– Второе отделение, возглавить атаку. Взять оружие! Вперед! Пошевеливайтесь, увальни! – командует обер-лейтенант Мозер.

Вокруг нас падают минометные мины. Мы оборачиваемся и радуемся, что идем впереди. Там, где были наши траншеи, поднимается стена огня и стали. Тяжелая русская артиллерия пристрелялась к ним.

– Вот и река, – с облегчением говорит Старик, указывая автоматом.

Нам не верится, что грязно-бурая канава – это Нара. Даже вздыбившийся буграми лед грязно-бурый.

– Значит, мы последние несколько недель пробивались к этой паршивой речушке, – говорит с удивлением Порта. – Понятно, почему я ничего о ней не слышал.

– Умойся, пожалуйста, – усмехается Малыш и мочится в реку.

– Нара! – негромко произносит обер-лейтенант Мозер. – Значит, мы добились успеха. Москва совсем близко.

– Можно нам сесть в трамвай, герр обер-лейтенант? – спрашивает Порта. – У меня так болят колени.

В последнее время мы окончательно растеряли иллюзии. Хотя и шли от победы к победе, миновали бесконечные колонны пленных, видели горы трофейного снаряжения. В окончательную победу все еще верит только один Хайде.

– Мне плевать, кто выиграет эту войну, – говорит Порта. – Когда я вернусь в Берлин, пусть все они идут куда подальше.

Третья рота начинает переправляться. Мы прикрываем ее огнем из автоматов и пулеметов. Когда она добирается до середины, кажется, взрывается вся река. Желтая, вонючая грязь взлетает на добрые десять метров. Бесконечная пелена пламени распространяется во все стороны, громадные куски льда летят далеко в лес. Третья рота бесследно исчезает под бурлящей водой.

Начинают работать «сталинские органы». Звук такой, будто все планеты солнечной системы устремились к земле, зрелище тоже сходное. Все небо покрыто длинными огненными хвостами, словно падающими звездами.

Там, куда падают мины, не остается ничего живого.

– Проклятые скоты! – негодующе бранится Хайде.

– Почему? – удивленно спрашивает Штеге. – Они только пускают в ход то, что у них есть. И не остановятся, пока мы не поджаримся с треском.

– Этим унтерменшам не дождаться этого! – фанатично кричит Хайде.

– Не будь слишком уверен, – усмехается Порта. – По-моему, они устроили твоему фюреру весьма неприятный сюрприз.

– Он и твой фюрер, разве нет? – угрожающе кричит Хайде.

– Во всяком случае, он так говорит. Эти австрийцы всегда были мастерами убеждать себя. Альпы вызывают у них чрезмерное самомнение.

– Йозеф Порта, я подам рапорт на тебя. Предупреждаю! – кричит Хайде, глаза его горят.

– Будь хорошим мальчиком и нагни голову, чтобы папочка мог пустить в нее пулю, – весело говорит Малыш, приставив дуло автомата к его затылку.

– Не посмеешь, – вопит Хайде, укрываясь за Стариком.

– Я посмею, не сомневайся, – отвечает Малыш с совершенно дьявольским выражением лица. – Ты не поверишь, что я смею с тех пор, как надел мундир вермахта. Приготовься к расстрелу. Я не люблю затягивать смертную казнь.

– Кончай эту ерунду! – приказывает Старик и ударом опускает вниз ствол его автомата. – В руках у тебя не игрушка.

– Однако мне нравится играть этой штукой, – добродушно говорит Малыш.

– Я добьюсь, чтобы тебя отправили под топор палача, – отчаянно кричит Хайде. – Угрожать унтер-офицеру немецкой армии – недешевое развлечение, обер-ефрейтор Кройцфельдт! Оно очень дорогое!

– Второе отделение, за мной! – отрывисто приказывает Старик.

Порта спотыкается о труп немецкого майора с Рыцарским крестом на шее.

– Все герои гибнут, – бормочет Малыш, удобно усаживаясь на мертвое тело. Отпивает большой глоток из фляжки, потом передает ее нам.

– Черт возьми, откуда у тебя эта штука? – кашляет Порта, держась за горло; оно горит так, словно он выпил кислоту.

– Слишком крепкая? – усмехается Малыш. – Это смесь лигроина и оленьей мочи.

– Где ты взял ее? – неуверенно спрашивает Порта, нюхая фляжку, из которой идет жуткий запах.

– Подарок от покойного товарища комиссара, который решил, что мне потребуется что-то бодрящее, когда я постучусь в ворота Кремля, – усмехается Малыш, щелкая языком.

– Какого черта вы расселись здесь? – громко кричит какой-то незнакомый фельдфебель.

– С вашего разрешения, устраиваем мертвому майору соборование! – кричит в ответ Порта, словно на плацу.

Малыш сует горлышко фляжки между губами мертвого майора.

– Умер, – громко всхлипывает он и, сложив руки, встает на колени.

Фельдфебель заметно растерян. Не знает, как ему быть. Он не может заорать на солдат в присутствии майора – даже мертвого!

– Проваливайте отсюда, быстро, – мягко приказывает он и скрывается среди деревьев.

– Герой! – хмыкает Малыш, отряхивая снег с брюк.

– Посмотрел? – неожиданно спрашивает Порта.

– Пресвятая Матерь Божия из иерусалимских трущоб, чуть не забыл! – выкрикивает потрясенный Малыш и резко раскрывает рот майора.

Три золотых зуба.

– Какого черта вы лезете туда? – ворчит Старик.

– Под трибунал их, – дружески предлагает Хайде.

– Мы соборовали павшего героя с Рыцарским крестом, майора из егерского полка, – «благочестиво» произносит нараспев Порта.

– Аминь! – добродетельно вторит ему Малыш.

– Лжецы! – рычит Старик. – А ну дыхни! Что вы, черт возьми, пили? Ну и запах!

– Мы разделили елей с павшим героем, – отвечает Порта с лицемерной улыбкой священника и крестится.

Внезапно по нам строчит пулемет и нарушает приятное развлечение.

Темные силуэты торопливо исчезают в кустах. Из темноты доносится несколько неразборчивых слов.

Я бросаю гранату. Из кустов раздаются душераздирающие вопли.

– Приди, приди, приди, о Смерть, – сатанински напевает Легионер под нос и расстреливает весь рожок по мелькающим силуэтам.

– Ракету! – резко приказывает Старик.

Штеге поднимает высоко над головой ракетницу. Фосфор с треском вспыхивает, сменяя темноту слепящим белым светом.

– Прекратить огонь! – яростно кричит Старик. – Это Двадцать седьмой танковый полк особого назначения!

– Это Сто шестой стрелковый. Пароль? – раздается с той стороны.

– Гнилое яблоко! – отвечает Старик.

– Бегущая крыса! – доносится тут же из густых кустов.

– Скорее бегущий дурак, – непочтительно произносит Малыш. Мы встаем, медленно подходим к кустам и неожиданно оказываемся лицом к лицу с тем самым фельдфебелем.

– Опять вы! – злобно рычит он.

– Герр фельдфебель, обер-ефрейтор Порта всегда к вашим услугам с последними ритуалами! По уставу умирающий защитник отечества имеет право на молитву, елей и прощальный салют над открытой могилой!

– Кажется, ты всеми силами стараешься угодить под трибунал, – ярится, багровея, фельдфебель.

– Разрешите доложить, герр фельдфебель, что я нес службу при армейских военных трибуналах в Торгау, Глатце и Гермерсхайме. В штабе Шестой армии в Мюнстере моей обязанностью было менять воду в графинах. Разрешите доложить, герр фельдфебель, герр кригсге-рихтсрат [76]76
  Советник военного суда. – Примеч. ред.


[Закрыть]Дорнбуш поглощал ее, как отверстие в песке.

– Чтоб ты подавился своим дерьмом, – рычит фельдфебель, скрываясь в темноте со своими солдатами.

– Вот же идиоты, – говорит Малыш, – попадают под огонь своих товарищей.

– На войне такое случается часто, – объясняет Порта, размахивая руками. – Мы живем в удивительное время. Некогда жил на свете герр Бауэр, имевший дом в холмах возле города Эгер. В пятнадцатом году он стал войсковой частью из одного человека. Его произвели в корнеты и направили во Второй имперский егерский полк. Но когда корнет Бауэр не смог найти имперских егерей в Галиции – их тем временем перебросили в Италию защищать отечество там, – этот отважный человек решил стать отдельной войсковой частью и разработать новую стратегию против царских казаков…

Тут мы встретились с другой ротой и больше ничего не услышали о героическом корнете Бауэре с Эгерских холмов.

– Хорошо, фельдфебель, что вы вышли сюда, – гремит обер-лейтенант с черной повязкой на глазу. – Красные заминировали реку и взорвали мост.

– Очень хорошо, герр обер-лейтенант, – мягко отвечает Старик, думая: «Вот бы и ты взлетел с ним вместе!»

– Но мост не совсем разрушен, – продолжает обер-лейтенант. – Теперь нам нужно переправиться, пока эти гады не поняли, что часть моста уцелела. Немедленно переходите со своим отделением на тот берег и займите там позицию. Я последую за вами со своей ротой. Исполняйте, фельдфебель!

– Слушаюсь, – вяло отвечает Старик и идет к мосту впереди отделения. Какой прок объяснять этому офицеру, что мы находимся не под его началом? Он видит в нас посланных судьбой для выполнения его опасной работы. Обер-лейтенант получит пушечное мясо, мы будем расплачиваться – кровью – собственной!

– Иди первым, – приказывает Старик, указывая на Порту стволом автомата.

– Пошел ты! – непочтительно отвечает Порта. – Если б этот австриец, Адольф, явился сюда лично со всеми своими партийными шишками и приказал мне ступить на мост, я бы все равно наложил на эту идею вето. Почему не Юлиус? Он прирожденный герой!

– Думаешь, я сошел с ума? – яростно протестует Хайде.

– Еще спрашиваешь! Ты в партии уже давно. Членство в ней – первая ступенька на лестнице самоубийства.

– Кончай болтовню об этой треклятой партии. Потерпи до конца войны, – раздраженно рычит Старик. – Иди, Порта! Теперь нам нужна Москва! Займи позицию у третьей опоры! Свен, пойдешь с ним напарником. Ты можешь бросать оттуда гранаты!

И бросает мне сумку с гранатами. Подарок от обер-лейтенанта с черной повязкой на глазу.

Мы осторожно идем по железной балке. Она обледенела, и несколько раз мы едва с нее не падаем. Кроме гранат, мне приходится нести две сумки с патронами.

– Если б мы пошли в велосипедисты, – усмехается Порта, – то моментально переехали б этот мост на военной модели образца девятьсот третьего года с загнутым вверх рулем и такими ценными удобствами, как запасное колесо, пневматические шины и передвижной сортир.

С того берега пулемет выпускает по нам очередь трассирующих пуль.

– Любезная встреча, – кричит Порта и вежливо приподнимает свой цилиндр. Наконец мы доходим до нужной опоры и занимаем позицию.

С невероятной медлительностью Порта вставляет в пулемет ленту и выливает на замок полбутылки русской незамерзающей смазки.

– Чем больше масла, тем лучше, – усмехается он. – Я узнал это от одного сводника-китайца в тридцать седьмом году. Он выдавал своим работницам каждую субботу по два фунта вазелина.

Над нашими головами раздается громкий стук. Это лег Малыш с ручным пулеметом.

– Вот мы и здесь, детки, как вам нравится этот ландшафт? Кое-кто заплатил бы деньги за это зрелище!

– Hombre [77]77
  Здесь: «Черт возьми» (исп.). – Примеч. пер.


[Закрыть], – стонет Барселона. – Совсем как в Испании, когда мы воевали с чернорубашечниками на Эбро [78]78
  Во время гражданской войны в Испании (1936-1939) Барселона Блом воевал на стороне республиканцев, то есть против фашистов. Подробнее об этом см. роман С. Хасселя «Уничтожить Париж». – Примеч. ред.


[Закрыть].

Вблизи перед нами взрывается минометная мина и сносит половину опоры.

Двое из отделения ранены и исчезают в невообразимо грязной воде реки. С того берега по нам начинает бить 20-миллиметровая автоматическая пушка. Это опасное оружие. Маленькие снаряды откалывают большие, зазубренные куски бетона, и те летят шрапнелью мимо наших голов. Два крупнокалиберных «максима» пристреливаются к нам.

– Пожалуй, пойду домой, – говорит Порта, поднимая глаза к небу. – Здесь слишком много стрельбы для миролюбивого берлинца.

– Отходим, – приказывает Старик с напряженным выражением лица.

Мы начинаем отходить, но появляется обер-лейтенант с черной повязкой на глазнице и палит в нашу сторону из автомата. Мы решаем остаться на месте.

– Держитесь, ребята! – доносится крик с берега. – Сейчас прибудут огнеметы.

– Я подержусь за его яйца, если окажусь рядом с ним, – обещает Малыш и стреляет из пулемета по дальнему берегу, где артиллерист 20-миллиметровки, кажется, сходит с ума.

Однако огнеметы все-таки появляются. Огнеметы и заряды взрывчатки. Их везут на каких-то странных машинах, представляющих нечто среднее между понтонами и аэросанями.

Мы следуем за ними и штурмуем передние доты, где русские сопротивляются с небывалым ожесточением. Это комсомольцы из промышленных районов.

Мне дали сумку с фанатами нового типа. Лейтенант-сапер серьезно предупреждает: «Если чуть-чуть этой жидкости попадет на руки, все мясо слезет. Мы как-то опробовали ее на собаке и не могли поверить своим глазам. Три прыжка, протяжный вой, а потом остался только скелет».

Я совершенно один с этой сумкой. Остальные держатся в отдалении от меня. Вместе с двумя саперами я устремляюсь к ближайшему доту. Он большой, с лифтом внутри.

Оружейный купол поднимается, будто кротовая кучка, короткоствольная пушка изрыгает из него пламя; затем он снова опускается в землю. Когда купол появляется снова, я бросаю в него две гранаты с красным крестом.

Толстая сталь словно бы тает. Испарения от купола жгут нам легкие и глаза, хотя мы надели новые чешские противогазы.

– Я ухожу! – лаконично говорит один из саперов. – Это сущее безумие!

– Оставайся на месте, – хрипит другой, прижимая к груди патрубок огнемета. – Не забывай, что ты штрафник! Жаль, что тебя не ликвидировали в Гермерсхайме, проклятый изменник! Фюрер направил тебя сюда, чтобы ты искупил свою вину. Тебе так и не увидеть Москвы!

Я не вмешиваюсь. Не мое дело, если этот разжалованный лейтенант – штрафник. Насколько это касается меня, пусть его ликвидируют или делают с ним, что угодно.

Я бегу вперед, к следующей снарядной воронке, бросаю две гранаты с красным крестом и вжимаюсь в кратер.

Саперы подбегают ко мне. Один из них поднимает огнемет и пускает в дот длинную, шипящую струю огня.

В это время бывший лейтенант выскакивает из воронки и с поднятыми руками бежит к позициям русских.

– Брось в него гранату! – кричит другой сапер.