Текст книги "Дело Зорге"

Автор книги: Ханс-Отто Майснер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Кто не знает, – промолвила Кийоми, – тот действительно верит, что здесь все выросло само по себе, что вокруг просто хорошо ухоженный лес. А ведь все тут сделано руками человека. Так было задумано триста лет назад именно в расчете на то, чтобы сегодня это выглядело именно так и не иначе. Даже ветви растут так не от природы. Тридцать, пятьдесят, а может быть, и все сто лет подряд их по-особому связывают и изгибают, чтобы сегодня они выглядели так, как мы их видим.

– А разве это не насилие над их душой?

– Да нет же… их душе это приятно. Ведь даже направление, в котором растет ветвь, имеет определенный смысл. Каждое дерево, которое ты здесь видишь, повествует о себе или выражает какое-либо пожелание. Правда, сейчас лишь немногие способны истолковать это.

– А ты можешь, Кийоми?

– Все – едва ли, – задумчиво ответила она, – но многое.

Как же мало он ее знал! Древняя Япония сидела в ней куда глубже, чем он вначале предполагал. Может быть, она всерьез верила, что у неживых существ есть душа?

– Гуляя по парку, ты видишь то, о чем я даже не подозреваю, – сказал он. В его голосе слышались уважение и нескрываемое восхищение. – Ты читаешь Никко, как книгу. Деревья рассказывают тебе свои жизни, а кустарник желает тебе счастья.

Она не видела в этом ничего особенного.

– Да, примерно так. Здесь даже в ландшафте заключен определенный смысл. Извивы ручьев приветствуют добрых духов. Каждая скала, поросшая мхом, – это одна из наших святых гор. Все имеет смысл, каждый пруд и  островками и окружающими его холмами.

– Они что, тоже творение рук человеческих? В этой долине вообще ничего не оставлено так, как было создано природой?

– Да, ничего, религиозные люди сделали все гораздо красивее, чем природа.

Судя по всему, подумал Равенсбург, японцы не считают за грех попытаться перехитрить создателя. Более того, богам даже, наверное, нравится такое. Он решил поговорить с Зорге. Тот уж, конечно, объяснит, как японцы себе это мыслили.

Тут Кийоми потянула его за собой к фасаду храма, сплошь покрытому резьбой.

– Попробуй теперь сказать, что наши символы непонятны для европейцев. Взгляни-ка вон на тех трех деревянных обезьянок. Одна закрыла рот, другая – глаза, третья – уши. Знаешь их?

– Кто их не знает? Они олицетворяют принципы осторожности: ничего не говорить, ничего не видеть, ничего не слышать! Изображения этой умной троицы есть во всем мире.

– Но эти обезьяны – оригинал, – с гордостью сказала она. – Именно отсюда их изображение распространилось по миру. И ты, дорогой, не должен забывать об их предостережении.

Равенсбург даже и предположить не мог, насколько в точку она попала.

– Конечно, это чертовски полезные советы особенно для нас там, дома!

Им пришлось отойти в сторону, уступив дорогу процессии священников в белом. Двое из них несли на черном шесте ящик, задрапированный белым шелком. Ящик был украшен богатым, искусно вышитым гербом.

Верующие, мимо которых проходила процессия, склонялись в глубоком поклоне. Склонилась в поклоне и Кийоми.

– Что в ящике? – спросил Равенсбург.

– Обед для Иэясу, великого сегуна!

– Для Иэясу? Но он же умер сотни лет назад!

– Да,  он умер двести лет назад, и с тех пор его дух живет там, в храме.

– И что, духа кормят?

– Да, кормят, но, конечно, символически.

Ему нечего было возразить. Кийоми, во всяком случае, считала, что это в порядке вещей.

– Давай-ка лучше взглянем на большой гонг, —предложил он.

– Хочу рискнуть – вдруг мне удастся заставить великана заговорить.

По шуршащему гравию они направились к деревянной постройке, стоявшей на четырех подпорках из древесных стволов, которые увенчивала соломенная крыша. Под ней висел гонг. Говорили, что крупней его в мире нет. Перед гонгом на двух прочных канатах был подвешен ствол дерева, такой толстый и тяжелый – как таран, что применяли древние римляне, чтобы взломать ворота осажденного города. Головная часть ствола была обита кожей, она ударяла по гигантскому гонгу.

– Только не напрягайся, – предупредила Кийоми, – не забывай о своих сломанных ребрах.

Равенсбург изо всех сил уперся плечом в могучий ствол. И совсем уж хотел отказаться от своей затеи, как вдруг этот тяжеленный снаряд стронулся с места. Постепенно набрав ход, он с силой ударил по бронзовому кругу.

Оба почувствовали, как вокруг задрожал воздух. Раздался звук, который, казалось, заполнил собой Вселенную. Низкий, глухой гул еще долго стоял в воздухе и наконец затих.

– Наверное, его и в самом деле услышали все боги, а, Кийоми? Ты загадала какое-нибудь желание?

Она покачала головой.

– Желание тут ни при чем. Говорят, что мужчина, который способен ударить в этот гонг, может заставить забиться чаще сердце любой женщины.

– Тогда мне и не нужно было так напрягаться, – засмеялся он, – надо было бы только пожелать, чтобы твое сердце забилось быстрее ради меня.

Она снова подхватила его под руку и потянула прочь.

– Оно бьется, Герберт, иногда даже слишком часто, как говорят.

– Кто это говорит?

– Да никто.

И они пошли дальше, почти не разговаривая, мимо бьющих ввысь фонтанов, по ажурным мостикам, сквозь задымленные благовониями храмы.

– Давай посмотрим, приплывет ли хоть один из священных карпов, – предложила Кийоми, когда внизу под ними открылся пруд, заросший белыми цветами лотоса.

Рядом с мраморной лестницей, ведущей вниз к этой Плавучей цветочной клумбе, висел старый бронзовый колокол, весь испещренный иероглифами, обозначающими счастье. Равенсбург понял, что колокол помогает приманивать рыб, и захотел позвонить. Но Кийоми его отговорила.

– В этот колокол может звонить только женщина, причем она должна в этот момент думать о мужчине, которого любит.

– Звучит очень подозрительно.

С серьезным лицом Кийоми несколько раз дернула за веревку, привязанную к языку колокола.

– Вот… а теперь смотри, Герберт, может, что-нибудь появится. Только бы не прозевать!

Из сумочки она достала печенье.

– Как ты обо всем помнишь, даже корм привезла из Токио!

– Смотри, Герберт, смотри, один уже тут!

Между крупными листьями лотоса, плавающими на воде, показалась голова большого карпа. Он, казалось, нисколько не боялся людей и вскоре, расталкивая листья растений, подплыл вплотную к ногам Кийоми и жадно разинул пасть. Внутри она была розовой, как рот у маленького ребенка.

– Похож на грудного, требующего свою бутылочку, – заметил Равенсбург.

Кийоми наклонилась и вложила кусочек печенья прямо в открытую рыбью пасть.

– Пожалуйста, возьмите, уважаемый господин. Карп захлопнул пасть и тотчас скрылся в зеленой воде.

– А вот и номер второй, – объявил Равенсбург.

И еще одна священная рыба в ожидании лакомства задрала голову около ног Кийоми. И этот карп, получив то, что ему предназначалось, исчез в глубине. Спустя некоторое время появился и третий, но этот замер поодаль в ожидании.

– Пожалуйста, досточтимый господин, подплывите поближе, – пригласила его Кийоми. – Три – это действительно великолепное число!

Карп поддался на уговоры, протиснулся сквозь листья лотоса и благосклонно принял дар.

Кийоми выпрямилась и, сияя от счастья, взглянула на Равенсбурга.

– Теперь все ясно, у нас будет трое сыновей. Разве это не чудесно?

– Трое сыновей!  Рыбы в самом деле это знают точно?

– Ну хотя бы приблизительно. А тебе этого мало, Герберт? Может, ударить в колокол еще раз?  Равенсбург обнял ее за плечи и повлек дальше.

– Пойдем лучше к тому чудесному водопаду, если не возражаешь.

Она, конечно, не возражала. Они пошли по узенькой тропинке, которая вилась через заросли рододендронов высотой с человека.

– Я хотел, Кийоми, поговорить сегодня с тобой о нашем будущем. Мы только что сделали еще один шаг на этом пути.

По тому, как крепко она сжала его руку, он понял, насколько важно для нее продолжение разговора.

– Значит, ваши в Берлине все-таки сделали для тебя исключение?

Он покачал головой.

– Нет, исключения они делают только для себя. Я имел в виду другое. Я решил оставить государственную службу. В экономике открываются лучшие возможности, и мне там будет куда свободней.

Она остановилась, остановился и он.

– Нет, так не пойдет, мой дорогой.Так нельзя поступать ни в коем случае, Герберт. Настанет день, когда ты пожалеешь о сделанном.

– Нет, Кийоми, никогда!

– А я все-таки боюсь! Послушай. Ты дипломат и твой отец был дипломатом. Ты же сам не раз рассказывал о том, что с незапамятных времен во всем твоем роду не было никого, кто бы не находился на службе у государства. А теперь ты хочешь стать первым, кто нарушил эту традицию?

Он уже давно обдумал эти возражения и нашел контраргументы.

– Все было бы так, дорогая, если бы у нас еще сохранялись традиции. Но их больше нет! Взамен все время пытаются создать новую Германию, а старая стала предметом насмешек. Несколько сот лет на государственной службе какого-нибудь рода – это теперь не заслуга, а напротив, чуть ли не вина. Это вызывает подозрение. Государство требует верности и послушания, но само не соблюдает верность и плюет на собственные законы.  Поверь, дорогая, мне на самом деле не составляет труда распрощаться со службой. Скажу больше: я буду просто счастлив, если мне наконец не придется больше делать многое из того, к чему уже давно не лежит душа.

– Будь же до конца откровенным, Герберт, и скажи: ты поступил бы так, если бы не встретил меня?

Он задумался.

– Может быть, тогда я пришел бы к этому решению не сейчас, но все равно рано или поздно я бы уволился. Мне все это надоело.

Она чувствовала, что Равенсбург говорит правду, и знала, что работа больше не доставляет ему радости. Поэтому она не стала разуверять его в правильности принятого решения – ведь оно несло счастье, в том числе и для нее.

Но ведь у Кийоми было не только сердце, отданное Равенсбургу. Она обладала, кроме того, и практической сметкой. Поэтому она тут же подумала о том, что ждет его в будущем с точки зрения материальной.

– Моя семья, Герберт, имеет широкие связи. У нас родственные узы с домом Мицуи. Поэтому будет не так уж трудно найти для тебя место, которым ты был бы доволен. «Мицуи» – самое большое семейное предприятие Японии, если не всего мира. Ты же знаешь, что такое кланы у нас, скоро сам станешь одним из наших и увидишь, как перед тобой откроются все двери.

Тем временем они подошли к водопаду. Но это было не то, чего ожидал Равенсбург. Он думал, что его оглушит грохот низвергающегося потока, а тут слышалось лишь негромкое журчание бесчисленных серебряных струек, стекавших со скал, густо поросших мхом, в пруд с кристально прозрачной водой. Каждая струйка издавала свой собственный звук, а все вместе они были подобны хорошо сыгранному оркестру.

– Он называется «Водопад тысячи белых нитей», – пояснила Кийоми. – Нравится?

– Конечно, нравится. Но, пожалуйста, не старайся разуверить меня в том, что водопад создан нашим господом богом, а не людьми.

Она стояла так близко к нему, что он ощущал нежное тепло, исходившее от ее тела.

– Ты что же, Кийоми, считаешь, что я решил бросить работу и предложил тебе выйти за меня замуж, предварительно не подумав о том, как я прокормлю свою семью? Я об этом побеспокоился, дитя мое. У меня ведь тоже есть кое-какие связи. Я займу место своего старого друга Коппа. Он собирается уйти на покой, как только я войду в курс дела. В роскоши мы жить не будем, но вполне приличное существование я гарантирую.

– Мне, конечно, очень жаль, что ты успел подумать обо всем. Я хотела тоже внести свою лепту.

– А как же трое сыновей, которых ты заказала священным карпам? Разве это не твой вклад?

Ей ничего не оставалось, как признать справедливость слов Герберта.

– И все же продумай еще раз все, что касается твоего друга Коппа. А может быть, это удастся как-то сочетать с тем предложением, которое будет тебе сделано?

– Предложение, которое будет мне сделано. Что ты там затеяла за моей спиной?

Она сбросила его руку со своих плеч и встала прямо перед ним.

– Я сама ничего за твоей спиной не затевала, мой дорогой. Твой орден Хризантемы был для меня такой же неожиданностью, как и для тебя.

– При чем тут орден?

– Ты Японии не знаешь, дорогой. Иначе бы ты знал, что он значит многое. Он же заткнул рты всем тем, кто был против нашей женитьбы. Теперь все мои родственники за нее. И другие люди, которые создали бы нам много серьезнейших затруднений, уже считают, что наша женитьба будет демонстрацией германо-японской дружбы и принесет выгоду для всей страны. Я тебе, правда, никогда не говорила, какое сопротивление приходится преодолевать японской девушке, желающей выйти замуж за европейца. Да и власти, как правило, всегда против.

– Я так примерно и думал, любимая! Поэтому я и не хотел попадать в зависимость от какой-нибудь японской фирмы. Ну а теперь этого сопротивления, как ты говоришь, вроде бы нет?

– Его действительно нет.

– В чем же причина такого неожиданного изменения?

– Причина в его высокочтимом величестве, – сказала она и склонилась в поклоне в сторону, где остался Токио.

– Тэнно… А как он мог заинтересоваться судьбой таких ничтожных существ, как мы?

– Конечно, наша судьба – это прах у ног императора. Но через отношение к нам у Тэнно появилась возможность дать людям понять, что он думает на самом деле о нашем отношении к иностранцам. Император хочет, чтобы с иностранцами нас связывали мирные мосты, а не нагромождались противоречия.

Равенсбург никак не мог понять того, что для Кийоми было просто элементарным.

– Но ведь в таком случае император противопоставит себя официальной пропаганде. Тогда он, значит, против дурацкого шовинистического духа превосходства, который насаждается повсюду.

Кийоми с готовностью кивнула.

– «Сошедший с неба» действительно не согласен с этим опасным духом.

– А что, он не может осуществить свои разумные требования?

– Нет, не может. Священного императора боготворят по всей стране, а в действительности он не настолько всемогущ, как считают люди. Большинство японцев этого не замечают, потому что благородный Тэнно слишком умен, чтобы отдавать приказы, которые все равно будут всячески обходиться. Он с большей охотой доводит до людей свою точку зрения с помощью маленьких жестов, награждая, например, определенных лиц орденами. Таким образом он дает понять, что разделяет желание того или иного человека.

– А что, разве все знали, чего хочу я,  или чего хотим мы оба?

Она улыбнулась с чувством превосходства.

– Теперь – да… Ведь весь мир, естественно, поинтересовался, почему именно ты получил орден. И можешь себе представить, что мой отец и его друзья постарались, чтобы мир узнал это. Поэтому все поддержали нас.

– За исключением властей моей страны, – с горечью заметил Равенсбург.

– Да, это, конечно, очень жаль. Наши друзья рассчитывали, что посол поймет, какая цель преследовалась награждением, и сделает так, что Берлин… – Она не закончила фразу.

Равенсбург пожал плечами.

– На такие тонкости мы не способны. У нас заменяют их принципами. Но пойдем, девочка, сейчас начнется дождь – тучи уже собрались.

Той же дорогой они пошли обратно, но едва успели сделать несколько шагов, как упали первые капли. Равенсбург хотел затащить Кийоми под густые ветви серебристой ели, но она запротестовала.

– Зачем? Я люблю дождь, Герберт. Такой парк начинает по-настоящему жить только тогда, когда влага смачивает растения.

Она была права. Парк Никко в дождь был еще красивее. Ярче засияли окрашенные в красный цвет колонны храмов и фарфоровые плитки, устилающие их крыши.

Пестрые листья выглядели так, словно были покрыты глазурью. От земли, травы и кустарника исходил терпкий аромат. Под ударами тяжелых капель проснулось озеро. Его задремавшая было гладь пришла в движение.

– Скажи-ка, Герберт, а ты говорил и с доктором Зорге относительно своих планов? – внезапно спросила Кийоми. – Я имею в виду, он знает, что ты хочешь бросить работу?

– Да,  но он единственный в посольстве, кому я сказал об этом. А почему ты спрашиваешь?

Она уже пожалела, что задала вопрос, так как все равно не могла ему раскрыть, что она имела в виду.

– Я не знаю, заслуживает ли он такого доверия с твоей стороны, – не очень удачно попыталась вывернуться Кийоми. – Мы, женщины, порой не можем обосновать свою настороженность, можем только чувствовать ее.

– Я знаю, пресловутая женская интуиция, – ответил Равенсбург. – Но она иногда может ввести в заблуждение, Кийоми. Зорге уже доказал мне свою порядочность и сделал это очень убедительно.

– Недавно?

– Да нет. С тех пор прошло какое-то время. Но этого с меня достаточно. Я как-нибудь расскажу тебе.

– И все-таки не сердись на меня – настаивала она, – но у меня есть вполне определенное предчувствие, что ты не должен ему доверять во всем.

– Я понимаю твои чувства, любимая. В тебе говорит совершенно естественное негативное отношение женщины, уважающей себя, к человеку, женщин презирающему. Признаться, Зорге – это акула, его интересует лишь женская плоть, а что касается сердца женщины, то он к нему не прислушивается. Такой женщине, как ты, он должен быть неприятен! Но как мужчина я подхожу к нему с другими мерками. Если он не может любить и не имеет счастья быть любимым, то мне его по-честному жаль. Ты же его презираешь за это. Однако он не обычный человек, он сильная личность, которая спокойно может позволить себе несколько экстравагантных выходок. Тот, кто настолько превышает средний уровень, неизбежно не укладывается в обычные рамки.

Кийоми знала гораздо больше и потому упрямо стояла на своем.

– «Не укладывается в рамки» – слишком мягкое выражение для определения этого дикого, своевольного человека. Зорге признает на земле только себя и больше никого. Он нигилист по отношению ко всем и ко всему, кроме самого себя. Поверь мне, Герберт, этот человек пойдет по трупам, если этот путь покажется ему короче. Он пройдет и по тебе, не моргнув глазом.

Равенсбургу было не по себе, что все время приходилось защищать своего друга только потому, что он был совсем не таким, как все остальные.

– Мир, быть может, и обойдется без доктора Зорге, как ты считаешь, а посольство – нет. Он наиболее информированный человек из всех наших. Для Тратта по крайней мере он незаменим.

Кийоми пришлось в душе признать, что все ее попытки предостеречь возлюбленного в отношении Зорге не дали результатов. Равенсбург был раз и навсегда убежден, что никакая женщина не может судить этого мужчину.

– Есть только одно, – внезапно заговорил он, – что могло бы сделать из меня смертельного врага Зорге: если он взглянет на тебя так же, как смотрит на других женщин.

Она непроизвольно остановилась.

– Если он так сделает, Герберт, я обещаю, это будет его концом!

* * *

…На Гинзе, ярко освещенной главной улице Токио, оживленное движение. Мокрый асфальт блестит под лучами множества разноцветных ламп, пылающих перед входами в театры и кино. На тротуарах толпы людей медленно движутся мимо витрин, освещенных до полуночи. Японцы любят «пощупать товары своими глазами».

Рихард Зорге отдался на волю этого потока гуляющих. Его походка, небрежная одежда и помятая шляпа очень хорошо вписывались в толпу. Точно так же были одеты многие другие мужчины в Токио. Сзади Зорге свободно можно было принять за японца.

Однако человек, который его настойчиво преследовал, знал, с кем имеет дело, и не выпускал Зорге из поля зрения. Сам полковник Одзаки приказал ему следить за каждым шагом Зорге, за каждым его жестом. Хоруму не должно сбить с толку, даже если Зорге будет бесцельно прогуливаться по городу. «Все, что делает этот человек, – сказал полковник Одзаки, – имеет совершенно определенную цель». Поэтому и Хорума был убежден, что у Зорге есть какая-то цель. Возможно, он шел на явку, хотел получить или передать информацию. Начальник обещал Хоруме, что повысит его в должности, если он успешно выполнит задание.

Вскоре Зорге перестал лениво прогуливаться, ускорил шаг, свернул в ближайший переулок и направился прямо к ресторану «Старый Гейдельберг».

У входа он вдруг обернулся и снял с подчеркнутой вежливостью свою старую шляпу перед служащим военной контрразведки.

– Я прошу извинить меня, высокочтимый господин, – обратился к нему Зорге, – если вас утомила моя продолжительная прогулка по городу… Разрешите пригласить вас войти в это заведение и быть моим гостем.

Хорума был так ошарашен, что не смог вымолвить ни слова. Лишь спустя некоторое время он, заикаясь, начал бормотать о том, что «господин ошибся», и сделал вид, что хочет пойти дальше. Он, конечно, рассчитывал, что спрячется за ближайший угол и не выпустит из виду вход в ресторан.

Зорге громко расхохотался.

– Разве ты не знаешь, мой ягненочек, что у этого заведения два выхода? Давай-ка, бедняга, заходи вместе со мной, иначе я сейчас же выйду черным ходом!

Зорге спустился в ресторан. Хоруме ничего не оставалось делать, как последовать за ним. Иначе он его потеряет. Главное – чтобы полковник не узнал, как Зорге его осрамил.

Служащие «Старого Гейдельберга» громко и весело приветствовали своего постоянного посетителя. Коренастые официантки-японки даже засияли от удовольствия, когда увидели Зорге: он всегда давал щедрые чаевые.

– Ты, конечно, сразу строишь кислую рожу, когда появляется такой видный мужчина, как Зорге, – бросила презрительно одна из девушек официанту-европейцу. – Вы, мужчины, еще более завистливы, чем женщины.

– Если б все мужчины были похожи на Зорге, – ответил Бранкович, – тогда ни одна женщина в мире не была бы замужем.

Зажав под мышкой салфетку не первой свежести, он направился к именитому посетителю и придвинул ему стул.

Зорге небрежно кивнул, сел и удобно вытянул под столом длинные ноги с видом человека, пришедшего в свой дом.

– Мне виски, как обычно, – бросил он через плечо вежливо склонившемуся официанту. – А вон тому взмыленному гному – кружку самого дрянного пива за мой счет.

Присмиревший Хорума занял маленький столик. Как было приказано, он не спускал с Зорге глаз. А того окружила шумная группа завсегдатаев «Старого Гейдельберга».

Хоруме не нужно было напрягать слух. Никто и не пытался тихо разговаривать с Зорге. То, что услышал агент полковника Одзаки, было обычной ресторанной болтовней, сдобренной несколькими солеными анекдотами. Все, что рассказывал Зорге, вызывало хохот. Он прекрасно знал людей, посещающих «Старый Гейдельберг». Своим поведением Зорге как бы заразил всех гостей. За столиками воцарилось веселое оживление. Голоса мужчин стали звучать громче, звонче раздавался смех женщин.

Хорума тянул жидкое пиво, которое молча поставила перед ним официантка.

Оживление вокруг гостя продолжалось до тех пор, пока не появилась продавщица вечернего выпуска «Ни-ти-нити-симбун». Зорге бросил ей десять иен, схватил газету и бесцеремонно обратился к людям, облепившим его стол:

– Детки, оставьте-ка меня в покое. Я должен посмотреть, что сегодня наврали мои милые коллеги.

Все знали, что Зорге не любил повторять своих просьб. Стулья вокруг него мгновенно опустели, и он остался один.

Никто не обратил внимания на человека, вошедшего в зал сразу вслед за продавщицей газет. Он частенько бывал здесь и ничем не отличался от других гостей.

Это был Ямагути. Но он даже не взглянул на Зорге.

Бранкович усадил нового гостя за стол, стоявший позади вешалки. Ямагути сел так, что Хорума не мог его видеть.

Впрочем, агент полковника Одзаки интересовался только Зорге. А тот вдруг неожиданно потребовал счет. Человеку более наблюдательному, чем Хорума, показалось бы, вероятно, странным, что Бранкович не выписал счет, а сразу положил на столик бумажку, которая находилась в его блокноте. Зорге спрятал ее и протянул официанту банкноту в сто иен.

 – На весь персонал!

Зорге не обратил никакого внимания на выражения благодарности по поводу его щедрости, на которые не поскупились обрадованные официантки. Однако не ушел, а преспокойно развернул газету и углубился в чтение.

«Нити-нити-симбун» имела формат больших американских газет. Чтобы держать ее перед собой в развернутом виде, нужно было широко развести руки. Зорге так и сделал. Он целиком скрылся за газетой, и Хорума видел только его ботинки под столом.

Вдруг все вздрогнули от оглушительного звона разлетевшейся на мелкие осколки посуды. Это Бранкович споткнулся о ножку стула и растянулся на полу с полным подносом стаканов.

В этот момент Ямагути молниеносно поменялся местами с Зорге. Он принял точно такую же позу и держал перед собой газету в том же положении, что и Зорге.

Когда Хорума, который невольно перевел глаза на упавшего Бранковича, снова взглянул на стул Зорге, он увидел ту же картину: развернутую газету «Нити-нити-симбун» и вытянутые ноги под столом.

А тем временем Зорге, скрытый вешалкой, не спеша вышел на улицу через черный ход. Там стоял с заведенным мотором «датсун». За рулем сидел секретарь Зорге Иноэ. Он распахнул перед своим начальником дверцу и дал полный газ, прежде чем тот успел как следует устроиться на сиденье.

– Куда, Зорге-сан?

Я еще толком не знаю… Сделай несколько поворотов и остановись у какого-нибудь фонаря.

Иноэ выполнил приказание и затормозил у большого фонари на краю парка Хибия. Зорге вытащил из кармана счет, полученный от Бранковича, развернул его. Билет 43 в кассе N 2 театра Сумо, – прочитал он. О виски или пиве в счете не было ни слова.

Рихард щелкнул зажигалкой и сжег листок. Пепел упал в его ладонь. Он опустил оконное стекло и сдул пепел на улицу.

– Останови метрах в двухстах от театра Сумо, – приказал он секретарю. – Высади меня в таком месте, где не очень освещено, и поезжай дальше.

Иноэ повел маленький «датсун» через путаницу узких улочек и наконец остановился на темном углу. Вдали горели фонари парка Уэно. Зорге быстро вышел из машины и зашагал в тени домов к освещенной магистрали. Здесь он незаметно смешался с потоком людей и добрался до портала знаменитого театра Сумо. Билет для него лежал в кассе и был уже оплачен. Он отказался от вежливых услуг билетера и отправился разыскивать свою ложу.

Лишь немногие европейцы находят удовольствие в схватках на ринге в театре Сумо, И уж совсем немногие знают правила, по которым ведется эта старинная благородная борьба. Все же едва ли не каждый иностранец, посещающий Токио, старается хотя бы на час-другой попасть в театр Сумо. Ведь на всем необъятном свете нет ничего, что выглядело бы так необычайно, как поединок между двумя глыбами человеческого жира.

Борцы, выступающие в театре Сумо, – мужчины колоссального веса, настоящие горы из мяса и жира. Их пышные формы кажутся еще более необъятными, потому что они предстают перед публикой почти обнаженными. Борцы носят длинные волосы, стянутые в тугой узел, в который воткнут большой гребень.

Помост, на котором происходит борьба, похож на боксерский ринг. Только на нем нет канатов, чтобы зрители могли видеть мельчайшие детали схватки. Само помещение театра представляло собой огромный круглый зал, в Империи восходящего солнца борьба сумо занимает такое же место, как в Европе футбол или бокс.

В Японии выдающийся борец сумо пользуется не меньшей популярностью, чем в европейских странах боксер мирового класса. Очевидно, взгляды в мире на мужскую красоту очень различны, если учесть, что фотографии великих борцов сумо нередко украшают комнаты японских девушек. Секретари бравых толстяков не успевают отвечать на любовные письма, которые женщины – от работниц до аристократок – каждый день посылают «звездам» сумо.

В зрительном зале не было ни ярусов, ни партера. Стулья вообще отсутствовали. Все помещение разгорожено маленькими, высотой по колено, перегородками. Это были ложи, в которых зрители сидели, скрестив ноги, на соломенных циновках, разостланных на полу.

Каждому выступлению знаменитостей предшествовали многочисленные схватки между начинающими борцами.

Поэтому соревнования по борьбе сумо длились много часов. Почти все зрители захватывали с собой еду и преспокойно подкреплялись в ложах. Чай и сладости можно было заказать прямо в театре. Детей брали с собой. Вся семья принимала участие в этом развлечении, и даже самые маленькие восседали за спинами матерей.

Зорге, сняв по японскому обычаю ботинки и оставшись в носках, добрался до своей ложи и нашел там большую семью. Кроме жены и ребенка отец семейства захватил с собой своих родителей, тестя и тещу. По всей видимости они находились здесь еще с полудня: на циновках было разложено множество всяческой домашней снеди.

Зорге, приветствуя японцев глубоким поклоном, вежливо втянул в себя воздух. Затем показал главе семейства свой билет.

– Я прошу высокочтимых господ разрешить мне занять свое место.

Японец почему-то очень внимательно разглядывал билет Зорге. Потом шумно втянул в себя воздух, тоже низко поклонился и освободил для Зорге самое лучшее место у низкой перегородки. После этого все семейство с напряженным вниманием снова стало следить за событиями на помосте. А там только что появились два новых огромных борца. Это были знаменитости, их большие портреты висели под крышей зала. Борцы заняли боевую стойку. Их руки опирались на широко расставленные колени, а головы со смешными женскими прическами яростно столкнулись и давили одна на другую. Позы борцов выглядели не совсем эстетично.

Священник в белом накрахмаленном одеянии, в лакированной черной соломенной шляпе осенил противников священной ветвью, и борьба началась.

У европейца, привыкшего к быстро изменяющемуся ходу борьбы в боксе или футболе, такой вид соревнований вряд ли мог вызвать волнение. Но японцы, затаив дыхание, не отрывали глаз от борцов. А на помосте шла война нервов: каждый из противников терпеливо выжидал подходящий момент, чтобы провести молниеносный бросок.

Поскольку у обоих соперников нервы были примерно одинаковы, то схватка началась не сразу. Но окончилась она за несколько секунд. С неуловимой быстротой один колосс набросился на другого, схватил его за широкий пояс и поднял тяжелое тело в воздух. Однако тот вырвался молниеносным движением. Противник попытался снова схватить его, но сам попался на захват. Мгновение – и он полетел вверх через плечи своего соперника и громко шлепнулся на пол.

Тотчас на помосте появился священник и указал своей ветвью на победителя.

Три тысячи зрителей как один человек вскочили на ноги и принялись так бурно выражать свое ликование, что Зорге не без основания подумал, не разнесут ли они зал.

Победитель, весивший не менее трехсот фунтов, радостно раскланивался во все стороны.

– Да-а, Тунасима-сан снова обрел свою старую форму, – обратился к Зорге сосед по ложе. – Этот левый захват снизу никто не делает, кроме него.

Зорге подтвердил, что в самом деле после незабываемого Никано никто больше не проводил этого косого захвата за пояс, кроме Тунасимы.