Текст книги "Истоки тоталитаризма"

Автор книги: Ханна Арендт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 49 страниц)

Таинственность, как таковая, стала первым критерием в выборе тем. Источник тайны не был важен; он мог находиться в сознательном, политически объяснимом желании секретности, как в случае с британской тайной полицией или французским «Deuxieme Bureau», или в стремлении революционных групп к конспирации, как в случае с анархистами и другими террористическими сектами; или в структуре обществ, чей изначальный секрет был скрыт до тех пор, пока не стал хорошо известен, и где только формальные ритуалы еще сохраняли первоначальную тайну, как в случае с франкмасонами; или в древних предрассудках, которые сплелись в легенды вокруг определенных групп, как в случае с иезуитами и евреями. Нацисты были, несомненно, чемпионами в отборе подобных тем для массовой пропаганды, но большевики постепенно обучились приемам, хотя они в меньшей степени основывались на традиционно принятых тайнах и предпочитали свои собственные изобретения. Так, начиная с 30-х годов в большевистской пропаганде один таинственный мировой заговор сменил другой (от заговора троцкистов, за которым последовал заговор правления трехсот семей, до зловещих империалистических, т. е. глобальных, махинаций британских и американских секретных служб).[763]763
  Интересно заметить, что большевики в сталинскую эпоху каким-то образом так накапливали заговоры, что появление новых не означало отказ от старых. К заговору троцкистов, запущенному приблизительно в 1930 г., был добавлен заговор трехсот семей в период народного фронта, после 1935 г., британский империализм стал реальной угрозой во время сталинско-гитлеровского союза, заговор американских секретных служб последовал сразу после окончания войны; и, наконец, еврейский космополитизм проявил явное и неутешительное сходство с нацистской пропагандой.


[Закрыть]

Эффективность подобного рода пропаганды демонстрирует одну из основных характеристик современных масс. Они не верят во что-то видимое, в реальность своего собственного опыта. Они не верят своим глазам и ушам, но верят только своему воображению, которое может постичь что-то такое, что одновременно и универсально и непротиворечиво самому себе. Не факты убеждают массы и даже не сфабрикованные факты, а только непротиворечивость системы, частью которой они, по-видимому, являются. Повторение, влияние которого несколько переоценено благодаря общей вере в примитивные способности масс к пониманию и запоминанию, важно только потому, что убеждает их в том, что непротиворечивость существует во времени.

Случайность, пронизывающая реальность, есть именно то, что массы отказываются признать. Массы предрасположены ко всем идеологиям, потому что они объясняют факты как простые примеры законов и отвергают случайные стечения обстоятельств, предполагая всеобъемлющую силу, которая должна лежать в основе каждого случая. Тоталитарная пропаганда преуспевает в уходе от реальности в фиктивный мир, от противоречий к непротиворечивости.

Главный недостаток тоталитарной пропаганды заключается в том, что она не может полностью удовлетворить тягу масс к совершенно непротиворечивому, постижимому и предсказуемому миру без серьезного конфликта со здравым смыслом. Если, например, все «исповеди» политических оппонентов в Советском Союзе произносились на одном и том же языке и подразумевали одни и те же мотивы, жаждущие непротиворечивости массы принимали фикцию в качестве высшего доказательства подлинности этих «исповедей», в то время как здравый смысл подсказывает нам, что именно эта непротиворечивость, не свойственная нормальному миру, доказывает сфабрикованность этих «исповедей». Пользуясь метафорами, можно сказать, что точно так же массы требовали постоянного повторения чуда Септуагинты, когда, согласно древней легенде, 70 переводов на греческий язык текстов Ветхого Завета, выполненные семьюдесятью не связанными друг с другом переводчиками, оказались совершенно идентичными друг другу. Здравый смысл может принять эту историю только в качестве легенды или чуда; хотя ее тоже можно привести в качестве доказательства необходимости абсолютной веры в каждое слово переводимого текста.

Другими словами, поскольку истинно, что массами овладевает желание уйти от реальности, потому что благодаря своей сущностной неприкаянности они больше не в состоянии постичь ее случайные, непонятные аспекты, также истинно и то, что их тоска по выдуманному миру имеет некоторую связь с теми способностями человеческого ума, чья структурная согласованность превосходит простую случайность. Уход масс от реальности – это обвинение против мира, в котором они вынуждены жить и в котором они жить не могут с тех пор, как случайность стала владыкой мира и люди стали нуждаться в постоянном упорядочении хаотических и случайных условий существования, приближающем их к искусственно построенной, относительно непротиворечивой модели. Восстание масс против «реализма», здравого смысла и всех «вероятностей мира» (Бёрк) было результатом их атомизации, потери ими социального статуса и всего арсенала коммуникативных связей, в структуре которых только и возможен здравый смысл. В их ситуации духовной и социальной неприкаянности здравое размышление над тем, что произвольно, а что планируемо, что случайно, а что необходимо, стало больше невозможно. Тоталитарная пропаганда может жестоко надругаться над здравым смыслом только там, где он потерял свою значимость. Из альтернативы роста анархии и абсолютной необоснованности гибели, с одной стороны, или твердой, фантастически выдуманной непротиворечивости идеологии, с другой, массы с большой долей вероятности всегда выберут последнее и будут готовы платить за это индивидуальными жертвами. И это происходит не потому, что они глупы или слабы, а потому, что в общей катастрофе этот выбор гарантирует им минимум самоуважения.

Если специализацией нацистской пропаганды было извлечение прибыли из тоски масс по непротиворечивости, то большевистские методы испытывали, словно в лаборатории, свое воздействие на изолированном массовом человеке. Советская секретная полиция, так стремящаяся убедить свои жертвы в их вине за преступления, которые они никогда не совершали, а во многих случаях и не способны были совершить, полностью отгораживает и устраняет все реальные факторы, так что на первый план выходила сама логика, сама непротиворечивость «дела», содержащаяся в подготовленных исповедях. В ситуации, когда разделяющая грань между сочиненным обвинением и реальностью стирается самой его чудовищностью и внутренней логичностью, человеку требуется не только сила характера, чтобы сопротивляться постоянным угрозам, но и большая уверенность в том, что существуют близкие человеческие существа – родственники, друзья или соседи, которые никогда не поверят в это «дело», чтобы сопротивляться искушению поддаться чисто абстрактной возможности вины.

Безусловно, такой вершины искусственно сфабрикованного умопомешательства можно достичь только в тоталитарном мире. Однако это лишь один из приемов пропагандистского арсенала тоталитарных режимов, для которых признания не необходимы для наказания. «Признания» в такой же степени специфичны для большевистской пропаганды, в какой для нацистской пропаганды была характерна тщательная педантичность в легализации преступлений с помощью обращенного в прошлое и имеющего обратную силу законодательства. В обоих случаях цель – логическая непротиворечивость.

Перед тем как тоталитарные движения приходят к власти и обустраивают мир в соответствии со своими доктринами, они создают целый лживый мир непротиворечивости, который более соответствует потребностям человеческого разума, чем сама реальность. Именно в этом мире благодаря одному только воображению лишенные корней массы могли чувствовать себя как дома и избавиться от нескончаемых шоковых ситуаций, которые реальная жизнь и реальный опыт опрокидывают на человеческие существа и их надежды. Сила тоталитарной пропаганды (еще до того, как тоталитарное движение получает возможность опустить железный занавес, чтобы помешать кому-либо нарушать, даже малейшими намеками на реальность, мертвое спокойствие полностью воображаемого мира) заключается в ее способности отсекать массы от реального мира. Единственные сигналы, которые реальный мир еще предлагает пониманию разобщенных и плохо сплоченных масс – которых каждый удар судьбы делает все доверчивее, – это так называемые его умолчания, т. е. вопросы, которые не осмеливаются обсуждать публично, или слухи, которые не отваживаются опровергать, потому что они бьют, пусть преувеличенным и искаженным образом, по болевой точке.

Из факта существования этих болевых точек ложь тоталитарной пропаганды извлекает необходимый для установления связи между реальностью и созданным фиктивным миром элемент истинности и реального опыта. Только террор может основываться исключительно на фикции. Но даже устанавливаемые террором лживые измышления тоталитарных режимов все-таки еще не полностью произвольны, хотя обычно они грубее и наглее и, если можно так выразиться, оригинальнее, чем фикции тоталитарных движений. (Не пропагандистское искусство, а только террор способен распространить искаженную историю русской революции, в которой никогда не было главнокомандующего Красной Армией по фамилии Троцкий.) В то же время, ложные утверждения тоталитарных движений изощреннее. Они настолько пропитывают собой все сферы социальной и политической жизни, что остаются скрытыми от общественности. Они имеют больший успех там, где должностные лица окружают себя атмосферой секретности. Во мнении масс они приобретают репутацию высшего «реализма», так как затрагивают реальную жизнь тех, чье существование скрыто. Раздувание скандала в высшем обществе, например скандала по поводу коррупции политиков, – всего того, что принадлежит желтой прессе, – становится в пропагандистских целях оружием более чем сенсационной важности.

Наиболее эффектным вымыслом нацистской пропаганды была история о всемирном еврейском заговоре. Концентрация на антисемитской пропаганде была общей зацепкой всех демагогов, начиная с конца XIX в. и получила широкое распространение в Германии и Австрии в XX в. Чем с большим постоянством все партии и органы, формирующие общественное мнение, избегали обсуждать еврейский вопрос, тем больше толпа убеждалась в том, что евреи – истинные представители власти, а следовательно, еврейская проблема была символом лицемерия и нечестности всей системы.

Реальное содержание послевоенной антисемитской пропаганды не было ни монополией нацистов, ни чем-то особенно новым и оригинальным. Со времен дела Дрейфуса ходила легенда о всемирном еврейском заговоре и она основывалась на реальной интернациональной взаимосвязи и взаимозависимости еврейского народа, разбросанного по всему миру. Преувеличенное представление о мировой власти евреев сложилось даже раньше. Его истоки можно отыскать в конце XVIII в., когда стала очевидной внутренняя связь между еврейским бизнесом и национальным государством. Представление о еврее как о воплощении зла обязано пережиткам и предрассудкам, идущим из глубин средних веков. Но в действительности оно тесно связано с той более поздней двусмысленной ролью, которую евреи со времен своей эмансипации играли в европейском обществе. Нельзя отрицать лишь одно: в послевоенный период евреи стали заметными, как никогда раньше.

Что касается самих евреев, то они наращивали свою известность и заметность в обществе обратно пропорционально своему реальному влиянию и положению во властных структурах. Любое снижение стабильности и силы национального государства было прямым ударом по позиции евреев. Как только государство становилось национальным, государственный аппарат уже не мог удерживать свою позицию над классами и партиями, тем самым обесценивался альянс с еврейской частью населения, которая предположительно находилась вне общества и была безразлична к партийной политике. Растущий интерес империалистически ориентированной буржуазии к внешней политике и усиление ее влияния на государственные структуры сопровождались упорным отказом большинства представителей еврейского капитала заняться промышленным предпринимательством и оставить традиционную сферу капиталистической торговли. Все это, вместе взятое, почти сводило на нет экономическую полезность для государства евреев как отдельной группы и преимущества их социальной обособленности. После первой мировой войны центральноевропейское еврейство стало таким же ассимилированным и национализированным, как и французское еврейство в течение первых десятилетий Третьей республики.

То, насколько сознательно интересующие нас государства действовали в изменившейся ситуации, стало ясно, когда в 1917 г. немецкое правительство, следуя давно установившейся традиции, пыталось использовать своих евреев в предварительных мирных переговорах с Антантой. Вместо того чтобы обратиться к солидным лидерам немецкого еврейства, оно обратилось к незначительному и не обладающему реальным влиянием сионистскому меньшинству. Это меньшинство еще полагалось на старый порядок исключительно потому, что настаивало на существовании еврейского народа независимо от гражданства, и от них можно было ожидать, что они будут работать на службы, основанные на интернациональных связях и интернациональных взглядах. Этот шаг, однако, обернулся ошибкой для немецкого правительства. Сионисты сделали то, чего никогда не делал раньше ни один еврейский банкир. Они поставили свои условия и сказали правительству, что будут обсуждать только мир без аннексий и репараций.[764]764
  См. автобиографию Вайсманна: Weizmann Ch. Trial and error. N.Y., 1949. P. 185.


[Закрыть] Закончилось старинное еврейское безразличие к политическим делам; большинство невозможно было использовать дальше, так как исчезла дистанция, отделявшая евреев от нации, а сионистское меньшинство было бесполезно, так как имело собственную политическую идею.

Замена монархических правительств республиканскими в Центральной Европе завершила разъединение центральноевропейского еврейства точно так же, как это сделала Третья республика во Франции около 50 лет до этого. Евреи уже потеряли большую часть своего влияния в то время, когда новые сформировавшиеся правительства утратили как реальную силу, так и интерес защищать своих евреев. Во время мирных переговоров в Версале евреи использовались главным образом в качестве экспертов и даже антисемиты понимали, что мелкие еврейские мошенники в послевоенную эру, большей частью новоприбывшие (в основе их мошеннической деятельности, резко отличающей их от их единоверцев, лежит установка, которая странным образом напоминает старое равнодушие к стандартам их среды), не имели никакой связи с представителями предполагаемого еврейского интернационала.[765]765
  См., напр.: Bonhard О. Judische Geld und Weltherrschaft? 1926. S. 57.


[Закрыть]

Среди множества конкурирующих антисемитских групп и в атмосфере, пропитанной антисемитизмом, нацистская пропаганда изобрела метод трактовки этой темы, который отличался от всех других и превосходил их. Однако ни один нацистский лозунг не был новым не была новой даже гитлеровская искусная картина классовой борьбы, вызванной еврейским хозяином, который эксплуатирует своих рабочих, и его братом, который в то же время на заводском дворе призывает рабочих к забастовке.[766]766
  Гитлер использовал эту картину впервые в 1922 г.: «Мозес Кон, с одной стороны, подстрекает свою ассоциацию отказывать требованиям рабочих, в то время как его брат Исаак на заводе призывает массы…» к забастовке (Hitler's Speeches: 1922–1939 / Ed. by N. H. Baynes. L., 1942. P. 29). Примечательно, что в нацистской Германии не было ни одного полного издания речей Гитлера, так что приходится обращаться к английскому изданию. Это не было случайностью, как можно увидеть из библиографии, составленной Филиппом Боулером: Bouler Ph. Die Reden des Fuhrer's nach der Machtubernahme. 1940. Только публичные речи были изданы дословно в Volkischer Beobachter; что касается речей, произнесенных перед ближайшим окружением фюрера или перед другими партийными организациями, то они просто «реферировались» в соответствующей газете. Они никогда не предназначались для публикации.


[Закрыть] Единственный новый элемент заключался в том, что нацистская партия не допускала родства с евреями для своих членов. Несмотря на программу Федера, все же оставалась полная неопределнность, какие реальные меры нужно принять по отношению к тем евреям, которые уже пришли к власти.[767]767
  25 пунктов Федера содержат только стандартные меры, требуемые всеми антисемитскими группами: изгнание натурализованных евреев и обращение с местными еврееями как с чужаками. Нацистское антисемитское ораторское искусство всегда было намного радикальнее их программ.
  В статье Вольдемара Гуриана "Антисемитизм в современной Германии" подчеркивается отсутствие оригинальности в нацистском антисемитизме: "Все эти требования и взгляды не отличались оригинальностью – они были само собой разумеющимся во всех националистических кружках; примечательным было лишь то демагогическое ораторское искусство, с которым они подавались" (Gurian W. Antisemitism in modern Germany // Essay on antisemitism / Ed. by K. S. Pinson. N.Y., 1946. P. 243).


[Закрыть] Нацисты поместили еврейский вопрос в центр своей пропаганды в том смысле, что антисемитизм больше не был одним из мнений относительно людей, чем-то отличающихся от большинства, или одной из забот национальной политики.[768]768
  Типичным представителем обыкновенного националистического антисемитизма внутри самого нацистского движения был Рем, писавший: «И здесь снова мое мнение отличается от мнения национал-филистеров. Нет, не евреи заслуживают порицания за все! Это мы заслуживаем порицания за то, что евреи находятся у власти по сей день» (Rohm Е. Die Geschichte eines Hochverraters. 1933. Volksausgabe. S. 284).


[Закрыть] Еврейский вопрос стал делом каждого, определяющим его индивидуальную судьбу; никто не мог стать членом партии, если его семейное древо было не в порядке, и даже в высших сферах нацистской иерархии отцовская линия семейного древа подлежала обследованию. [769]769
  Желающие пойти на службу в СС должны были представить свою родословную до 1750 г. Тем, кто претендовал на руководящие должности в партии, задавались только три вопроса: 1. Что Вы должны сделать для партии? 2. Являетесь ли Вы абсолютно здоровыми физически, духовно, морально? 3. В порядке ли Ваше родословное дерево? (см.: Nazi Primer).
  О сходстве двум систем говорит тот факт, что элита и секретные службы большевиков – НКВД – также требовали от своих членов чистоты родословной (см.: Beck F., Godin W. Russian purge and the extraction of confession. 1951).


[Закрыть] Кстати, хотя и с меньшей последовательностью, большевизм подтвердил марксистскую доктрину о неизбежной победе пролетариата тем, что приписывал своих членов к «пролетариям по рождению», а любое происхождение из другого класса делал постыдным и позорным.[770]770
  Так, тоталитарные тенденции маккартизма в США отчетливее проявились не в преследовании коммунистов, а в попытках заставить каждого гражданина поверить в то, что не стоит быть коммунистом.


[Закрыть]

Нацистская пропаганда была достаточно изобретательной, чтобы трансформировать антисемитизм в принцип самоопределения и тем самым отделить его от неустойчивости простого мнения. Она использовала убедительность массовой демагогии только в качестве подготовительного шага и никогда не переоценивала ее последующего влияния, будь это в устном слове или в печати.[771]771
  «Не нужно переоценивать влияние прессы… оно в целом уменьшается, когда увеличивается влияние организации» (Hadamovsky Е. Op. cit. Р. 64). «Газеты беспомощны, когда им приходится бороться против агрессивной силы живой организации» (Ibid. Р. 65). «Властные структуры, в основе которых лежит только лишь пропаганда, неустойчивы и могут быстро исчезнуть, если пропаганда не поддерживается давлением организации» (Ibid. Р. 21).


[Закрыть] Это обеспечило массы атомизированных, не поддающихся определению, нестабильных индивидов средствами самоопределения и идентификации, которые не только восстановили некоторое самоуважение, потерянное этими массами ранее, когда они оторвались от своих функций в обществе, но и возродили тот сорт фальшивой стабильности, которая сделала их лучшими кандидатами для организации. С помощью подобного вида пропаганды движение смогло соорганизоваться в качестве искусственного продолжения массовых митингов и рационализировать, по сути, хрупкие чувства собственной значимости и лицемерной защищенности, которые были предложены изолированным индивидам атомизированного общества.[772]772
  «Массовые митинги являются наиболее сильной формой пропаганды… [так как] каждый индивид чувствует себя увереннее и сильнее в единстве массы» (Ibid. Р. 47). «Энтузиазм отдельного момента становится принципом и духовной позицией через организацию и систематическую тренировку и дисциплину» (Ibid. Р. 21–22).


[Закрыть]

Подобное откровенное применение лозунгов, сфабрикованных другими и опробованных ранее, явно проявилось в решении нацистами других сходных проблем. Когда внимание общественности было равным образом сфокусировано на национализме, с одной стороны, и на социализме, с другой, когда считалось, что эти два явления ассоциируются с «правыми» и «левыми» и идеологически разделяют их, «Национал-социалистская рабочая партия Германии» (нацисты) предложила синтез, способный привести к национальному единству, некое семантическое решение, где двойное определение – «Германии» и «рабочая» – связало национализм правых с интернационализмом левых. Самим своим наименованием нацистское движение украло политическое содержание у других партий и явно претендовало на то, чтобы поглотить их всех. Комбинация мнимо антагонистических доктрин (национал-социалистской, христианско-социалистической и др.) была и ранее опробована довольно успешно. Но нацисты реализовали собственную комбинацию таким способом, что вся борьба в парламенте между социалистами и националистами, между теми, кто претендовал на то, чтобы быть в первую очередь рабочими, и теми, кто хотел в первую очередь быть немцами, показалась притворством, предназначенным для сокрытия тайных неизменных мотивов: разве не могли быть членами нацистского движения все эти люди одновременно?

Интересно, что даже в самом начале нацисты были достаточно предусмотрительны, чтобы не использовать такие лозунги, как демократия, республика, диктатура или монархия, которые обозначили бы специфические формы правления.[773]773
  В отдельных случаях, когда Гитлер вообще обращался к этому вопросу, он обычно подчеркивал: «Между прочим, я не являюсь главой государства в таком же смысле как диктатор или монарх, но я являюсь вождем немецкого народа» (см.: Ausgewahlte Reden des Fuhrers. 1939. S. 114). Ханс Франк выражается в том же духе: «Национал-социалистский рейх – не диктаторский (оставим в стороне отдельные случаи) режим. Скорее, национал-социалистский рейх покоится на взаимной преданности фюрера и народа» (см.: Recht und Verwaltunf. Munchen, 1939. S. 15).


[Закрыть] Это можно объяснить тем, что они всегда знали, что будут исключительно оригинальными. Любую дискуссию о реальной форме их будущего правления можно было прекратить как пустой разговор о простых формальностях. Государство, согласно Гитлеру, было только «средством» для сохранения расы, так же как, согласно большевистской пропаганде, государство – лишь инструментом классовой борьбы.[774]774
  Гитлер неоднократно повторял: «Государство есть только средство для достижения Цели. Наша цель – сохранение расы» (см.: Reden. 1939. S. 125). Он также подчеркивал, что его движение «не основывается на идее государства, но в первую очередь – на скрытом духе народа» [Volksgemeinschaft] (см.: Reden. 1933. S. 125 и речь перед новым поколением политических лидеров [Fuhrernachwuchs] 1937 г., опубликованную в качестве приложения к книге «Hitler Tischgesprache», S. 446). Так, mutatis mutandis, можно привести в пример сущность сложной двойной теории, которую Сталин назвал «теорией государства»: «Мы за отмирание государства. И мы вместе с тем стоим за усиление диктатуры пролетариата, представляющей самую мощную и самую могучую власть из всех существующих до сих пор государственных властей. Высшее развитие государственной власти в целях подготовки условий для отмирания государственной власти – вот марксистская формула» (Op. cit., loc. cit. [Сталин И. В. Соч. Т. 12. С. 369–370]).


[Закрыть]

Однако существует другой любопытный и окольный путь, с помощью которого нацисты дали пропагандистский ответ на вопрос, какова будет их будущая роль и что было взято ими из «Протоколов сионских мудрецов» в качестве модели для будущей организации немецких масс во «всемирную империю». Использование нацистами «Протоколов» не было ограничено; сотни тысяч копий были проданы в послевоенной Германии, и даже их открытое принятие в качестве настольной книги по политике не было новым.[775]775
  Stein A. Adolf Hitler, Schuler der «Weisen von Zion». Karlsbad, 1936. В этой книге впервые исследуется с помощью филологического сравнения нацистское учение и учение «сионских мудрецов». См. также: Blank R. М. Adolf Hitler et les «Protocoles des Sages de Sion». 1938.
  Первым, кто указал на влияние учения "Протоколов", был Теодор Фрич, "старейшина" немецкого послевоенного антисемитизма. Он писал в эпилоге к своему изданию "Протоколов" 1924 г.: "Наши будущие государственные деятели и дипломаты должны научиться у восточных мастеров злодейства самой азбуке государственного правления, и для этих целей "Сионские Протоколы" предлагают прекрасную подготовительную школу".


[Закрыть] Тем не менее этот подлог был во многом использован для осуждения евреев и сплочения толпы против опасности еврейского господства. [776]776
  По истории «Протоколов» см.: Curtiss J. S. An appraisal of the Protocol of Zion. 1942. Факт, что «Протоколы» были подделкой, не соответствовал пропагандистским целям. Русский публицист С. А. Нилус, опубликовавший второе русское издание «Протоколов» в 1905 г., уже был хорошо осведомлен о сомнительном характере этого «документа» и ясно добавил: «Но если было бы возможным показать их аутентичность документально или путем подлинных свидетельских показаний, если бы было возможным обнаружить личность, стоящую во главе широкомасштабного заговора… тогда… их „тайная уникальность“ была бы разрушена…» (Curtiss J. S. Op. cit).
  Гитлеру не нужен был Нилус, чтобы использовать тот же трюк: лучшим доказательством их аутентичности было как раз то, что они не были проверены на подлог. И он также добавил доказательство их "подлинности": "То, что многие евреи могут делать бессознательно, здесь сознательно ясно представлено. И это нужно учитывать" (Meim Kampf. Book 1. Ch. 11).


[Закрыть] С точки зрения обычной пропаганды открытие нацистов состояло в том, что массы были не столько напуганы еврейским мировым господством, сколько заинтересованы, как это можно было сделать, так что популярность «Протоколов» основывалась на восхищении и стремлении скорее узнать, чем ненавидеть. Вследствие этого было бы мудрее остаться, насколько это возможно, в рамках некоторых их наиболее выразительных формулировок, как в случае с известным лозунгом «Право есть то, что полезно для немецкого народа», который был скопирован с лозунга «Все, что полезно для еврейского народа, есть моральное право и свято» из «Протоколов».[777]777
  Fritsch Т. Op. cit.: "[Der Juden] oberster Grundsatz lautet: «Alles, was dem Volke Juda nutzt, ist moralisch und ist heilig».


[Закрыть]

Во многих отношениях «Протоколы» являются любопытным и заслуживающим внимания документом. Кроме присущего им в первую очередь макиавеллизма, их существенную политическую характеристику составляет некая одержимость, с которой в них обсуждаются все важные политические проблемы момента. «Протоколы» в принципе антинациональны и рисуют национальное государство колоссом на глиняных ногах. Они отвергают национальный суверенитет и верят, как однажды сформулировал это Гитлер, в мировую империю на национальном базисе.[778]778
  «Мировые империи имеют источником национальную основу, но вскоре они выходят за национальные границы» (Reden).


[Закрыть] Они не удовлетворяются революцией в отдельно взятой стране, но ставят своей целью завоевание всего мира и власть над ним. Они обещают людям, что, не считаясь с превосходством в численности, территории и государственной власти, они смогут добиться завоевания мира посредством одной организации. Естественно, их сила убеждения частично кроется в самых старых суевериях. Мнение о том, что постоянно существовала интернациональная секта, которая со времен античности преследовала сходные революционные цели, очень старо[779]779
  Rollin Н. L'Apocalypse de notre temps. P., 1939. Автор считает популярность «Протоколов» вторичной только по сравнению с Библией (р. 40) и показывает сходство «Протоколов» с «Monita Secreta» – книгой, впервые опубликованной в 1612 г. и еще продававшейся на улицах Парижа в 1939 г. и требовавшей раскрыть еврейский заговор, который «оправдывает все злодейства и все средства насилия… Это есть реальные действия против установленного порядка» (р. 32).


[Закрыть] и играло роль в политической кулуарной литературе задолго до Французской революции, хотя ни в одной работе конца XVIII в. все же не уточнялось, что этой «революционной сектой», «этой особой нацией среди всех цивилизованных наций» могут быть евреи.[780]780
  Вся эта литература хорошо представлена Шевалье де Мале [Malet Ch. de. Recherches politiques et historiques qui prouvent l'existence d'une secte revolutionnaire. 1817]), который часто цитирует более ранних авторов. Герои Французской революции для него «mannequins» в руках «agence secrete», агенты франкмасонов. Но франкмасонство лишь название, даваемое его современниками «революционной секте», которая существовала во все времена и политика которой всегда проводилась тайно, «из-за кулис методом подергивания марионеток за веревочки, хотя, думается, удобнее было бы действовать на сцене». Автор начинает с высказывания: «Возможно, будет трудно поверить в план, который был сформулирован еще в античности и которому следовали с завидным постоянством:…родоначальники революции не больше французы, чем немцы, итальянцы, англичане и т. д. Они составляют отдельную нацию, которая родилась и росла в тени всех цивилизованных наций и среди них в целях подчинить их своему могуществу».
  Широкое обсуждение этой литературы см.: Lesueur Е. La Franc-Maconnerie Artesienne au 18e siecle (Bibliotheque d'Histoire Revolutionnaire). 1914. To, насколько прочна сама по себе была эта легенда о заговоре, даже в нормальных условиях, можно увидеть из огромной антифранкмасонской безумной литературы во Франции, которая вряд ли менее обширна, чем антисемитская литература. Что-то типа компендиума всех теорий, которые видели во Французской революции результат заговора тайных обществ, можно найти в книге: Bord G. La Franc-Maconnerie en France des origines a 1815. 1908.


[Закрыть]

Мотив о глобальном заговоре, обозначенном в «Протоколах», в наибольшей степени воздействовал на массы, так как очень хорошо соответствовал новой политической ситуации. (Гитлер очень рано обещал, что нацистское движение сможет «выйти за узкие границы современного национализма»[781]781
  Reden. См. копию сессии Комитета СС по трудовым вопросам при штабе СС в Берлине (январь 1943 г.), где утверждалось, что «нация» – понятие, ассоциирующееся с либерализмом, должно быть отброшено как неподходящее для немецкого народа (Doc. 705PS // Nazi conspiracy and aggression. Vol. 5. P. 515).


[Закрыть] и во время войны со стороны СС были сделаны попытки вообще выкинуть слово «нация» из национал-социалистского словаря.) Казалось, только мировые силы еще имеют шанс на независимое выживание и только глобальная политика могла рассчитывать на устойчивые результаты. Достаточно ясно, что эта ситуация должна была напугать малые нации, которые не относились к мировым силам. Казалось, что «Протоколы» показывают выход, не зависящий от объективных непреложных условий, но зависящий исключительно от власти организации.

Другими словами, нацистская пропаганда, открыла в «еврее, переросшем все национальное, именно благодаря тому, что он чрезмерно национален»,[782]782
  Hitler's Speeches / Ed. by N. H. Baynes. P. 6.


[Закрыть] предшественника немецкого хозяина мира и убедила массы, что «нации, которые должны были первыми распознать еврея и первыми выступить против него, собираются занять его место в господстве над миром».[783]783
  Goebbels J. Op. cit. P. 377. Это обещание, содержащееся в любой антисемитской пропаганде нацистского типа, было подготовлено словами Гитлера: «Наиболее яркой противоположностью арийцам являются евреи» (Mein Kampf. Book 1. Ch. 11).


[Закрыть] Заблуждение насчет уже существующего мирового еврейского господства сформировало основу для иллюзии насчет будущего германского мирового господства. Именно это подразумевал Гиммлер, когда утверждал, что «мы обязаны евреям искусством управления», т. е. «Протоколам», которые «фюрер выучил наизусть».[784]784
  Dossier Kersten // Centre de Documentation Juive.


[Закрыть] Так, «Протоколы» представляли завоевание мира как вещь вполне реальную, и все дело заключалось только в наличии стимула и в искусном воплощении. Из «Протоколов» ясно также, что никого нет на пути германской победы над всем остальным миром, кроме евреев, заведомо малого народа, который правит этим миром, не обладая инструментами насилия, и, следовательно, противника несерьезного, чей секрет уже однажды был раскрыт и чей метод по большому счету был превзойден.

Нацистская пропаганда сконцентрировала все эти новые и многообещающие перспективы в одном понятии, получившем название Volksgemeinschaft. Это новое сообщество, практически воплощенное в нацистском движении предтоталитарного периода, базировалось на абсолютном равенстве всех немцев, равенстве не в правах, а по природе, и на их абсолютном отличии от всех других народов.[785]785
  Раннее уверение Гитлера (Reden): «Я никогда не признаю, что другие нации имеют такие же права, как и немцы» – стало официальной доктриной: «Внедрение национал-социалистского мировоззрения в жизнь состоит в осознании принципиальной несхожести людей» (Nazi Primer. P. 5).


[Закрыть] После прихода нацистов к власти это понятие постепенно потеряло свою значимость и открыло дорогу, с одной стороны, к общему презрению к немецкому народу (которое нацисты всегда испытывали, но которое ранее не могли проявить публично)[786]786
  Например, Гитлер в 1923 г. говорил: «Немецкий народ на одну треть состоит из героев, на другую треть – из трусов, оставшиеся – предатели» (Hitler's Speeches / Ed. by N. H. Baynes. P. 76).
  После захвата власти эта тенденция стала выражаться отчетливее. См., например, высказывание Геббельса в 1934 г.: "Что это за люди, которых мы критикуем? Члены партии? Нет. Остальные немцы? Они должны считать себя счастливыми, что остались в живых. Это было бы очень хорошо, если бы те, кто остался в живых благодаря нашей милости, приняли бы во внимание нашу критику" (цит. по: Kohn-Bramstedt Е. Op. cit. P. 178–179). Во время войны Гитлер утверждал: «Я не кто иной, как магнит, движущийся вдоль немецкой нации и притягивающий ее стальные кадры. И я часто говорил, что придет время, когда все стоящие люди в Германии перейдут на мою сторону. А те, кто будут не со мной, не будут ничего стоить». Уже тогда для близкого окружения Гитлера было ясно, что произойдет с этими «ничего не стоящими» (см.: Der grossdeutsche Freiheitskampf. Reden Hitlers vom 1.9.1939-10.3.1940. S. 174). Гиммлер подразумевал то же самое, когда говорил: «фюрер думает не в немецких терминах, а в общегерманских» (Dossier Kersten // Centre de Documentation Juive), кроме этого мы знаем из записей застольных разговоров Гитлера, что тогда же он поднял на смех общегерманские «требования» и думал в «арийских терминах» (см.: Hitlers Tischgesprache. S. 315 ff).


[Закрыть] и, с другой стороны, к страстному стремлению распространить понятие «арийцы» на другие нации (эта идея играла лишь незначительную роль в предвоенной стадии нацистской пропаганды).[787]787
  Гиммлер в речи перед лидерами СС в Кракове в апреле 1943 г.: «Я скоро организую прогерманские СС в различных странах…» (см.: Nazi conspiracy. Vol. 4. P. 572 ff). Ранее, еще до войны, определение этой ненациональной политики было дано Гитлером (Reden): «Мы также обязательно включим в новый класс хозяев представителей других наций, т. е. тех, кто заслужит это благодаря своему участию в нашей борьбе».


[Закрыть] Идея Volksgemeinschaft была просто пропагандистской подготовкой к «арийскому» расовому обществу, которое в конце концов должно было обречь на гибель все народы, включая немецкий.

До определенных пределов с помощью понятия Volksgemeinschaft нацисты пытались противопоставить себя коммунистическим обещаниям бесклассового общества. Пропагандистский вызов одних против других станет более явным, если мы примем во внимание все идеологические нагрузки. Несмотря на то что нацисты и коммунисты имели одно общее – обещание нивелировать все социальные и имущественные различия, понятие бесклассового общества имеет явное дополнительное значение, так как предполагалось всех подвести под статус фабричных рабочих. Идея же Volksgemeinschaft со своим подтекстом заговора в целях завоевания мира давала обоснованную надежду на то, что каждый немец в конечном счете сможет стать фабрикантом. Однако чуть ли не величайшим достижением идеи Volksgemeinschaft было то, что ее воплощение не нуждалось в каком-либо ожидании и не зависело от объективных обстоятельств. Она могла непосредственно воплощаться в выдуманном мире движения.

Истинной целью тоталитарной пропаганды является не убеждение, а организация – «накопление власти без применения насилия».[788]788
  Hadamovsky Е. Op. cit.


[Закрыть] Для этого оригинальность идеологического содержания несущественна и может рассматриваться только как излишнее препятствие. И не случайно что два тоталитарных движения нашего времени, такие устрашающе «новые» в методах правления и изобретательные в формах организации никогда не проповедовали новой доктрины и никогда не вдохновлялись идеологией, которая уже не была бы достаточно популярной.[789]789
  Heiden K. Op. cit. P. 139: Пропаганда не есть «искусство внедрения мнения в массы. На самом деле это искусство собирания мнений из масс».


[Закрыть] И отнюдь не преходящий успех демагогии завоевывает массы, но ощутимая реальность и власть «живой организации».[790]790
  Hadamovsky Е. Op. cit., passim. Термин взят из книги Гитлера «Mein Kampf», где «живая организация» движения противопоставляется «мертвому механизму» бюрократической партии (Mein Kampf. Book 2. Ch. 11).


[Закрыть] Вовсе не яркий ораторский талант Гитлера в общении с массами помог ему завоевать такое положение в движении, но этот талант просто ввел в заблуждение его противников, оценивших его как простого демагога. А Сталин потерпел поражение в качестве величайшего оратора русской революции. [791]791
  Было бы серьезной ошибкой интерпретировать тоталитарных вождей с точки зрения веберовской категории «харизмы» (см.: Gerth Н. The Nazi Party // American Journal of Sociology. 1940. Vol. 45). Сходная ошибка есть также в биографии Хейдена (см.: Heiden K. Op. cit.). Герц описывает Гитлера как харизматического лидера бюрократической партии. Только такой вывод, по его мнению, может следовать из того факта, что, «как бы резко ни противоречили действия словам, они не могут разрушить строгую дисциплину организации». Это противоречие, в любом случае, в большей степени характерно для Сталина, который всегда «заботился о том, чтобы сказать противоположное тому, что он делал, и сделать противоположное тому, что он сказал» (см.: Souvarine В. Op. cit. Р. 431).
  В качестве источника этой ошибки см.: Martin A. von. Zur Soziologie der Gegenwart // Zeitschrift fur Kulturgeschichte. Bd. 27; Koettgen A. Die Gesetzmassigkeit der Verwaltung im Fuhrerstaat // Reichsverwaltungsblatt. 1936. Обе книги характеризуют нацистское государство в качестве бюрократического с харизматическим лидером во главе.


[Закрыть] Тоталитарных вождей и диктаторов отличает, скорее, незамысловатое, недалекое целеполагание, в соответствии с которым они выбирали наиболее подходящие элементы из существующих идеологий, чтобы положить их в основание другого, полностью вымышленного мира. Фикция «Протоколов» соответствовала фикции троцкистского заговора. Обе содержали элемент правдоподобия (скрытое влияние евреев в прошлом; борьба за власть между Троцким и Сталиным), без которого даже фиктивный мир тоталитаризма не может действовать в безопасности. Их искусство состоит в использовании и в то же время в преодолении элементов реальности и достоверного опыта при выборе вымыслов и в их обобщении этих фикций в таких областях, которые затем, разумеется, выводятся из-под любого возможного индивидуального контроля. При помощи подобных обобщений тоталитарная пропаганда устанавливает мир, способный конкурировать с реальным миром, отличительной особенностью которого является его нелогичность, противоречивость и неорганизованность. Непротиворечивость вымысла и строгость организации делают возможным то, что обобщения в конце концов порождают взрыв более специфической лжи – власть евреев после их безропотного уничтожения, зловещий глобальный заговор троцкистов после их ликвидации в Советской России или убийства Троцкого.

Упорство, с каким тоталитарные диктаторы цеплялись за свою изначальную ложь, видя ее абсурдность, не просто заблуждение, благодаря которому и удался обман, и, наконец, по крайней мере в случае со Сталиным, его нельзя объяснить психологией самого лжеца, чей окончательный успех мог сделать его самого последней жертвой. Пропагандистские лозунги, однажды интегрированные в «железную организацию», невозможно полностью элиминировать без разрушения всей структуры. Предположение о существовании всемирного еврейского заговора было трансформировано тоталитарной пропагандой из объективного, требующего доказательства факта в существенный элемент нацистской реальности. Главное заключалось в том, что нацисты действовали так, как будто мир уже был захвачен евреями и требовался контрзаговор в целях своей защиты. Расизм для них не был спорной теорией сомнительной научной ценности, но должен был воплощаться ежедневно в функционирующей иерархии политической организации, в рамках которой было бы слишком «нереалистично» обсуждать его. Сходным образом большевизм больше не нуждается в том, чтобы подбирать аргументы в пользу классовой борьбы, интернационализма и безусловной зависимости благосостояния пролетариата от благосостояния Советского Союза; Коминтерн как функционирующая организация более убедителен, чем любой аргумент или просто идеология.

Фундаментальная причина превосходства тоталитарной пропаганды над пропагандой других партий и движений заключается в том, что ее содержание, во всяком случае для членов движения, больше не составляет объективной проблемы, о которой люди могут иметь свое мнение, но становится таким же важным и незыблемым элементом их жизни, как правила арифметики. Организация всей жизненной структуры в соответствии с идеологией может полностью осуществиться только при тоталитарном режиме. В нацистской Германии, когда ничего не имело значения, кроме расовых корней, когда карьера зависела от «арийской» внешности (Гиммлер обычно выбирал кандидатов в СС по фотографиям) и выдача пайка – от количества еврейских предков, вопрос о силе расизма и антисемитизма был сродни вопросу о существовании мира.

Успехи пропаганды, которая постоянно «приумножает власть организации»,[792]792
  Hadamovsky Е. Op. cit. Р. 21. Для тоталитарных целей было бы ошибкой пропагандировать свою идеологию через учение или убеждение. По словам Роберта Лея, ей нельзя было ни «научиться», ни «научить», но только «испытать» или «воплотить» (см.: Der Weg zur Ordensburg, не датировано).


[Закрыть] добавляя ее к слабому и ненадежному голосу доказательств, и которая, говоря другими словами, сразу воплощает все, что в ней ни утверждалось бы, ясно видны без всякой демонстрации. Верность – против аргументов, базирующихся на реальности, которую движение обещало изменить, против контрпропаганды, уничтожающейся самим фактом того, что она принадлежит к этому реальному миру (или его защищает), т. е. тому миру, который темные массы не могут и не хотят принять, – эта верность может быть опровергнута только другой, более сильной или лучшей реальностью.

И именно в момент поражения становится видимой внутренняя слабость тоталитарной пропаганды. Лишенные поддержки движения, его члены сразу же перестают верить в догмы, за которые еще вчера они готовы были принести в жертву свою жизнь. В тот момент движения, когда разрушается дающий им приют выдуманный мир, массы возвращаются к своему прежнему статусу изолированных индивидов, готовых с одинаковой радостью либо принять новые функции в изменившемся мире, либо возвратиться к своей прежней полной невостребованности. Члены тоталитарных движений, фанатичные до крайности, пока движение существует, не последуют примеру религиозных фанатиков и не умрут смертью мучеников (даже если они только и желают умереть смертью роботов).[793]793
  Один из видных нацистских политических теоретиков так интерпретировал это отсутствие доктрины или даже обычного набора идеалов и верований в движении в своей книге: «С точки зрения народного сообщества любой набор ценностей деструктивен» (Hoehn R. Reichsgemeinschaft und Volksgemeinschaft. Hamburg, 1935. S. 83).


[Закрыть] Скорее, они тихо откажутся от движения как от плохой ставки и оглянутся вокруг в поисках другой многообещающей фикции или будут ждать того момента, когда первоначальная фикция снова наберет силу для организации другого массового движения.