Текст книги "Али-баба и Куриная Фея"

Автор книги: Ханс (Ганс) Краузе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Эмиль Кабулке разгорячился. Это была его любимая тема. Продолжая говорить, он осматривал коровье копыто. Но вдруг поток его красноречия иссяк. Старший скотник растерянно заморгал глазами.

– Панариций, – пробормотал он. – Старая история. Панариций.

Кабулке рассказал Бритте всё, что знал об этой болезни, вызываемой незаметным для человеческого глаза возбудителем, который десятилетиями живёт в старых кирпичных стенах коровников. Иногда болезнь затихает, и кажется, что она совсем прекратилась. Тогда все на долгое время успокаиваются. Но потом всё начинается снова. Копыта животных воспаляются и гноятся. Изредка своевременное вмешательство ветеринара ещё может приостановить болезнь, но чаше гнойный очаг распространяется всё дальше и дальше, захватывая суставы и кости. Коровы хромают всё сильнее. Они не могут ходить на пастбище, теряют аппетит, перестают давать молоко.

Старший скотник, который не мог простить ученикам их занятий в специальных школах, благодаря которым они лучше его разбирались во многих теоретических вопросах, простыми и ясными словами объяснял девушке ход болезни. Он был счастлив, если имел возможность поделиться с молодёжью, приходящей к нему в коровник, своими, собранными по крохам, знаниями.

– Заруби себе на носу всё, что я сказал, девочка, – гордо заявил он. – У старого скотника Кабулке есть чему поучиться.

Он глубоко втянул в себя воздух, быстро оглядел стойла и вдруг в мгновение ока снова превратился в прежнего свирепого Кабулке.

– Что ты тут стоишь? – накинулся он на Бритту. – Разве ты не видишь, что телята лежат в своём закуте на голом полу? Быстрей подложи им соломы! Какая ленивая девчонка! Всё ей нужно говорить!

Полуденное солнце светило в окна интерната. Инга Стефани бегло осматривала спальни юношей и девушек. Она была не в духе, но её настроение ещё больше ухудшилось в конце обхода. Конечно, Инга Стефани уже давно знала, что многие ученики не страдают излишней аккуратностью. И все же она никак не ожидала, что в комнатах царит такой ужасающий беспорядок. В четвёртой комнате ребята даже не удосужились поднять шторы. В спальне был душный, спёртый воздух. Инга Стефани подошла к окну, чтобы распахнуть его, но по дороге споткнулась. Посередине комнаты валялись рваные и грязные сапоги Али-бабы.

«Подожди, мой мальчик, я и так уже решила с тобой кое о чём поговорить!» – подумала Инга. Она запихнула рваные сапоги Али-бабы под кровать и открыла дверь в другую комнату. Но куда бы она ни входила, всюду было одно и то же: плохо заправленные кровати, одеяла в буграх, кое-как брошенные подушки, многие шкафчики открыты, носовые платки валяются на полках рядом с гуталином, а среди грязных чулок торчат зубные щётки.

Заведующая в ужасе быстро захлопнула дверцы шкафов. Но и на столах творилось нечто невообразимое. Смятые бумажки от конфет, грязные тряпки, гребни с выческами волос и карманные зеркальца были свалены в одну кучу. В комнатах у девочек впридачу ко всему этому валялись заколки и шпильки для волос. А полы! Инга Стефани покачала головой. Конечно, сегодня утром она проспала и разбудила ребят на двадцать минут позже, чем полагалось, она виновата. Но как можно было оставить в комнатах такую грязь?

«Я не гожусь в воспитательницы, – в отчаянии подумала Инга. – Я недостаточно строга. Педагогическая работа – не моё призвание».

Она вошла в «Ласточкино гнездо». Тут ей внезапно вспомнился Кабулке и его негодующие возгласы: «Ваши ученики облили меня какой-то дрянью, фрейлейн».

«Ну подождите же! Если взрослые девушки ведут себя, как маленькие дети, с ними и обращаться надо, как с детьми!» – подумала Инга Стефани.

Она принесла молоток и гвозди, и забила в «Ласточкином гнезде» окно «То-то удивятся мои барышни!»

Инга представила себе озадаченное лицо Ренаты. Какая это всё же чудесная девушка! Заведующая забыла свой гнев…

Работа окончилась Ученики с шумом ввалились в интернат. Умывшись и переодевшись, они отправились на кухню узнать, что будет на ужин.

– Лапша с томатным соусом, – ответила им фрау Хушке, орудуя у плиты.

Её лицо пылало, как у всех поварих, а голову украшал накрахмаленный белый поварской колпак.

Лора выстирала в умывальной комнате пару носков. Чтобы они поскорее высохли, она затопила в «Ласточкином гнезде» печку. Холодная печка задымила.

– Да здесь можно задохнуться!

Бритта закашлялась. Рената решила проветрить комнату. Но окно не открывалось.

– Эта проклятая рама разбухла.

– Глупости! Дождя вчера не было!

– Открывай сама, если не веришь.

На помощь Ренате пришли Бритта и Лора. Потом к ним присоединилась и Стрекоза. Но ничего не помогало. Окно не поддавалось. Наконец девочки обнаружили в раме гвозди.

– Какое безобразие!

Подозрение пало на ребят.

– Конечно, окно забили эти глупые обезьяны! – сердилась Рената.

Девушкам понадобилось ещё пятнадцать минут, чтобы вытащить гвозди и открыть окно. Но за это время печка уже нагрелась и перестала дымить.

– Какие глупые шутки!

Лора, Бритта, Стрекоза и Рената никак не могли успокоиться.

– Сегодня вечером на общем собрании мы пожалуемся на мальчишек, – решили они.

В коридорах прозвенел звонок. Пора ужинать. Столовая постепенно наполнялась ребятами. На столах уже стояли миски с лапшой, политой красновато-коричневатым томатным соусом.

Али-баба остался в коридоре. Он уселся за маленький столик, рядом с кухней, куда дежурные складывали грязную посуду. Фрау Хушке выглянула из окошка в кухонной двери, которое было открыто по случаю ужина:

– Решил поесть один? Думаешь, так будет вкуснее?

Али-баба ухмыльнулся. Он уже успел облить подбородок томатным соусом. С его зажатой в кулак вилки упало несколько лапшинок.

– Конечно! – заверил он. – По крайней мере, теперь мне не придётся бегать за добавкой. – И он протянул поварихе тарелку. – Можете сразу класть ещё одну порцию. Лапша первый сорт.

Таким манером, не утруждая себя, Али-баба четыре раза получил по полной тарелке лапши.

Али-баба начисто выскреб тарелку, с удовлетворением вытер рот тыльной стороной ладони и, подкрепившись, направился в столовую, где еженедельно проходило общее собрание учеников. Каждый понедельник после ужина ребята собирались, чтобы кратко обсудить свои дела.

Собрание начиналось с обзора газет, который по очереди делали все учащиеся. Потом обычно проводилась беседа, причём каждый мог высказывать свои пожелания, жалобы и предложения.

Грязная посуда была вынесена; дежурные вытерли столы. Четверо девушек из «Ласточкина гнезда» сидели как на иголках. Конечно, фрейлейн Стефани скажет несколько слов по поводу их вчерашнего покушения на старшего скотника. Стрекоза боялась, что им запретят на месяц отлучки из интерната.

Рената от нетерпения ёрзала на стуле.

– Начинай, чего ты тянешь! – крикнула она Занозе, который как член ученического совета должен был проводить собрание.

Заноза неуклюже пробрался на председательское место.

– Общее собрание учеников считаю открытым, – невнятно пробормотал он.

Слово для обзора было предоставлено Рози. Она вытащила листок бумаги. Во время ужина она сидела на нём, поэтому листок был измятый и тёплый. Рози начала читать. Её хорошенькое кукольное личико, обрамлённое белокурыми кудрями, раскраснелось от смущения. Она говорила очень тихо.

– Громче! – закричали ребята.

Но «обозревательница» уже успела кончить своё сообщение и, облегчённо вздохнув, села на место.

– Твоё выступление, Рози, нельзя назвать удачным, – сказала Инга Стефани.

Но заведующая, к сожалению, сама не знала, что можно добавить к этому весьма неполному сообщению. Единственная газета, которую она с удовольствием читала, была «Вохенпост»[1]1
  «Вохенпост» – немецкая газета, содержащая хронику за неделю.


[Закрыть].

Заноза перешёл ко второй части собрания: к жалобам и предложениям.

– Кто хочет что-нибудь сказать? – обратился он к собравшимся.

Бритта подняла руку:

– Кто-то забил сегодня окно в нашей комнате.

Все засмеялись. Инга Стефани откинулась на спинку стула:

– Вы должны радоваться. Теперь, по крайней мере, вы больше не сможете устраивать всякие глупости. – Она лукаво улыбнулась и этим себя выдала.

– Фрейлейн Стефани, вы, конечно, сами забили окно! – закричала Лора.

Инга Стефани посмотрела на Занозу.

– Можно мне сказать несколько слов?

Она поднялась, но произнесла не несколько слов, а целую обвинительную речь. Девушкам из «Ласточкина гнезда» здорово досталось.

– Вас бы следовало лишить отпуска, – сказала она, – но поскольку Рената вчера вечером пришла ко мне сама и всё мне рассказала, я смягчу ваше наказание. Вы будете дежурить по интернату две недели вне очереди.

– Слава богу!

Стрекоза, Лора и Бритта с облегчением вздохнули. Пристыженная Рената опустила глаза.

– Ну, а теперь говорите обо всём, что у вас наболело.

Малыш – маленький бледный мальчуган, настоящий малыш, – смахнул со лба пряди светлых, как солома, волос.

– У меня пропала мыльница! – сказал он.

– Это меня не удивляет…

Инге Стефани представилась возможность вспомнить о своём утреннем обходе.

– Ребята, прошу вас соблюдать порядок и чистоту.

Всё, что она может сказать на эту тему, не ново. Ученики слушают её со скучающими лицами.

Заноза обводит глазами присутствующих.

– Кто ещё хочет выступить? – спрашивает он, подумав про себя: «Будем надеяться, что собрание скоро окончится».

Все молчат!

Инга Стефани подымает голову.

– Хорст Эппке, в седьмой комнате есть свободная кровать. Сейчас же собери свои вещи и переселяйся туда. Тебе будет полезно иметь взрослых и сильных соседей, тогда ты, по крайней мере, не будешь больше переворачивать чужие кровати.

– Уфф! – Али-баба широко раскрыл рот от изумления. Он даже забыл произнести своё излюбленное восклицание: «Фу-ты ну-ты!» Он должен переехать. Уж не сошла ли Инга Стефани с ума? Али баба собирается возразить, но обитатели седьмой комнаты опережают его.

– Пусть это чучело ночует в коридоре! Спасибо вам за такой подарок! У нас не колония для малолетних! – ворчат Карл Великий, Факир и Заноза.

Карл Великий внезапно вспоминает, что он староста седьмой комнаты.

– Так дело не пойдёт, – говорит он басом, подражая заведующему, хозяйством. – Не пойдёт, фрейлейн Стефани. В будущем году у нас выпускные экзамены. Нам необходима спокойная обстановка, чтобы мы могли скон… сконцентрироваться. Так подсказывает логика.

– Ах, вы должны сконцентрироваться! – подчёркнуто любезно отвечает ему Инга Стефани. – Это очень хорошо. Это как раз то, что нужно вашему другу Эппке. Советую вам сконцентрировать своё внимание и на нём. Если вы действительно такие достойные молодые люди, какими стараетесь казаться, ваш долг позаботиться о вашей смене.

Карл Великий чувствует насмешку. Не зная, что возразить, он разевает рот, как рыба, вынутая из воды. Он сердится, что дал маху.

– А ты что скажешь, Заноза? – вывёртывается Карл. – Ведь ты член совета интерната, а совету тоже надлежит сказать своё слово. Конечно, фрейлейн Стефани заранее обсудила это дело с вами. Так подсказывает логика. Не зря же мы выбирали вас в этот совет…

Но Заноза качает головой. Он сам только что услышал об этой истории. Али-баба учится в интернате первый год – значит, он должен жить с младшими ребятами.

– Браво! – кричит Факир.

Карл Великий торжествует:

– Вы слышали, фрейлейн Стефани? Наш школьный совет не согласен с вами!

Он развалился на стуле. В стёклах его очков поблёскивает свет лампы.

Инга Стефани чувствует, что её загнали в тупик.

– Решение совета интерната для меня не обязательно, – говорит она раздражённо.

Её слова вызывают волнение. В столовой становится шумно.

– Так не годится, фрейлейн Стефани! Так дело не пойдёт! Это тирания. А ведь у нас демократическое самоуправление!

Инга Стефани бледнеет. Её возмущает, что об этом говорит не кто иной, как Карл Венцель. Тот самый Карл, который не желает принимать участие в общественной работе и в интернате живёт, как в гостинице, предъявляя различные претензии.

– Ты называешь это тиранией? – кричит она. – По мне, можешь думать как хочешь. Но пока вы ведёте себя, словно маленькие дети, пока у вас на уме одни глупые шалости, я плюю на ваш совет и на вашу болтовню. Да! Ваш хвалёный совет интерната пока что не помогает мне работать. Напротив, я всё должна делать сама и сама вычищать за вами всю грязь. И скажу тебе ещё, Карл Венцель, что, хотя я не училась в институте и не сдавала экзаменов, под настоящей демократией и настоящим самоуправлением я понимаю нечто совсем другое, а не вашу безалаберную жизнь. Во всяком случае, Хорст Эппке сегодня же вечером переедет в седьмую комнату. Я настаиваю на этом. Баста!

Стефани в изнеможении опускается на своё место. У неё дрожат колени. В висках ломит. «Почему я всегда так волнуюсь?» – думает она.

Собрание окончено. Большинство ребят уже разошлись по своим комнатам. Али-баба не знает, что ему делать. Он обращается к Занозе, но тот не удостаивает его ответом.

– Фу-ты ну-ты! Скажите же мне что-нибудь! – кричит Али-баба.

– Чего ты хочешь? – Рената смотрит на него уничтожающим взглядом. Её серые глаза гневно блестят. – Если бы я была на месте фрейлейн Стефани, тебе не пришлось бы переезжать: ты бы у меня в два счёта вылетел из интерната.

– Ну! – отвечает Али-баба и ещё глубже засовывает руки в карманы брюк. Он сердится.

«Когда-нибудь я ещё покажу этой жабе Ренате!» – думает он.

Инга Стефани по-прежнему сидит за столом. Рената замечает, что лицо у неё помрачнело. Наверняка фрейлейн Стефани опять думает о том, как бы ей уйти из интерната. Ренате хочется подойти к заведующей, но её опередил Карл Великий. Разыгрывая из себя кавалера, он небрежным жестом открывает свой портсигар.

– Не хотите ли закурить, фрейлейн Стефани? Ну и дали вы нам жару! – Он ухмыляется. – Чёрт возьми! Это был настоящий фейерверк!

Хлопнув дверью, Али-баба уходит в свою комнату.

– Фу-ты ну-ты! Тут действительно всякое терпение лопнет, – ворчит он сердито.

Али-баба вынимает из шкафа свои вещи, их у него совсем немного. Он перебирается в седьмую комнату, к «большим». Свои рваные сапоги он забывает взять. Их ему приносит позже Профессор.

Свиное сало

– Доброе утро. Ну как, все тут? Тогда начнём…

Александр Кнорц глубже нахлобучивает на голову свою старую шляпу. За ночь стало ветрено. На башне помещичьего дома скрипит заржавевший флюгер. С деревьев облетают последние листья. Ученики, собравшиеся во дворе имения, жмутся друг к другу. Рози мёрзнет. «А ведь ещё только октябрь, что же будет зимой?» – думает она боязливо. Кнорц распределяет всех учеников.

– Ты да ты, вы пойдёте пасти коров. Но прошу вас, господа, поторопиться. Давай-давай! – Затем он по очереди оглядывает всех ребят. – Сегодня нам надо возить удобрения. Мне потребуются два крепких парня. Они должны уметь обращаться с лошадью! Господа, кто хочет возить навоз?

Рената поднимает руку.

Александр Кнорц немедленно отмахивается.

– Можешь опустить руку, – говорит он. – Так дело не пойдёт. Я не намерен нарушать правила внутреннего распорядка. Девушкам разрешено управлять лошадьми только на территории имения, тут никто не возражает. Но, если речь идёт о поездке в поле, вожжи должны быть в руках у парней. Это ясно!

Но Рената не считает, что это так уж «ясно». Она негодует.

– Это какое-то стародавнее предписание! По-моему, сейчас все мы равноправны.

– При чём тут равноправие! С равноправием это ничего общего не имеет. Вы, девушки, чересчур пугливы. Из-за всякой ерунды теряете голову. Это не упрёк. Вы не виноваты, что так созданы. Да, да, можешь не смотреть на меня с таким возмущением. Как только появляется опасность, вы кричите: «Караул!» – и закрываете лицо руками. Я это знаю. Из-за ваших слабых нервов вам и не дают в руки вожжи. Поэтому предписание вовсе не стародавнее. – Александр Кнорц разошёлся. – Забота о человеке – вот что это такое. А то, чего доброго, нам придётся вытаскивать вас вместе с поломанной телегой из какой-нибудь канавы или снимать с дерева. Вот так-то!

Кнорц внимательно вглядывается в лица юношей. Его выбор падает на Занозу и Феликса Кабулке.

– Только смотрите, господа, не загоните лошадей.

Опасаясь, как бы заведующий хозяйством, чего доброго, не передумал, Заноза и Феликс спешат в конюшню. Мальчики рады. Не каждый день им доверяют лошадей. Они запрягают в тяжёлую телегу Петера и Пауля, двух рыжих жеребцов, которые специально выделены для интерната. Конюх наблюдает за каждым их движением.

– Вас учить нечего. Вы своё дело знаете, – говорит он.

– Ещё бы, герр Мельман, ведь мы не новички.

Действительно, Заноза и Феликс хорошо знают своё дело, Петер и Пауль – смирные лошадки. Правда, Петер иногда не прочь покапризничать, особенно если он заметит на дороге мотоцикл, но это не так уж страшно. Заноза садится на телегу. Феликс дёргает вожжи.

– Н-но, милые!

На току сегодня молотят рожь, и всех остальных учеников Кнорц посылает туда:

– Отправляйтесь во вторую бригаду. Давай-давай!

От деревни до тока около километра. Ученики бегут по просёлочной дороге. Рената сердится.

– Как несправедливо! Мальчишкам доверяют лошадей, а мы годны только для чёрной работы! – возмущается она. – Кнорц сам выдумал эти несчастные правила. Как будто девушки такие трусихи. Совсем недавно Я прочла где-то, что женщины ведут себя у зубных врачей гораздо храбрее мужчин. Вот вам, пожалуйста! Нет, мы не должны этого больше терпеть.

Лора берёт Ренату под руку:

– Ты не волнуйся. Недаром Кнорц старый холостяк! Он настоящий женоненавистник. Это сразу видно.

Девушки хихикают.

У тока стоит паровая машина, которая приводит в движение молотилку. Машина старинной конструкции – с безобразными колёсами и высоченной трубой. Факир уверяет, что так примерно выглядел первый паровоз. Машинист в замасленном комбинезоне влез на молотилку, чтобы почистить и смазать её. Проверив давление пара, он подбрасывает в топку несколько лопат угля. Из высокой трубы тянется грязноватый дым, ветер гонит его над полями.

Бригадир второй бригады, седой Кубале, расставляет по местам мужчин, женщин и молодёжь. Ренату он посылает развязывать снопы, остальные ученики, захватив длинные вилы, лезут на самый верх набитого снопами сарая. Кубале следит за тем, чтобы не упала лестница.

– Не валяй дурака! – кричит он Факиру, который, изображая Тарзана, быстро, словно обезьяна, лезет наверх.

Машинист проверил насос машины. Он вытирает о комбинезон свои замасленные руки:

– Всё в порядке! Берегись!

Раздаётся короткий, резкий свисток молотилки. Тяжело пыхтя, машина заработала. Она гремит, шипит, вздыхает. Широкий приводной ремень между паровиком и молотилкой приходит в движение.

Повидло ломает себе голову, соображая, сколько пар подошв можно выкроить из такого ремня.

Старый паровик работает всё быстрее. Молотилка гудит и шумит.

Рената развязывает первый сноп. Кубале смотрит на часы. Молотьба начинается.

Обмолоченная рожь сыплется в мешки. После того как мешок наполняется, Кубале проводит на двери сарая меловую черту. Соломы становится всё больше и больше. Взрослые и ребята работают не разгибая спины. Только машинист успевает время от времени отхлебнуть кофе. Чтобы он не остыл, машинист поставил бутылку с кофе на топку паровика. Молотилка грохочет. Вдруг Рози, работающая на самом верху, под крышей сарая, громко взвизгивает. Из снопа соломы, который она собиралась подать Лоре, выскочила мышь.

– Лови её, лови! – кричит Малыш.

Ветер врывается на ток и гонит мякину по сараю, пыль ест глаза. Рената почти ничего не видит. Но что поделаешь – ей непрерывно приходится развязывать сноп за снопом. Прожорливая молотилка, которая шумит там, внизу, у неё под ногами, требует всё новой пищи. Стоя позади машины, бригадир проверяет качество зерна, пересыпая его в руках.

– Добрый хлеб у нас будет, – говорит он с удовлетворением.

Из маленьких свинарников, которые стоят кучкой, как грибы на полянке, раздаётся многоголосый шум. Наступило время кормёжки, и все шестьсот свиней пришли в беспокойство. Даже самые жирные и ленивые вылезли из тёплых закутов и, визжа, тычутся взад и вперёд. Есть! Есть! Мокрые свиные морды нетерпеливо просовываются сквозь ограду. Едва заслышав звон вёдер, они хрюкают, с нетерпением дожидаясь своей очереди.

Али-баба, который начал обучаться уходу за животными в свинарнике, притаскивает корзины с мелко изрубленной ботвой. Он ловкими движениями наполняет корыта; многоголосый визг и хрюканье постепенно сменяются громким чавканьем и чмоканьем.

– Ну как, вкусно? Да?

Али-баба похлопывает толстую чушку по широкой спине. Потом он приготовляет пищу для поросят, замешивая на молоке муку грубого помола и картофельные очистки. Али-баба трудится на совесть. Его лицо раскраснелось от усердия. Готово! Али баба берёт вёдра, подзывает к себе своих питомцев и распределяет между ними еду. Поросята спешат на зов. Они окружают корыта, а некоторые из них залезают туда с ногами.

– Эй вы, не толкайтесь! – кричит им Али-баба. – Соблюдайте очередь. Цуцику ничего не достанется.

Цуцик, слабый маленький поросёнок, как неприкаянный бродит на тощих ножках вокруг своих более крепких сестёр и братьев, плотной стеной обступивших кормушки. Али-баба берёт его на руки. Поросёнок визжит и отчаянно барахтается. Али баба гладит Цуцика.

– Фу-ты ну-ты! Не бойся, я тебя не обижу.

Он относит поросёнка в пустой закут и ставит перед ним кормушку.

– Ну вот, теперь можешь лопать сколько влезет, не спеши, никто тебя не тронет…

Али-баба внимательно смотрит за тем, как Цуцик поглощает пищу, а потом, счастливый, идёт дальше. На ногах у Али-бабы высокие резиновые сапоги. Ходить в них неудобно: сапоги велики ему на целый номер. Раньше Али-баба надевал их только в слякоть, но теперь, когда его единственная пара ботинок разорвалась, приходится надевать сапоги каждый день. Босиком в октябре не очень-то походишь. На дворе слишком холодно.

Кормёжка окончилась. Али-баба чистит один из свинарников. Крытые соломой свинарники, расположенные на большой поляне позади двора имения, напоминают маленькую горную деревушку. Али-баба собирает навоз в кучу, обрызгав при этом все сапоги. Но Али-бабе это безразлично. Насвистывая и напевая, он так сильно размахивает метлой, что его широкие старые штопанные-перештопанные брюки, доставшиеся ему от отчима, надуваются, как парус, на ветру.

Хильдегард Мукке сидела в своей тесной канцелярии и смотрела в давно не мытое окно. При свете солнца оно казалось подслеповатым и грязным. «Посидишь здесь, и сама, того и гляди, покроешься пылью», – подумала она.

В последнее время Хильдегард Мукке очень недовольна собой: вместо того чтобы помогать людям, приходится заниматься канцелярской работой. Стоит ей только собраться в конюшню или на поле, как обязательно что-нибудь помешает: то ей надо составить какой-нибудь документ, то неожиданно нагрянет инструктор, не говоря уже о собраниях и заседаниях.

«Нет, так дальше продолжаться не может», – решила Мукке.

Она заперла ящики своего письменного стола, надела светло-зелёную куртку и большими шагами направилась через двор имения. Она дышала полной грудью, стараясь вобрать в лёгкие как можно больше свежего воздуха. «Как это приятно! Нужно подумать и о своём здоровье», – сказала она себе.

Хильдегард Мукке любила простоту в одежде; она не носила ни шляпы, ни платка, и осенний ветер свободно играл её волосами. Удобнее всего она чувствовала себя в спортивной куртке и длинных серых брюках.

Её путь проходил мимо свинарников. В них не было слышно ни визга, ни хрюканья. Сытые животные лениво грелись на солнце.

Али-баба насыпал в вычищенные свинарники свежую солому. Он заботливо и аккуратно укладывал её на полу ровным слоем.

Хильдегард Мукке замедлила шаги. Она заметила Али-бабу. «Странный парень, – подумала она. – Всегда одет, как последний бродяга. Почему он такой неряха? Может, у него в семье что-нибудь не в порядке?»

Али-баба и не подозревал, что за ним наблюдают. Напевая про себя, он втащил в свинарник ещё одну охапку соломы. Хильдегард Мукке радовалась его усердию. Она остановилась. Что это за парень? Не похоже, чтобы он был лентяй. Надо с ним поговорить. Она откашлялась.

– Ну, как дела? Как поживают наши свиньи? – спросила она.

Али-баба стряхнул с куртки прилипшие к ней соломинки. Он смущённо улыбнулся.

«Какие у него крепкие зубы!» – не без зависти подумала Хильдегард Мукке. Ей самой В последние годы частенько приходилось наведываться к зубному врачу…

Али-баба показал на племенную свинью, которая чесала спину о забор в противоположном конце свинарника.

– На следующей неделе она опоросится, – сказал он тоном специалиста. – Значит, у нас опять будет прирост.

– А вам, ребятам, прибавится работы, – ответила ему Мукке.

Но тут, запыхавшись, прибежала фрейлейн Лобеданц, машинистка из канцелярии.

– Фрау Мукке, вас зовут к телефону! Звонят из района. В одиннадцать часов заседание в Доме профсоюзов. Надо взять машину и немедленно ехать.

Хильдегард Мукке зажмурила глаза. Она с трудом удержалась от крепкого словца. Поколебавшись секунду, она подала Али-бабе руку:

– Очень жаль, я бы охотно ещё с тобой поболтала. Но отложить разговор – не значит отменить его. Итак, до следующего раза… Всего хорошего!

Она ушла. Али-баба растерянно посмотрел ей вслед. Он был очень удивлён.

«Фу-ты ну-ты! Ну и смешная же тётка эта Мукке! Если она интересуется свиньями, почему ей не пойти к зоотехнику? Наверно, этой Мукке просто скучно. Ну да, те, кто весь день сидит в конторе, ничего ведь не делают…»

Али-баба вернулся в свинарник и поделил оставшуюся солому.

Обеденный перерыв был в одиннадцать часов тридцать минут. Али-баба проголодался. Он пришёл в интернат на несколько минут раньше срока, наспех вымыл руки и, не переодеваясь, как был, отправился в столовую.

Резиновые сапоги Али-бабы были облеплены навозом, одежда пахла свинарником. Но Али-бабе это не мешало. Его нос привык к подобным ароматам.

Завтрак, гуляш с картошкой, был уже готов.

Фрау Хушке накрыла столы. На каждом из них стояли миска с картофелем и миска с гуляшом. Али-бабе осталось лишь положить еду на тарелку.

Он не заставил себя упрашивать и наложил в тарелку целую гору картофеля. Затем он погрузил разливательную ложку в миску с гуляшом. Соус был наверху, мясо – внизу. Али-баба не стал перемешивать гуляш: недрогнувшей рукой он выудил со дна всё мясо, только жирные кусочки бросил обратно в миску – жира он не любил, а от шпига его просто тошнило.

Хорошо приходить к обеду раньше всех. Али-баба внимательно осмотрел свою полную, с верхом, тарелку. Сегодня благодаря его расторопности у него на обед был не картофель с мясом, а мясо с картофелем.

К тому времени, когда ученики, посланные на молотьбу и вывозку навоза, явились в столовую, Али-баба от усердной еды даже вспотел.

– Приятного аппетита!

Али-баба, уплетавший за обе щёки, пробурчал в ответ что-то невразумительное. Пока Макки, Профессор, Малыш и Повидло рассаживались, он успел положить себе ещё одну порцию картофеля и полить её соусом.

– Ну и голодны же мы!

Все четверо вновь прибывших жадно набросились на оставшийся картофель и на соус без мяса.

Малыш потянул носом воздух.

– Здесь так пахнет, словно нам подали не гуляш из свинины, а живого поросёнка, – сказал он, искоса взглянув на Али-бабу.

– Фу-ты ну-ты… А чем плох живой поросёнок?

Али-баба выплюнул под стол попавший ему в рот перец. Его соседи отодвинулись.

Повидло помешивал гуляш разливательной ложкой. Единственное, что он обнаружил в миске, это несколько кусков жира.

– Мошенничество! – проворчал он разочарованно. – Тут нет ни крошки мяса, одна жижа!

Али-баба с жадностью проглотил последние куски мяса, лежавшие на его тарелке.

– Фу-ты ну-ты! – сказал он быстро, желая отвести от себя всякое подозрение. – Ишь, чего захотели – мяса! Вы что же думаете, на кухне едят одну картошку?

Теперь он был сыт. Он расстегнул верхнюю пуговицу брюк, перебрался на скамейку возле печки и закрыл глаза.

– Приятного аппетита! – В столовую вошла Инга Стефани.

Она тут же сморщила нос и, к удивлению присутствующих, несмотря на холодную погоду, раскрыла настежь окна.

– Чёрт знает, как у вас здесь пахнет! – сказала она.

В мгновение ока Али-баба сунул свои ноги в грязных сапогах под скамейку. Он притворился спящим, а десять минут спустя, когда он действительно уснул, обеденный перерыв уже закончился.

– Эй, вставай! Сегодня не воскресенье!

Спящего Али-бабу растолкала Рената, которая в тот день дежурила в столовой. Сейчас она вытирала столы.

Окончив работу, Али-баба стащил с себя вонючий комбинезон, а резиновые сапоги, не чистя, бросил под кровать. Потом, захватив мыло и полотенце, он отправился в душевую. Али-баба до тех пор полоскался в тёплой воде, пока его не прогнали ребята, вернувшиеся с молотьбы. Их лица были покрыты густым слоем пыли.

В душевой стало весьма оживлённо.

Карл Великий, как и надлежало столь высокой персоне, пользовался сразу двумя душами: горячим и холодным. Красный как рак, он перебегал из одной кабинки в другую. Его бросало то в жар, то в холод.

– Вы даже не представляете, как это полезно, – фыркая и отплёвываясь, поучал он смеющихся зрителей. – Затопек моется точно так же. Именно поэтому он и бегает так быстро.

Куниберт Мальке тоже стоит под холодным душем. Впрочем, не по собственной охоте: Повидло и Малыш всё время настойчиво толкают его под ледяную струю.

– Слышал, Профессор, как это полезно? – дразнят они его. – У тебя есть шанс превратиться из простого профессора в профессора Затопека.

Куниберт Мальке тяжело дышит. Он покрылся гусиной кожей и дрожит, как новорождённый щенок…

В душевой этажом выше, где мылись девочки, было не менее шумно. Рената только-только успела намылиться, как Стрекоза, Лора и остальные «русалки» подняли громкий крик. Вода в душе становилась всё холодней и холодней.

– Тёплой воды больше нет. Опять её разбазарили мальчишки! Безобразие! Никогда они не дают нам помыться по-человечески! – бранились девушки.

Душевая опустела.

Рената, покрытая хлопьями мыльной пены, продолжала стоять в своей кабинке. Глубоко втянув в себя воздух и вслух досчитав до трёх, она быстро открыла кран.

– Ай, ай, ай! – Струя ледяной воды обожгла девушку. Она заплясала на месте, прыгая с ноги на ногу.

Между тем Бритта, которая вымыла только лицо и руки, уютно свернулась калачиком на своей постели. Она читала старую, зачитанную до дыр книжку под названием «Сладкая тайна Фелициты». В ночном столике Бритты хранилось множество подобных книжонок. Забыв обо всём на свете, она листала страницу за страницей. В данный момент она читала о том, как семнадцатилетняя виконтесса фон и цу Экенлоэ готовилась к первому балу. «Фелицита протянула свою красивую, гладкую, как бархат, руку с тонкими пальцами к розовому тюлевому платью с широкой юбкой в больших воланах и, полная сладких предчувствий, коснулась его своим свежим и благородным лицом».