Текст книги "Блицфриз"

Автор книги: Хассель Свен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Женщина с воплем падает. Изо рта ее хлещет кровь. Умирает она долго. Приблизиться к ней мы опасаемся – у нее в рукаве может быть пистолет на резинке. Нагнешься над ней, чтобы утереть кровь с губ, дать глоток водки, а она вскинет руку и всадит в тебя пулю. Такое мы видели не раз. Восточный фронт не похож на все остальные. Здесь продолжают убивать даже в смерти.

Малыш задумчиво откусывает кусок бараньей колбасы и запивает ее сливовицей. Порта впивается зубами в козий сыр, который нашел в этом лагере. Я жую кусок русского армейского хлеба, макая его время от времени в большую банку сардин в масле. Старик ест огурец. Мы не бесчувственные животные, мы просто голодны, поэтому набрасываемся на оставшиеся припасы русских танкистов. Не помню, когда видел последний раз сардины в масле. Я люблю их – а русский армейский хлеб самый лучший на свете. Женщина-капитан корчится в агонии.

– Прикончить ее? – спрашивает Малыш и достает наган из большой желтой кобуры, которую носит на бедре совершенно в комиссарском стиле.

– Не вздумай, – рычит Старик, – а то будешь отвечать за убийство пленной!

– Боль приходит приступами, – объясняет Малыш. – И она все равно умирает! Я видеть не могу, как мучается хорошенькая женщина вроде нее. Старик, разреши мне отправить ее в ад, чтобы нам можно было уйти!

– Действуй, – кричим мы все, – пусти ей пулю в затылок!

Старик проворно отскакивает назад. На нас злобно смотрит дуло автомата.

– Я убью того, кто убьет ее. Малыш, убери пистолет!

– Тебе бы монашками командовать, – ворчит Малыш и раздраженно сует наган в желтую кобуру.

Женщина-капитан сама кончает свои мучения. Пистолет в рукаве у нее был.

– А я готов был подойти и дать ей глоток водки, – испуганным голосом произносит Штеге.

– Никогда не делай этого, mon ami [15]15
  Мой друг (фр). – Примеч. пер.


[Закрыть], – предостерегает Легионер. – Всегда стреляй в тело перед тем, как подойти к нему, и значительно продлишь свою жизнь в этой гнусной армии. Благодари Аллаха за всех мертвых врагов. Они больше не могут причинить тебе вреда!

Разумеется, Порта находит мешок кофе. С блаженным выражением лица взваливает его на плечо.

– Отделение, строиться! – приказывает Старик. Малыш стоит, держа в руке обгорелые остатки вожделенной буденовки.

– Ему нужно было нахлобучить эту штуку на голову и драпать со всех ног! Какого черта он стоял посреди пламени? Чертовы офицеры, я не понимаю их! Не дадут нам, пушечному мясу, и грязи из-под ногтей, даже во время войны!

Он швыряет обгорелый суконный шлем в лес.

– Ты выдернул пять золотых зубов, – говорю я и тащу его за собой. Другие ушли далеко вперед.

Следовать за ними нетрудно. Аромат кофе из мешка Порты тянется позади них, будто знамя.

Реактивные батареи чертят над деревьями огненные полосы. Русские пустили в ход «сталинские органы» [16]16
  Имеется в виду гвардейский артиллерийский миномет «Катюша». – Примеч. ред.


[Закрыть].

– Там, куда они попадают, – говорит Малыш и указывает вверх, – не остается даже пуговицы. Странно, если подумать, как это возможно запустить в воздух кусок железа, чтобы он упал там, где тебе нужно.

– Над этим люди работали долгое время, – объясняю я.

– Я это знаю, – горестно говорит Малыш. – Знаю, что не вытащили все это из шляпы, как фокусники. Но все-таки говорю, что эти люди сидели не в задних рядах, когда раздавали мозги. Подумать только, отправить в воздух тонну стали на много километров, чтобы она обрушилась на башку генералу, когда тебе этого захочется! Это чертовски удивительно! Чертовски па-ра-зительно!

VIA DOLOROSA [17]17
  Скорбный путь (лат.). – Примеч. пер.


[Закрыть]ГЕРРА НИБЕЛЬШПАНГА

Странный человек этот Гитлер, но канцлером, тем более главнокомандующим вооруженными силами, ему никогда не стать. В лучшем случае он может быть министром почт.

Президент Пауль фон Гиндербург в разговоре с генералом фон Шлейхером, 04.10.1931

Маршал Малиновский пишет в «Военно-историческом журнале» (1961 год, № 6): «Нападение фашистской Германии на Советский Союз оказалось для войск наших приграничных округов по ряду причин внезапным. Можно было бы, конечно, более организованно встретить вторжение агрессора и дать ему достойный отпор. Для этого нужно было заранее привести войска приграничных округов в полную боевую готовность. Но этого сделано не было. Просьбы некоторых командующих войсками округов разрешить им привести войска в боевую готовность и выдвинуть их ближе к границе И.В. Сталиным единолично отвергались. Войска продолжали учиться по-мирному; артиллерия стрелковых дивизий была в артиллерийских лагерях и на полигонах, зенитные средства – на зенитных полигонах, саперные части – в инженерных лагерях, а „голые“ стрелковые полки дивизий – отдельно в своих лагерях. При надвигавшейся угрозе войны эти грубейшие ошибки граничили с преступлением. Можно ли было этого избежать? Можно и должно…»

«В ночь на 22 июня была получена шифровка, в которой говорилось, что нападение Германии на Советский Союз ожидается 22—23 июня 1941 года. От войск требовалось скрытно занять огневые точки укрепленных районов на госгранице; рассредоточить авиацию по полевым аэродромам; привести все части в боевую готовность, войска рассредоточить и замаскировать, привести в боевую готовность ПВО, никаких других мер без особых распоряжений не проводить. На уточняющий вопрос, можно ли открывать огонь, если противник вторгнется на нашу территорию, следовал ответ: на провокацию не поддаваться и огня не открывать».

В первые три дня войны 90% советских военных самолетов, которые Сталин запретил поднимать в воздух, были уничтожены немецкими бомбардировщиками. В течение первых шести часов 22 июня Сталин запрещал приграничным дивизиям Красной армии открывать огонь. Но, как с иронией пишет Петр Григоренко, «спасибо Богу за „недисциплинированных“ солдат Красной армии, которые открывали огонь вопреки приказу». Сталин отказывался верить, что немецкие войска пересекли советскую границу по приказу Гитлера. Даже в августе он был все еще убежден, что все это ошибка, спровоцированная немецкими юнкерами [18]18
  Юнкер – дворянин, крупный землевладелец в Пруссии; в широком смысле – немецкий крупный земельный собственник. – Примеч. ред.


[Закрыть].

Сталин твердил: «Это не может быть правдой! Адольф Гитлер не нарушил бы своего слова! Министр иностранных дел Риббентроп заверил меня в дружественном отношении Германии».

Постепенно Москва оправилась от потрясения и начала отдавать приказы об атаке. Нарком обороны Тимошенко все еще думал, что живет во времена Гражданской войны, и приказал: «Атаковать холодным оружием».

Фронтовые командиры просили разрешения отступать под покровом ночи. Но нет! Сталин приказал атаковать, и войска двинулись навстречу смерти. Они стали легкой добычей для люфтваффе. Остатки танковых армий были брошены в ведьмин котел, который помешивал Сталин.

В Киевском котле Пятая танковая армия отчаянно сражалась, чтобы избежать полного уничтожения, – и вырвалась бы из него, если б не дурацкие приказы, которые отдавал Сталин и его приспешники в Кремле. Из-за этой глупости полегли тысячи и тысячи доблестных русских солдат.

Когда все было кончено и мужественные люди принесли в хаос какое-то подобие порядка, виновные руководители принялись изо всех сил искать козлов отпущения. Первыми под удар попали офицеры Западного военного округа – все до единого! Один из самых молодых – и лучших – командармов, генерал-полковник Кирпонос, был расстрелян. Его начальника штаба„ генерал-лейтенанта Тупикова, постигла та же участь. По всей громадной стране гремели выстрелы расстрельных команд. Генерал-майор Григоренко утверждает, что 80 тысяч офицеров высшего звена были расстреляны без суда и следствия в течение двух недель [19]19
  Все это откровенные измышления автора. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Свидетели кремлевской глупости были уничтожены. Сталин присвоил себе звание генералиссимуса [20]20
  Звание генералиссимуса Советского Союза было введено Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1945 г. и присвоено И.В. Сталину 27 июня 1945 г. – Примеч. ред.


[Закрыть].

В белом особняке, который мы взяли, располагался штаб НКВД. В подвалах находилось двести людей, убитых выстрелами в затылок. На другой день там было полно пропагандистов. Когда они кончили фотографировать, мертвых похоронили на цветочных клумбах. Земля там самая мягкая. Нам кажется, что там, в парке, много трупов, а вскоре станет еще больше; когда мы покидали усадьбу, туда входило особое подразделение группенфюрера СС Гейдриха. Мы не говорим на эту тему, но знаем, чем занимаются подразделения СД.

Большинство из нас очень молодо, но мы не знали беспечной юношеской свободы. Нас бросили в эту войну еще до того, как мы начали жить. Готовится что-то значительное. Каждые два часа мы опробуем моторы. С капризным майбаховским двигателем это необходимо. Если он долго не работает, то не заводится, а танкисты могут получить приказ двигаться в любую минуту. Ты лежишь, наслаждаешься покоем, создается впечатление, что война окончена или что остальное доделает пехота, и тут раздается команда: «По машинам! Заводи моторы! Танки, вперед!» И ты снова в гуще битвы; товарищи, с которыми только что разговаривал, уже превратились в обгорелые мумии. Иногда это происходит быстро. К примеру, если одежда членов экипажа пропитана бензином. Хуже всего, когда горючее огнеметов медленно превращает их в суп. Иногда ты застаешь этих бедняг еще живыми. Касаешься их, и плоть отваливается от костей. Поднимать их, собственно говоря, не следует, потому что они все равно умрут, а умирать легче, когда они лежат, выбравшись из танка. Но армейские медицинские наставления требуют доставлять их на перевязочный пункт. А солдату разумнее всего слепо повиноваться наставлениям.

– В армии порядок необходим, – говорит Порта, – иначе будет невозможно вести войну. Зачастую великая страна вынуждена воевать, хотя бы с целью показать соседям, что она все еще великая. Что было бы, если б каждый раб мог делать, что захочет? Грубо говоря, судьба отечества оказалась бы втоптанной в дерьмо. Все пехотинцы побросали бы оружие после первого дня войны, а генералы и политики не могут допустить этого. Только подумайте, сколько трудов они положили, заваривая эту кашу. Война – дело серьезное! Имейте это в виду, – заканчивает Порта и закрывает смотровую щель водителя.

В ночной темноте мы разбиваем лагерь. Хлещет дождь, повсюду ощущается тошнотворный запах солярки. Пехотинцы бронетанковых войск подходят к нам промокшие, озябшие, закутанные в плащ-палатки, в натянутых до ушей кепи. Старые солдаты завернули оружие в промасленную бумагу. Тревога в девяносто девяти случаях из ста оказывается ложной, зачем же его грязнить. Пользоваться промасленной бумагой запрещено, но ни один командир взвода не обращает на это внимания. Честно говоря, мы делаем много запретных вещей.

Взять, к примеру, изнасилование. Это запрещено. Строго запрещено. Карается виселицей, но за него очень редко кого вешают. Недавно в одной деревне мы обнаружили красивую, длинноногую девушку, с которой обошлись очень грубо. Она сказала, что ее насиловали двадцать пять человек. Врач, который ее осматривал, сказал, что это вполне может быть правдой. Но никаких мер принято не было. Не появился никто из ищеек [21]21
  Имеется в виду полевая полиция. – Примеч. авт.


[Закрыть], а они здесь для того, чтобы действовать, как только возникнет угроза интересам войск Великой Германии.

– Носилки! – раздается из темноты жалобный голос. – Моя рука!

Это происходит всякий раз, когда поднимают тревогу. Какой-нибудь недоумок кладет руку на выхлопную трубу. Шипение, запах горелого мяса. Когда он отдергивает руку, на нее страшно смотреть. Его накажут за эту глупость, но что такое полтора месяца строгого ареста по сравнению с передовой? Курорт! Санитар-носильщик сурово угрожает ему трибуналом. Членовредительство.

Если этому парню не повезет, его могут даже поставить к стенке – после выписки из госпиталя. Мы расстреляли одного такого в прошлое воскресенье. У человека были ампутированы обе ноги. Его привязали к доске, чтобы мы могли расстрелять его в стоячем положении, как требуется по инструкции.

– Его повесят, – зловеще предсказывает Малыш, вскрывает die eiserne Portion [22]22
  Неприкосновенный запас (нем.). – Примеч. авт.


[Закрыть]и поглощает содержимое тремя громадными глотками.

– Черт возьми, куда ты это деваешь? – удивленно спрашивает Старик.

– Что деваю? – тупо спрашивает Малыш.

– Два фунта жратвы с такой быстротой?

– Никогда об этом не думал. Когда мне было восемь лет, я мог проглотить целого цыпленка с ногами и всем прочим. Этому скоро учишься, когда его нужно слопать быстро, притом в укрытии.

– Помните, как мы умяли рождественских уток гауптфельдфебеля Эделя? – смеется Порта.

Их мы никогда не забудем. Когда появилась полевая полиция вермахта для расследования кражи восьми откормленных кукурузой уток, всей роте дали рвотное, чтобы найти виновных. Утки вылетали у нас изо ртов такими большими кусками, что, казалось, закрякают на четверых следователей в кожаных пальто и шляпах.

Нас отвели в штаб роты, там в помощь следователям предоставили двух офицеров, но выяснилось, что начальник полицейских равен Порте по званию, и допрос сменился игрой в кости, после которой следователи остались без кожаных пальто.

– Танки, вперед, – звучит команда по радио.

Майбаховские двигатели оглушительно ревут. Старик опускает на глаза защитные очки. Из леса доносятся далекие звуки боя. Наши гренадеры неожиданно столкнулись с пехотинцами противника. Полевая артиллерия бьет по оборонительным позициям, и вскоре они превращаются в кучи глины и камня.

– Не стоило нам соваться в Россию, – пессимистически вздыхает Штеге и заправляет в пулемет новую ленту. Перед боем он всегда бывает настроен пессимистично.

Пулеметы бешено стучат, 80-миллиметровые минометы бьют по пулеметным огневым точкам. Непрестанно раздается: «Плоп! Плоп!» Вокруг нас бьют в небо гейзеры земли. Укатанная дорога идет вдоль опушки прямо, словно проведенная по линейке, и скрывается в молочно-белой завесе, окутывающей деревню Починок. Мы ни разу не были в этой деревне, но знаем ее как свои пять пальцев. Знаем, где находятся противотанковые орудия противника. Если у русских есть танки, они вкопают их в землю за школой. Это идеальная позиция. Их даже не нужно вкапывать. С нашим вооружением мы не можем причинить вред их тяжелым КВ-1 и КВ-2. Противотанковые орудия будут находиться возле здания парткома. Партком русские покидают в последнюю очередь.

Боги, какой идет дождь! Вода течет через вентиляторы. Значит, через них может пройти и газ! Я невольно бросаю взгляд на противогаз, висящий рядом с перископом. В противогазе два фильтра. Один из них служил для очистки спирта и теперь приятно пахнет алкоголем. Много проку от него будет при газовой атаке! Будешь полупьян до того, как заметишь, что задыхаешься от хлора.

В кювете лежит на боку трехосный грузовик. Артиллерийский тягач. Гаубицы его заброшены взрывом в сад. Одного колеса нет. Взрывом повален целый ряд деревьев. Повсюду валяются спелые яблоки. В сорок первом году был хороший урожай фруктов. Сборщики яблок вовсю работали, когда упала мина. Одна лестница разрезана надвое, словно циркулярной пилой. Между ступеньками вмята девушка. С нее сорвало почти всю одежду. С левой ступни свисает туфля, на шее висит цепочка с янтарным кулоном. Сломанная ступенька вошла ей в живот и торчит из спины. Возле грузовика лежат мертвые артиллеристы. Один все еще держит в руке бутылку вина. Он встретил смерть, когда пил из горлышка.

Возле ворот лежит мертвый немецкий пехотинец. Ему было от силы семнадцать лет. Обе руки засунуты в разорванный живот, словно он пытался удержать внутренности. Ребра обнажены. Они похожи на полированную слоновую кость. В большой воронке, оставленной миной, приятно булькает вода, смывающая кровь и куски человеческих тел.

– Странно, что войны всегда разгораются осенью и замедляются весной, – философствует Порта. – Интересно, почему?

Когда лето идет к концу, война набирает силу. Перестрелки пехотинцев прекращаются. На стороне противника из ночи в ночь ревут моторы.

Внезапно перед рассветом начинаются боевые действия. Первые сутки всегда самые тяжелые. Множество потерь. Через несколько дней становится легче. Не потому, что война слабеет. Наоборот. Дело в том, что мы привыкаем жить рядом со смертью.

В течение последних трех недель прибывали свежие войска. Мимо нашего белого особняка днем и ночью топали сапоги. Шли роты, батальоны, полки, дивизии. Сперва мы наблюдали за ними с любопытством. От них пахло Францией. Мы все мечтали вернуться во Францию. Там мы были богатыми. Порта и Малыш проворачивали большие дела. В компании с флотским унтер-офицером они продали торпедный катер с полным вооружением. Малыш рассчитывал получить после войны английский орден. Двое темных личностей, купивших катер, обещали это ему.

Мы едем по деревне, не встречая сопротивления. От горячих выхлопных газов нас клонит в сон. Порта с большим трудом ведет танк прямо между колоннами войск, идущих по обеим сторонам дороги. Стоит зазеваться на минуту, и он может раздавить целую роту.

Наша пехота лежит позади башни танка в полубессознательном состоянии от угарного газа. Опасно лежать на моторе между двумя большими выхлопными трубами, но пехотинцы все-таки лежат. Там уютно и тепло.

Малыш лежит на боеприпасах и бранится во сне. Храп его едва не заглушает шум мотора. По его лицу ползут четыре упитанные вши. Редкой разновидности, с крестиками на спине. Говорят, они особенно опасны.

За каждую вошь, которую мы приносим санитару, нам платят дойчмарку. Санитар кладет их в пробирку и отправляет в Германию. Что там делают с ними, нам неизвестно. Порта полагает, что они попадают в концлагерь для вшей, где ученые пытаются вывести особую арийскую вошь, достаточно разумную, чтобы поднимать переднюю ножку в нацистском салюте, если Гитлер случайно пройдет мимо. Когда Порта пропагандировал эту теорию, Хайде возмущенно ушел. Старик будит Малыша и сообщает о богатстве, которое по нему ползает. Малышу удается поймать трех, но четвертая вошь, самая крупная, падает на шею Порте. Естественно, Порта туг же объявляет ее личной собственностью. Они прикалывают вшей к резине основания перископа; оттуда их будет легко снять, когда ребята побегут к санитару.

Из кустов возле первого T-IV взлетает громадный огненный шар. Пехотинцы спрыгивают с брони и ложатся наземь, с испуганными глазами и колотящимися сердцами ожидая смерти. Местность обстреливает автоматическая пушка. 20-миллиметровые снаряды отскакивают от танковой брони. Перед нами вздымается громадная стена пламени. Огненный вал катится не в ту сторону. Он взлетает вверх из леса в тысяче сверкающих оттенков, снижается и падает в нашем направлении.

– «Сталинский орган», – испуганно бормочет Хайде и инстинктивно прячется за пулеметом радиста.

Мины падают с протяжным, ужасающим грохотом. Дома оказываются буквально стерты с лица земли.

– Танки, вперед, – рычит хриплый голос в динамике. Но прежде, чем механики-водители успевают включить скорость, обрушивается второй залп.

Порта прибавляет газу. Мы несемся вперед по грязи и воде. Майбаховский двигатель ревет вовсю. Из-под гусениц высоко взлетают тучами ошметки мокрой земли.

В Спас-Демянске улицы объяты пламенем. Когда мы проезжаем мимо большого дома, крыша обрушивается внутрь, искры и горящие обломки дерева дождем сыплются на танковую колонну. Один обломок падает в люк нашего танка и поджигает снаряжение. Сахарный завод горит ослепительно-белым пламенем. Едва мы проезжаем его, взрывается емкость и расплавленный сахар разлетается далеко во все стороны. Посреди этой кипящей массы взрывается один Т-III.

Танковая колонна останавливается, гремят пушки. Повсюду взлетают вспышки разрывов. Артиллерия, гранатометы, пулеметы и танки оказываются в аду смерти и разрушения.

Звенят лопаты и кирки. Широкие гусеницы оглушительно скрежещут. Танки медленно движутся вперед по рухнувшим стенам и искореженным балкам. Их окутывает густой, удушливый дым.

Передние подразделения дают нам указания по радио. Ни одна армия в мире не обучена так хорошо поддерживать контакт, как немецкая. Мы даже поддерживаем связь с находящейся далеко позади тяжелой артиллерией. Наши 75-миллиметровые пушки не способны уничтожить громадные русские КВ-2, поэтому мы не даем им покоя, ведем по ним огонь, перебиваем гусеницы, потом вызываем тяжелую артиллерию и корректируем ее огонь по радио, пока этим махинам не приходит конец.

Первый батальон вошел в соприкосновение с траншеями и противотанковыми орудиями противника. Толпы окровавленных солдат бегут мимо нас по дороге. Наша пехота уже понесла тяжелые потери.

Мы медленно движемся вперед. Порта держит направление по вспышкам из выхлопной трубы переднего танка. Один из T-III сотрясает сильнейший взрыв. Он вспыхивает синеватым пламенем, потом разваливается и исчезает в угольно-черном дыму. К позициям противника несутся трассирующие пули.

С боковой дороги появляется БТ-6. Стреляет из пушки через бруствер и снова с оглушительным грохотом поражает T-III, тот валится набок. БТ-6 разворачивается и устремляется к нам.

Я едва успеваю поймать его в перископ и стреляю, не целясь. Снаряд попадает в башню, подняв тучу искр. Танки с грохотом сталкиваются, и мы валимся.

Старик распахивает люк и вылезает одновременно с командиром БТ-6. Наш командир оказывается быстрее и стреляет первым. Малыш выпрыгивает из бокового люка, в руках у него противопехотная мина. Он влезает на танк и бросает мину в открытый люк. Через несколько секунд из смотровых щелей вырывается пламя, и танк превращается в металлолом. Легионер оттаскивает нас от него буксирным тросом. Обер-лейтенант Мозер, командир роты, яростно честит нас.

37-миллиметровое противотанковое орудие открывает по нам огонь. Оно находится в доме, стреляет из окна.

– Башню на сто двадцать градусов вправо! Противотанковое орудие в ста двадцати пяти метрах! Фугасным снарядом, пли!

Это дело простое. Мне даже не нужно толком целиться. Башня жужжит. Длинный ствол пушки поворачивается. Орудие противника стреляет снова. С таким же успехом можно стрелять из пугача. Выстрел и взрыв раздаются почти одновременно. От дома и противотанкового орудия ничего не остается.

– Порядок? – спрашивает Порта, медленно ведя нашу машину. Танк, накренясь вперед, ухает в глубокую снарядную воронку. Нос застревает в мягкой земле.

Порта быстро включает заднюю скорость, но гусеницы буксуют. Пытается раскачать танк и выехать, но мы завязли. У Малыша на лице длинная царапина от угла ящика с боеприпасами. Держа в руках снаряд, он повалился вперед на Хайде, зажатого между приемником и пулеметом радиста. Хайде кричит, что у него оторвана рука. Потом оказывается, что он сломал палец. Досадно, что это не рана. Сломанного пальца недостаточно, чтобы несколько дней не участвовать в боевых действиях.

У Старика застряла рука под показателем давления масла. Я перелетел через Порту, рычаг переключения скоростей уперся мне в пах. Я схожу с ума от боли, но в госпиталь меня не отправят.

У Барселоны уходит почти пятнадцать минут на то, чтобы вытащить нас. Обер-лейтенант Мозер громко бранится. Он уверен, что мы это сделали нарочно.

– Еще одна такая выходка, и все пойдут под трибунал! – ярится он.

– Мать, должно быть, злилась, когда рожала его, – презрительно бормочет Порта. – Орет так, будто хочет изрыгнуть легкие!

Мы занимаем позицию возле сгоревшего госпиталя. Никто толком не знает, что происходит. Двадцать два танка роты вытянулись в длинный ряд. Пушки выжидающе и угрожающе смотрят вперед. Мы слышим, как восьмая рота занимает позицию на другом берегу реки. Остальные роты батальона стоят наготове возле сахарного завода.

Наступает утро с густым туманом» Это самое худшее в расположении вблизи от воды. Утром и ночью ты окутан непроглядной пеленой. Пушки молчат. Слышны только пулеметные очереди на другом берегу. Никто не имеет понятия, где пехота. Мы даже не знаем, прорвалась ли она через позиции противника. Нас охватывает пугающее ощущение, что мы совершенно одни на громадных просторах России. Туман постепенно расходится, становится светлее. Дома и деревья видны темными силуэтами.

Мотопехота подходит колонной по одному, приближается к домам и группируется возле танков. Наши пушки и пулеметы с грохотом открывают огонь. Земля содрогается от рева канонады, из стволов вылетают длинные языки дульного пламени. Над местностью сплошным потоком летят трассирующие снаряды.

Пехотинцы продвигаются вперед короткими перебежками. Мы ведем над их головами точно рассчитанный прикрывающий огонь. Наступать, когда над тобой с воем пролетают снаряды, – не шутка. Случись недолет, и пехотинцам конец, а это не исключено, если артиллерист не знает своего дела. То, что потом его отдадут под трибунал, утешение слабое.

Далеко впереди от нас бегут солдаты в форме цвета хаки. Исчезают в тумане. Больше сотни танков ведут огонь из пушек по рядам противника. Дезорганизованные, перепуганные русские отходят на приготовленные позиции. Мы вытянулись в ряды, будто на учебных стрельбах. Только мишени здесь живые. Люки у нас беззаботно оставлены открытыми, но вдруг артиллерия противника открывает ураганный огонь по нашей пехоте. Пехотинцы разбегаются и окапываются. Снаряды падают сверху. Трупы вновь и вновь подбрасывает в воздух. Раскаленные докрасна осколки причиняют жуткие раны. Из окопов раздаются вопли и стоны.

Нас ждет еще одна неожиданность. На позицию выдвигается длинный ряд противотанковых орудий русских. Они быстро пристреливаются, и через несколько минут начинается ожесточенная артиллерийская дуэль. Первые два противотанковых орудия уничтожены, но расчеты остальных знают свое дело. Один из танков восьмой роты взрывается.

Барселона сообщает о попадании в башню. Пушка его вышла из строя, и ему нужно ехать в ремонтную мастерскую.

Спустя секунду нам в лобовую броню попадает снаряд. Взрыв такой громкий, что мы все глохнем на несколько минут. Маслопровод лопается и заливает кабину горячим маслом. Если б мы не укрепили лобовую броню секциями гусениц, снаряд пробил бы ее и разнес нас на куски. Прошел бы через Порту и угодил в стеллаж с боеприпасами позади меня.

Вскоре после этого Легионер сообщает о попаданиях в нижнюю часть танка и повреждении пушки. Ему тоже нужно ехать в ремонтную мастерскую. Три танка из четвертого отделения охвачены огнем. Они взрываются до того, как экипажи успевают выбраться.

Еще один снаряд попадает нам в коробку передач, и мы уже не можем маневрировать. Это худшее из того, что может случиться с танком. Если он теряет подвижность, то превращается в легкую мишень для противотанковых орудий.

Порта медленно отводит танк в укрытие за холмом. Мы принимаемся за ремонт коробки передач. Спешим и обливаемся потом. Нам нужно еще заменить три звена в гусеницах – тяжелая работа. На наше счастье подъезжает ремонтный грузовик со специальными инструментами и краном, дела идут быстрее. Через полчаса мы снова на позиции, помогаем обстреливать русские противотанковые батареи. Но вскоре семь наших танков превращаются в обломки.

От опушки леса ползут строем серые жуки. Нам сперва кажется, что это противотанковые самоходки. Мы понимаем, что ошиблись, когда третье отделение разворачивается навстречу им. Это гораздо более опасный противник. Пять Т-34 и десять Т-60. В восьмистах метрах от нас передние Т-60 вспыхивают синим пламенем. От них, словно из заводских труб, поднимается к небу черный, маслянистый дым.

Мы изо всех сил вертимся, чтобы избежать метких снарядов Т-34. Этот танк опаснее всех остальных; лучшее оружие Красной армии. Три наших T-IV охвачены пламенем. Другие удаляются с серьезными повреждениями. Один Т-III поразили два снаряда одновременно. На помощь нам приходит батарея 88-миллиметровых зениток. Через несколько минут танки противника уничтожены. Эти тяжелые зенитные орудия – замечательное противотанковое оружие. Новые снаряды, которыми они стреляют, обладают большой пробивной способностью.

Двадцать седьмой танковый полк атакует всеми силами, и вскоре противотанковые орудия противника уничтожены. Танки катят по ним.

Нашу машину приходится отправлять в полевую ремонтную мастерскую. Башню заклинило, и ее приходится снимать для установки новых колец. Катки с одной стороны требуют полной замены.

– Атакуйте, атакуйте! – постоянно поступает команда из штаба дивизии. – Противник ни в коем случае не должен получить возможности перегруппироваться. Не давайте ему передышки.

Мы едва не валимся от усталости; по всему телу у ребят пошла нервозная сыпь; мы шатаемся, как пьяные; когда к нам обращаются, отвечаем злобно.

Каждый город, который мы оставляем позади, представляет собой дымящиеся развалины; по обеим сторонам дороги видны бесчисленные подбитые танки и груды тел. Тощие собаки едят плоть мертвецов, куры ссорятся из-за внутренностей. Мы стреляем по ним. Ничего больше.

Телефонные столбы валятся. Провода запутываются в наших гусеницах. Дома сравниваются с землей, разбегающиеся жители превращаются под танками в месиво.

«С дороги, мужики, освободители несут вам новую эру! Вы должны стать немцами! Это большое преимущество! Во всяком случае, так говорят в Берлине!»

Пехотинцы бегут, тяжело дыша, рядом с танками, гусеницы обдают их грязью. Над землей проносятся очереди трассирующих пуль. Зажигательные снаряды превращают узлы сопротивления противника в моря пламени.

Мы ненадолго останавливаемся, меняем масло, очищаем вентиляторы и фильтры, подтягиваем гусеницы. Времени поспать нет. Едва кончаем с работами, из динамиков раздается команда: «Танки, вперед!»

Через несколько сот метров нас атакует туча штурмовиков. Первая рота полностью уничтожена за несколько минут. Все танки горят. Пехотинцы бронетанковых войск в панике бегут, когда с клеверных полей поднимается атакующая цепь русских солдат.

– Ура Сталину, ура Сталину!

Молодые солдаты войск НКВД с зелеными околышами на фуражках, политические фанатики, бегут, выставив вперед штыки.

– В трехстах метрах впереди прямо по фронту стрелковая цепь противника! – раздается из динамика. – Огонь бризантными снарядами и из всех пулеметов!

Гремят двести пулеметов и сотня орудий. Все шестнадцать рот полка растянулись в линию. Первый ряд одетых в хаки солдат падает, но их место занимают другие, словно вставая из земли, строятся в боевой порядок и идут вперед.

Артиллерия позади нас пристреливается. Атакующие исчезают среди огня и свистящей стали. Кажется, горит даже небо. Под гусеницами гибнет все живое. Кое-кто из солдат противника ныряет в окопы. Когда мы замечаем их, то останавливаемся над окопом и ездим взад-вперед, пока кричащий в окопе солдат не оказывается раздавлен. Этот недолгий, кровавый бой не будет даже упомянут в ежедневной сводке, он очень незначителен, хотя стоил жизни нескольким тысячам людей. Нет, простите, не людей, всего-навсего солдат. Они не имеют отношения к человечеству.

Теперь мы движемся прямо на северо-восток и оказываемся на шоссе Смоленск – Москва. Прямое, как струна, оно идет по лесам и болотам, через реки, плавно огибая небольшие городки. Мы догоняем бесконечную колонну пехотинцев и артиллерии на конной тяге. Моторизованные части уже впереди; это видно по подбитым машинам, валяющимся по обеим сторонам дороги. Мы проезжаем место, где одним ударом был уничтожен целый полк.