Текст книги "Дело Зорге"

Автор книги: Ханс-Отто Майснер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– Скажите, Танака-сан, вы хотите встретиться со мной еще раз?

Японец даже не попытался скрыть свою радость.

– Вы не представляете, дорогая Биргит, что бы я отдал, лишь бы снова увидеть вас.

Он взял ее руку и поцеловал с неприкрытой страстью.

– Хорошо, тогда мы встретимся, как только я вернусь из Сибири. В следующий раз я поеду туда с отцом.

Она почувствовала, что ее решение не испугало Танаку. Напротив, он был доволен, что Биргит назначила ему свидание.

– Надеюсь, вы поедете скоро, и мое сердце не будет томиться долгой разлукой.

Она выиграла. Из груди невольно вырвался вздох облегчения. Пусть теперь этот человек гладит ее руки и подсаживается поближе. Рихард Зорге ей настойчиво внушал, как важно для него, чтобы она завоевала доверие Танаки. Не исключено, что от него и впредь можно будет получать ценные сведения.

– Вы вернули мне мужество, Танака-сан, – благодарно сказала Биргит. – Как только я привезу собольи шкурки из Сибири, мы обязательно встретимся.

– А до этого ни разу? – жалобно спросил он.

Она подумала о возможных заданиях Зорге и кивнула:

– Отчего бы и нет…

Танака наклонился и поцеловал ее в плечо. Биргит не отстранилась, боясь возбудить у него подозрения. Внезапно с обеих сторон лодки раздался легкий шорох.

– Мы плывем по цветам лотоса, – объяснил Танака. – Взгляните только, как светятся белые цветы на фоне темной воды. Словно глаза красивых душ.

– Да, – вспомнила она, – доктор Зорге говорил мне, что вы поэт и пишете чудесные стихотворения. Жаль, что их не понимают в Европе, очень немногие знают вашу письменность.

И хотя Танака отрицал, что он поэт, Биргит уговорила что-нибудь прочитать. Танака решил воспользоваться можностью блеснуть перед очаровательной гостьей, более что он действительно обладал редким даром импровизации. Взмахнув рукой, он начал монотонно читать:

Луна покоится на нежных облаках,

Моя лодка плывет по темному озеру,

Цветы лотоса источают сладкий аромат.

Серебром блестит святая Фудзи,

Золотом сверкает голова чудесной женщины.

Огонь пылает в моем сердце.

Биргит хорошо говорила по-японски, поэтому она смогла оценить достоинства этого экспромта.

– Вы – талантливый поэт, – задумчиво сказала она. – Прошу вас, запишите ваше стихотворение. Я уверена, что, написанное вашей рукой на старинный лад, оно будет еще лучше.

Он поклонился. Какое чудо! Эта чужеземная девушка хорошо знает японские обычаи! Она способна понять и оценить такого мужчину, как он.

Танака велел убрать со стола. Затем были поданы новые фарфоровые бутылки с горячим сакэ и сосуды из красивой яшмы. Вино было теперь другого сорта, необыкновенно ароматное.

– Это особый напиток, – пояснил Танака, – он создан для самых чудесных часов жизни.

Он налил ей и себе. Они почти не говорили. Тоскливая мелодия сямисена убаюкивала.

Лодка скользила у подножия холмов, и ветви раскидистых деревьев все чаще цеплялись за балдахин. Вдруг судно задело за какую-то корягу, скрытую под водой. Толчок швырнул девушку прямо на Танаку.

Он тотчас обнял ее за плечи.

– Счастливый случай, – сказал он тихо, – приблизил твое сердце к моему.

Равенсбург ошибался, считая излишней осторожность японского врача в Тойохаре. Рентген показал, что у него сломаны два ребра, а в третьем – трещина. Больному наложили жесткую повязку и велели сидеть дома. Поскольку вилла находилась в компаунде посольства, часть работы ему присылали на дом.

Когда на рубеже столетий сооружалось здание посольства, люди были слишком щедрыми и холостякам выделили три квартиры с передней и крытой террасой. Но, к сожалению, меблировка этих квартир осталась на уровне того времени. Поэтому Равенсбургу приходилось жить среди старой мебели, ковров и занавесок, а его слуга, называвший себя Вилли, ежедневно выбивал пыль из этих предметов.

Вилли был китайцем и принадлежал к распространенной в Восточной Азии и очень ценимой всеми гильдии старых «боев из Циндао», представители которой встречались теперь все реже и реже. Равенсбургу повезло, что он унаследовал Вилли от своего предшественника. Тот, в свою очередь, тоже заполучил его от своего предшественника. Таким образом, Вилли был принадлежностью служебной квартиры Равенсбурга. Родился Вилли в Циндао, германской подмандатной территории, где служил у немецкого унтер-офицера уборщиком, поваром и мальчиком на побегушках. По-немецки он говорил неважно, но берлинский диалект знал хорошо: как и все слуги в этом районе, он в молодости усвоил язык своего господина. И не только язык, но и формы обращения, и тон старого вояки, которому был обязан своим именем.

У всех «боев из Циндао» были немецкие имена, и все они говорили на каком-нибудь германском диалекте. Все они в большей или меньшей степени сохранили грубость в обращении, заимствованную от бравых моряков. И никакая сила в мире не могла приучить их к лучшим манерам. Эти недостатки с лихвой окупались преданностью своим хозяевам.

– Там пришел какой-то, – доложил Вилли, – хочет с тобой поговорить.

Равенсбург уже привык к этому «ты». Вилли не умел говорить иначе.

– Кто он? Как выглядит?

– Какой-то японский офицер, – без всякого уважения объяснил Вилли. – Пустить?

Равенсбург кивнул и застегнул пиджак, прикрывая повязку. Вошедший оказался начальником японской контрразведки. Полковник Одзаки поклонился и начал разговор в обычной японской манере.

– Мои сотрудники и я были счастливы узнать, что наш уважаемый друг в этой тяжелой аварии избежал опасных повреждений. Мы надеемся, что благодаря искусству немецкого врача вы скоро снова будете совершенно здоровы.

Равенсбург поблагодарил, предложил Одзаки сесть и велел подать сигареты и вермут. Однако полковник отказался: он был некурящим и непьющим.

– Разумеется, очень неприлично, – извинился он, – тревожить вас в вашей квартире, тем более что вы нуждаетесь в покое. Но дело, ради которого я пришел, очень срочное. Поэтому прошу прощения, если без предисловий перейду прямо к цели моего визита.

Равенсбург насторожился. Каждый хорошо воспитанный японец должен примерно четверть часа говорить о пустяках, прежде чем перейти к делу. Если его гость пренебрег принятыми формами этикета, значит, дело действительно очень серьезное.

Беседы с полковником никогда не доставляли Равенсбургу удовольствия. Одзаки относился к тому типу японцев, которые не в силах избавиться от определенных привычек. Полковник, особенно в присутствии иностранцев, чувствовал себя скованно и пытался побороть эту скованность чрезмерной деловитостью. Это делало беседы с ним чрезвычайно трудными, тем более для дипломата, привыкшего даже о серьезных вещах говорить с улыбкой.

– Я к вашим услугам, Одзаки-сан, – сказал Равенсбург.

– Тогда я позволю себе задать вам один вопрос: в чем состоит деятельность господина доктора Зорге в германском посольстве?

Вопрос Одзаки поразил Равенсбурга. В списке дипломатов черным по белому было написано, что Зорге является начальником отдела информации.

Равенсбург так и ответил японцу, напряженно ожидая, что за этим последует.

– Правильно ли, – продолжал тот, – что господин Зорге до войны не служил в министерстве иностранных дел и что он вообще не был чиновником? Действительно ли он сотрудничал в крупных газетах Германии?

– Верно, – подтвердил Равенсбург. – Он один из самых наших талантливых журналистов и, пожалуй, лучший знаток Дальнего Востока. Зорге уважают в посольстве, он относится к тем немногим внештатным сотрудникам, которых ценят даже кадровые чиновники.

– То, что он хороший знаток Восточной Азии, – улыбнулся Одзаки, – в этом нет сомнения. Я понимаю, почему его превосходительство господин посол выбрал Зорге для поста начальника отдела информации. Смею ли я спросить, как это произошло?

Разговор начал принимать оборот, который не нравился Равенсбургу. Собственно говоря, Одзаки не имел права интересоваться внутренними делами посольства. С другой стороны, не было оснований не ответить на вопрос.

– Отдел информации посольства, – объяснил Равенсбург, – создали с началом войны. Возникла необходимость давать японской прессе сведения, проверенные немецкой стороной. Сейчас этот отдел приобрел первостепенное значение: военные действия против России лишили нас сухопутных связей.

– Ясно, – кивнул Одзаки, – совершенно ясно. Как я слышал, господин посол сам сделал этот отличный выбор.

– Он поддержал его, – сдержанно подтвердил Равенсбург, затем несколько любезней добавил: – Господин посол питает к доктору Зорге особое доверие, они давно знают друг друга.

Одзаки положил серые форменные перчатки, которые до этого держал в руках, на стол перед собой.

– В такое время особенно важно, когда на ответственный пост назначается человек, которому можно полностью доверять.

– Насколько я понял из ваших слов, – сказал Равенсбург, решивший наконец узнать, ради чего пришел Одзаки, – вы разделяете то глубокое уважение, которым повсюду пользуется доктор Зорге.

– Несомненно, доктор Зорге – примечательная личность, – уклонился от прямого ответа японец. – Тем более странно, что такой заслуженный человек до сих пор не зачислен в штат министерства иностранных дел Германии.

«Ну, уж это совсем не твое дело», – подумал Равенсбург, ломая голову над тем, как бы повежливей дать понять полковнику, что этот разговор ему неприятен.

– Полагаю, что это не имеет значения для наших японских друзей, – сухо ответил дипломат. – Для доктора Зорге тоже.

– Как сказать! – возразил Одзаки, к удивлению Равенсбурга. – Как чиновник министерства иностранных дел господин доктор Зорге пользовался бы дипломатической неприкосновенностью, а так… – полковник намеренно сделал паузу, – он пользуется этой неприкосновенностью лишь благодаря нашему высокому уважению к вашему учреждению.

Равенсбург решил, что настало время взять быка за рога.

– Если вас интересует доктор Зорге, Одзаки-сан, я бы советовал вам обратиться непосредственно к нему. Уверен, что он всегда к вашим услугам.

Начальник контрразведки сохранял полнейшее спокойствие.

– Вот этого я хотел бы избежать. Так же, как я до сих пор избегал устанавливать за ним наблюдение, которое ведется сейчас за всеми иностранцами, не пользующимися дипломатической неприкосновенностью. К сожалению, я обязан знать все о каждом иностранце, проживающем в Японии. Официально доктор Зорге не имеет дипломатических прав, которые могли бы оправдать это исключение. Неофициально мы все же предоставляем ему такие права из уважения к дружественной Германии. Теперь вы видите, в чем мои трудности, и понимаете, из-за чего я пришел.

– В чем состоят ваши трудности, я, конечно, вижу, Одзаки-сан, но я не вижу, чем бы мог помочь вам именно я.

– Господин доктор Равенсбург, я обязан получить кое-какие сведения о докторе Зорге: о его происхождении, биографии и даже о его сердечных делах. Я не хотел бы поручать такое деликатное дело своим подчиненным и ставить самого доктора Зорге в затруднительное положение. Вам известен его темперамент! Он может неверно истолковать эту пустяковую формальность. Поэтому я хотел просить вас, господин доктор, помочь мне заполнить карточку на Зорге-сан. – Одзаки не договорил до конца и только улыбнулся.

Равенсбург едва сдерживался.

– Мне жаль, господин полковник, – сказал он, – но в этом деле ничем не могу помочь.

Одзаки не понимал, какую громадную ошибку он совершил. Это была типично японская ошибка – исходить в разговоре с европейцами из собственного образа мышления. Сам по себе факт, что начальник контрразведки интересуется биографией определенного человека, для любого японца был бы признаком того, что этот человек находится под подозрением. А если, кроме того, о нем еще и расспрашивают, то, полагал Одзаки, и этот молодой немец должен был бы сразу понять, что в интересах самой Германии следить за доктором Зорге на каждом шагу. Работники Одзаки делать этого не могли – их полномочия кончались у ворот посольства. Значит, было ясно, что за своим земляком следить должны были сами немцы. Но пока об этом нельзя было сказать прямо – веские доказательства вины Зорге отсутствовали. Однако полковник полагал, что высказался достаточно ясно.

Для Равенсбурга же визит Одзаки означал нечто другое, да он и не видел в нем ничего особенного. В акции начальника контрразведки Равенсбург усмотрел одну из непрерывно повторяющихся попыток ограничить дипломатические прерогативы, с существованием которых не желал мириться ни один японец. И хотя эти прерогативы основывались на взаимности и японские представительства за рубежом сами придавали им очень большое значение, у себя дома они никак не хотели допустить существование иностранных суверенных островков. Своим недоверием по отношению к европейцам японские чиновники заразили и большинство дипломатов в Токио, вынужденных постоянно отбивать посягательства на их старые привилегии. Так и сейчас произошло трагическое и тяжелое по своим последствиям недоразумение: Равенсбург не увидел в просьбе полковника Одзаки ничего иного, кроме нового вмешательства во внутренние дела своего посольства.

– Я очень рассчитывал на вас, доктор Равенсбург, и сожалею, что вы не желаете оказать нам помощь, – подчеркнул начальник контрразведки.

– Не могли же вы ожидать, господин полковник, что я буду сообщать вам сведения, касающиеся личной жизни моих коллег и друзей, не ставя их об этом в известность! Я знаю доктора Зорге несколько лет и очень высоко ценю его, несмотря на некоторые странности его характера. Убежден, что нет нужды заполнять на него карточку в вашем ведомстве. Он заслуживает полного доверия.

– Хотел, чтобы так было, – улыбнулся Одзаки, скрывая свое разочарование, – но я не убежден в этом. Опыт учреждений, подобных моему, показывает, что люди, пользующиеся доверием в высших инстанциях и имеющие доступ к секретным документам, представляют ценность для врага. Поэтому мне приходится особенно внимательно присматриваться к тем, кому доверяют в высоких учреждениях. Это касается как моих земляков, так и чужеземцев… Мера предосторожности, и ничего больше. В тысяче случаев она окажется излишней, но в одном – оправдает себя. А одного такого случая может быть достаточно, чтобы потрясти государство.– Он умолк и наклонился вперед. – Господин доктор Равенсбург, мы слишком мало знаем о Рихарде Зорге.

Настойчивость контрразведчика произвела впечатление на Равенсбурга.

– По совершенно определенным причинам я никогда не стану делать то, с чем, я знаю, не согласился бы доктор Зорге, – заявил он своему гостю. – Вам, наверное, известно, что я часто путешествую. Два года назад я попал в неприятную историю. На северо-западе Маньчжурии на меня напали бандиты. Они соглашались отпустить меня только за выкуп, который намного превышал мои возможности. Доктор Зорге сумел найти меня. Благодаря его помощи мне удалось бежать. Зорге советовал не рассказывать об этом приключении. Наше министерство не любит, когда его сотрудники попадают в подобные переделки. И если я об этом вам все-таки говорю, то только для того, чтобы вы поняли, чем я обязан моему другу Рихарду Зорге.

– Я прекрасно понимаю, – согласился Одзаки и поклонился Равенсбургу. Позвольте мне поблагодарить вас за беседу.

Равенсбург был несколько удивлен, заметив, что Одзаки не выразил недовольства его отказом. «Он хороший игрок, – подумал немец, – и готовит себе достойное отступление».

Но Равенсбург ошибался. Полковник все же оказался в выигрыше – его подозрения подтверждались. Одзаки лучше, чем Равенсбург, знал, что это были за «разбойники», в руки которых тот угодил в Маньчжурии. Те районы находились под властью красных партизан, имевших централизованное руководство. И если Зорге сумел освободить Равенсбурга, значит, он действительно очень влиятельный человек. Возможно даже, что именно Зорге дал указание схватить немца, чтобы затем выручить его. Такая услуга обязывает к вечной благодарности. Этот доктор Зорге применил неплохой способ, чтобы завоевать себе верного друга.

Итак, через Равенсбурга к Зорге подступиться нельзя. Одзаки сменил тему разговора и вскоре, взглянув на часы, откланялся.

Равенсбург проводил его до дверей квартиры и не видел, как полковник, выходя из виллы, чуть не столкнулся с Кийоми. Оба сделали вид, что незнакомы.

Девушка не знала, зачем ее шеф приходил к Равенсбургу. Этот визит напугал ее. Когда дело касалось службы, Одзаки не считался ни с кем и ни с чем. Он мог рассказать Равенсбургу все о своей сотруднице, если бы это помогло осуществлению его замыслов.

Но ее опасения оказались напрасными. Едва она вошла в гостиную Равенсбурга, как услышала, что речь здесь шла совсем о другом.

– Знаешь, кто только что был у меня? Полковник Одзаки, начальник контрразведки! Он хотел, чтобы я следил за Зорге!

– Но, дорогой мой, – пыталась она его успокоить, – здесь следят за всеми иностранцами. В этом же нет ничего особенного!

– Конечно, нет ничего особенного, – согласился Равенсбург. – Одзаки может следить за кем угодно. Но из меня ему не сделать шпиона. Видимо, за определенными людьми необходимо наблюдать. И все-таки слежка – самое грязное занятие, какое только можно себе представить.

Кийоми была вынуждена отвернуться, чтобы он не заметил, как ее задела эта фраза. Ей показалось, что сердце у нее остановилось. Что будет, если он когда-нибудь узнает, что она сама?  Она была благодарна слуге, который внес чай и отвлек Равенсбурга.

– Ну, как, – вполголоса спросил Вилли своего хозяина, – снова поставить бутылку шампузы на лед… «на потом»? А?

* * *

Гаральд Лундквист, торгуя пушниной, составил себе некоторое состояние, позволившее ему построить в пригороде Токио – Омори – дом в европейском стиле.

Перед этим домом и остановился большой черный автомобиль господина Танаки. Пока секретарь премьер-министра находился на озере Яманака, уже совсем стемнело. Он не любил быстрой езды, особенно в темноте, и поэтому на обратную дорогу его шоферу потребовалось более двух часов.

Японец помог Биргит выйти из машины и, проводив ее до изгороди сада, услужливо открыл перед ней калитку.

Девушка подала на прощание руку.

– Этот вечер, – прошептал Танака, – важное событие в моей жизни. Я безгранично благодарен вам.

Затем он медленно, как будто это стоило ему большого усилия, сел в машину.

Биргит Лундквист проводила взглядом автомобиль, пока он не исчез за поворотом, затем медленно пошла к дому через ночной присмиревший сад.

Словно из-под земли перед ней вырос человек. От неожиданности Биргит отступила на шаг и в тот же миг узнала Зорге.

– Как ты испугал меня, Рихард! Давно ждешь?

– Послушай, Биргит. Мне нужно обязательно послать сообщение этой ночью. Тебе удалось что-нибудь узнать?

Она была настолько ошеломлена, что сразу не смогла ответить.

– А-а… это не может подождать до завтра?

Он схватил ее за плечи. Биргит почувствовала, что Рихард очень взволнован.

– Ты узнала, что с Квантунской армией? Что замышляют японцы?

– Мы не говорили о политике…

Он отпустил ее и некоторое время молчал.

– Мы совсем не говорили о Квантунской армии, Рихард, честное слово, не говорили.

И сейчас, среди ночи, он думал только о своем деле. Он не нашел для нее ни одного ласкового слова. Можно было понять его разочарование. Но и она была разочарована.

– Постой, о чем же вы тогда говорили весь вечер?

– О мехах, мой милый, о меховых шубах. В частности, о собольих манто.

– Значит, ты ничего не узнала, – с упреком проговорил он.

– Впрочем, мы говорили о мехах, которые покупают в Сибири, – сказала Биргит как бы вскользь. – Я хотела узнать, сможем ли мы, отец и я, побывать будущей зимой в Сибири и приобрести там меха.

Он снова положил руки ей на плечи.

– Ну и он ответил, что вы сможете поехать?

– Сначала он сказал, что они придвинули войска к границам Сибири.

По тому, как вздрогнули руки, лежавшие на ее плечах, она догадалась, что это известие для него очень важно.

– Ты точно поняла его?  Как он это сказал?

– Ну так, как бы между прочим.  Как будто это уже не является большим секретом.

– Прекрасно… А что дальше? Он сказал, что ты сможешь сопровождать отца во Владивосток?

– Да…

– Как он это сказал? Была ли это попытка перевести разговор с одной темы на другую или… Расскажи все до мельчайшей подробности, Биргит!

Она не отважилась больше поддразнивать его.

– Нет, Рихард, то, что он сказал, абсолютно точно… Он хочет снова увидеться со мной, и я ему обещала свидание после возвращения.

– Как он реагировал?

– Он был очень счастлив и униженно благодарил меня.

Рихард снял руки с ее плеч. Биргит услышала его глубокий вздох.

«И все это, – подумала она, – из-за какого-то материала для газеты. Чтобы опять первым сообщить еще одну сенсационную новость!»

Он вдруг подхватил ее на руки и поднял высоко в воздух.

– Ты чудесная девушка… Я не ожидал, что ты так много сделаешь.

Зорге осторожно опустил ее. Она увидела, как в темноте светились его глаза.

– Ты выдержала экзамен на «отлично».

Он так прижал Биргит к себе, что у нее захватило дыхание. Не успела она попросить его быть осторожнее здесь, в саду перед домом ее отца, как Рихард разжал объятия. Секунду спустя он по-юношески легко перепрыгнул через изгородь. Биргит услышала, как затарахтел мотор и быстро затих вдали шум отъехавшего автомобиля.

Кто знал Петра Бранковича, официанта из ресторана «Старый Гейдельберг», никогда не подумал бы, что его квартира так изысканно и богато обставлена.

Бранкович жил в деревянном доме, расположенном в самом старом районе Йокагамы, чудом уцелевшем после грандиозного пожара 1923 года. Это было действительно чудо. У причала, недалеко от дома, тогда стоял югославский грузовой пароход. Моряки пустили в действие все помпы, образовали сплошную завесу над домом Бранковича и тем самым спасли жилище своего земляка от верной гибели.

Однако даже этот благородный поступок земляков не заставил Бранковича примириться с родиной. Он и слышать ничего не хотел о югославском государстве, созданном в 1918 году. Сразу же после окончания первой мировой войны Бранкович эмигрировал на Дальний Восток по той причине, что ему якобы не нравился диктаторский режим короля Александра. В действительности же дело обстояло несколько иначе.

За плечами Петра Бранковича было такое, о чем в Японии не знал ни один человек, кроме Зорге. Молодым офицером Бранкович стал активным членом «Черной руки» – тайной националистической организации, преследовавшей панславянские цели. От выстрела одного из ее участников в 1914 году погиб наследник австрийского императора, и это послужило сигналом к первой мировой войне. Какую роль играл в этом событии Бранкович, трудно сказать. Однако вполне определенно было известно: он принадлежал к тем стопроцентным панславянам, которые боролись за воссоединение Сербии с Россией даже после того, как она стала советской. Однако в Белграде были довольны, что Сербии достался солидный кусок бывшей Австро-Венгерской империи, и слышать не хотели о союзе с красной Россией.

Вот почему Петр Бранкович однажды был вынужден тайком покинуть родину. Что заставило его направиться в Японию, не совсем ясно. Можно, однако, предполагать, что сделать это ему порекомендовали те же самые люди, которые послали в Токио доктора Зорге. Так Бранкович стал помощником Зорге по оперативной технике.

Жизнь изрядно потрепала Петра Бранковича, и он выглядел лет на десять старше своего возраста. Но за невзрачной внешностью скрывались ум и хорошее образование, чего нельзя было сказать о радисте Козловском. Вот и сейчас он сидел, безучастный ко всему, рядом с Бранковичем, проявлявшем фотопленки, хотя Зорге распорядился, чтобы Козловский помогал сербу в фотолаборатории.

Раздался телефонный звонок. Этот номер не был обозначен ни в одном телефонном справочнике и кроме Бранковича был известен лишь одному человеку – Рихарду Зорге. Поэтому не было никаких сомнений, кто находился на другом конце провода.

– Слушаю, – взял трубку Бранкович. – Так точно… Разумеется… Так точно!

Окончив разговор, серб мягко положил трубку на рычаг. Было видно, что он полностью подчинялся Зорге и даже немного побаивался его. Впрочем, Зорге был не только требовательным, но и строгим со своими подчиненными. Разведка сильна прежде всего дисциплиной. Железной дисциплиной и конспирацией.

– Это указание для тебя, – обратился Бранкович к Козловскому. – Нужно сделать немедленно. Выйдешь на своем судне в море и передашь сообщение.

Козловский оживился.

– Что, пошли наконец дела?

Бранкович пожал плечами.

– Откуда я знаю? Ведь это условный текст. Может быть, ты знаешь, что означают слова: «Тысяча тонн соевых бобов готова к отправке»?

– А почему бы мне не знать, Бранко? Это говорится о войсках, о Квантунской армии в Маньчжурии. Начальник говорил мне, что японцы собираются передвинуть солдат к границам Сибири, чтобы попугать Москву. Ну вот это и случилось.

Серб наклонил голову.

– Странно, – произнес он, как бы говоря самому себе, – странно, иногда я ничего не понимаю…

Козловский не слушал его. Он вытащил из кармана огрызок карандаша и принялся искать листок бумаги, чтобы записать сообщение.

– Ты с ума сошел! – набросился на него Бранкович. – Неужели не можешь запомнить две строки? Разве ты до сих пор не понял, как опасны записи?

Козловский не обратил внимания на резкость Бранковича.

– В конце концов, это условный текст, – проворчал он. – Но как вам угодно, как вам угодно, Бранко!

Вера Бранкович услышала на кухне, что ее муж повысил голос. Она быстро вошла в комнату, чтобы уладить спор.

У Петра теперь все чаще и чаще сдавали нервы. Постоянное напряжение, вечное ощущение опасности выдержать так долго было нелегко.

Вера не составляла исключения. Напротив, она нервничала больше всех, хотя и продолжала неплохо справляться с обязанностями курьера. Сейчас она решила воспользоваться удобным случаем, чтобы воздействовать на мужчин.

– Кажется, подошло время, – сказала она, – когда мы должны перестать играть с огнем. Нужно подыскать спокойное место и уехать отсюда.

Козловский в ответ весело рассмеялся, а Бранкович строго заметил жене:

– Думаю, тебе не следует вмешиваться в наши дела. У нас и без того хватает забот… И вообще это тебя не касается!

Вера хорошо знала характер мужа. Она не обратила пнимания на строгий тон Петра и его нахмуренный вид.

– Нет, меня кое-что касается, – раздельно и твердо произнесла она. – Меня не очень устраивает, если в один прекрасный день всех нас схватят и повесят.

Посол встал, давая понять присутствующим, что ежедневное утреннее совещание окончено.

– Прошу задержаться господ фон Эбнера, Фихта, Натузиуса, Клатта, Богнера, доктора Равенсбурга и, конечно, вас, милый Зорге.

Посол сделал движение рукой, как бы прощаясь с уходящими и одновременно извиняясь за то, что не оставил их на другое, более узкое совещание.

Оставшиеся принадлежали к так называемому «узкому штабу» посольства и занимали привилегированное положение, которому многие завидовали.

В самом деле, даже посол своей властью не мог ограничить компетенцию того или иного участка этого избранного круга, в котором обсуждались важные и секретные вопросы. Полковник Фихт представлял германские сухопутные силы. Капитан 1-го ранга Натузиус – военно-морской флот, майор Клатт – военно-воздушные силы. Доктор фон Эбнер, как советник посольства, являлся первым заместителем Тратта и был в курсе всех дел. Неограниченным доверием пользовался и Равенсбург – личный референт посла. С Богнером дело обстояло иначе. Атташе по связям с полицией приглашался на узкие совещания потому, что имел «сильную руку» в партийной канцелярии Берлина. В посольстве прекрасно понимали, что официальная должность Богнера являлась фикцией. На самом же деле он не столько представлял германскую полицию, сколько осуществлял надзор за старыми дипломатами, дабы те не отклонялись от нацистской партийной линии. Вот почему каждый старался сделать все, чтобы Богнер – упаси бог! – не подумал, что от него что-то скрывают.

– То, что я вам должен сообщить, – начал Тратт, – имеет большое значение и может эм-м… оказать решающее влияние на ход войны. – Он помолчал и, убедившись, что его слушают внимательно, продолжал: – Принц Йоситомо через господина Танаку сегодня утром уведомил меня, что Квантунская армия, которую японцы, соблюдая строжайшую секретность, недавно перебросили к границам Сибири, в течение трех дней будет развернута для наступления.

Впечатление от этого сообщения было настолько велико, что в первый момент никто не мог произнести ни слова.

Наконец после довольно продолжительного молчания военный атташе сказал:

– Это совершенно меняет обстановку и дает нам основания ожидать больших событий.

– А с какой целью японцы проводят эти мероприятия, – поинтересовался фон Эбнер, – вам не сказали?

Посол отрицательно покачал головой.

– Нет… Более того, мне дали ясно понять, чтобы я не задавал дополнительных вопросов.

– Но ведь это значительно усилит напряженность и отношениях между Японией и Советским Союзом, – подал голос Богнер и оглядел присутствующих.

– Несомненно, – подтвердил посол, улыбнувшись наивности атташе по связям с полицией, и снова обратился к своему «узкому штабу»: – Я прошу вас, господа, использовать все ваши возможности, личные связи, чтобы более подробно узнать, какую цель преследуют японцы. Иногда бывает трудно понять, когда наши друзья обманывают, а когда действуют всерьез.

– Я предложил бы, – сказал полковник, – на следующей неделе дать обед для японского генералитета. Относительно тех, кто откажется, можно предположить, что они получили назначение в Квантунскую армию. А из этого нетрудно будет сделать известные выводы.

Посол Тратт кивнул.

– Хорошо, мы обсудим это сегодня после обеда. Нужно будет, пожалуй, пригласить и других лиц, чтобы прием для генералов не очень бросался в глаза. Итак, господа, все на передовую, в секреты!

Посол, бывший генерал, любил выражаться военным языком.

Члены «узкого штаба» разошлись не сразу. После такого важного сообщения трудно возвращаться к своим повседневным делам. Зорге и Богнер задержались у Рамнсбурга, кабинет которого находился рядом с апартаментами посла.

– Последствия этой операции трудно предвидеть. – Зорге первым начал обсуждать создавшуюся обстановку. – Круглым счетом миллион солдат – более пятидесяти дивизий, оснащенных самым современным мощным оружием, нацелились на русский тыл. Это прекрасно обученные солдаты, привыкшие к тамошнему суровому климату. И командуют ими, господа, кадровые офицеры! Для Советов это настоящая беда. Представляете? Японцы вламываются с черного хода как раз тогда, когда наши войска широко распахнули парадную дверь!

Прогноз Зорге, как всегда, был блестящим. Он знал гораздо больше того, во что Тратт посвятил свой «узкий штаб». Но журналист так бурно выражал радость по поводу намерений японцев, что вызвал возражения собеседников.