Текст книги "Али-баба и Куриная Фея"

Автор книги: Ханс (Ганс) Краузе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Он глубоко вздохнул, решив рассказать всё, что было у него на совести.

– И ещё… Помните, как в почтовом ящике нашли однажды кусочек шпига? Это я бросил его туда. Я совсем не ем жира. Просто не в силах его проглотить! Он становится мне поперёк горла. Когда я сунул шпиг в почтовый ящик, я не хотел сделать ничего дурного. Я просто решил пошутить. Но потом, когда письма оказались попорченными, и все так ругались, мне было очень неприятно. Но я скрывал всё потому, что… фу-ты нуты!.. потому, что… да потому, что я был трусом. Правда…

Али-баба вытер свои вспотевшие ладони о брюки и тихо сел на своё место.

Наступила неловкая тишина.

Рената была совершенно огорошена. Значит, Али-баба бросил в неё камень?.. Она невольно вспомнила всё, что ей пришлось пережить там, на дороге. Всё воскресло снова: боль в глазу, приближающийся мотоцикл, бешено мчащиеся лошади, повозка, которую бросало из стороны в сторону, смелый поступок Баумана, его глухой стон… А она, она заступалась за Хорста Эппке, просила за него, верила ему! Рената сердито посмотрела на Али-бабу. Оказывается, он, и только он был виноват во всём!

Инга Стефани задумчиво теребила край своего свитера, вытаскивая из него шерстяные ниточки. Ну и «герой» этот Али-баба! Сердиться ли ей на него или радоваться его чистосердечному признанию? Инга Стефани продолжала теребить свой свитер. Она не знала, что ей делать.

Али-баба не отрываясь смотрел на Ренату. «Если даже все меня осудят, она простит, она обязательно простит», – надеялся он.

Карл Великий бросал на грешника строгие взгляды. Протёртые стёкла его очков угрожающе сверкали.

– Дело с рогаткой, – сказал он, – это совершенно ясное дело. Речь идёт о нанесении телесных повреждений. Тут не может быть никаких оправданий. Телесные повреждения есть телесные повреждения. И за это полагается наказание. Это логично. – Карл Великий говорил так, будто он выучил наизусть весь уголовный кодекс. – Это нанесение телесных увечий, – повторил он ещё раз. Он очень нравился самому себе в роли прокурора. – Кроме того, здесь был причинён также ущерб средствам транспорта. Повозка и лошади могли прийти в полную негодность. Я уже не говорю о Ренате. Она могла бы стать калекой. Это логично.

– «Могла бы, могла бы!..» Ты преувеличиваешь. К счастью, всего этого не случилось, – проворчал Факир.

– Кроме того, Али-баба сделал это не нарочно. Он не знал, что может натворить столько бед своей рогаткой, – сказала Лора.

– Он не хотел попасть в Ренату! – закричал Малыш.

– Это всё равно. Дураков тоже наказывают.

Бритта и Повидло присоединились к приговору Карла Великого. Остальные ученики нерешительно молчали.

Али-баба бросал умоляющие взгляды на Ренату. Почему она молчит? Неужели она рассердилась на него? Рената… Как неподвижно она сидит и как безразлично на него смотрит!

Внезапно Али-баба почувствовал себя очень одиноким. Он продолжал пристально смотреть на Ренату, словно заклиная девушку простить его.

Карл Великий снова заговорил. Он повторял одно и тоже, пока его болтовня не вывела из себя Занозу.

– Чего ты хочешь? – закричал он свирепо. – Конечно, Али-баба сделал ужасную глупость. Это мы и сами знаем! Но у него, по крайней мере, хватило честности во всём признаться. И ты хочешь его за это наказать? Ну, а куда он денется, если мы выставим его за дверь? Отправится к своему отчиму, что ли? Если ты этого добиваешься, приятель, то тебя самого следует наказать.

Слова Занозы вызвали бурное одобрение.

Карл Великий обиженно вскочил со своего места:

– Выходит дело, теперь я во всём виноват? Вот до чего вы договорились!

Он с шумом направился к выходу.

– Делайте что хотите. Я больше не скажу ни слова. По мне, так хоть целуйтесь со своим Али-бабой!

И он захлопнул за собой дверь.

Рената всё ещё молчала. Её гнев развеялся, но чувство разочарования не могло пройти так скоро.

Молчаливость Ренаты бросилась в глаза Инге Стефани.

– Ну, а тебе разве нечего больше сказать? – подбодрила она девушку.

Рената сделала над собой усилие, чтобы произнести несколько слов.

– Пусть Али-баба остаётся в интернате, – сказала она холодно. – Мне он не мешает, для меня он больше не существует!

Али-баба вздрогнул, словно его ударило электрическим током.

Началось голосование. Большинство ребят высказались за то, чтобы Али-баба остался в интернате. Инга Стефани была довольна этим решением. Теперь, после того как она отчасти представляла себе прежнюю жизнь Хорста Эппке, она ни за что не решилась бы исключить его из интерната. «Он исправится, – говорила себе Инга Стефани. – Собственно говоря, он уже немного исправился. Он всё же признал свои ошибки. Для начала это немало…»

Признание Али-бабы вдохнуло в неё бодрость. Как часто, когда в интернате что-нибудь не ладилось, она втихомолку спрашивала себя: «К чему всё это? Какой смысл в том, что я порчу себе кровь из-за чужих, дурно воспитанных детей?» Постоянное сомнение, как червь, подтачивало её силы, её веру в себя. Зато теперь, теперь она вдруг почувствовала, как много можно сделать. «Таких подростков, как Хорст Эппке, немало, – думала Инга Стефани. – Скольким юношам и девушкам я могу заменить отчий дом, которого они лишились!»

Эти мысли долго не оставляли Ингу Стефани. Поздно вечером, когда в доме всё затихло и ученики заснули, она всё ещё сидела за своим письменным столом, опустив голову на руки. «Многое из того, что я делала, было неправильным, – думала она. – Не всё идёт в Катербурге так, как могло бы идти. И я сама в этом виновата. У меня нет ни достаточных знаний, ни опыта! Я была слепа, считая Али-бабу неисправимым сорванцом. Я оказалась плохим врачом, который берётся лечить больного, не зная истинной причины его недуга…»

Инга Стефани открыла ящик своего письменного стола. Она искала анкету для поступления на курсы. Да, ей нужно учиться. Теперь она это поняла.

Признания Али-бабы широко обсуждались в интернате. Феликс Кабулке узнал о случившемся уже на следующее утро, сразу же после того, как ребята вышли на работу. Дома, во время обеда, он рассказал обо всём отцу. Эмиль Кабулке не поленился отправиться с этой новостью в контору, куда, кстати говоря, ему и без того надлежало явиться, для того чтобы отметить в картотеке молодняка факт рождения двух телят.

Таким образом перечень грехов Али-бабы дошёл до ушей заведующего хозяйством.

– Хорошо, что ты мне об этом сообщил, – сказал Кнорц, одобрительно похлопывая старшего скотника по плечу. – Этот несчастный случай с самого начала показался мне весьма подозрительным. Ну и порядки в интернате! Настоящий Содом и Гоморра. Так дело не пойдёт! Но давай говорить начистоту: кто виноват во всём этом? Мальчишка с рогаткой, который разбойничает на проезжей дороге, или воспитатель, поощряющий его на такие подвиги своей вредной системой воспитания? Всё происходит оттого, что молодым лошадкам дают слишком много воли, вместо того чтобы держать их в узде. Ох уж этот мне Бауман! Не хватает только, чтобы он разговаривал с нашими ребятами на «ты». Дело идёт к этому. Они и так уже всем балаганом бегают к нему в больницу. А что получается из этого панибратства? Бритте Лампрехт Бауман разрешил болтаться в городе в рабочее время, а Эппке между тем слонялся без дела где-то по дорогам. Теперь мы установили, что коллега Бауман пренебрегает своими обязанностями по отношению к вверенным ему ученикам. Какая небрежность, какая неслыханная безответственность! Так дело не пойдёт, говорю я. Нет, не пойдёт! Этим не мешкая должны заняться соответствующие органы. Протокол о несчастном случае у меня уже готов. Его вполне достаточно для немедленного увольнения. Никакой пощады быть не может. Бауман ведёт себя, как са-бо-таж-ник. Подобным безответственным элементам не место в народном имении!

Кнорц говорил всё громче и громче. Хильдергард Мукке, сидевшая в соседней комнате, почти всё слышала.

– Минутку, коллега Кнорц, – сказала она, появляясь на пороге. – Я категорически возражаю против всяких заговоров, направленных против отсутствующего товарища. Это некрасиво, дорогой мой!

Александр Кнорц побледнел.

– Конечно, вы будете защищать своего сверхпередового воспитателя, – сказал он язвительно.

– Герр Кнорц, я никого не защищаю. Возможно, что коллега Бауман ошибся. Ошибается всякий. Но не в этом суть. Я говорю о вас, о вашей манере действовать за спиной больного товарища. Я скажу вам одно, Кнорц, обидитесь вы на меня или нет, но так, как вы, рассуждают только мелкие душонки, которые, разыгрывая из себя защитников народной собственности, на деле защищают свою собственную выгоду. Если вы не можете договориться с коллегой Бауманом, то хотя это и прискорбно, но касается только вас. Избавьте же нас от своей злобной болтовни. В имении есть дела поважнее этого.

Александр Кнорц уставился на Мукке. Вот что ему приходится выслушивать! Так с ним не разговаривал даже сам старый барон, когда Кнорц служил у него инспектором. Он чувствовал себя смертельно обиженным и, громко стуча каблуками, демонстративно вышел из конторы.

Эмиль Кабулке, который сначала слушал Кнорца с живым сочувствием, покраснел как рак и быстро склонился над картотекой. «Ну и ну! – испуганно думал он. – С этой Мукке шутки плохи. Какое счастье, что моя старуха не политруководительница!»

«Цып-цып-цып, идите сюда, курочки!..»

Али-баба решил взять себя в руки. Ведь он чуть было не вылетел из интерната! Это не должно больше повторяться.

Хорст Эппке старательно соблюдал все правила внутреннего распорядка. Возвращаясь с работы, он чистил на улице сапоги, убирал свой шкафчик, хотя там почти нечего было убирать, и старался не вступать в пререкания. Каждый вечер перед сном он мыл ноги, хотя всё существо его противилось этой процедуре.

– Ребята, вы заметили – Али-баба проводит «новый курс», – сказал Факир.

Али-баба ухмыльнулся. Честно говоря, он предпочёл бы услышать эту похвалу из уст Ренаты. Но Рената держала себя с ним подчёркнуто холодно и отчуждённо. Она больше не желала о нём знать. Разочарование, которое она пережила, было слишком велико, чтобы его так скоро можно было побороть.

«Если бы я только знал, чем я могу ей понравиться!» – думал Али-баба. Его угнетала её злопамятность.

Фрейлейн Кисслинг, которая опекала в имении куриное племя, уехала в отпуск. Её заменяла Рената. Каждое утро она отпирала курятники, которые находились недалеко от старого парка, и выпускала на прогулку «итальянок» и леггорнов. Потом она кормила своих питомцев, выбирала из гнёзд яйца и посыпала пол в курятниках свежим песком. Целый день Рената проводила со «своими» курами. Мысленно она уже представляла себя настоящей птичницей. Девушка не возражала против того, чтобы фрейлейн Кисслинг гуляла ещё несколько месяцев.

Как-то заведующий хозяйством Кнорц обходил имение. Рената распыляла в это время в курятниках порошок против клещей.

– Ну как, девушка, справляешься? – спросил Александр Кнорц, снисходительно улыбаясь. Он выиграл в тотализаторе на десять номеров сразу и был настроен благожелательно. – Я пошлю тебе кого-нибудь в помощь.

Честолюбивая Рената заверила заведующего хозяйством, что она и одна может справиться со своей работой. Но Кнорцу было бесполезно возражать даже в тех случаях, когда он был в хорошем настроении.

– Кто хочет работать в курятнике? – спросил он на следующее утро при распределении работы.

Ученики переглянулись, а потом с удивлением воззрились на Кнорца. Их поразил весёлый тон, каким это было сказано. Надо держать ухо востро. Кто знает, может быть, за приветливостью Кнорца скрывается какой-нибудь подвох, подумали они.

Никто не поднял руку.

– Не бойтесь, куры не кусаются…

Кнорц продолжал улыбаться.

Али-баба переминался с ноги на ногу. Не поднять ли ему руку? На птицеферме работала Рената. Судьба ему улыбнулась. Если Кнорц пошлёт его на птицеферму, Ренате волей-неволей придётся с ним разговаривать. При этих условиях всё ещё может наладиться.

Али-баба поднял руку:

– Господин Кнорц, меня всегда интересовали куры!

– Ах ты, хитрец! Я знаю, что тебя интересует. Говоря о курах, ты имеешь в виду свежие яйца. Только не надейся, что тебе удастся набить себе брюхо. Рената будет за тобой следить. Тут тебе не разгуляться. На эту девушку можно положиться. При первой же жалобе с её стороны я оторву тебе уши, понял? Ну, а теперь беги, кривоногий петух, давай-давай!

Али-баба помчался по двору. Резиновые сапоги громко шлёпали при каждом шаге. Чем ближе он подбегал к птицеферме, тем сильнее билось у него сердце. Али-баба замедлил шаги. Он вновь увидел себя лежащим в кустах у шоссе, с рогаткой в руках. Сможет ли Рената когда-нибудь его простить?

Рената была в курятнике у белых леггорнов. Повесив на левую руку корзинку, она вынимала из гнёзд яйца.

Али-баба сообщил девушке, что его прислали ей в помощь.

– Что тебе здесь делать? Кнорц с ума сошёл! Мне не нужен помощник, а тем более такой, как ты.

Али-баба смутился и покраснел. Этого он не ожидал. Он не знал, что сказать!

Рената продолжала работать. Она склонилась над гнёздами, концы пёстрой косынки закрывали ей лицо.

Так прошло несколько минут. У Али-бабы горели подошвы. Долго ли ему так стоять? Уходить обратно он не собирался. Об этом не может быть и речи. Он встал рядом с Ренатой, нагнулся над очередным гнездом и, осторожно вынув три яйца, положил их в её корзинку.

Рената подняла голову.

– Осторожней, – предупредила она. – Не разбей яйца.

– Нет, что ты…

– У мешков с кормом стоят корзинки. Поди возьми себе. Мне уже почти некуда класть.

Лёд был сломлен. Али-баба вздохнул с облегчением. Он принёс корзинку и стал собирать в неё яйца, прикасаясь к ним с величайшей осторожностью. Скоро все гнёзда опустели. Рената начала сортировать яйца.

– Мы их сейчас отправим, – объяснила она.

Али-баба обтирал грязные яйца мокрой тряпкой, а Рената считала их и ставила на каждое яйцо штамп. Она была молчалива. «Сделай то, сделай это» – вот пока и всё, что слышал Хорст Эппке от строгой птичницы.

Али-баба повиновался. Его лицо пылало, уши покраснели. Более усердного помощника Рената не могла себе и пожелать. «Он всё же не такой уж плохой», – подумала она.

День прошёл. Солнце скрылось за белой дымкой, поднимающейся с полей. Рената укладывала кур «в кровать».

– Цып-цып-цып! – кричала она, загоняя последних гуляк в курятник.

Убедившись, что все куры до одной сели на свои нашесты, она заперла двери. Работа окончилась.

Али-баба вытер руки о брючину и нерешительно произнёс:

– Послушай, Рената, можно мне и завтра помогать тебе?

Он затаил дыхание. «Только бы она не сказала «нет», – думал он с замиранием сердца.

Рената милостиво согласилась.

Али-баба осмелел.

– Замечательно! А ты не можешь сегодня же сказать об этом Кнорцу?

Рената вытащила ключ из замка и подёргала дверь.

– Я скажу ему об этом, но вряд ли мои слова на него подействуют. Давай-давай делает всё по-своему.

Али-баба кивнул.

– А всё же попробуй… Может, нам повезёт, – сказал он.

Они пошли к конторе имения.

Рената должна была отдать ключ. Али-баба остался дожидаться её у входа в контору. Наконец девушка появилась снова.

– Ну что, ты говорила с Кнорцем?

– Да. Он спросил меня, во сколько сотен марок я оцениваю убытки, которые ты причинил.

– А ты, что ты ему ответила?

– Правду…

– А что именно?

– Я сказала, что ты хорошо помогал мне и что завтра ты мне снова понадобишься.

– А Кнорц?

– Он сказал, что новая метла всегда чисто метёт.

– Нет, это ко мне не относится. Потом я буду мести ещё чище…

Катербургский кружок народных танцев успешно выступил на окружном смотре и вернулся из Борденслебена победителем.

– Мы танцевали там так, как никогда! Просто дивно! – с энтузиазмом рассказывала Стрекоза. – Эгон ни разу не наступил мне на ногу…

За свои достижения танцевальный кружок был премирован двенадцатью мандолинами. Шутка сказать – двенадцатью мандолинами! Теперь кружок народных танцев превращался в настоящий ансамбль. Господин Хирзе, старый учитель музыки, который после ухода на пенсию жил в Катербурге, вызвался обучать желающих играть на мандолине. Хирзе любил музыку. В мечтах он уже видел себя дирижёром оркестра. А почему бы и нет? В Дом культуры уже прибыли мандолины, ноты и пюпитры. Не хватало только музыкантов.

Хирзе принялся задело. Он написал с десяток объявлений, которые расклеили в школе, в помещении Катербургского совета, в деревенском кабачке, в кооперативе, на доске объявлений и в интернате.

ОРКЕСТР МАНДОЛИН!!!

ВСЕ МОЛОДЫЕ ЛЮБИТЕЛИ МУЗЫКИ,

В ТОМ ЧИСЛЕ И ТЕ, КТО ЕЩЁ НЕ ИГРАЕТ

НИ НА ОДНОМ МУЗЫКАЛЬНОМ ИНСТРУМЕНТЕ,

ПРИГЛАШАЮТСЯ ПРИНЯТЬ УЧАСТИЕ В НАШЕМ

ОРКЕСТРЕ МАНДОЛИН!

ЖЕЛАЮЩИЕ ДОЛЖНЫ ЯВИТЬСЯ В ПЯТНИЦУ В 20 ЧАСОВ

В ДОМ КУЛЬТУРЫ НА ПЕРВУЮ РЕПЕТИЦИЮ.

ХИРЗЕ.

Рената прочла объявление. Она уже давно мечтала научиться играть на каком-нибудь музыкальном инструменте.

– Давайте запишемся, – уговаривала она девушек из своей бригады. – Как здорово, если мы все будем играть в оркестре!

Бритта недовольно надула губы.

– Этого ещё не хватало! И работать и учиться, а по вечерам ещё бренчать на мандолине! Я хочу, чтобы у меня оставалось время и для себя.

– А мне бесполезно записываться – я не знаю нот, – сказала Лора.

– Я уже участвую в танцевальном кружке. Изменять ему я не собираюсь, – заявила Стрекоза, сделав «па». – Нельзя браться за всё сразу!

Рената вскинула голову:

– Ну и прекрасно! Тогда я пойду одна, А вы просто лентяи!

Юноши отнеслись к призыву Хирзе с ещё меньшим энтузиазмом.

– На трубе я бы сыграл, а на мандолине не хочу. Когда бренчат на мандолине, мне кажется, что это кошка мяукает, – заявил Повидло.

– Я и в школе не мог петь, мне медведь на оба уха наступил, – сообщил Факир.

– Мандолина нужна мне, как корове седло! – с пренебрежением заявил Али-баба. – На ней играют только девчонки!

– Молчи! Ты вообще ничего не смыслишь в музыке. Небось спутаешь флейту с барабаном! – воскликнул Заноза.

– Много вы знаете. Я прекрасно играю на гребёнке, – сказал Али-баба, ухмыляясь и показывая свои белые большие, как у лошади, зубы.

Ноябрь вступал в свои права. Уже несколько дней подряд лил дождь. Все дороги размыло. Ботинки, куртки, шапки и платки у ребят не успевали просохнуть. Все чихали и кашляли. Фрау Хушке приходилось каждый вечер сдабривать горячий чай доброй порцией красного вина. В качестве лекарства от простуды – подчёркивала Инга Стефани.

Али-баба пил это «лекарство» с большим удовольствием, хотя он в нём и не нуждался. С тех пор как он помогал Ренате и находился в сухом помещении, погода его не трогала. Али-бабе нравилось на птицеферме не только из-за дождливой погоды. Работать с Ренатой было очень приятно. Она не разыгрывала из себя начальницу, и все её замечания были всегда правильны.

– Я покормлю кур, – говорила она, например, – а ты бери тачку и привези со склада кормов. Только смотри бери побольше, чтобы нам хватило на несколько дней.

В курятнике, где помещались «итальянки», стояли специальные гнёзда-ловушки. Это были небольшие ящички, в которые куры пролезали через открытую дверцу, чтобы класть яйца. Когда несушка попадала в гнездо, дверца захлопывалась. Открыть её можно было только снаружи. Таким образом, пленница, выполнившая свой долг, должна была сидеть в тесном гнезде до тех пор, пока её не вынимали оттуда. Благодаря «ловушкам» можно было узнать яйценоскость каждой курицы, так как все они имели специальный контрольный номер.

Рената проверяла гнёзда. Она вынимала кур и называла их номера Али-бабе, который стоял рядом с ней, держа в руках список кур и карандаш.

– Запиши: номер тридцать восемь – одно яйцо! – Девушка опустила курицу на пол и пригладила её взъерошенные перья. – Так! А теперь скажи мне, когда ты снеслась в последний раз?

Али-баба быстро посмотрел в список.

– Три дня назад, – сказал он.

– Три дня назад! Ты плохая курица! Надо больше стараться. Что ж это будет, если все куры будут нести по одному яйцу в три дня? Ну, а теперь беги и постарайся исправиться…

Рената часто разговаривала со своими питомицами. Она то ругала, то хвалила их, смотря по обстоятельствам.

Они открыли следующее гнездо.

– Запиши!..

Рената начала искать контрольный номер, но его не было. Молодая курица, которую она держала в руках, час назад положила своё первое яйцо и ещё не имела контрольного номера.

– Молодчина! В награду ты получишь самый красивый номерок… На, держи её крепче…

Али-баба бросил на пол бумагу и карандаш. Рената передала ему громко кудахчущую курицу и взяла новый номер.

– Держи её крепко, но не прижимай так сильно.

Девушка подняла правое крыло курицы, чтобы прикрепить номерок. Курица забеспокоилась. Она вздрагивала и пыталась вырваться. Рената старалась успокоить птицу:

– Ну что ты, глупышка? Ведь тебе не больно.

Наклонившись, она ловко прикрепила номерок к крылу птицы. Курица затихла. Казалось, она поняла слова Ренаты.

«Рената молодец, – думал Али-баба. – Она настоящая Куриная Фея…»

Рената проверяла, хорошо ли прикреплён номерок. Она всё ещё стояла в той же позе, низко склонившись над своей питомицей. Али-баба вдыхал сладкий аромат волос девушки. Накануне вечером Рената помыла голову мылом «Сирень». Ах, какой запах!.. Али-баба опустил голову так, что его нос коснулся головы Ренаты. До чего мягкие у неё волосы! Несколько волосков щекотали кончик его носа. Али-баба закрыл глаза и замер в благоговейном молчании…

– Готово!

Рената отпустила курицу. Потом быстро выпрямилась, ударив затылком Али-бабу по носу.

Али-баба покачнулся. Удар был так силён, что он потерял равновесие.

– Ну вот, теперь я расквасила тебе нос! – сказала Рената с виноватым видом. – Тебе очень больно?

– Ну, что ты! – Али-баба пытался улыбнуться. – Это мне не повредит: у меня такой курносый нос, что хуже быть не может.

Она рассмеялась.

Али-баба забыл о боли. Как странно, до сих пор он считал всех девушек глупыми. Но Рената… нет, Рената совсем другая. Он смотрел на неё как зачарованный…

Рената повернулась к нему спиной. Она уже открывала следующее гнездо.

– Запиши: номер шестьдесят один – одно яйцо. Написал? Что ты так на меня смотришь? Да ты не пишешь!

– Нет, что ты! – Али-баба быстро нагнулся, чтобы поднять бумагу и карандаш, которые по-прежнему лежали на полу. – Я пишу.

И он действительно взялся за карандаш. Графит сломался, и Али-баба с трудом нацарапал: «Номер 1 – 61 яйцо».

Вот уже пять минут, как Али-баба стоит в умывальной перед зеркалом и причёсывается.

– Что с тобой случилось? – спросил удивлённо Малыш, который в это время мыл руки.

– Со мной всё в порядке. Смотри лучше, чтоб с тобой ничего не случилось.

Али-баба отложил в сторону старый гребень с наполовину выломанными зубьями. Он задумчиво поглядел на себя в зеркало. До чего глупо: пробор никак не желает держаться. Он сунул голову под кран, но это не помогло. Стоило волосам высохнуть, как они вставали дыбом. Али-баба показал себе язык. Он был недоволен своей внешностью. Три тёмных волоска, торчавших над верхней губой – предвестники будущих усов, – внезапно начали действовать ему на нервы. Они выглядели просто отвратительно. Ему нужно обязательно купить себе бритвенный прибор. И поскорее! Не мешало бы также приобрести новый костюм и хорошую рубашку. Не говоря уже о ботинках. В этом облачении – Али-баба подёргал вытянувшийся ворот своего старого, многократно заштопанного свитера – вряд ли можно получить приз за красоту. Нет, бесспорно нет!

Он открыл кран. Раковина наполнилась водой. Обмакнув кусок мыла в холодной воде, Али-баба нагнулся над раковиной и тщательно намылил голову.

Потом на смену мылу пришёл гребень. Али-баба причёсывался до тех пор, пока его кудри не прорезал безукоризненно ровный пробор. Так! Теперь Али-баба не боялся даже бури. Причёска всё равно останется безупречной.

Разглядывая себя в зеркало, Али-баба поворачивал голову то вправо, то влево. Неплохо! Он остался доволен своим парикмахерским искусством. Надо надеяться, что и Рената заметит его причёску. Он обязательно хотел, чтобы она ей понравилась.

При мысли о Ренате Али-баба не мог удержаться от улыбки. Он уставился в зеркало: его простоватое лицо, мыльный пробор, нахально вздёрнутый нос и оттопыренные уши внезапно исчезли. Вместо них он увидел Ренату: её глаза, её лоб, её рот. Он словно окаменел. В мечтах он уже рисовал себе чудесную картину. Лето, воскресный вечер. Он идёт рядом с Ренатой по старому парку. Вокруг всё так тихо, что кажется, будто они одни в целом мире… При одной мысли об этом Али-бабе стало страшно. По спине у него забегали мурашки. О, как ему нравилась Рената! Али-баба не знал, петь ему или плакать. А всё-таки это чудесно! Чудесно жить с Ренатой под одной крышей, чудесно каждый день работать вместе с ней, знать, что она где-то рядом… И что, может быть, когда-нибудь в будущем удастся пойти с ней погулять.

Фрау Хушке позвонила к ужину. Али-баба пробудился от грёз. Он снова увидел в зеркале своё собственное курносое лицо. Вода из крана, громко булькая, лилась в раковину. Али-баба завернул кран, взял гребень, мыло, полотенце и выключил свет в умывалке.

В столовой его пробор привлёк всеобщее внимание.

– Поглядите только на него, – кричали юноши. – Кто-то вылил Али-бабе на голову целую бутылку клея.

Али-баба стоял, вытянувшись в струнку, словно аршин проглотил.

– Хорст Эппке, в следующий раз, когда ты будешь принимать душ, изволь немного обсохнуть, – неодобрительно сказала Инга Стефани. – С такими мокрыми волосами не садятся за стол. Ты можешь простудиться.

Али-баба незаметно взглянул на Ренату. Она сидела за два стола от него и взволнованно говорила о чём-то с Лорой и Стрекозой: на него и на его пробор она не обратила ни малейшего внимания.

На какие только жертвы не пойдёшь, чтобы завоевать сердце девушки! Али-баба вырвал три волоска, которые торчали над его верхней губой; пригладил свои непокорные волосы, стал меньше чавкать за столом и даже начал прилежней заниматься арифметикой, чтобы не слыть больше круглым дураком. На птицеферме во время работы он вёл себя, как любезный кавалер. Стоило Ренате сказать: «Чёрт побери! Кажется, я забыла у «итальянок» совок», как её помощник уже сломя голову нёсся в другой курятник, чтобы принести ей забытую вещь.

– Ренату удивляло это усердие. Про себя она решила, что Али-баба честолюбив и хочет показать, что дело тут не в «новой метле». О его тайных чувствах она и не подозревала.

Настала пятница. В этот день в Катербургском доме культуры должны были впервые собраться желающие учиться играть на мандолине.

– Как глупо, что никто из ребят не хочет участвовать в нашем оркестре! – сказала Рената, протирая вместе со своим помощником окна в курятниках. – Вам бы только в футбол играть, а на всё остальное у вас времени не хватает. Не знаю, как другим, но лично мне никогда не понравится парень, который не признаёт ничего, кроме футбола.

Али-баба чуть не упал с лестницы. Ага, теперь он знает, как завоевать расположение Ренаты.

После ужина, когда Рената пошла в Дом культуры, Али-баба присоединился к ней.

– Я передумал: я тоже решил попробовать, – сказал он храбро. – Надо учиться всему – ведь так приятно немножко знать музыку.

На улице было так темно, что, если бы он и покраснел от такого вранья, этого бы всё равно никто не заметил.

Рената промолчала. «Как он изменился», – подумала она.

В Доме культуры Али-баба не отходил от неё ни на шаг. Седоволосый Хирзе выдал ребятам инструменты и рассадил их полукругом, в центре которого стал сам. Али-баба вместе со своим стулом придвинулся к Ренате. Как хорошо, что организовали этот мандолинный оркестр! Теперь Али-баба может на каждой репетиции сидеть рядом с Ренатой. Совсем рядом. Да он просто счастливчик! Али-баба был глубоко благодарен Хирзе за его старания…

Пока Али-баба размышлял, Рената слушала старого музыканта, который рассказывал об устройстве мандолины.

– Запомните, – говорил Хирзе: – мандолина состоит из грифа и корпуса, играют на ней специальной косточкой – медиатором.

Потом Хирзе объяснил, как надо держать мандолину и как называются струны.

Али-баба слушал только краем уха. Он строил воздушные замки. «Если я научусь хорошо играть на мандолине, – мечтал он, – то мы с Ренатой поладим. Надо во что бы то ни стало узнать её любимую песню. Я выучу эту песню наизусть и буду исполнять её вместо серенады. Это ей, конечно, понравится».

– А теперь настроим наши инструменты, – сказал Хирзе.

Он вытащил из жилетного кармана металлический свисток и извлёк из него тонкий, высокий звук.

– Это «а», – объяснил учитель.

И повторил тот же звук.

– Внимание! Теперь настроим соответствующую струну на звук «а».

Музыканты взялись за свои инструменты. Мандолины замяукали, как новорождённые котята.

Хирзе прислушивался. Склонив голову набок, он ходил от одного оркестранта к другому.

– А-а. Ещё раз… Я хочу слышать чистое «а». Яснее…

Перед Али-бабой Хирзе остановился с явным неудовольствием.

– Мальчик, – сказал он, – что ты делаешь? Где бродят твои мысли? Ты настраиваешь совсем другую струну. Внимание! Ведь это же «е». Вот «а», вот…

– Ах да, правильно!.. – Али-баба сделал вид, будто он случайно перепутал струну.

Теперь он ударил сразу по обеим струнам «а». Струны были слабо натянуты. Звуки, которые они издали, при всём желании нельзя было назвать музыкальными. Хирзе зажал уши.

– Натяни же их! Натяни!.. – сказал он раздражённо.

Али-баба не заставил себя долго упрашивать. Он так сильно натянул ослабевшую струну, что она лопнула, издав на прощание громкий, жалобный звук: пенг…

Хирзе заломил руки.

– Больше чувства, юноша, больше чувства! Что ты делаешь? Внимание! Ведь это струна, а не бельевая верёвка. Наверно, ты никогда в жизни не держал в руках музыкального инструмента?

Али-баба был достаточно честен, чтобы сказать «нет».

– Ну хорошо. Тогда слушай внимательно, и дело пойдёт на лад, – сказал Хирзе мудро и снисходительно улыбаясь.

Али-бабе стало стыдно. Он бросил на мандолину взгляд, полный отчаяния.

Рената листала учебник «Игра на мандолине», который Хирзе раздал перед занятием.

– Когда наконец мы будем продолжать урок! – сердилась она.

Но учитель натягивал новую струну на мандолину Али-бабы, и Ренате пришлось запастись терпением.

Тронув рукой плечо своего соседа, она недовольно сказала:

– Послушай, если ты опять что-нибудь пропустишь, спроси лучше меня. При настройке я тебе тоже помогу. Ты же видишь, что задерживаешь всех. Если так пойдёт дальше, мы не сдвинемся с места.

Али-баба втянул голову в плечи. О серенаде, которую он собирался сыграть своей любимой, пока нечего было и думать.

– Внимание. Будем продолжать!

Али-баба опять взял в руки мандолину. Несмотря на то что в Доме культуры было совсем не жарко, он весь покрылся испариной. Хирзе улыбнулся Али-бабе и ободряюще кивнул ему головой: