Текст книги "Али-баба и Куриная Фея"

Автор книги: Ханс (Ганс) Краузе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Каков-то будет приговор?

«Уж эта мне брошка!» – Али-баба был не в силах усидеть в интернате. Что же делать? Ему хотелось остаться одному, чтобы как следует всё обдумать.

Сразу же после ужина он вышел из интерната и пошёл по тихой деревенской улице, радуясь, что ему никто не встречается по дороге. Миновав последний двор, Али-баба свернул на дорожку, ведущую в поле. Ночь была светлая. Лужи на дороге поблёскивали в бледном свете луны, как сероватая фольга. Погружённый в свои мысли, Али-баба шагал в резиновых сапогах прямо по лужам. «Я отдам эту проклятую брошку, – решил он. – Разве я виноват, что у меня есть отчим, который пропивает весь мой заработок! Ведь мне ещё нет восемнадцати лет, значит, я должен ему подчиняться. Пусть Карл Великий подождёт. Если он захочет очернить меня, я расскажу всю правду. Только пусть никто не знает, что брошка была у меня. Я положу её в столовой. Кто-нибудь её найдёт, и таким образом с этой историей будет покончено.

Была уже половина десятого, когда Али-баба вернулся со своей вечерней прогулки. Он отправился в столовую. Там никого не было, кроме Малыша и Макки, да и те играли в шахматы. Уставившись на доску, они не обратили на Али-бабу ни малейшего внимания.

Али-баба ведёт себя тихо, как мышь. Он не спускает глаз с игроков. «Я могу рискнуть», – думает он. Али-баба намеревается положить брошку около книжного шкафа. Когда Малыш и Макки кончат играть и будут прятать шахматы в шкаф, они обязательно на неё наткнутся.

Если всё удастся, Бритта ещё сегодня вечером получит свой «рог изобилия».

Макки делает ход. Малыш теряет коня. Али-баба стоит около шкафа. Его рука опускается в боковой карман куртки и нащупывает спрятанную там драгоценность. Но что это? Али-баба поражён. Он чувствует, что к брошке приколота записка. Незаметно Хорст Эппке вытаскивает брошку из кармана. Теперь штампованный «золотой рог» лежит у Али-бабы на ладони. Он разворачивает прикреплённый к нему листок бумаги. На листке написано незнакомым почерком: «Не воруй!» Глаза Али-бабы прикованы к этим двум словам: «Не воруй, не воруй! – без конца повторяет он про себя. – Не воруй!» Его колени дрожат. Он пойман. В этом нет никаких сомнений. Записку написала Рената. Так аккуратно умеют писать только девушки. Значит, Рената всё же обнаружила брошку. Что она теперь о нём думает? «Не воруй…» Конечно, она считает Али-бабу вором. Да, вором…

Али-бабу обуял панический страх. А вдруг Рената выдаст его? Может быть, она уже давно это сделала? Но почему, в таком случае, она ничего не сказала во время ужина? Али-баба не может разобраться во всей этой истории. Он молча выходит из столовой, так и не оставив брошку у шкафа. Это слишком ненадёжно. «Я не имею права рисковать, – думает Али-баба. – А вдруг Малыш или Макки впадут в искушение при виде золота? От ста марок никто не откажется. А Рената всё равно будет подозревать меня. Нет, я должен вернуть брошку сам. Но как это сделать? Если я принесу брошку Бритте, она наверняка будет говорить обо мне всякие глупости. Это она умеет. Смешает меня с грязью. Нет, это исключено! Надо придумать что-нибудь другое…» Али-баба погружается в размышления. Наконец он находит лучший выход. «Я подожду пока все заснут, – решает он, – а потом незаметно проберусь в комнату девушек и положу брошку у Бриттиной постели. Так будет лучше. И Рената перестанет считать меня вором. Она будет думать, что я просто хотел подшутить над Бриттой…»

Без четверти десять. Бритта стоит в «Ласточкином гнезде» перед зеркалом. Каждый вечер она закручивает на бигуди свои белокурые волосы.

Рената лежит в постели. Она пытается читать, но никак не может сосредоточиться.

– Слушай, Бритта, – говорит она, поднимая глаза от книги, – что с твоей брошкой? Тебе её всё ещё не вернули?

– Конечно, нет. Да я и не жду. Я сразу сказала, что брошку кто-то украл. Но фрейлейн Стефани считает, что в нашем интернате живут одни только ангелы. – Бритта корчит насмешливую гримасу.

Рената опускает книгу. «С Али-бабой решительно ничего не поделаешь, – разочарованно думает она. – А жаль! Завтра утром мне придётся рассказать обо всём фрейлейн Стефани. Молчать дальше я не имею права».

…Али-баба лежит в постели. В комнате темно. Карл Великий и Заноза заснули, спящий Факир сопит, как паровоз.

Али-баба прислушивается. Полчаса он ещё подождёт, потом встанет и отнесёт брошку Бритте. Только бы ему не уснуть! Чтобы скоротать время, он принимается считать до тысячи.

– Один, два, три, четыре… – медленно произносит он.

Но, досчитав до пятисот тридцати шести, Али-баба замолкает. Хватит! Его терпение иссякло. К чему ждать? В интернате всё тихо. Под шкафчиком Занозы скребётся мышь. Наверно, та же самая мышь, которая четыре дня назад прогрызла войлочные туфли Факира.

Али-баба встаёт. Бесшумно подняться с его кровати – это фокус. Движения должны быть такими медленными, как в кино при замедленной съёмке. Стоит только неосторожно пошевельнуться, как кровать начинает скрипеть… Босой, в одной ночной рубахе, Али-баба выходит из комнаты, держа брошку в левой руке. Ему удалось тихо отворить дверь и так же бесшумно закрыть её за собой. В коридоре прохладно. От босых ног холод пробирается всё выше. Али-баба дрожит. Его тело покрывается гусиной кожей. Он прислушивается. Рядом с ним, в шестой комнате, говорит во сне Повидло. Ему снится конюшня, куда его послали на днях проходить двухнедельную практику. Во сне Повидло погоняет лошадей. Сперва он кричит: «Но-но!» Потом тихо бурчит себе под нос: «Тпру, Петер! Тпру!»

Али-баба крадётся дальше. На лестнице горит ночник. Али-баба осторожно ставит ногу на нижнюю ступеньку, потом на следующую. Так он поднимается всё выше. Проклятье! Деревянная лестница вдруг заскрипела. От страха у Али-бабы стынет кровь в жилах.

Надо подождать!

Проходит несколько секунд. Всё вокруг тихо. Можно двигаться дальше. Али-баба встал на цыпочки. Лестница продолжает отвратительно скрипеть. Можно подумать, что она вот-вот обвалится. «Фу-ты ну-ты!» – Али-баба в отчаянии останавливается. Его пальцы судорожно сжимают брошку. Он втихомолку считает, сколько ступенек ему ещё осталось пройти. Только бы никто не проснулся!

…Инга Стефани ещё не ложилась. Она сидит в своей комнате. На столе перед ней письмо, присланное учреждением, которому подчиняется интернат.

«… К своему удивлению, мы должны отметить, что, несмотря на наши неоднократные напоминания, вы до сих пор не заполнили и не отослали нам анкету, необходимую для зачисления вас на курсы воспитателей.

Инга Стефани опустила голову на руки. Какое решение ей принять? Поступить ли ей на курсы и стать воспитательницей или вернуться на завод?

Она бы стала воспитательницей, если бы людей можно было лепить так, как скульптор лепит свои фигуры. По, к сожалению…

Она поднимает голову. Кажется, скрипнула лестница. Странно! Что это за лунатик бродит по ночам? Инга Стефани накидывает себе на плечи вязаную кофточку. «Нет ни минуты покоя, даже в такой поздний час!» – сердито думает она, выходя из комнаты.

Внимание! Кто-то идёт. В испуге Али-баба хватается одной рукой за перила, другой он прижимает к себе брошку. Он слышит, как Инга Стефани поднимается по лестнице. Боже, куда ему деваться? Возвращаться к себе в комнату уже поздно – по дороге он обязательно налетит на заведующую. Подняться наверх? Нет. У девушек не спрячешься. Выйдет ужасный скандал. Проклятие! Как бы ему хотелось стать невидимкой…

Но Инга Стефани уже стоит перед ним.

– Это ты, Хорст Эппке?

Она удивлённо его разглядывает.

Али-баба внезапно начинает качаться. «Притворюсь-ка я пьяным…» – думает он. Ничего другого, более умного, не приходит ему в голову.

– Добрый де-ень, фрейлейн Стефани! – лепечет Али-баба, изменив голос. – Я хочу… – Он запинается и неестественно закатывает глаза. – Я… хо-чу в кровать. Икк… Ик… Вы не видели мою кровать? Я… ик… заблу-дился… Я хотел… ик… выйти. Фу-ты ну-ты! Почему лестница качается? От ветра, что ли? – И он с идиотским видом садится на ступеньки.

Инга Стефани в ярости. Али-баба прекрасно играет свою роль. Он и впрямь кажется пьяным.

– Ты опять напился? Как тебе только не стыдно! – говорит она возмущённо.

– Фрейлейн Сте-фа-ни… ик… не ругайтесь. У меня замёрзли ноги, и тут я ре-шил выпить маленькую бутылочку ликёра. «Чёр… чёрной Иоганны».

Али-баба снова встаёт. Он качается, как былинка на ветру. Заведующая крепко держит его за ворот ночной рубашки.

– Ещё не хватает только, чтобы ты свалился с лестницы! – говорит рассерженная Инга Стефани. – Иди в постель. Пошли! Пошли!..

Она ведёт Али-бабу вниз по лестнице.

– Осторожно, не шуми. С тобой всегда одни неприятности! Напиваешься, как бродяга. Тьфу, чёрт! Но теперь тебе уже не долго быть в интернате; об этом я позабочусь. Чаша моего терпения переполнилась. Всё должно иметь свой конец. Ну вот, иди теперь.

Они стоят у дверей комнаты номер семь. Только теперь Али-баба наконец понял, что он натворил.

– Фрейлейн Стефани…

Он вдруг перестаёт качаться и говорит совершенно нормально.

– Фрейлейн Стефани, – повторяет он испуганно. Но заведующая больше не хочет с ним разговаривать.

– Иди в постель. Ты что, не слышишь, Хорст Эппке? – кричит она. – Завтра утром, когда проспишься, тогда и поговорим.

Оставив грешника в коридоре, Инга Стефани уходит. «Вот что получается, когда хочешь быть доброй и снисходительной, – думает она с горечью. – Нет, всё это бесполезно. Мне надо покончить с интернатом. Я не буду поступать на курсы и снова вернусь на завод. Зачем портить себе нервы из-за каких-то глупых мальчишек? У меня есть специальность. Я могу заработать себе на жизнь».

Али-баба прокрался к себе в постель и, словно зверёк в нору, с головой залез под шерстяное одеяло. «Ну и заварил же я кашу!» Такая дурацкая история могла случиться только с ним. Он просто остолоп. Он испортил всё, буквально всё. И как только ему могла прийти в голову эта идиотская идея – разыграть пьяного! Какое безумие! Теперь его в два счёта выкинут из интерната. Проваливай, да и всё тут. А куда ему деться? Али-баба мрачно задумывается. «Лучше всего повеситься, – решает он. – Мертвецам не нужна крыша над головой. И Старик тогда уж не сможет грабить меня. Всплакнёт ли хотя бы мать на моей могиле? Здесь, в интернате, обо мне никто не пожалеет». Он рисовал себе картину своих собственных похорон до тех пор, пока незаметно не заснул.

Уже на следующее утро Али-баба решил больше не думать о смерти. Он встал точно по звонку и во время умывания даже снял с себя ночную рубашку, чтобы не давать ни малейшего повода для замечаний. Потом он первый побежал в столовую, держа брошку в кармане. «Я расскажу обо всём Ренате ещё за завтраком, – решил он. – Рената дружит с Бриттой, Я попрошу Ренату вернуть ей брошку. Может быть, она мне поможет…» Рената была его последней надеждой. Ей он доверял. Ему достаточно было вспомнить о записке, которую Рената прикрепила к брошке. Всякая другая девушка уже давно бы наябедничала. Но Рената не такая. Она понимает больше других. «Если мне повезёт, она, быть может, даже замолвит за меня словечко», – надеялся Али-баба. За завтраком он сидел словно на раскалённых углях и даже не притронулся к еде.

Рената долго не появлялась в столовой. Её стакан для чистки зубов упал с полочки и разбился. Девушке пришлось подбирать осколки. В столовую Рената явилась только в десять минут седьмого, уже в рабочем костюме – в спортивной куртке и косынке на голове.

– Доброе утро! Сегодня я обязательно узнаю что-нибудь приятное, – сказала Рената звонким голосом. – Недаром говорят, что бить посуду – к счастью.

– Ну конечно, – воскликнул Факир: – ты наверняка получишь письмо от своего поклонника.

– У Ренаты нет поклонника, – пробормотал Повидло, быстро откусывая кусок хлеба со сливовым джемом; слой джема на его бутерброде был толще, чем хлеб.

– Рената выиграет в футбольном тотализаторе[3]3
  Во многих странах Америки и Европы перед футбольными состязаниями желающие могут ставить деньги на какую-нибудь из команд. Ставки вносят в специальные кассы, так называемые тотализаторы.


[Закрыть], – высказал своё предположение Заноза.

– Идите вы с вашим дурацким тотализатором! Мне жаль денег. Я бы купила билеты лишь в том случае, если бы играла ваша футбольная команда. Тут результат известен: вы наверняка проиграете!

– Как бы не так! – запротестовали футболисты.

В это время Али-баба тихо, как мышь, грыз свой хлеб с джемом. Хочешь не хочешь, а есть надо. Иначе расспросы посыпятся со всех сторон: «В чём дело, Али-баба? Почему ты не ешь?», «Может быть, ты болен?», «Иди к врачу!», «У тебя, наверно, опухоль в желудке!»

Он нетерпеливо посматривал на Ренату. Хоть бы скорее поговорить с ней! Но Стрекоза, Лора и Бритта, которые сидели вместе с Ренатой, не спешили выйти из-за стола.

Али-баба нетерпеливо считал минуты. Наконец эти три девушки поднялись с места, чтобы отнести свои грязные тарелки на кухню.

Рената осталась одна. Она торопливо глотала, стараясь наверстать упущенное время.

Али-баба заставил себя подняться.

– Послушай, Рената, я должен сказать тебе одну вещь. – Он пересел к ней за стол. – Я сделал ужасную глупость, – произнёс он тихо. – Фрейлейн Стефани поймала меня вчера вечером после отбоя, когда я, пьяный, стоял на лестнице. Но я вовсе не был пьян. Я только хотел зайти к вам и… и… отдать Бритте её брошку.

– Ты с ума сошёл!

– Нет, это правда, я… – Он придвинулся так близко, что Рената почувствовала на своём лице его дыхание. – Я… я хотел…

Он выложил девушке всё, что у него было на душе. Рассказал ей об отчиме, о соблазнительных ста марках, о своём страхе…

Рената даже отодвинула стакан с кофе.

– Хорош же ты! Из-за каких-то несчастных нескольких марок чуть было не стал вором! Вот глупость! – возмущённо прервала она Али-бабу. – Почему ты не пошёл к фрейлейн Стефани? Она очень добрая, хотя иногда нервничает и напускает на себя строгий вид. Она обязательно помогла бы тебе. А ты её обманул.

Али-баба не находил слов. Он сидел за столом пристыженный и беспомощный, словно малое дитя…

В вестибюле послышался топот ног. Парадная дверь беспрерывно хлопала. Ученики уходили на работу.

Бритта просунула голову в столовую:

– Нати, иди скорее, нам пора.

Карл Великий ухмыльнулся:

– Это вполне логично. Бригадирше нужно особое приглашение, – съязвил он, проходя через столовую.

Рената собрала со стола посуду.

– Дай мне брошку, я верну её Бритте. Надеюсь, что всё, что ты рассказал про отчима, правда, и я не введу в заблуждение фрейлейн Стефани?

– Правда, честное слово!

Али-баба хотел подкрепить свои слова клятвой, но Рената нетерпеливо протянула руку за брошкой.

– Давай её сюда. Скорей! Мы должны поторопиться. Давай-давай не любит ждать. Ну и хлопот же с тобой!.. – Она торопливо сбежала по высокой каменной лестнице, которая вела во двор имения. Али-баба, как собачонка, бежал рядом с Ренатой. Оба молчали. «Нет, я не ошиблась, он не вор, – думала Рената. – Разоблачать надо не его, а отчима. Какое право он имеет отбирать деньги у Али-бабы? Негодяй!»

Ученики уже собрались во дворе имения. Утро было холодное. Юноши прятали, руки в карманы, девушки завязали платки под подбородком. Заведующий хозяйством ещё не выходил из конторы.

– Давно пора! – крикнула Бритта, когда во двор прибежала Рената со своим провожатым.

Рената сунула ей в руки брошку.

– Спрячь её! Теперь ты видишь, что у нас в интернате ничего не пропадает.

Бритта вскрикнула.

– Моя брошка! Где же она была? Скажи же, Нати!

– Не шуми. Это не так важно. Я тебе расскажу это позже. А пока лучше спрячь брошку подальше, а то ты её опять потеряешь.

– Ах, что ты! Теперь я буду осторожна… Бритта нацепила свою «фамильную драгоценность» на рабочую куртку.

Александр Кнорц, который в это время вышел из конторы, сразу же обратил внимание на блестящий «рог изобилия».

– Теперь тебе осталось только продеть кольцо в нос, – неодобрительно заметил он Бритте. – Это не годится. На работу в таком виде не выходят. Но вы, – он покосился на выстроившихся девушек, – вы бы с удовольствием чистили навоз в кружевных платьях.

Кнорц вынул из кармана свою записную книжку.

– Рената Либиг. Куда она делась?.. Хорошо! Можешь опустить руку. Отправляйся на птицеферму. Фрейлейн Кисслинг – так звали молодую птичницу, которая ведала в имении курами – решила во что бы то ни стало обречь себя на горе и несчастье: послезавтра она выходит замуж. А потом уезжает в отпуск. У неё ещё остались неиспользованные дни. Всё это время ты будешь её заменять. Надеюсь, что ты справишься. Куры создания мирные. Они не убегут от тебя, это не лошади. Всё! Можешь отправляться к своим птицам, Давай-давай! Ты мне больше не нужна.

Очень обрадованная этим поручением, Рената поспешила на птицеферму и по дороге споткнулась о камень.

– Эй, Куриная Фея! Смотри не передави на ферме все яйца! – крикнул ей вслед заведующий хозяйством.

Ренате незачем было спешить. Стоял ноябрь, и в половине седьмого утра, когда ребята выходили на работу, было ещё темно. Только на востоке на тёмно-сером небосклоне виднелась бледная полоса зари. Сейчас Ренате нечего было делать. Кур не выпускали из курятников до тех пор, пока не становилось совсем светло… Рената побежала обратно в интернат. Признания Али-бабы не давали ей покоя. Его отчим обращался с ним, как с рабом.

– Фрейлейн Стефани, брошка нашлась! Она была у Али-бабы.

И Рената рассказала заведующей всё, что она узнала.

На Ингу Стефани сообщение Ренаты не произвело особого впечатления.

– Не старайся представить Эппке лучше, чем он есть на самом деле. Кто знает, может быть, он опять всё наврал. Во всяком случае, мне надоело портить себе кровь из-за этого клоуна. На этот раз он хватил через край.

– Но ведь Али-баба действительно не знал, как ему поступить, – тихо сказала Рената.

– Не знал, как поступить… Ах, Рената. Не тебе бы это говорить! Разве мы какие-нибудь изверги? Да и твой Хорст Эппке за словом в карман не полезет. Честно говоря, я ему не очень-то верю. Эта история со злым отчимом не нова. Она весьма похожа на вымысел. Если Эппке солгал, он сегодня же вылетит из интерната. Моему терпению тоже есть предел!

К концу дня Инга Стефани собралась в путь. Наверно, отчим Эппке возвращается домой с работы между пятью и шестью, рассуждала она, приводя в порядок свой велосипед. Прежде чем отправиться к родителям Али-бабы, Инга Стефани купила кое-что в Борденслебене. Было без четверти шесть, но квартира Эппке оказалась запертой, и на её звонок никто не появился. Инга Стефани решила подождать. Она прохаживалась взад-вперёд по тесному дворику, пока к ней не подошла какая-то пожилая женщина, жившая в том же доме.

– Вы ждёте кого-нибудь? – с любопытством осведомилась соседка.

Инга Стефани утвердительно кивнула головой:

– Может быть, вы мне скажете, в котором часу Эппке приходят домой?

Фрейлейн Лихтлак, которая бережливости ради хранила свою вставную челюсть в ящике ночного столика, скривила беззубый рот.

– По-разному, – охотно поведала она. – Бывает, что Эппке приходят домой рано, но частенько они просиживают в кабаке до поздней ночи. Видите ли, Эппке, как говорится, «любят закладывать за воротник». Они пропивают каждый пфенниг. Счастье ещё, что Хорст живёт сейчас где-то в другом месте. Бедный мальчик! Как его, бывало, колотили, когда отчим напивался! Ужасно! Иногда мне даже хотелось привести полицию. Но потом, в последний момент, я спохватывалась. Ведь глупо наживать себе врагов ради чужих детей! А старик Эппке настоящий грубиян. По правде говоря, я бы на месте фрау Эппке ни за что на свете не вышла бы за него замуж. А она, знаете ли, слушается его, словно собака своего хозяина. Ну и брак, я вам скажу! Я не хочу сплетничать, но если бы вы только знали, что приходится терпеть мне, бедной одинокой женщине, в этом доме! Недавно, например, этот Эпике всю ночь напролёт шумел на кухне. Знаете, когда у людей в кармане пусто, они гонят водку из денатурата и сахара. Так вот, в ту ночь, уже после двенадцати часов, я тихонечко постучала в стенку и попросила их вести себя потише. Я считаю, что каждый порядочный человек имеет право отдыхать по ночам. И что же вы думаете? На следующий день, когда я пошла выносить мусор, этот ужасный тип начал мне угрожать. Теперь я прямо опасаюсь за свою жизнь. «Старая карга!» – Так он и сказал, можете себе представить? – «Если ты ещё раз постучишь мне в стенку, то от тебя и от стенки останется мокрое место». Да, да! Я повторяю вам слово в слово… Теперь вы сами видите, какой это ужасный человек! Но знаете что, фрейлейн, если вы торопитесь, попробуйте заглянуть в «Чёрного козла». Это маленький кабачок на Клостергассе, сейчас же за углом. Там Эппке бывают чаще всего.

«Чёрный козёл» помещался в подвале. Когда Инга Стефани спустилась по выщербленным ступенькам, ей ударил в нос запах прокисшего пива. Она вошла в низкий, плохо освещённый зал. За стойкой стоял хозяин, в одной рубашке без пиджака.

– Герр Эппке у вас? – осведомилась Инга Стефани.

Хозяин был слишком ленив, чтобы отвечать. Он Молча протянул руку по направлению к приземистому мужчине, который сидел вместе с измождённой, бледной женщиной в самом углу комнаты, возле печки. Перед ними стояли наполовину опорожнённые рюмки с ликёром.

Инга Стефани представилась и, не дожидаясь приглашения, подсела к столику.

– Ага! Так вы, значит, за-аведующая интернатом?.. – спросил отчим Али-бабы заплетающимся языком; перед ним стояла уже третья, за этот вечер, порция ликёра. – Ес-ли парень плохо себя ведёт, можно содрать с него семь шкур. Я разрешаю. Я даже прошу вас об этом. Этого щенка надо держать в ежовых рукавицах, а то он совсем от рук отобьётся.

Инга Стефани молча разглядывала красную, опухшую физиономию незнакомца.

– Герр Эппке, а что делает Хорст с теми деньгами, которые он получает в интернате?

– С деньгами? Не беспокойтесь, фрейлейн. Они в верных руках. Мы с женой берём их на сохранение. Зачем такому мальчишке деньги? Он только растратит их на всякие лакомства!

– Понимаю, вы кладёте деньги в сберкассу на его имя?

– В сберкассу? Э, нет. Тут вы ошиблись, фрейлейн! Какие там сберкассы! Мы люди бедные. Да и мальчик получает у вас сущие гроши. Этих денег еле хватает на то, чтобы купить ему пару штанов. Ведь ему пятнадцать лет, а в таком возрасте, сами знаете, одежды не напасёшься. Что годится сегодня, завтра уже мало! И обувь на этом бродяге так и горит. Только и знай, что плати да плати. Этот парень может разорить кого хочешь… – И он одним глотком допил стоявшую перед ним рюмку.

Фрау Эппке последовала его примеру.

– Да, это так, – лицемерно сказала она, ставя на стол пустую рюмку. – Приходится с утра до вечера работать на нашего Хорста!

Отчим знаком подозвал к себе хозяина.

– Повторить, – приказал он. – А этой фрейлейн принесите чего-нибудь сладенького. Двойную порцию вишнёвой наливки или кофейного ликёра, что ей больше нравится.

– Ради бога! – Инга Стефани протестующе подняла руки. – Я совсем не пью; кроме того, мне пора возвращаться в интернат, а то мои ребята всё вверх дном перевернут.

Она попрощалась.

– Рад, что познакомился с вами, фрейлейн. Если у парня ветер в голове, лупите его сколько влезет. А коли это не поможет, черкните мне пару слов – я тут же приеду и выдеру его, как Сидорову козу. Мне это ничего не стоит.

Инга Стефани поехала обратно в Катербург.

«Нет, плохая я заведующая, – думала она, нажимая на педали велосипеда. – Я слишком мало знаю своих учеников. Разве я имею понятие о том, что творится у них дома? Разве мне известно, в каких условиях они воспитывались?»

Теперь она стала смотреть на Али-бабу другими глазами. О том, чтобы исключить его из интерната, она больше и не помышляла. Напротив, ему следовало помочь. Но как?

Инге Стефани был необходим хороший совет.

Прибыв в Катербург, она разыскала Мукке.

Хильдегард Мукке, нахмурившись, слушала её рассказ.

– Избивают парня, да к тому ещё пропивают его деньги! Вот это мне нравится! – воскликнула она в гневе. – Счастье ещё, что мы наконец узнали об этом. Завтра утром я поговорю с бухгалтером. Впредь заработок Хорста Эппке будет передаваться интернату. Ну, а что касается отчима, то мы ему вправим мозги. Он о нас ещё услышит. От парня он больше не получит ни пфеннига. Отныне распоряжаться заработком Хорста будете вы, как заведующая интернатом. Всё, что ему причитается, он будет получать от вас. Парень должен понять, где ему лучше и кто его истинные друзья…

– Ты, Рената, невозможный человек! Ну расскажи же мне наконец, у кого была моя брошка.

Бритта мучила Ренату до тех пор, пока та не заговорила.

– Смотри только не проболтайся никому, – попросила она.

– Да что ты!

Это «да что ты» Бритта, которая никогда не умела хранить секреты, забыла так же быстро, как сказала.

Уже через час к Ренате прибежала запыхавшаяся и раскрасневшаяся Рози.

– Рената, знаешь новость? Брошка была у Али-бабы. Все говорят об этом. Прошлой ночью он опять напился. Можешь себе представить, фрейлейн Стефани подобрала его на лестнице.

– Ну, а если какой-нибудь болтун скажет тебе, что на луне устроили ярмарку, ты тоже поверишь? – набросилась Рената на болтушку Рози.

История с брошкой передавалась из уст в уста. Заноза и Факир не верили своим ушам. Как же это могло случиться? Вчера вечером Али-баба лёг в постель совершенно трезвый, а теперь вдруг говорят, будто ночью он пьяный лежал на лестнице.

– Ну и что же? Мы ведь спали, – заявил Карл Великий. – Как мы могли заметить, что Али-баба припрятал бутылку водки, и тихонько выпил её под одеялом? Это логично! Могу спорить, что всё было именно так. Уж я это выясню.

Во время ужина, когда в столовой запахло мятным чаем и варёной картошкой, Карл Великий начал задавать ехидные вопросы.

– Фрейлейн Стефани, – спросил он, – правда ли, что правительство издало распоряжение, согласно которому со вчерашнего вечера в интернатах отменяются правила внутреннего распорядка?

– Что ты болтаешь? – Инга Стефани уронила с вилки наполовину очищенную картошку.

Карл Великий вызывающе посмотрел на заведующую. Уголки его рта вздрагивали.

– Я это предполагаю только потому, что в нашем интернате с некоторых пор разрешается напиваться.

– О ком ты говоришь?

– Пожалуйста, не притворяйтесь, фрейлейн Стефани. Я имею в виду одного фокусника, у которого брошки сперва исчезают, а потом ровно через сорок восемь часов опять появляются. Это логично.

Али-баба поперхнулся. Закашлявшись, он толкнул полную до краёв чашку чая так, что желтоватая жидкость расплескалась по столу.

Ренату охватил гнев. Она бы с удовольствием дала Карлу пощёчину.

В столовой поднялся шум.

– Да! Почему из истории с брошкой сделали государственную тайну? Раньше мы обсуждали такие дела все вместе, – негодовал Заноза, – а теперь кругом только шепчутся и сплетничают.

– Правильно! – Ребята дружно поддержали Занозу.

У Инги Стефани нервно задёргалось веко.

– При чём здесь государственная тайна? Успокойтесь. Есть дела, которые лучше решать в узком кругу.

– Слушайте! Слушайте! Значит, это всё же государственная тайна? – Карл Великий вытянул шею, словно гусь, который вот-вот загогочет.

Все засмеялись, У кого-то с шумом упала на пол вилка.

Глаза у Инги Стефани сузились, между тонкими бровями появилась упрямая складка.

– Друзья! Я не желаю испытывать ваше любопытство. Пожалуйста! Пусть Хорст Эппке расскажет вам обо всём сам. Спросите его. А если хотите, можете его судить. Поступайте как вам угодно! Не то вы опять начнёте обвинять меня в том, что я делаю из всего государственную тайну.

Как обычно в раздражении, Инга Стефани не могла скрыть свою досаду, и её голос прозвучал резко.

– Ну, Эппке, начинай. Ты не маленький ребёнок, в опекунах не нуждаешься. Говори.

Али-баба поднялся. Он был как в лихорадке. Ноги у него подкашивались.

– Я… я… я… – несвязно забормотал он. – Я… думал… я… хотел… э… э…

Из его несвязного лепета при всём желании нельзя было понять ни единого слова.

Стрекоза пожала плечами.

– Я ничего, ничегошеньки не понимаю, – торжественно заверила она.

Макки заёрзал на стуле. Чтобы выслушать это бормотание, надо набраться терпения. Шум в столовой становился всё громче.

Али-баба сделал беспомощное движение рукой.

Рената не вытерпела.

– Отчего ты не расскажешь, какой у тебя отчим и как он отбирает у тебя весь заработок? – закричала она. – Господи, расскажи же наконец, что Карл Великий хотел донести на тебя из-за десяти марок и что ты не знал, как отдать ему свой долг. Говори! Тебе нечего стыдиться.

– Легче, легче! О доносе не могло быть и речи, – поправил её Карл Великий. – Я только хотел немножечко попугать Али-бабу.

– Хорош же ты, нечего сказать! Ты не должен был давать ему ни единого пфеннига. Это было бы гораздо лучше. Из-за твоих денег всё и случилось.

Карл Великий хотел было возразить против такого обвинения, но Рената не дала ему произнести ни слова.

– Теперь буду говорить я, – сказала она раздражённо.

И она подробно описала всё, что случилось.

Али-баба пристыжённо опустился на своё место. Как она защищала его! Вступилась, словно за младшего брата. «Что бы я делал, если бы не она?» – думал он с благодарностью. Он посмотрел на Ренату. Над правым глазом девушки виднелся красноватый шрам от злосчастного выстрела из рогатки. Али-бабу как будто что-то кольнуло… Если бы Рената знала, что он натворил…

Наконец. Рената сказала всё. Её речь была сплошным обвинительным актом против отчима Хорста Эппке.

– Надо сообщить об этом мерзавце в полицию, – сказала возмущённая Лора.

Наступила тишина.

Понимающие, сочувственные взгляды устремились на Али-бабу.

Даже Карл Великий не знал, что сказать. Он снял очки и стал тщательно протирать запотевшие стёкла носовым платком.

Али-баба сидел на стуле согнувшись. Противоречивые чувства, словно быстро мчащиеся льдины в половодье, сталкивались и боролись в его груди. «Почему у меня не хватило мужества сознаться, что я стрелял из рогатки? – упрекал он себя. – Я должен, должен сознаться. Иначе нельзя! Больше я не в силах продолжать этот обман. Рената опечалится, может быть, даже рассердится на меня. Мне будет больно, очень больно, но я не могу иначе. Я не могу больше ей лгать.

Он встал беспомощный, смущённый. Голос его звучал хрипло:

– Тогда, когда Рената сидела в повозке… – Каждое слово, которое он произносил, стоило ему усилий. – Я… я… не хотел в неё попасть. Я хотел её только напугать. Правда! И я не целился в неё из рогатки, то есть я целился, но не в неё. Но… но… камень всё же попал ей в глаз. Я сам пришёл в ужас. А потом… потом лошади понесли. Я побежал за повозкой. Бежал, покуда у меня хватило сил. Я испугался. Страшно испугался. А после того, как с Бауманом случилось несчастье, я убежал в поле. Сперва я боялся вернуться обратно, а потом, вернувшись, никому ничего не сказал, потому что… потому что… всё же хотел остаться в интернате.