Текст книги "Невиновен"

Автор книги: Харлан Кобен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Глава 3

Ньюарк, штат Нью-Джерси

22 июня

Детектив по особо тяжким преступлениям окружной прокуратуры Эссекса Лорен Мьюз сидела в кабинете босса.

– Подожди секунду, – нахмурилась она. – Ты хочешь сказать, что у монахини были грудные имплантаты?

Эд Штейнберг, прокурор округа Эссекс, сидел за столом и потирал круглый живот. Природа наделила его таким телосложением, что со спины нельзя было назвать его толстяком – плоский зад, узкие бедра. Он откинулся на спинку кресла и заложил руки за голову.

– Похоже.

– Но смерть вызвана естественной причиной? – спросила Лорен.

– Так мы думали.

– А теперь?

– Я вообще уже давно ничего не думаю, – ответил Штейнберг.

– Ловлю на слове, босс.

– Не получится. – Штейнберг вздохнул и нацепил очки. – Сестра Мэри Роуз, преподавательница социологии в старших классах, была найдена мертвой в своей келье. Ни следов борьбы, ни ран, возраст шестьдесят два года. Очевидно, смерть вызвана естественной причиной – сердечный приступ, удар, что-то в этом роде. Ничего подозрительного.

– Но?

– Но есть тут один момент…

– Я бы сказала – дополнительное обстоятельство…

– Прекрати! Ты меня просто убиваешь.

Лорен вскинула руки:

– Сдаюсь! Не понимаю, зачем я здесь.

– Как получилось, что тебя признают лучшим детективом по особо тяжким в этом… забытом Богом округе?

Лорен скроила смешную гримаску.

– Да, не предполагал, что ты так высоко взлетишь. Ладно. – Штейнберг вновь уставился на листок бумаги. – Эта монахиня преподавала в школе Святой Маргариты. – Он поднял голову.

– И что?

– Ты ведь вроде там училась?

– Скажу опять: и что?

– А то, что мать-настоятельница перешепнулась кое с кем из начальства. И потребовала тебя.

– Мать Катерина?

Он уставился в бумаги.

– Да, именно.

– Да ты шутишь?

– Ничего подобного. Звонила и просила сделать ей одолжение. Хотела, чтобы ты вела это дело.

Лорен покачала головой.

– Вы ведь с ней знакомы?

– С матерью Катериной? Только потому, что меня бесконечно таскали к ней в кабинет.

– Значит, ты была трудным ребенком? – Штейнберг приложил руку к груди. – Я просто в шоке!

– И все равно не понимаю, зачем я ей понадобилась.

– Может, подумала, ты будешь держать рот на замке.

– Я ненавидела это место.

– Почему?

– Ты ведь не ходил в католическую школу, верно?

Он снял со стола табличку со своей фамилией, приподнял, ткнул пальцем.

– Штейнберг, – прочел он по слогам. – Обрати внимание на это «штейн». И на «берг» тоже. Много таких фамилий в церкви?

Лорен кивнула:

– Ладно, все это лирика. Ты мне лучше вот что скажи. Перед кем из прокуроров я должна отчитываться?

– Передо мной.

Она удивилась.

– Непосредственно?

– Непосредственно и только передо мной. И чтобы никто больше ничего не знал. Ясно?

– Да.

– Так ты готова?

– К чему?

– К встрече с матерью Катериной?

– Как прикажешь понимать?

Штейнберг поднялся и обошел стол.

– Она в соседней комнате. Хочет потолковать с тобой наедине.

Когда Лорен Мьюз училась в католической школе Святой Маргариты для девочек, матери Катерине, двенадцати футов ростом, было лет сто, не меньше. Годы согнули, уменьшили ее, лишь к этому и свелся, казалось, процесс старения. При Лорен мать Катерина ходила в полном церковном облачении. Теперь же на ней красовалось ханжески скромное, но менее официозное одеяние. Своего рода клерикальный ответ «банановой» республике, догадалась Лорен.

– Что ж, оставлю вас, – произнес Штейнберг.

Мать Катерина стояла со сложенными руками, словно перед молитвой. Дверь за Штейнбергом затворилась. Женщины молчали. Лорен был знаком этот приемчик. Уж она-то ни за что не заговорит первой.

Выпускница средней школы в Ливингстоне, Лорен Мьюз заслужила репутацию проблемной ученицы, тогда-то ее и отправили в школу Святой Маргариты. В ту пору Лорен была малюткой, ростом не более пяти футов, впрочем, и в последующие годы выросла ненамного. Другие детективы, все мужчины и жуть до чего умные, прозвали ее Шприц.

Детективы. Только дай повод, и они порвут тебя на кусочки. Задразнят, затюкают.

Нельзя сказать, что жизнь Лорен в детстве складывалась трудно. Еще учась в начальной школе, она была девчонкой-сорванцом, эдаким шилом в заднице. Несмотря на малый рост, умела дать отпор любому и скорее умерла бы, чем присоединилась к когорте паинек и отличниц. Отец большую часть жизни проработал в системе автоперевозок. Это был мягкий тихий человек, единственная ошибка в жизни которого заключалась в том, что он полюбил очень красивую женщину.

Семья Мьюз проживала в Ливингстоне, в районе Конвент, слишком престижном для людей с их уровнем доходов. Мать Лорен, ослепительная и требовательная миссис Мьюз, настояла на этом, ведь, черт возьми, она этого заслуживала! Потому что никому, ни единому человеку, не позволено смотреть на Кармен Мьюз сверху вниз.

Она постоянно подстегивала отца Лорен, требовала, чтобы тот работал больше и больше, брал все новые займы, находил способы держаться на плаву. И дело кончилось тем, что через два дня после того, как Лорен стукнуло четырнадцать, отца нашли в их удаленном от дома гараже на две машины с простреленной навылет головой. Он покончил с собой.

Наверное, отец был не в себе. Теперь, по прошествии времени, Лорен это понимала. Что-то замкнулось у него в голове в тот роковой момент. Мужчина кончает жизнь самоубийством – разве можно винить в том его близких? Но Лорен винила. Во всем винила мать. И много размышляла над тем, как бы сложилась жизнь отца, если бы он в свое время женился на менее требовательной женщине, чем Кармен Вайлос из Байонна.

Юная Лорен восприняла трагедию в характерном для нее стиле. Она взбунтовалась. Пила, курила, спуталась с дурной компанией, спала с кем попало. Тогда Лорен казалось несправедливым, что парни с обширными сексуальными связями пользуются всеобщим уважением, а девчонки считаются дешевыми шлюшками. Но истина заключалась в том – и Лорен пришлось признать это вопреки своим расхожим феминистским убеждениям, – что ее бунт был вызван, пусть не напрямую, а косвенно, заниженной самооценкой. Чем ниже самооценка, тем чаще и легче девушки, подобные ей, вступают в неразборчивые половые связи. У мужчин, похоже, все обстоит иначе. А если даже и так, то они лучше это скрывают.

Молчание прервала мать Катерина.

– Рада видеть вас, Лорен.

– Взаимно, – неуверенно ответила та. Что дальше? Неужели она снова начнет нервно грызть ногти? – Прокурор Штейнберг сказал, вы хотели со мной поговорить?

– Может, присядем?

Лорен пожала плечами, намекая, что не против. Они уселись. Лорен скрестила руки на груди и сползла на краешек кресла. Закинула ногу на ногу и вспомнила, что во рту у нее жвачка. Мать Катерина неодобрительно поморщилась. Словно приняв этот вызов, Лорен принялась жевать еще энергичнее. Ну точь-в-точь корова на лугу.

– Вы хотели рассказать, что там у вас происходит.

– Ситуация сложилась весьма деликатная, – начала мать Катерина. – И требует… – Она подняла голову, будто просила Господа подсказать ей нужное слово.

– Деликатного подхода?

– Да, именно. Деликатного.

– Ясно, – протянула Лорен. – Так вы насчет монахини с фальшивыми сиськами?

Мать Катерина закрыла глаза и вновь открыла.

– Да. Однако вы упустили одну деталь.

– Какую?

– Мы потеряли прекрасную преподавательницу.

– Сестру Мэри Роуз, – произнесла Лорен, подумав: «Видимо, наш был человек в этом гадюшнике».

– Да.

– Вы считаете, она умерла по естественным причинам?

– Да.

– И что же дальше?

– Об этом очень трудно говорить.

– Постараюсь помочь.

– Ты всегда была хорошей девочкой, Лорен.

– Нет. Я была шилом в заднице.

Мать Катерина выдавила улыбку:

– Ну, и это тоже не могу отрицать.

Лорен улыбнулась в ответ.

– Есть разного рода возмутители спокойствия, – промолвила мать-настоятельница. – Да, в тебе сидел дух бунтарства, но сердце всегда было доброе. И жестокости к окружающим ты не проявляла. Для меня лишь это всегда было главным. Ты часто попадала в неприятности, потому что вставала на сторону слабых.

Лорен подалась вперед и сделала жест, удививший ее саму: взяла мать-настоятельницу за руку. Впрочем, ту, похоже, этот жест ничуть не удивил. Блекло-голубые глаза смотрели прямо на Лорен.

– Обещай, что никому не проболтаешься о том, что я сейчас скажу, – тихо произнесла мать Катерина. – Это очень важно. Особенно в данной ситуации. Даже намек на скандал…

– Покрывать никого не намерена.

– Я и не собираюсь призывать тебя к этому, – несколько оскорбленным тоном заметила мать-настоятельница. – Нам просто нужно знать правду. Я всерьез рассматривала идею, – она выразительно взмахнула рукой, – чтобы оставить все как есть. Сестру Мэри Роуз похоронят, и делу конец.

Лорен продолжала держать настоятельницу за руку. Рука темная, словно выточена из бальзаминового дерева.

– Постараюсь сделать все, что в моих силах.

– Ты должна понять. Сестра Мэри Роуз была одной из лучших наших преподавательниц.

– Преподавала социологию?

– Да.

Лорен порылась в памяти.

– Что-то я ее не припоминаю.

– Она пришла к нам уже после того, как ты закончила школу.

– Сколько проработала?

– Семь лет. И позволь добавить вот еще что. Она была святой женщиной. Понимаю, слова затертые, но иных не подобрать. Сестра Мэри Роуз никогда не искала славы, не выпячивала своего «я». Просто совершала праведные поступки.

Мать Катерина отняла руку. Лорен откинулась на спинку кресла и снова закинула ногу на ногу.

– Продолжайте.

– Когда мы… то есть я и две сестры, нашли ее утром, сестра Мэри Роуз была в ночном одеянии. В длинной рубашке и нижнем белье. Она, подобно многим из нас, отличалась скромностью.

Лорен ободряюще кивнула.

– Разумеется, мы очень расстроились. Она перестала дышать. Мы пытались сделать искусственное дыхание, рот в рот, массировали грудную клетку. Недавно нашу школу посещал полицейский, учил девочек оказывать первую помощь. Ну и мы старались следовать его инструкциям. Грудной массаж делала я и… – Она умолкла.

– И только тут поняли, что у сестры Мэри Роуз были грудные имплантаты?

Мать Катерина кивнула.

– Вы сообщили об этом другим сестрам?

– О нет. Нет, конечно.

Лорен пожала плечами:

– И все же не понимаю, в чем проблема.

– Не понимаешь?

– Наверное, до того как стать монахиней, сестра Мэри Роуз вела совсем другую жизнь. И мы не знаем, что это была за жизнь.

– Вот именно, – промолвила мать-настоятельница. – В том-то и дело, что не вела.

– Что-то я не совсем понимаю…

– Сестра Мэри Роуз прибыла к нам из очень консервативного монастыря в Орегоне. Она была сиротой и пришла в тот монастырь пятнадцатилетней девочкой.

Лорен призадумалась.

– Так вы не знаете, что заставило ее… – Она нехотя указала на свою грудь.

– Нет.

– Но как тогда это объяснить?

– Очевидно, – мать Катерина прикусила губу, – сестра Мэри Роуз явилась к нам под вымышленным предлогом.

– Каким?

– Не знаю. – Мать-настоятельница выжидательно и с надеждой взглянула на нее.

– И вам понадобилась я? – спросила Лорен.

– Да.

– Вы хотите выяснить, в чем состоял ее интерес?

– Да.

– Тайно?

– Очень надеюсь на это, Лорен. Но нам необходимо знать правду.

– Даже если она ужасна?

– Особенно если ужасна. – Мать Катерина встала. – Именно так надо поступать со всеми пороками и кошмарами этого мира. Выставлять их на свет Божий.

– Да, – согласилась Лорен. – На свет.

– Ты больше не веришь в Господа нашего Спасителя?

– Никогда не верила.

– О! А вот этого я не знала.

Лорен тоже поднялась, но мать-настоятельница грозно возвышалась над ней. Да, подумала Лорен, двенадцать футов роста – это вам не шутки.

– Так ты мне поможешь?

– Разумеется, помогу.

Глава 4

Прошло несколько секунд. Во всяком случае, так показалось Мэтту Хантеру. Он смотрел на телефон и ждал. Ничего не происходило. Им овладел какой-то ступор. А потом, когда он начал выходить из него, пожалел об этом.

Телефон. Он вертел его в руке, словно видел впервые. Экран, в очередной раз напомнил он себе, совсем крошечный. Толком разглядеть ничего невозможно. Изображение расплывчатое, дерганое, темное. Цвета почти отсутствуют. Да и со зрением у него не очень.

Мэтт кивнул: «Так, давай, продолжай в том же духе».

Оливия не была платиновой блондинкой. Так, хорошо. Что еще?

Мэтт знал ее, любил. Понимал, что он ей не пара. Еще бы, бывший заключенный без особых перспектив. Он не очень эмоциональный. К нему не так просто войти в доверие, заставить себя полюбить. Оливия же являлась полной его противоположностью. Красавица. Умница, блестяще окончила Виргинский университет. У нее даже деньги свои были, отец оставил.

Что-то не очень помогает.

Да. Да, несмотря на все это, Оливия выбрала именно Мэтта. Бывшего заключенного без перспектив. Она была первой женщиной, которой он рассказал о прошлом. Остальные удерживались рядом недолго, и он с ними не откровенничал.

Ее реакция?

Ну конечно, в восторге она не была. На мгновение даже померкла ее улыбка. И Мэтту захотелось уйти, немедленно. Он вовсе не желал чувствовать себя виноватым в исчезновении этой волшебной улыбки, пусть даже всего на мгновение. Но «короткое замыкание» длилось быстро. Ее лицо вновь озарилось чудесным сиянием, на миллион ватт. Мэтт облегченно закусил губу. Оливия потянулась через стол и взяла его за руку, словно давая понять, что больше никуда и никогда не отпустит.

И вот теперь, сидя в кабинете, Мэтт вспоминал свои первые робкие шаги, когда он вышел из тюрьмы. Такие медленные и осторожные, когда он миновал ворота и оказался на улице. И еще это ощущение – целиком оно его никогда не оставляло, – что тонкий лед под его ногами вот-вот треснет и он уйдет с головой в стылую воду.

Как объяснить то, что он сейчас видел?

Мэтт понимал человеческую натуру. Знал, что такое бесчеловечность. Не осуждал людей, которые проклинали его и семью за разрушенные судьбы, и мог всегда все объяснить.

Мир не жесток, но и не радостен. В нем сильно проявляется фактор случайности, он полон движущихся и сталкивающихся частиц, химических реакций. В нем все смешалось, и истинного порядка просто не существует. Не существует заранее предопределенного осуждения зла и защиты правоты.

Хаос, малыш. Вокруг царит полный хаос.

И в этом хаосе у Мэтта была лишь одна зацепка, позволяющая держаться на плаву, – Оливия.

Он сидел в кабинете, устремив взор на телефон, и даже в мыслях не допускал… «Ладно, хватит, давай приступай». Итак, что делала Оливия в этом номере отеля?

Мэтт закрыл глаза, мысль услужливо подсказала ответ.

Может, это не она.

Так, еще раз. Экран очень маленький. Изображение скверное. Мэтт цеплялся за эти неоспоримые, но малозначительные факты, как за спасительную соломинку.

Не помогало.

В груди болезненно сжалось. Образы наступали со всех сторон. Мэтт пытался бороться с ними, но они одерживали верх. Парень с иссиня-черными волосами. Омерзительная ухмылка. Мэтт знал манеру Оливии откидываться на спину, когда она занимались любовью. Помнил, как она закусывает нижнюю губу, как лежит, прикрыв глаза, как напрягаются жилы у нее на шее. Он и звуки тоже помнил. Сначала тихие постанывания, затем крик экстаза и…

Нет, это надо прекратить.

Он поднял голову и увидел Роланду. Она удивленно смотрела на него.

– Ты что-то хотела? – спросил Мэтт.

– Да.

– И?..

– Пока стояла тут, уже забыла.

Роланда пожала плечами, развернулась и вышла из кабинета. Даже двери за собой не затворила.

Мэтт поднялся и подошел к окну. Мельком взглянул на фотографию сыновей Берни в футбольной форме. Три года назад Берни и Марша использовали этот снимок для поздравительных рождественских открыток. Рамочка «под бронзу» была сделана из сплетения цифр, такие продаются в сети недорогих аптек и магазинов косметики и сувениров. На снимках ребятишкам Берни, Полу и Итону, было соответственно пять и три и они весело улыбались. Теперь уже так не улыбаются. Славные ребята, воспитанные, шустрые, и все же в их лицах просматривается скрытая печаль. Впрочем, если приглядеться, даже эти улыбки на фотографии кажутся теперь сдержанными, а в глазах притаился страх: вдруг у них отберут что-нибудь еще?

Что теперь делать?

Ответ очевиден: позвонить Оливии. А там видно будет.

С одной стороны, рационально, с другой – смешно и нелепо. Что там происходило на самом деле, как он думает? И тот первый звук… Был ли он возбужденным дыханием жены? А на заднем плане мужской смех? А если Оливия ответит солнечным своим голоском, и тогда… что тогда? Что он скажет? «Привет, милая, что там у тебя происходит, в этом мотеле?» Теперь Мэтту уже не казалось, что он видел номер отеля, нет, то был какой-то грязный, убогий безымянный мотель, и это придавало делу особую окраску. «И что это за платиновый парик и усмехающийся парень с иссиня-черными волосами?»

Нет, так не годится.

Он слишком увлекся, позволил разыграться воображению. Должно быть какое-то логическое объяснение. Пусть он его пока не знает, но это вовсе не означает, что его нет. Мэтт вспомнил, как однажды смотрел по телевизору фильм о том, как иллюзионисты делают свои фокусы. Ты видишь фокус и понятия не имеешь, как это у них получилось. А потом, когда все подробно показывают, удивляешься своей глупости: как же ты сразу не догадался? И в данном случае все обстоит примерно так.

Мэтт решил позвонить.

Номер Оливии был внесен в память его телефона. Он нажал кнопку, подержал. Раздались звонки. Мэтт смотрел в окно и видел Ньюарк. Чувства к этому городу он испытывал смешанные. Ты ощущаешь его потенциал, живость, но по большей части в глаза почему-то бросается распад, и тогда ты удрученно качаешь головой. По некой непонятной причине вспомнился день, когда Дафф навестил его в тюрьме. Дафф начал лысеть, лицо красное, и походил на розовощекого младенца. Мэтт смотрел и молчал. Сказать ему было нечего.

Телефон произвел шесть гудков, затем включился автоответчик. Услышав оживленный голос жены, такой знакомый, Мэтт ощутил, как забилось сердце. Он терпеливо ждал, пока Оливия произнесет все положенные слова. И вот сигнал.

– Привет, это я, – сказал он. Голос звучал напряженно, побороть эту интонацию никак не удавалось. – Перезвони мне, когда будет свободная минутка, хорошо? – Он умолк. Обычно Мэтт заканчивал подобные сообщения неизбежным «люблю тебя», но на сей раз резко нажал кнопку и отключился.

Он продолжал смотреть в окно. В тюрьме Мэтт сразу столкнулся с жестокостью и насилием, но тягостного впечатления они почему-то не оставили. Напротив. Это постепенно стало нормой. Через некоторое время Мэтту даже начали нравиться люди из «Нации арийцев», и он с удовольствием проводил часы в их компании. Один из вариантов стокгольмского синдрома. Выжить – это главное. Он изворачивался как мог, чтобы выжить. Все будет нормально. Именно это и заставило Мэтта остановиться.

Он думал о смехе Оливии. Как ее смех заставил его позабыть обо всем. Интересно, подумал он вдруг, был ли этот смех реальностью или еще одним жестоким миражом, который мог и погубить?

А затем Мэтт совершил нечто совсем странное.

Взял телефон, поставил перед собой на расстоянии вытянутой руки и сделал снимок. Он не улыбался. Просто смотрел в объектив камеры. Фотография появилась на маленьком экране. Теперь он видел там свое лицо, но вовсе не был уверен в том, что видит.

Потом Мэтт нажал кнопку и отослал снимок Оливии.

Глава 5

Прошло два часа. Оливия не перезвонила.

Мэтт провел эти часы с Айком Киром, старшим партнером по бизнесу, который носил длинные седые волосы гладко зачесанными назад. Родом он был из богатой семьи. Кир имел лишь самое общее представление о том, как надо вести дела, но и этого порой было достаточно. Он также являлся владельцем двух дорогущих мотоциклов, «вайпера» и «харлей-дэвидсона». В конторе его прозвали Середняком, сокращение от расхожей фразы «Кризис среднего возраста».

Середняк был достаточно умен, чтобы понимать: особым умом он не блещет. А потому вовсю использовал Мэтта. Знал, что Мэтт всегда готов взять на себя самую трудную работу, оставаясь в тени. Это позволяло Середняку поддерживать хорошие корпоративные взаимоотношения с клиентами и выглядеть пристойно. Он догадывался, что Мэтт недоволен таким положением дел, но не настолько, чтобы что-нибудь предпринять.

Мошеннические корпоративные сделки, может, не слишком хороши для Америки, но чертовски выгодны для белой и пушистой юридической фирмы типа «Картер Стерджис». Как раз теперь они обсуждали дело Майка Штермана, члена совета директоров крупной фармацевтической компании «Пентакол». Штермана наряду с многим прочим обвиняли в манипулировании оптовыми ценами.

– Короче, – начал Середняк, и его поставленный за годы юридической практики баритон заполнил кабинет, – какова будет линия нашей защиты?

– Валить вину на другого парня, – ответил Мэтт.

– Какого другого парня?

– Да, на него.

– Не понял?

– Обвиним кого получится. Этого Штермана, твоего зятя и бывшего лучшего друга, его зама, исполняющего обязанности, черта в ступе, аудиторскую фирму, банки, совет директоров, сотрудников нижнего звена. Заявим, что некоторые из них – жулики. Мол, одни совершили ошибки невольно, неосознанно, а кое-кто и сознательно. А дальше пошло-поехало.

– Но разве это не противоречит?.. – Середняк сложил руки на груди, насупил брови. – Обвинение в злом умысле и случайных ошибках? – Он поднял голову, кивнул и расплылся в улыбке. Сознательно и неосознанно. Середняку это нравилось.

– В общем, спутаем все карты, – продолжил Мэтт. – Обвиним множество людей, но никого конкретно. Ну и жюри присяжных неизбежно придет к выводу, что в фирме явно что-то неладно, а вот кого винить – непонятно. Закидаем их фактами и цифрами. Рассмотрим каждую вероятную ошибку, каждое i, с точкой и без. Станем притворяться, будто докапываемся до каждой мелочи. Все подвергать сомнению. Сомневаться в каждом.

– Ну а что насчет бар-мицвы?

Штерман выбросил на церемонию бар-мицвы своего сына два миллиона долларов, она включала чартерный перелет семейства и всех гостей на Бермуды. Праздник снимался там на видео с системой звучания «долби сэрраунд». Эту пленку грозились предъявить суду.

– Вполне законные деловые расходы, – промолвил Мэтт.

– Как это?

– А ты посмотри, кто там был. Исполнительные директора крупнейших фармацевтических концернов. Оптовые покупатели. Правительственные чиновники из администрации по контролю за продуктами питания и лекарствами, которые раздают разрешения на эти самые лекарства, а также гранты. Врачи, ученые, прочие лица. Наш клиент завоевывал и угощал своих клиентов – вполне легитимная деловая практика в США со дня Бостонского чаепития.[3]3
  В декабре 1773 года в знак протеста против беспошлинного ввоза английского чая в Северную Америку члены организации «Сыны свободы» проникли на английские корабли в бостонском порту и выбросили в море партию чая из 342 сундуков.


[Закрыть] И вообще, он делал все это исключительно в интересах компании.

– Ну а тот факт, что предлогом для вечеринки стала бар-мицва его сына?

Мэтт пожал плечами:

– И это свидетельствует в его пользу. Штерман очень умный человек.

Середняк скроил гримасу.

– Ты только вдумайся. Если бы Штерман сказал: «Устраиваю грандиозный прием, чтобы завоевать важных клиентов», – тогда это вряд ли помогло бы ему установить отношения, которых он так добивался. Но Штерман со свойственной ему талантливостью нашел более тонкий предлог. Пригласил нужных деловых людей на бар-мицву родного сына. Застал их, что называется, врасплох. Они сочли, что очень мило со стороны Штермана пригласить их на такой волнительный домашний праздник, наверняка были даже польщены. Штерман как истинный гений своего дела проявил творческий подход.

Середняк изогнул брови дугой и нерешительно кивнул:

– Да, это мне нравится.

Мэтт умолк. Проверил свой мобильник, убедился, что зарядка не кончилась. Посмотрел, не поступали ли какие сообщения, не было ли неотвеченных звонков. Ничего.

Середняк поднялся.

– Завтра еще потолкуем? Подготовиться надо как следует.

– Конечно, – ответил Мэтт.

Середняк ушел. В кабинет заглянула Роланда. Потом оглядела коридор в том направлении, куда двинулся Середняк, провела пальцем по горлу, изобразив, что ее тошнит. Мэтт взглянул на часы. Пора ехать.

Он торопливо направился к стоянке фирмы. Взгляд рассеянно скользил по машинам. Томми, дежурный парковщик, махнул ему рукой. Мэтт рассеянно кивнул в ответ. Место его автомобиля находилось в самом заднем ряду, прямо под водосточной трубой. Даже на стоянках, подумал он, ему указывают его настоящее место.

Кто-то из рабочих мыл зеленый «ягуар», принадлежащий одному из основателей фирмы. Мэтт обернулся. Один мотоцикл Середняка тоже стоял здесь, прикрытый прозрачной сеткой. Неподалеку виднелась перевернутая и забытая кем-то тележка для покупок. У нее отсутствовали три колесика из четырех. Кому могли понадобиться три колесика от тележки для покупок?

Взгляд Мэтта устремился на улицу, по которой мчались автомобили, в основном такси. И тут он заметил серый «форд-таурус». Наверное, потому, что номер почти совпадал с инициалами Мэтта. Он всегда отвлекался на подобные мелочи.

В машине, оставшись наедине со своими мыслями, Мэтт вдруг сделал другое, крайне неприятное для себя открытие.

Ладно, подумал он, стараясь изо всех сил сохранять спокойствие. Предположим худший вариант: то, что он видел на экране мобильника, имело место в действительности. Тогда зачем Оливия послала ему эту картинку? В чем смысл? Она хотела, чтобы ее застукали? Или же то был призыв о помощи?

Концы не сходились.

А затем он понял одну важную вещь: Оливия ему ничего не посылала.

Да, картинка пришла по ее телефону, но Оливия – если считать, что та женщина, платиновая блондинка, действительно была Оливией, – не знала, что камера направлена на нее. Он еще раньше подумал об этом. Жена была объектом съемки, героиней фильма, если угодно. Но не оператором.

Тогда кто послал ему это? Мистер Иссиня-Черные Волосы? Если да, то кто тогда снял его в самом начале? Сам, что ли?

Ответ: нет.

Мистер Иссиня-Черные Волосы шевелил ладонью, словно махал кому-то. Мэтт вспомнил, что на пальце у него блеснуло кольцо, так, во всяком случае, ему показалось. Он определенно не хотел видеть эту картинку снова. Но думал о ней. Может, то было свадебное кольцо? Нет, вроде бы он носил его на правой руке.

Кто снял на камеру мистера Иссиня-Черные Волосы? Оливия? Тогда зачем она послала снимок ему? Или же эту картинку Мэтт получил по ошибке? Например, кто-нибудь набрал не тот номер телефона? Вряд ли. Был ли в той комнате кто-либо третий?

Мэтт не знал ответа на этот вопрос. Размышлял над ним еще некоторое время, потом сдался. Оба звонка поступили с мобильного телефона жены, это неоспоримо. Но если у нее интрижка на стороне, зачем сообщать о ней? Следовательно, ответ, или вариант, один. Звонила ему не Оливия.

Тогда кто?

Мэтту снова вспомнилась грязная ухмылка на лице брюнета, и его чуть не стошнило. Правда, в молодости он был более чувствительным. Сейчас даже странно представить, что он, Мэтт Хантер, был таким чувствительным. Он плакал, когда его команда проиграла баскетбольный матч, причем игра являлась проходной. Любой пустяк мог вывести его из равновесия на недели. Все изменилось в ту ночь, когда умер Стивен Макграт. Если и может научить чему тюрьма, так только жестокосердию и сдержанности. Ты ничего не показываешь. Никаких эмоций. Никогда не позволяешь себе никаких чувств, поскольку этим могут воспользоваться или просто отобрать у тебя объект, вызывающий приятные чувства. И вот теперь Мэтт пытался сделать то же самое. Подавить тревожное ощущение, возникшее где-то в самом низу живота.

Но не получалось. Снова вернулись те же образы, но на сей раз они смешивались с болезненно чудесными воспоминаниями, и от этого было еще больнее. Вспомнилась ночь, которую они с Оливией провели в викторианском отеле «Би энд би»[4]4
  Сеть отелей, где можно только переночевать и позавтракать.


[Закрыть] в Ленноксе, штат Массачусетс. Мэтт вспомнил, как раскладывал подушки и расстилал одеяла перед камином, а потом открывал бутылку вина. Оливия держала бокал за ножку, смотрела на Мэтта, весь мир, прошлое, его первые боязливые шаги по выходе из тюрьмы – все это отошло куда-то, исчезло. В зеленых глазах Оливии вспыхивали отсветы пламени. Мэтт вдруг представил ее сидящей вот так, у камина, с бокалом в руке, но с другим мужчиной.

И тут все его существо пронзила новая мысль, и она была настолько ужасна, настолько невыносима, что он едва не утратил контроль над управлением машиной.

Оливия была беременна.

Зеленый свет светофора сменился красным. Мэтт едва не проехал на него. Резко ударил по тормозам в самый последний момент. Пешеход, уже начавший переходить улицу, отскочил назад и погрозил ему кулаком. Мэтт вцепился в руль обеими руками.

Оливия очень долго не могла зачать.

Им обоим было уже за тридцать, время обзаводиться детьми для нее истекало. Оливия очень хотела нормальную семью, ребенка. Довольно долго все их старания были безрезультатны. Мэтт уже начал подумывать, и не без оснований, что это его вина. В тюрьме Мэтта нещадно избивали. На третьей неделе пребывания там на него напали сразу четверо, повалили на пол и держали, а пятый ударил ногой в пах. Мэтт тогда едва сознание не потерял от боли.

И вдруг Оливия забеременела.

Ему отчаянно хотелось выбросить эту гадкую мысль из головы, но не получалось. Мэттом овладела ярость. Все лучше, подумал он, чем жгучая, выворачивающая всю душу наизнанку боль утраты.

Он должен найти ее.

Оливия в Бостоне, всего в пяти часах езды отсюда. «Плевать на осмотр нового дома. Не останавливайся, поезжай к ней прямо сейчас».

Так где она остановилась?

Мэтт задумался. А она ему говорила? Что-то он не припоминает. Еще одно преимущество обладания мобильными телефонами. Люди перестали задумываться о подобных вещах. Какая разница, где она остановилась, – в отеле «Марриотт» или «Хилтон»? Оливия в деловой поездке. Могла остановиться где угодно, свободно перемещаться по городу, посещать различные мероприятия и вечеринки, редко заходить к себе в номер.

Проще всего, конечно, связаться с ней по мобильному телефону.

И что теперь?

Мэтт понятия не имеет, где она остановилась. И даже если бы знал, имеет смысл звонить первым? Ведь тот номер, что он видел на экране, вовсе не обязательно ее. Он мог принадлежать мистеру Иссиня-Черные Волосы. Допустим, он даже знал бы, какой это отель. Подошел бы, постучал в дверь – Оливия в неглиже, а за спиной у нее этот мужчина с банным полотенцем, обернутым вокруг талии. Что тогда прикажете делать ему, Мэтту? Избить соперника до полусмерти? Ткнуть пальцем в парочку и воскликнуть: «Ага, вот чем вы тут занимаетесь!»?

Мэтт опять попытался дозвониться Оливии по мобильному. Снова нет ответа. Впрочем, на сей раз сообщение он оставлять не стал.

Почему Оливия не сказала ему, где остановится? «Но ведь теперь очевидно, разве нет, старина?» В глазах потемнело. Хватит!

Он позвонил ей в офис, но нарвался на автоответчик: «Привет, это Оливия Хантер. Меня не будет до пятницы. Если у вас что-нибудь важное, свяжитесь с моей помощницей, Джейми Сью, ее номер шесть-четыре-четыре…»