Текст книги "Дело Зорге"

Автор книги: Ханс-Отто Майснер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Эбнер же похлопал Равенсбурга по плечу и, пытаясь успокоить, сказал:

– Я неплохо отношусь к Зорге и все-таки думаю, что в этих делах он далеко не ангел.

Но Равенсбург не унимался.

– Речь-то идет в конце концов о маленькой Лундквист… Это хрупкое существо сумеет постоять за себя и дать отпор любому.

– Да, кажется, – с ухмылкой проговорил атташе по связям с полицией. – Ну а если на нее двинется целая танковая дивизия? Что тогда?

– Танковая дивизия, – громко сказал атташе, – может, и не одолеет маленькую Лундквист. А вот ледокол, тот, пожалуй, справится.

Капитан 1-го ранга наставительно заметил молодому дипломату:

– Не надо поддаваться недоброму чувству. Знаете какому? Чувству зависти байдарки к большому кораблю.

– Господа! – обратился Тратт, которому не нравился начинающийся разговор. – Мы забыли о гостях. Они уже начинают расходиться.

Пододвинув стул, Зорге сел напротив девушки.

– Снимки чудесные, – сказала Биргит, – а текстовки к ним очень облегчают дело.

– Я рад, что вы здесь… – начал Зорге.

Он произнес эту фразу таким изменившимся голосом, что Биргит испугалась. «Выходит, начинается его обычная игра, – подумала она, – а все остальное было лишь предлогом».

– Я всегда мечтал, чтобы у меня был ученик, – продолжал Рихард, – молодой, увлеченный и способный человек, который помогал бы мне. Вы, наверное, знаете, Биргит, что во многих мужчинах заложен инстинкт обучения. Хочется стать большим мастером, собрать вокруг себя учеников… Ну хотя бы одного. – Он засмеялся. – Так бывает, когда у человека нет семьи и он посвящает своей профессии всю жизнь без остатка… Если нельзя продолжить себя с помощью семьи, стремишься найти преемника, который продолжил бы дело твоей жизни…

– Я понимаю, – ответила Биргит, не догадываясь, куда он клонит. – Но здесь есть много молодых людей, которые были бы счастливы…

Зорге решительно покачал головой.

– Нет, дорогая, никто из них не знает, что я имею в виду, что мне нужно…

– Может быть, вы требуете слишком много?

– Да, конечно, – признался он, – то есть я требую не слишком много, а просто много. Я требую подлинно серьезного отношения к делу и умения жертвовать всем, что может быть помехой в нашей профессии… Что может мешать нашей свободной профессии, – уточнил Зорге.

Биргит кивнула. Примерно так же думала и она. Ведь иначе в жизни ничего не добьешься. Ее отец придерживался такой же точки зрения.

– Я говорю с вами об этом, Биргит, – продолжал Зорге, – зная, что вы того же мнения. Известно, наш брат пишет не для того, чтобы заработать на хлеб, а по той простой причине, что иначе не может. Вы еще только начинаете и пока сомневаетесь в своих силах. Это хорошо, надо сомневаться всегда, чтобы совершенствоваться. Вам еще многому надо учиться. Но раз есть желание, я спокоен за ваше будущее. Именно поэтому я вами интересуюсь.

Он замолчал, чтобы дать ей возможность ответить. Но это было нелегко. Разговор начинал сбивать ее с толку.

– Если я вас правильно поняла, господин Зорге, – сказала она наконец, – вы хотите, чтобы именно я стала тем учеником, которого вы ищете?

Биргит поразило, что Зорге не поддакнул тут же, как она ожидала, а пожал плечами.

– Хм… я в самом деле думал об этом. Тут, правда, есть одно «но», и даже большое. Вы не парень… Вы девушка и очень привлекательная, а моя дурная репутация вам известна. Как думаете, что скажут о вас, если вы станете моей ученицей?

Биргит облегченно вздохнула.

– Мне это совершенно безразлично, – заверила она, – я никогда не придавала значения тому, что говорят люди. И мой отец тоже. Мы ни от кого не зависим.

– Напрасно вы так говорите, – предостерег Зорге. – Токио не необитаемый остров, а маленькое и гадкое захолустье. По крайней мере когда дело касается европейцев.

– Разговоры меня не беспокоят, – продолжала настаивать она, – так же как и моего отца. Он закупает меха в Маньчжурии и в Сибири у людей, которым абсолютно безразлично, работает его дочь у доктора Зорге или нет.

– Ну хорошо, – согласился он, – сплетни злых женщин вас не волнуют. Но не забывайте, что моя неважная репутация имеет основания. Я не всегда могу поручиться за себя. Вы не только умны и талантливы, Биргит, вы еще и очаровательны.

Не ожидая ответа, он взял пачку фотографий с ее колен и встал.

– Я скажу, чтобы вам это завернули. Он вышел в приемную.

Когда Зорге снова вошел, Биргит встала.

– Когда же, – спросила она, – я могу начать? В чем будет состоять первое задание вашей ученицы?

Зорге подошел к ней. Он был намного выше, и Биргит смотрела ему в глаза, сильно запрокинув голову.

– Я думаю, – сказал он после некоторого раздумья, – что ваше интервью с Танакой… Вы же знаете, я говорил с ним об этом в саду… Интервью будет для вас экзаменом.

– Хорошо. – Она откинула со лба прядь волос. – Только смогу ли я? Такая важная политическая беседа… Не знаю, о чем нужно говорить…

Зорге почувствовал, что Биргит теряет остатки уверенности.

– Если не чувствуете уверенности в себе, то положитесь хотя бы на меня, – утешил ее Зорге. – Я все подготовлю. Ведь это принято среди коллег.

Он положил свои крупные руки на ее плечи.

– Вы прежде всего должны постараться побороть в себе все мещанские предрассудки. Дружба мужчины с женщиной нелегка.

– За мной дело не станет, – заверила она, не поняв толком, что он, собственно, имел в виду. – Можете быть уверены, я постараюсь.

Он промолчал, и она решила, что настало время уходить.

– У вас еще, наверное, много дел, а я вас и так надолго задержала.

Рихард протянул ей руку. Когда же она вложила в нее свою, властно притянул Биргит вплотную к себе. Рихард понял, что планы, которые он с ней связывал, осуществятся…

* * *

Зорге выжимал из своего маленького разболтанного автомобиля все возможное. Дорога вдоль побережья была узкой и изобиловала крутыми поворотами. В этот поздний час навстречу не попалось ни одной машины.

Наконец он резко затормозил и выключил фары. Подождав, пока глаза привыкнут к темноте, снова дал газ, резко свернул влево, и машина, подпрыгивая и дребезжа, покатилась по каменистому дну высохшего ручья, широкой дугой огибавшего холм. Через несколько десятков метров, скрывшись за холмом, Зорге остановил машину. Теперь с дороги ее не было бы видно даже днем.

Местность казалась пустынной, покинутой. Слышался лишь рокот прибоя. Зорге без колебаний шагнул в темноту. Через некоторое время замедлил шаг, закурил сигарету. Почти тотчас где-то впереди вспыхнул огонек спички, осветив лицо японца.

Зорге кивнул и молча последовал за ним.

По прибрежной гальке они спустились к мысу, где без огней стояло большое рыболовное судно. По качающейся мокрой доске поднялись на борт.

Спустившись по трапу, Рихард распахнул дверь каюты. В тесном помещении, освещенном тусклым светом, у столика сидел какой-то европеец и копался в радиоаппаратуре. Увидев Зорге, он быстро вскочил.

– Есть что-нибудь новенькое, начальник? Зорге кивнул.

– Да, Козловский. Может быть, и будет, если мне удастся дешифровать одну штуку.

Лицо радиста расплылось в восторженной улыбке.

– Вы-то сумеете, начальник. Такой ясновидец, как вы, сможет прочитать все, что угодно.

Его восхищение не польстило Зорге. Он знал себе цену. Благодаря необычайной проницательности и интуиции ему часто удавалось читать чужие мысли. Но для того, чем он собирался заняться сейчас, одних этих качеств было мало.

– Хотел бы я быть ясновидцем, – сказал он Козловскому, – тогда мне не пришлось бы корпеть всю ночь.

С этими словами он открыл один из ящиков в стене. И хотя тот был пуст, Зорге уверенно сунул руку вглубь. Откинулась задняя стенка, за которой оказался тайник, заполненный книгами и стопками бумаг. Взяв несколько книг и кое-какие бумаги, он обратился к радисту:

– Дай-ка мне что-нибудь выпить, только побольше, чтобы хватило на всю долгую ночь!

Зорге сбросил пиджак – в тесной каюте было жарко, лампы на потолке не только светили, но и грели.

Козловский поставил на стол бутылку джина и стакан. Стакан, конечно, был слишком велик для такого крепкого напитка. Однако Зорге умел пить.

Затем он сказал:

– Бранкович снова сработал неплохо. Быстро и чисто. Правда, «блиц» опять чуть было не подвел. – Зорге налил себе джину, достал из кармана пачку японских сигарет.

Сев за стол и разложив на нем книги и документы, он вынул из кармана фотокопию телеграммы, переснятой в кабинете капитана 1-го ранга Натузиуса, и показал ее Козловскому.

– Догадываетесь, о чем тут речь? – спросил Зорге.

– Женщины?

– Нет, кое-что получше – корабли! Рандеву! Козловский многозначительно присвистнул.

– Ну, если так, не буду больше мешать.

Зорге собирался приступить к работе над секретной телеграммой, зашифрованной германским военно-морским кодом, который до сих пор считался самым надежным.

Ключа к шифру у него, конечно, не было, но были кое-какие документы, таблицы и тексты ранее дешифрованных им телеграмм. И самое главное: он знал, о чем должна идти речь в этой телеграмме.

В какой-то мере это облегчало работу. В остальном ему должна была помочь его редкая способность «отгадывать» и «домысливать». Безошибочная интуиция часто приносила ему успех тогда, когда он уже больше не мог разобраться в комбинациях шифра, когда пасовала его железная логика. Зорге и сам едва ли отдавал себе отчет в том, как получалось, что иногда тайное содержание колонок цифр вдруг становилось ему понятным. Видел он их, что ли, насквозь?

Но так бывало не всегда. Ведь далеко не вся переписка попадала ему в руки. Приходилось довольствоваться отрывками. Анализируя их, он буквально ощупью подвигался дальше. Порой благодаря опыту и таблицам ему удавалось дешифровать материал. Но заранее поручиться за успех он не мог никогда. Нередко случалось, что утомительная работа на протяжении многих дней и ночей оказывалась бесплодной…

Около полуночи Козловский выкинул гору окурков, переполнявших пепельницу. Лоб Зорге покрыла испарина, ворот рубашки был широко распахнут. Лист бумаги перед Рихардом был все еще чистым.

И только на рассвете, когда серые лучи наступающего утра начали, пробиваться сквозь прикрытые иллюминаторы, Зорге вдруг резко откинулся на спинку стула. Упершись кулаками в край стола, он несколько секунд неподвижно сидел в таком положении. Затем схватил карандаш и быстро набросал две строки на чистом листе.

– Черт побери! – воскликнул Козловский. – Поздравляю!

– Дай мне нож, – попросил Зорге и разрезал лист на две половинки.

– Зачем? – поинтересовался радист.

– Восемь слов – слишком много для одного сеанса. Ведь японцы стерегут эфир, как кошки мышь. Не хочу, чтобы они тебя запеленговали. Сейчас ты передашь одну строчку – вот этот листок. Потом выйдешь на своем корыте в море и вечером передашь остальное. Затем пришвартуешься в Имаиногама. Ясно?

Козловский кивнул. Однако Зорге заставил его слово в слово повторить приказание.

– Ты знаешь, что надо сделать, если что-нибудь случится?.. Я полагаюсь на тебя.

Вместо ответа Козловский отдернул в сторону грязную занавеску, за которой были видны радиопередатчик и обычная на вид картонная коробка.

– Двенадцать кило тола, – ухмыльнулся он. – С таким горючим наш челнок взлетит высоко в небо.

– А мы полетим в противоположную сторону, – добавил Зорге.

Козловский засмеялся.

– Если поступит что-нибудь важное, – продолжал Зорге, – днем ты меня вряд ли найдешь. А после девяти я буду в клубе Фудзи.

Попрощавшись, Рихард поднялся на палубу и по узкой сходне сошел на берег. В тени под скалой сидел Ямагути – тот самый японец, который встретил его вчера. Он сторожил здесь всю ночь.

– Спасибо, иди спать, – сказал ему Зорге и, взобравшись по откосу, усыпанному галькой, пошел к своему автомобилю.

Глядя на невзрачный деревянный домик позади здания императорского военного министерства, трудно было предположить, что именно здесь помещается организация, которой придавали огромное значение. Это была контрразведка.

Ее власть, так же как и денежные средства, которыми она распоряжалась, была практически неограниченна. Она имела обыкновение работать без шума. Ее щупальца простирались вплоть до Европы и Америки, уши были повсюду, даже в эфире. Этим занималась служба радиоперехвата и пеленгования.

Люди у пеленгаторов сидели в постоянной готовности. Три смены радистов круглые сутки непрерывно прослушивали эфир. С давних пор над империей летели радиограммы, происхождение которых оставалось загадкой. Это случалось, правда, очень редко, но тем не менее было ясно, что передают их из Японии.

Полковник Одзаки тревожился, так как понимал, что имеет дело с умным противником. Радиограммы были настолько короткими, что ни стационарные, ни подвижные пеленгаторы не успевали засечь передатчик, месторасположение которого, казалось, меняется каждый раз.

Уже несколько недель начальник контрразведки держал наготове своих лучших специалистов.

– Если наш противник так умело скрывается, – поучил он подчиненных, – значит, он осторожен и поэтоту вдвойне опасен. Япония стоит на пороге больших решений. И прежде чем они будут приняты, тайный передатчик должен умолкнуть навсегда. Две или три недели в эфире было тихо, но бдительность контрразведки не ослабевала. Усилились поиски на других диапазонах.

И вот он снова появился! Вскоре после рассвета, когда люди, работавшие ночью, готовились сдать смену, передатчик вышел в эфир на своей прежней волне.

Но на этот раз все было готово, и контрразведчики не потеряли ни секунды. Раздались звонки тревоги. Пеленгаторные автомобили, завывая сиренами, выскочили из гаражей. В течение пяти секунд было извещено командование военно-морских сил, и сразу же антенны пеленгаторов флота уставились в сторону суши.

И именно в этот миг передатчик замолк. Тем не менее контрразведчикам удалось определить направление, откуда велась передача. Враг притаился в районе полуострова Идзу, примерно в ста десяти километрах юго-восточнее Токио.

– Местность там не очень населенная. Имеется всего одна дорога, идущая вдоль побережья, – объяснял Одзаки своим людям. – Надо обыскать каждый дом у этой дороги. Опросить всех людей, живущих на отлете. В пустынной местности чужой человек бросается в глаза.

Приказы были немедленно отданы, но полковник Одзаки не верил в быстрый успех. Его противники до сих пор вели себя умно. Почему же сегодня они должны ошибиться и попасться на глаза людям в этой пустынной местности?!

– Напасть бы на след, – говорил спустя некоторое время Одзаки барону Номуре, начальнику отдела иностранных флотов в главном военно-морском штабе, – на какой-нибудь след, или, на худой конец, зацепиться бы за подозрительный факт…

Моряк улыбнулся.

– Меня бы удивило, Одзаки-сан, если бы у вас такого факта не оказалось.

Полковник смотрел через окно на пустынный двор.

– Я не даю волю неясным предположениям, – сказал он, – я не допущу, чтобы они сбили меня с толку.

Он помедлил немного и затем добавил:

– Это правда, я надеялся, да и сейчас надеюсь, что ваша дочь сможет найти ниточку, с которой связаны мои пока еще слабые догадки.

– Сожалею, – вежливо сказал капитан 1-го ранга, – что неспособность моей дочери причиняет вам такие неприятности.

– Дочь из столь высокого дома, как ваш, – так же вежливо возразил Одзаки, – уже оказала мне большую помощь в моих жалких усилиях. Кроме нее, у меня нет никого, кто бы мог общаться с чиновниками из германского посольства на равной с ними ноге. Вы же знаете, как связаны у меня руки из-за этого несчастного дипломатического иммунитета. Я уже подумывал, нельзя ли… Капитан в испуге замахал руками.

– Только не делайте этого, Одзаки-сан! – воскликнул он. – Очень опасно, если мы, японцы, нарушим экстерриториальность посольства. Даже если ваши люди сделают все очень умело, это могут обнаружить. И тогда… Ведь иммунитет основывается на взаимности. Подумайте только, Одзаки-сан, что будет, если в ответ и наши посольства за рубежом…

Он мог не продолжать. Одзаки хорошо понимал, что имел в виду Номура. С иностранными представительствами следовало обращаться очень осторожно.

– Я еще раз поговорю с высокочтимой Кийоми-сан, – сказал полковник. – Не исключено, что ваша дочь узнала что-нибудь, на ее взгляд, несущественное, но что могло бы нам все-таки помочь.

– Мне кажется, было бы неплохо узнать, – предложил барон Номура, – каковы личные взаимоотношения между немцами в посольстве. Маленькие недоразумения, возникающие в любом учреждении, могут рассказать порой об очень многом.

Капитан поднялся, собираясь уходить.

Поскольку собеседники были равными по рангу, они одновременно поклонились и с шумом, как это принято, втянули в себя воздух.

Когда Герберт Равенсбург вошел в вестибюль клуба Фудзи, обе девушки, обслуживающие гардероб, улыбнулись.

Конечно, персонал клуба знал, почему этот немец, с тех пор как семинар по японологии начал демонстрировать старинные танцы, регулярно ходит сюда. По их мнению, его интересовали не эти скучные представления.

И все же они ошибались. Даже если бы у Равенсбурга и не было особых личных причин, он все равно бы ходил в клуб. Герберт использовал любую возможность, чтобы в этом современном городе увидеть хоть кусочек старого мира Японии, мира, который уже давно либо переместился в отдаленные уголки страны, либо уединился за монастырскими стенами.

Сам по себе клуб Фудзи был порождением современности, местом, где встречались европейцы и американцы с японцами, получившими образование в разных странах и жившими на западный манер. Соответственно выглядело и оборудование клуба. Мебель европейского стиля, картины новейшей японской школы и одновременно пестрые кимоно, в которых ходили служанки. Многие европейцы, незнакомые с японским вкусом, поражались, узнавая в декоративных растениях, помещенных в дорогие фарфоровые горшки, капусту – цветную и красную. Но тех, кто, подобно Равенсбургу, давно жил в стране, такие вещи уже не удивляли.

Хорошенькая гардеробщица поспешила отворить Равенсбургу дверь. Не ту большую, которая вела в зал, а маленькую, слева, открывавшую проход в узкий коридор.

Равенсбург не сдержал улыбки: «Разве скроешь что-нибудь в этой стране!»

Он прибавил шагу, чтобы быстрее пройти длинный пустынный коридор, и наконец постучал в последнюю дверь. Она немедленно отворилась, выпуская пожилую японку с ворохом сверкающей ткани в руках.

Равенсбург прошел в комнату и замер в удивлении. Он хотел обнять Кийоми, но это было невозможно. Целое облако тяжелого шелка и плотной парчи помешало ему. Над облаком из тканей и красок возвышалось смеющееся лицо.

– Нравлюсь я тебе в таком средневековом одеянии? – спросила Кийоми.

– Честно говоря, мне больше по душе двадцатый век, – возразил он. – Это же крепость, а не платье. Мне никогда не преодолеть ее стен.

Тяжелая ткань зашуршала. Девушка наклонилась, желая поцеловать его. Кийоми сделала это очень осторожно, чтобы не нарушить складок, уложенных определенным образом.

Молодая баронесса Номура, слишком высокая для японки, была почти одного роста с Равенсбургом. В Стране восходящего солнца высокий рост считался признаком благородного происхождения и означал, что японское дворянство – особая раса, которая даже чисто внешне заметно отличается от простого народа. Кийоми казалась намного стройнее, чем обычно бывают японские женщины. Но сейчас трудно было все это заметить, так как пышные одежды укутывали девушку вплоть до подбородка.

В кругу молодых японцев дочь капитана Номуры не считали особенно красивой. На их взгляд, ее лицо было слишком выразительным и недостаточно круглым. Недостатком считали они и живость ее глаз. Однако европейцы находили Кийоми пленительной. Ее приветливая улыбка, обаяние и прежде всего уверенность, с которой она себя держала, были порождены далекой Европой. Отец Кийоми долго жил за границей, работая военно-морским атташе в Риме и Берлине. Детство Кийоми прошло в Европе. Очень рано лишившись матери, она выросла куда самостоятельней других девушек. Ей были чужды робость и приниженность, свойственные японкам. Она воспитывалась не в строгости и уединении, как принято в японских семьях, а была хозяйкой в доме своего отца. В отличие от других дочерей из хороших семей, она имела профессию. Юная баронесса Номура была сотрудницей профессора Мацумото, которому правительство поручило спасти культурные ценности страны – те, что еще уцелели к нынешнему времени.

К этим ценностям относились и сложные полузабытые танцы, которые прежде в особых случаях исполнялись в храмах. И то, что Кийоми посвятила себя этой области старины, спасло девушку от беспощадных критиков из аристократических кругов, которые наверняка резко осудили бы ее за то, что она живет не так уединенно, как полагалось девушке ее происхождения.

Кийоми увидела, что у Равенсбурга плохое настроение.

– У тебя неприятности? Если так, я бы хотела разделить их с тобой.

Он не хотел пока рассказывать ей о неприятном известии. Но она, казалось, догадывалась, в чем дело.

– Если бы это были обычные служебные неприятности! Но это хуже, Кийоми. Гораздо хуже!

Она вздрогнула точно так же, как Равенсбург, когда посол отвел его в сторону на приеме.

– Значит, из Берлина ответили отрицательно? Равенсбург молча кивнул.

Девушка плотнее запахнулась в парчу, словно ей стало холодно. Но быстро овладела собой.

– Не огорчайся, дорогой. Мы ведь ничего другого и не ожидали.

– И все-таки я не сдамся! – горячо воскликнул он. – Я не сдамся… я поеду в Берлин.

Она умоляюще протянула к нему обе руки.

– Не делай этого, Герберт, не езди в Берлин, дорогой! Это было бы большой ошибкой… Мы ведь и так вместе, мы любим друг друга.

Равенсбург ласково погладил ее по руке.

– Пока мы оба здесь, в Токио, еще можно смириться, – согласился он. – Но ведь меня в любой день могут перевести. Идет война, и я, конечно, попросился на фронт. Меня могут призвать со дня на день… Мы должны подумать о своем будущем…

– Герберт, ты загадываешь очень далеко наперед!

– Я обещаю тебе найти выход. Я уже… Ну ладно, мы поговорим об этом в другой раз.

Раздался резкий стук в дверь, и в комнате появилась костюмерша. На ее лице была недовольная гримаса. Костюмерше не нравилось, что у баронессы Номура могут быть интересы, не имеющие отношения к классическому искусству. Она протянула девушке большую волосатую маску. Кийоми, схватив ее обеими руками, надела на голову. Превращение было полным. Вместо прелестного девичьего лица на Равенсбурга смотрела страшная маска. Рыжие, цвета ржавчины, спутанные волосы ниспадали на плечи девушки, полностью закрывая их. Из оскаленной пасти торчали волчьи клыки, на месте глаз ярко полыхали большие ярко-красные круги.

– Кийоми, не смей носить это! – запротестовал возмущенный Равенсбург. – Отвратительный наряд!

Она рассмеялась.

– Не забывай, что, несмотря на пугающую внешность, я добрый демон. Я прогоняю злых духов, чтобы они оставили в покое рисовые поля крестьян. Я добрый дух… и тот, в кого я вселяю ужас, все же любит меня.

– Прогони тогда и моих духов, – с грустью попросил он, – которые хотят нас разлучить.

Костюмерша, укоризненно поглядывая на Равенсбурга, расправила складки тяжелой ткани на девушке, и «демон» исчез из комнаты. Равенсбург отправился в зрительный зал и сел за маленький, заказанный им столик у самой сцены.

Зал был заполнен всего на две трети. Но и это считалось нормальным. Старинные медленные танцы не пользовались популярностью в нынешней столице. Чтобы понять символику этих обрядовых танцев, нужно было разбираться в старинной японской музыке, сопровождавшей каждое движение танцующих. В этой музыке отсутствовала какая бы то ни была гармония, да и вообще все то, что мы привыкли понимать под словом «музыка».

Кийоми объяснила Равенсбургу, что означают отдельные фрагменты ее танца. Это была древняя религиозная легенда.

Крестьяне отдаленной долины долго страдали от ночных заморозков, которые губили их урожаи. Наконец, не выдержав, они обратились к страшному и уродливому демону Угаци, прося помочь им. И Угаци оказался вовсе не таким страшным и злым, каким его считали, он обещал помочь крестьянам. Холодными весенними ночами он отправлялся на поля и распугивал злых духов, которые уже были готовы погубить нежные ростки. В награду за добрые дела счастливые крестьяне назвали Угаци своим защитником и выстроили для него храм.

Танец потребовал от Кийоми большого напряжения – он длился долго и состоял из множества сложных движений. Дышать в тяжелой маске было трудно. Одежда из плотных тканей тоже весила немало. В дополнение ко всему в зале среди гостей сидел профессор Мацумото. Кийоми знала, что он-то заметит любую, даже малейшую ошибку.

Вскоре после первого антракта в зале возникло движение. Появился Рихард Зорге, который в полутьме пытался отыскать Равенсбурга. Увидев его, он подошел и сел рядом.

Зорге был одет в поношенный костюм «на все случаи жизни». Манжеты, выглядывавшие из рукавов, были несвежими. Но это его нисколько не смущало. Даже наоборот!

– Неплохо устроились здесь люди, – обратился он Равенсбургу достаточно громко, так что его можно было слышать за соседним столиком. – В темноте не видно, кто может себе позволить такую роскошь, как чистая сорочка.

– Вас, дорогой мой, – добродушно возразил Равенсбург, – все равно не обвинят в роскошестве, даже при ярком солнце.

– Тогда я спокоен, – засмеялся Зорге и бросил недоуменный взгляд на свободный стул, стоявший у стола.

– Я был убежден, что наконец-то встречу вас с женщиной… А вы опять сидите один.

Равенсбург заверил его, что чувствует себя отлично и в одиночестве.

– Вот уже три года я знаю вас, – продолжал Зорге, – и так же, как и любой из нас, знаю, что вы где-то спрятали красивую, как солнечное сияние, женщину, для которой вы с редким упорством храните германскую мужскую верность… Знаете, Равенсбург, это не очень-то порядочно с вашей стороны! Чистейший эгоизм – лишать своих соплеменников возможности восхищаться вашей драгоценностью. Разве вам не хочется немного насладиться завистью других?.. Это же доставляет бесконечно большое удовольствие!

Тон, которым он говорил, был крайне неприятен Равенсбургу. В конце концов, даже если Зорге и не знал о Кийоми, речь шла о ней. Равенсбург с трудом подавил раздражение.

– Нет, дорогой мой, так лучше. Во всяком случае, поостерегусь знакомить вас с девушкой.

– Может быть, вы и правы, – сказал Зорге. – Моя неважная репутация накладывает известные обязательства, от которых я не могу уйти.

Во время этого разговора даже сильно развитое «шестое чувство» Зорге не сумело подсказать ему, что таинственная женщина, о которой шла речь, находится рядом. Скрытая пышными складками материи и уродливой маской демона, она ритмичными шагами двигалась по сцене.

Зорге пришел сюда, желая, видимо, показать присутствующим, что он интересуется культурой древней Японии. Но ему было скучно. Его взгляд все чаще устремлялся в конец зала. Он хотел посмотреть, что за люди ходят на такие представления.

Внезапно он слегка вздрогнул. У входа в зал стояла женщина, которую он знал и которая, очевидно, его искала. Равенсбург проследил за взглядом Зорге и тоже увидел женщину. Это была европейка, лет тридцати – тридцати пяти, одетая очень просто. Она выглядела несколько грубоватой, хотя была модно и аккуратно причесана.

– Я поражен, Зорге, – съехидничал Равенсбург. – После романа с хрупкой Лундквист могло показаться, что ваш вкус стал тоньше.

Зорге усмехнулся.

– Нет, мой дорогой. Самая соль в контрасте… Прощаясь, он хлопнул Равенсбурга по плечу и, не оглядываясь, пошел к выходу. Равенсбург увидел, что Зорге коротко поздоровался с женщиной, словно они были давно знакомы, и потом исчез вместе с ней за двойной дверью.

* * *

Запыленная, вся во вмятинах машина Зорге стояла у подъезда фешенебельного клуба Фудзи, как раз там, где висел знак, запрещающий стоянку. Зорге подвел свою молчаливую спутницу к автомобилю и, открыв дверцу, предложил сесть.

– Ну так что же случилось? – спросил он, с трудом из-за своего высокого роста втиснувшись за руль и трогая машину с места.

Вера Бранкович молча открыла сумочку и осторожно вынула оттуда листок бумаги.

– Я не знаю, что там написано, – сказала она. – Это зашифровано.

Зорге небрежно сунул листок в карман пиджака и, остановив автомобиль у ближайшего светофора, высадил Веру. Кивнув, он захлопнул дверцу и дал газ.

Через полтора часа Зорге подъехал к бухте Имаиногама. Это была не обычная уединенная бухта, каких много на побережье Идзу. В Имаиногаме всегда сновало множество рыболовных судов, доставлявших сюда свой улов. Вблизи гавани находился небольшой отель, которому принадлежало несколько бунгало на берегу, куда часто выезжали парочки, искавшие уединения. Поэтому к европейцам здесь привыкли. Они часто спускались в гавань, чтобы полюбоваться ее пестрой жизнью. На чужие суда здесь тоже никто не обращал внимания, если, конечно, они не очень отличались по своему виду и не застревали тут надолго.

Уже стемнело, и Зорге, не опасаясь, что его кто-нибудь увидит, спокойно поднялся на борт судна. Машину он оставил на набережной среди автомобилей рыботорговцев: она ничем не выделялась. Все, что делал Зорге, таило в себе определенный смысл. И то, что он никогда не мыл свой автомобиль, тоже имело свои причины.

Козловский, громко храпя, спал в каюте на узком диванчике. Зорге не стал его будить: нужды в этом пока не было.

На этот раз Зорге вынул из тайника лишь листок картона. На нем ничего не было видно, кроме беспорядочно разбросанных отверстий, делавших его похожим на сито. И тем не менее это был ключ, с помощью которого можно было расшифровать документ, полученный им от Веры. Записка на первый взгляд состояла из сплошных рядов букв, сочетание которых было совершенно бессмысленным.

Зорге наложил картонку на записку так, чтобы совпали края, и прочитал текст, сложившийся из букв, видневшихся в отверстиях. Очередное задание Рихарду Зорге гласило:

«Как можно скорее и точнее установите, какую позицию займет Япония, если Германия будет настаивать на совместном нападении на Советский Союз».

Задание было неожиданным для Зорге. Во всяком случае, он получил его раньше, чем ожидал. Значит, затишье перед грозой кончилось, начинался большой пожар. Зорге был убежден, что в один прекрасный день пороховая бочка взорвется. Но кто подожжет фитиль? Это оставалось для него неясным.

Он знал, что ему нужно теперь делать, и хорошо понимал важность полученного задания. Советский Союз хотел знать, ждет ли его война на два фронта или же ему придется вести войну только на Западе, против Германии. Оставит ли Кремль на случай нападения Японии свою мощную Дальневосточную армию в Сибири или перебросит ее для борьбы против немцев? Решение этой проблемы зависело теперь от Рихарда Зорге.