Текст книги "Приключения Мишеля Гартмана. Часть 2"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

ГЛАВА XXVIII
Как Жейер встретил Паризьена и что из этого вышло

Мы вернемся теперь к Мишелю, которого оставили в ту минуту, когда он вышел из шалаша вместе с Лилией, чтоб пойти к баронессе фон Штейнфельд.

Идя рядом со своей спутницей, Мишель пытался расспросить ее; напрасно, однако, делал он самые тонкие и отдаленные вопросы, ни одного благоприятного ответа он не получил – молодая девушка ничего не знала или, что правдоподобнее было, прикидывалась ничего не знающей, она отстраняла предмет разговора с величайшим искусством, чем доказывала в одно и то же время находчивость и твердое решение оставлять его в полном неведении того, что для него так важно было знать.

Наконец Мишель решился молчать, раздосадованный совершенною неудачей всех своих попыток выведать что-либо от прелестной девушки, которая на все его вопросы отвечала неизменно в отчаяние приводящими словами «не знаю», хотя и произносила их с очаровательной улыбкой.

Очевидно, ей дали указания, и она твердо решила не изменять им.

Около десяти минут длилось молчание двух спутников, сведенных такою странною случайностью.

Мишель опять заговорил первый.

Впереди них тянулась открытая снежная дорога, где мельчайший предмет виден был на большое расстояние; по обе стороны ее, образуя как бы живые стены, росли кусты терновника и высокий кустарник.

– Долго нам еще идти? – спросил офицер. – Я не вижу экипажа, о котором вы говорили.

– И я не вижу, – ответила девушка своим серебристым голосом, – это удивляет меня; давно бы нам уже следовало дойти.

– Не случилось ли чего, что вынудило баронессу уехать?

– Это невероятно, сударь, моя крестная мать осторожна, все пустынно вокруг нас на несколько миль вокруг.

– Именно это совершенное отсутствие движения и тревожит меня, – ответил офицер улыбаясь.

– Я не понимаю вас, сударь.

– В военное время, милое дитя, особенно надо остерегаться тех мест, которые кажутся самыми мирными и пустынными.

– О! Это не может относиться к этому месту.

– Как знать? – прошептал Мишель задумчиво.

– Я скорее думаю, что барыня моя, находясь на прямой и открытой дороге, где так легко было увидать ее издалека, сочла нужным стать в кустарник у дороги, где ограждена от любопытных глаз.

– Быть может.

– Это очевидно так, сударь.

– Я допускаю это, прелестное дитя, но только отчего же мы не видим следов колес на снегу?

– Отчего, сударь? Я почти уверена, что мы далеко еще не дошли до места, где сначала остановилась карета. Следов колес и быть не может.

– Справедливо изволите рассуждать, – смеясь, согласился Мишель.

– К тому же, хоть бы они и были, – продолжала девушка наставительным тоном, который очень ей шел, – снег валит хлопьями и давно бы успел их закрыть. Оглянитесь, сударь, и попытайтесь-ка отыскать наши следы.

Молодой человек обернулся машинально: в самом деле, следов их уже не существовало.

– Прелестный профессор, – сказал Мишель шутливо, – я признаю себя побежденным, не употребляйте во зло вашего торжества.

– А следовало бы, – возразила она лукаво, – но я добра и лучше скажу вам, что, идя так тихо, нам еще добрых двадцать минут не достигнуть места, где сперва остановилась карета. Мы теперь едва на пистолетный выстрел от шалаша, где ваши стрелки.

– Ну, теперь вы ошибаетесь, прелестное дитя, мы идем более четверти часа.

– Положим, но черепашьим шагом, оттого, верно, вам путь и кажется, длинен, – прибавила она с плутовскою улыбкой.

– Теперь вы зло смеетесь надо мною.

– Ничуть, просто говорю правду; но позвольте, кажется, я что-то слышу.

Они остановились и слушали.

В чаще раздался тихий свист с известными переливами.

– Слышали? – спросила девушка.

– Разумеется, но я не могу определить, где именно раздался этот сигнал.

– А я знаю, пойдемте.

– Позвольте, – остановил он девушку, – ничто не доказывает, чтоб сигнал относился к нам.

– Не бойтесь, я узнала свист, которым крестная призывает меня.

– Это другое дело, и если вы уверены…

– Как нельзя более, – перебила она с нетерпением.

– Однако вы говорили мне сейчас, что мы должны быть далеко от места, где остановилась карета.

– Правда, но что же в этом? Крестная могла, как я и предположила это сначала, для большей осторожности, не только поставить экипаж в кустарник, но и подъехать насколько возможно ближе к месту, где вы стоите биваком.

– У вас на все ответ, когда вам угодно, очаровательный демон, – сказал Мишель с улыбкой слегка насмешливой, – я слепо отдаюсь в ваше распоряжение. Ведите же меня!

В эту минуту послышался второй свист.

– Видите, крестная теряет терпение.

– Не заставим ее более ждать. Идите, я следую за вами.

Девушка улыбнулась и помчалась в кустарник, как испуганная серна, вслед за нею пошел без всякого колебания и Мишель, только более спокойным шагом.

Девушка не держалась края дороги, а смело вошла в кустарник, пройдя расстояние метров в сто, свернула вправо на природную аллею величественных сосен и как будто пошла назад, то есть по направлению к шалашу, но параллельно с дорогою.

– Куда же вы идете? – окликнул ее Мишель. – Я совсем не понимаю, где мы.

– Смотрите под ноги, – ответила она, лаконично не останавливаясь.

Мишель опустил глаза – следы колес ясно виднелись на земле, только местами покрытой снегом.

– Правда, – сказал он, – но я все-таки ничего не понимаю.

– А загадку-то понять не трудно, – возразила девушка слегка насмешливо. – Крестная велела проехать гораздо далее, чем мы с вами полагали; мы прошли, не подозревая того, место, где она находится, а теперь должны возвращаться назад. Да вот поглядите, там, у огромной сосны в начале прогалины разве не видите вы кареты?

– И в самом деле, решительно, прелестное дитя, вы отличный вожатый, я лучшего бы не желал, хоть на край света идти.

– Так далеко я вас не поведу, сударь, – сказала девушка, смеясь, – я побоялась бы…

– Чего же? – спросил он, когда она запнулась.

– Ничего, – ответила она. – Надо спешить, крестная теряет терпение, не время теперь говорить любезности.

Молодой человек прикусил губу, но не ответил.

Они продолжали идти и вскоре были в десяти шагах от экипажа.

Баронесса отворила дверцу, выпрыгнула из кареты и поспешно пошла к ним навстречу. Мишель ускорил шаги.

– Оставь нас, крошка, – сказала девушке баронесса, и та отошла тотчас.

– Я поспешил явиться по вашему приказанию, баронесса, – сказал Мишель, кланяясь почтительно.

– Благодарю за себя и за вас, – любезно ответила она, – но прошу следовать за мною; я открыла поблизости громадное дерево, высохшее от старости, пустой ствол которого еще стоит; нам удобно будет беседовать там о важных делах, вынудивших меня отыскивать вас.

– Я к вашим услугам, баронесса.

Они прошли несколько шагов молча, и баронесса остановилась перед столетним гигантом леса, ствол которого был совершенно пуст.

– Вот наша зала совещания, – сказала баронесса, входя в дупло. – Как видите, не мы первые нашли тут убежище; нам хорошо будет здесь.

В самом деле, дупло имело около пятнадцати футов в окружности, размер комнаты средней величины, в вышину оно достигало двенадцати футов, земля в нем была ровная и очень сухая. Несколько вязанок соломы в углу, две скамьи, табуретка и стол, срубленные на скорую руку, составляли мебель этого своеобразного жилища, которое недавно еще, и даже теперь, пожалуй, служило какому-нибудь дровосеку, отлучившемуся на это время по своим делам.

Точно будто принимая в своей гостиной друга-посетителя, баронесса с пленительною улыбкой пригласила Мишеля сесть и села сама.

Настало непродолжительное молчание, очевидно, оба собеседника не решались заговорить.

Однако молчание это чем долее длилось, тем становилось тяжелее. Мишель решился прервать его одной из тех общих фраз, которые ставят разговор на настоящую почву.

– Баронесса, – сказал он с поклоном, – хотя письмо, которым вы удостоили меня, и было без подписи, а прелестная ваша посланница хранила упорное молчание на все расспросы, я тотчас угадал, что письмо от вас, и поспешил явиться по вашему приказанию.

– Простите это ребячество, мне следовало откровенно подписаться под письмом, которое не могло набросить тени на мое доброе имя. Но, знаете ли, мы, немки, любим тайну даже в безделицах, и я безотчетно увлеклась привычкой или, вернее, туманным настроением моего чисто германского ума; итак, прошу извинить меня, и приступим к цели, очень грустной, нашего разговора.

– Не должны ли вы сообщить мне о каком-нибудь несчастье, баронесса? – вскричал молодой человек с душевным волнением, которого не в силах был скрыть.

– Я в долгу у вас, господин Гартман, – сказала она тихо и ласково, – и никогда не буду в состоянии отплатить вам; два раза случай сводил нас, и два раза я обязана была вам жизнью.

– Баронесса…

– Я должна помнить это и не забываю; я поклялась исключительно посвятить себя интересам вашим и тех, кого вы любите, пока длится эта ужасная война, то есть пока вы и ваши близкие подвергаетесь опасностям, от которых никакая власть, никакие меры не оградят вас, если преданный и верный друг вовремя вас не остережет. Меня уже заподозрили в измене, схватили и отвезли в Шпандау, но мне удалось оправдаться, и я опять на свободе. Я воспользовалась ею, чтобы вернуться сюда немедленно, продолжать смертельную борьбу с вашим непримиримым врагом.

– Презренный Поблеско! – вскричал Мишель в порыве гнева. – Змея, отогретая нами, которая платит за благодеяния…

– Самою черною неблагодарностью. Почти всегда так бывает, разве не знаете вы этого?

– Какое мне дело до ненависти подлого негодяя, баронесса? Раз он уже был у меня в руках, я мог раздавить его, но пренебрег такою местью; отняв у него наворованное, я отпустил.

– Знаю, но вы были не правы; когда захватишь змею, надо раздавить пятою ее отвратительную голову, полную яда, и не довольно того еще, разрубить на куски тело и разбросать их, чтобы они не срослись. Если б ненависть Поблеско только грозила вам, это было бы не важно, вы военный и в состоянии защищаться, но чудовище это, в котором человеческого только и есть, что образ, включает в свою ненависть все ваше семейство, против него-то задумана им страшная месть, от которой спасти может одно чудо.

– Объяснитесь ради самого Бога! Вы приводите меня в ужас, баронесса! – вскричал Мишель в волнении.

– При помощи Божией мне удалось с опасностью для жизни завладеть этим макиавеллическим планом, который диким зверством своим превышает всякое вероятие.

– И план этот?

– В моих руках, вот он.

Баронесса подала ему бумаги, которые несколько дней назад отняла у Жейера.

Офицер с живостью взял их и принялся, было читать.

– Позвольте, – остановила она его.

Он поднял голову и сунул бумаги в боковой карман.

– Говорите, баронесса, – сказал он, – теперь я в долгу у вас.

– К сожалению, – грустно возразила она, – не известно еще, не способствовали ли мои усилия только к ускорению страшной развязки. Четыре дня эти бумаги в моих руках и я напрасно ищу вас везде; сегодня я напала на ваш след случайно, а между тем, сколько протекло часов в эти четверо суток! Кто знает, не был ли человек этот предупрежден своим соучастником Жейером, у которого я отняла бумаги?

– А! Этот гнусный жид также участвует в заговоре?

– Он главный поверенный Поблеско.

– Где же сам Поблеско?

– Уже десять дней, как скрывается под ложным именем, он втерся…

– Дессау! – воскликнул молодой человек в неудержимом порыве.

– Да, под этим именем скрывается он.

– Зачем не послушали меня! – вскричал молодой человек с сердцем. – Я почуял его с первого же взгляда, несмотря на искусную гримировку. О! Теперь он поплатится мне за все. Я бегу…

– Постойте! – удержала она его, заставляя сесть опять, так как Мишель уже вскочил с места и готов был броситься вон.

– Правда, мне все надо знать, прежде чем карать.

– Вы говорите о каре, – возразила баронесса, грустно покачав головою, – кто знает, не исполнил ли уже человек этот своего замысла и ускользнул от вашей мести.

– Объяснитесь ради самого Бога! Я горю нетерпением; мне надо лететь на помощь к своим.

– Если все свершилось, то уже поздно, если же не сделано еще, то у вас несколько часов впереди – замышляемое злодеем есть дело мрака и может совершиться только ночью. Где ваши вольные стрелки остановились на биваках третьего дня ночью?

– Близ уединенной сыроварни, хозяин которой при первом слухе о войне бросил свое заведение и укрылся в Кольмаре.

– Это не то. Видели вы с тех пор ваш отряд?

– Нет, четыре дня не видал; я иду впереди разведывать дорогу.

– Как же Лилия нашла вас в стане?

– Этоне стан, мы только привал делали, чтоб отдохнуть часок и позавтракать. Когда я получил ваше письмо, содержание которого встревожило меня, я тотчас отправил к друзьям человека надежного предупредить их не трогаться с места и ждать моих распоряжений.

– Вы поступили благоразумно, этот человек, вероятно, и принесет вам сведения.

– Часа через два-три он непременно будет назад.

– Дай-то Бог, чтоб я ошибалась и принесенные им известия были отрадны! Где остановился ваш отряд вчера вечером?

– В большой сыроварне, хозяин которой до сих пор не хотел оставлять своего дома и оказал самое радушное гостеприимство.

– Далеко это место от Севена?

– Нет, милях в трех, не более.

– Если так, то вооружитесь всем вашим мужеством.

– Баронесса, умоляю вас…

– Меры приняты были заранее, чтоб похитить всех дорогих вам существ: мать вашу, сестру, невесту – особенно сестру, которую Поблеско поклялся сделать своей любовницей.

– О! Это невозможно! – вскричал Мишель, вскакивая. – Господь не попустит подобного злодеяния… я бегу…

– Да куда же вы пойдете? Что можете вы сделать? Кто знает, куда Поблеско увлек свои жертвы?

– Я узнаю! Прощайте, баронесса. Да благословит вас Господь за услугу, которую вы хотели оказать мне! Пустите меня, я должен идти, я спасу их, клянусь, или умру!

– Берегитесь! Берегитесь! – вскричала баронесса, бросаясь к нему и дернув его назад.

В то же мгновение раздался выстрел и вслед за ним другой.

– Ах! – вскричала баронесса и зашаталась. Мишель поддержал ее.

Она страшно побледнела, и большое кровавое пятно показалось на ее лифе под левою грудью.

Молодой человек взял бедную женщину на руки, перенес ее в глубину дупла и положил на солому.

Вдруг стремительно прибежали двое. Лилия со слезами бросилась к баронессе, а Паризьен остановился у входа.

– Браво! – весело вскричал он при виде Мишеля. – Вы не ранены, командир? Вот счастье-то! Да здравствует радость и…

– Молчи, – остановил его Мишель, схватив за руку, – вот в кого попала пуля, и бедная женщина, быть может, испускает дух!

– Как! Пуля попала в женщину? О, подлец, в нее-то он, верно, и целил!

– Смотри!

– И в самом деле! – сказал зуав печально. – А если так, – вдруг крикнул он, ударив оземь прикладом ружья, – ну погоди, молодец…

И командир не успел опомниться, как он бегом пустился в лес и вмиг скрылся из виду в густом кустарнике.

Но вскоре он появился опять, волоча за ноги без малейшей осторожности человека, который ревмя ревел от боли и между этим жалобно умолял Паризьена, не обращавшего на него никакого внимания.

– Сапристи! Как умно я сделал, что не послушал вас, командир, – говорил сержант на ходу, – я подозревал недоброе. Всегда надо быть настороже с этими разбойниками-пруссаками. Хуже бедуинов они, право! Нежданно, негаданно – трах! – убьют женщину, ребенка! Вот кто стрелял, командир! Вы слышали, как запело мое ружьецо? Это в него я палил, к несчастью поздно; недостаточно я остерегся его и, потом, стрелял-то наугад. Все равно попортил лапку маленько. Поглядите-ка, командир, на эту рожу, узнаете вы ее? А видели недавно. Ну, оборачивайся, молодец, чтоб тебя узнали.

Говоря так, неумолимый сержант дошел до командира, встряхнул без всякой пощады субъекта, которого тащил за собою, и быстро перевернул его на спину.

Несчастный испустил болезненный стон и закрыл глаза.

– Жейер! – вскричал Мишель с ужасом.

– Самолично, командир. Порядочный мошенник, честное слово! Что с ним делать?

– Прострели ему голову, это убийца, он заслужил смерть.

– Понял, командир, не занимайтесь им больше, лучше извольте оказать помощь бедной дамочке.

Мишель бросился к баронессе, укоряя себя в том, что так долго оставлял ее без пособия в ее опасном положении.

Сержант лукаво поглядел ему вслед и, когда убедился, что начальник не обращает на него более внимания, насмешливо, по своему обыкновению, пробормотал:

– Убийца-то он убийца, но прострелить ему голову – ни-ни! Не смешно вовсе и скоро кончено. Надо, чтоб он почувствовал приближение смерти; это утешит дамочку. Бедняжка, такая красивая, такая добрая, не гнусность ли подстрелить ее как куропатку!

Бормоча, таким образом, сержант исподтишка следил взором за движениями Мишеля; когда же он удостоверился, что тот поглощен уходом за раненой и не думает о нем вовсе, то удалился потихоньку, волоча за собою несчастного банкира и повторяя с насмешливым выражением любимую свою фразу:

– Мы посмеемся.

Он шел медленно, озираясь вокруг с пристальным вниманием и порой взглядывая наверх, как будто искал чего-то и найти не мог.

– Вот что мне надо! – вскричал он, наконец, с движением удовольствия, обратившись к банкиру, который опять жалобно застонал. – Потерпи, молодец, я позабочусь о тебе, – сказал он тоном таким грозным, что несчастный содрогнулся.

Он выпустил ногу раненого, у которого опять вырвался стон, и подошел к высокому дереву, черешне со стволом в пятнадцать футов высоты, совершенно гладкой и без ветвей.

Сержант осмотрел это дерево с очевидным удовольствием и снял с себя тонкую, но прочную веревку, которая обмотана была у него вокруг пояса.

– Что значит быть предусмотрительным! – проворчал он. – Вот моя веревочка и кстати пришлась.

Размотав веревку, он привязал камушек к одному концу и перебросил его через одну из вертикальных ветвей черешни; камушек упал по другую сторону, и сержант потянул веревку, а когда конец оказался в двух или трех футах от земли, он навязал на нем петлю с величайшим тщанием.

Вдруг в кустарнике произошел шум.

Паризьен поднял голову.

Сержант Петрус и человек восемь стрелков выбежали на прогалину.

– Та, та, та! Милости прошу, – сказал Паризьен шутливо.

– Благодарю! Что вы тут хлопочете?

– Как видите, товарищ, устраиваю виселицу, чтобы рассчитаться с этим господином, – ответил Паризьен, указывая на банкира, буквально лежащего врастяжку на земле.

– Вот фантазия! Что это за субъект?

– Всмотритесь-ка лучше. – Петрус ткнул его ногою.

– Банкир Жейер! – сказал он.

– Собственною особою к услугам вашим… для некоторого развлечения, – подтвердил Паризьен все более и более насмешливо. – Но как попали вы сюда, товарищ?

– Услышал два выстрела, друг любезный, а командир Мишель был здесь, разумеется, это испугало меня, и я бросился на поиски.

– Вы хорошо сделали, сержант, сперва стрелял вот этот человек, а потом я.

– Да, да, я узнал звук вашего ружья. И командир не ранен?

– К счастью, нет, но этот негодяй ранил и, пожалуй, убил прелестную даму, с которою командир беседовал в то время по-дружески.

– Что вы говорите?

– Правду.

– Как! Этот подлец стрелял в баронессу фон Штейнфельд?

– Как в кролика – да, товарищ, пройдите немного дальше, и вы найдете бедную женщину, лежащую в дупле мертвого дерева.

– Бегу сейчас, бедная женщина! – вскричал Петрус. – Надеюсь, вы не помилуете этого мошенника?

– Кажется, не похоже на это, – ответил Паризьен посмеиваясь.

Знаком, запретив волонтерам следовать за ним, Петрус помчался по направлению, указанному ему зуавом.

Тот спокойно принялся опять за свое дело с помощью уже волонтеров.

Прогалина, где остановился зуав, имела порядочный объем; до войны она была центром большой порубки леса, что доказывалось множеством помеченных для срубки деревьев и пней, торчащих из земли; срубленные деревья были очищены от ветвей и сложены в кучу, совсем готовые для перевоза. Нагрянула война, работы остановились, и, разумеется, бревна и ветви лежали тут в ожидании лучших дней.

По приказанию Паризьена вольные стрелки устроили из этого леса нечто вроде платформы у самого подножия дерева, предназначенного служить виселицей.

Исполнив это, Жейера поставили на платформу, прислонив спиной к дереву, на шею ему накинули петлю, два волонтера приподняли его, и Паризьен сунул ему под ноги толстую чурку, потом веревку прикрепили так, чтобы она не соскользнула.

– Вот и готово, – сказал Паризьен, потирая руки, – механика на славу, надеюсь.

Три вольных стрелка сошли с платформы, предоставив несчастного банкира его судьбе.

Вот каково было его положение: туловищем прислоненный к стволу дерева, он ногами опирался на чурку, и веревка с петлей, накинутой ему на шею, была натянута не настолько, чтобы сильно спирать дыхание, но при малейшем движении, которое он сделает, чурка неминуемо выкатится из-под его ног, он потеряет равновесие и будет повешен безвозвратно.

Паризьен великодушно предупредил его об этом.

– Ради Бога, убейте меня сейчас! – вскричал несчастный. – Не осуждайте меня на эту пытку.

– Души мы губить не хотим, – холодно возразил сержант, – вы большой грешник, пользуйтесь немногими минутами, которые вам остаются, молитесь и кайтесь пред Господом.

– Разве нескольких минут достаточно, чтоб вымолить прощение моих проступков? – вскричал осужденный в отчаянии.

– Это ваше дело и до меня не касается.

– Увы! Мои силы истощаются, пощадите во имя всего святого!

– Вы приговорены к казни, молитесь, если смеете.

– Сжальтесь, сжальтесь! – кричал повешенный, хрипя. – Убейте меня скорее!

– Нет.

– Я богат, на мне более миллиона золотом и банковыми билетами; возьмите все, я отдаю вам, только жизнь оставьте мне, жизнь, жизнь, самую жалкую жизнь, но только не эту ужасную смерть. Сжальтесь, я выбился из сил!

– Молитесь, ваше золото не спасет вас, нам оно не нужно. Раз мы простили вам, теперь вы осуждены безвозвратно, молитесь. Прощайте.

Сержант сделал знак, и вольные стрелки последовали за ним. Еще несколько минут мольбы, угрозы и богохульства презренного шпиона преследовали их.

Они ускорили шаги. Вдруг раздался ужасный, нечеловеческий крик, при всей их храбрости они вздрогнули, и кровь застыла в их жилах.

Правосудие свершилось – банкир отдал Богу душу, тело его было уже только бездыханным трупом.

Однако Мишель находился в большом затруднении: он не имел понятия, как перевязывают раны, и Лилия, бедная девушка, смыслила в этом не более него, она только умела плакать.

Баронесса лишилась чувств.

Напрасно Мишель ломал себе голову, придумывая средство оказать необходимое пособие доброй женщине, столько раз доказывавшей ему свою преданность; и теперь она лежала умирающая у его ног, жертва последней попытки спасти его с товарищами.

Лакей и кучер баронессы, старые и преданные слуги, прибежали при звуке выстрелов, но также не знали, что делать, и приходили в отчаяние.

В эту минуту появился Петрус.

Увидав его, Мишель вскричал от радости и бросился к нему навстречу.

До поступления в отряд вольных стрелков Петрус Вебер несколько лет изучал медицину, он занимался отлично и, когда вспыхнула война, ему оставалось только защитить свою диссертацию для получения степени доктора.

В немногих словах Мишель передал ему случившееся.

– Все это я знал, – ответил Петрус, – Паризьен сказал мне. В каком положении находится раненая?

– Она в обмороке.

– Тем лучше, при обмороке оборот крови медленнее и она легче запекается. Ведь я сначала поступил врачом в отряд альтенгеймских вольных стрелков. У меня в сумке все, что нужно, чтобы осмотреть рану и сделать перевязку. Не будем отчаиваться.

– Надеетесь вы спасти эту несчастную женщину, любезный Петрус?

– Я многим пожертвовал бы для этого, не скрою, что она внушает мне живейшее сочувствие.

– Пытаясь еще раз предостеречь нас от коварства врагов наших, она была ранена подлецом Жейером.

– Знаю, я видел Паризьена, он собирается повесить жида.

– И хорошо сделает.

– Я не осуждаю его, он же мне сказал, где отыскать вас.

– И вы думаете, что спасете эту бедную женщину?

– Сделаю все от меня зависящее, но ничего еще не могу сказать, когда не видал ее.

– И в самом деле, где же у меня голова, что я держу вас здесь! Пойдемте.

Они подошли к соломе, на которой лежала баронесса.

– Оставьте меня с раненой, – сказал Петрус, – эта молодая девушка поможет мне при перевязке, вас мне не нужно, не пускайте сюда никого.

– Не оставляйте меня долго в неизвестности, я в тоске. Как скоро вы осмотрите рану, скажите мне, опасная она, смертельная или ничтожная, я предпочитаю самую ужасную известность тому чувству, которое теперь сжимает мое сердце.

– Честное слово, любезный Мишель, я все скажу вам без утайки, когда сам буду знать. Идите же; со мною несколько товарищей, велите им сходить за водою, или, если нет воды, хоть снегу принести, снег даже лучше, мне он нужен для перевязки.

Мишель вышел из дупла, в то же мгновение предсмертный крик банкира мрачно огласил воздух. Молодой человек содрогнулся.

– Что это? – спросил он себя, оглядываясь вокруг. – Не новое ли несчастье? Сохрани нас Боже!

Подошедший с товарищами Паризьен тотчас объяснил ему настоящую причину.

Когда Паризьен кончил доклад, Мишель снял шляпу.

– Да простит ему Бог! – сказал он.

– Что сделать с трупом? – спросил Паризьен.

– Вырыть могилу и тотчас схоронить его.

– Человек этот перед смертью объявил нам, что при нем более миллиона золотом и банковыми билетами.

– Он даже предлагал нам эти богатства, если мы согласимся оставить ему жизнь, – прибавил Влюбчивый.

– Что вы сделали с деньгами?

– Не касались их, командир, без вашего приказания мы не хотели обыскивать его.

– Вы хорошо поступили, я пойду с вами до места казни, мы снимем тело и сделаем опись всему, что окажется на нем, потом тело надо схоронить. Двое из вас будут рыть могилу, пока мы составим опись. Вы, Влюбчивый, постарайтесь достать воды и принесите ее сюда, а вы, Шакал, останетесь здесь. Если сержант Петрус будет искать меня, тотчас бегите за мною.

– Слушаю, командир.

– Пойдемте, господа.

Мишель, предшествуемый Паризьеном, который служил проводником, удалился в сопровождении вольных стрелков.

Когда они достигли прогалины, где свершилась казнь, двое тотчас принялись рыть могилу в стороне, по указанию командира.

Должно быть, Жейер испустил дух в жестоких страданиях: черты его были страшно искажены, судорожно сжатые руки закинуты на голову и, вероятно, в минуту агонии схватились за веревку; круглая палка, которую сержант сунул ему под ноги и которая, выкатившись из-под них, причинила мгновенную смерть, упала с платформы и лежала на снегу.

По приказанию Мишеля Паризьен отпустил веревку, два вольных стрелка подхватили тело и положили его на землю.

Тогда приступили к осмотру. Мишель заносил в список все, что мало-помалу находили на умершем банкире.

Он не солгал: при нем была громадная сумма золотом и банковыми билетами, сверх того, оказывались и важные бумаги от прусского правительства с подписями Бисмарка и Мольтке.

Кроме сафьянового пояса и бумажника, набитого бумагами, в одежде покойного находилось громадное количество потайных карманов, где сделаны были самые удивительные, драгоценные открытия.

Все было тщательно занесено в список, и присутствующие скрепили его своею подписью.

Денег оказалось почти до трех миллионов; какими грабительствами, должно быть, накопил такую громадную сумму презренный, которого несколько недель назад заставили заплатить несколько миллионов выкупа!

– Эти деньги принадлежат французскому правительству, – сказал Мишель, – их надо отдать, мы не имеем на них права – это гроши, отнятые у многих сотен семейств, обобранных и доведенных до нищеты.

Могила была вырыта, тело опущено в нее, засыпано землею и заложено громадными кусками дерева, все вместе потом тщательно утоптали, чтобы тело не вырыли и не растерзали хищные звери, две палки в виде креста воткнули над могилою, и вольные стрелки, молча, оставив прогалину, вернулись на место, где совершилось покушение на жизнь баронессы.

Влюбчивый исполнил приказание Мишеля, он отыскал воду и принес достаточное количество.

Петрус еще не спрашивал командира.

Последний заставил тогда Влюбчивого передать ему, что произошло в шалаше после его ухода.

Он исполнил это в немногих словах.

Шалаш оказывался гораздо ближе, чем полагал Мишель. Услыхав два выстрела, Петрус встревожился насчет командира, решил произвести рекогносцировку и сам стал во главе ее. Стеречь шалаш со сложенными там сумками и поддерживать огонь он оставил капрала Освальда с четырьмя волонтерами.

Прошло довольно времени, и оставленные в шалаше волонтеры, вероятно, сильно беспокоились, да и мало ли что могло случиться. Мишель приказал Влюбчивому и Шакалу идти в стан, передать товарищам, что было, и вместе с тем строго предписал им, если он долго будет в отсутствии и Оборотень вернется ранее его, тотчас вести контрабандиста к мертвому дереву, где застанут его непременно.

Два вольных стрелка немедленно отправились в путь.

Чтоб не захватил их врасплох неприятель, если б бродил в окрестностях, отыскивая Жейера, Паризьен поставил двух часовых в кустарнике. Возвращаясь, он увидал привязанного к кусту оседланного мула. Он отвязал животное и повел его за собою на прогалину. Этот мул, красивый и сильный, принадлежал банкиру. Вероятно, Жейер давно уже тайком наблюдал за действиями баронессы и скрыл своего мула в кустах, чтоб спастись бегством после замышляемого им убийства.

Мул был тщательно осмотрен, однако ничего на нем не оказалось, кроме седла и сбруи. Его привязали за каретой.

Чем более проходило времени, тем сильнее становилось беспокойство Мишеля.

Наконец Петрус показался у входа в дупло; длинное и бледное лицо сержанта смотрело мрачнее и унылее чем когда-либо, что Мишелю показалось добрым знаком: он с давних пор знал Петруса вдоль и поперек.

У Петруса радость была сумрачна, счастье угрюмо.

Мишель бросился к нему.

– Ну что? – спросил он в волнении. Сержант взглянул на него сурово.

– Я охотно выкурю трубочку, – ответил он, – сапристи! Целых два часа не курил.

И он немедленно набил свою огромную трубку, которая всегда висела у него на поясе.

– Ну же, Петрус, отвечайте мне! – вскричал Мишель, топнув в нетерпении ногою.

– Мы все смертны, – объявил сержант, чиркнул спичкой по рукаву и закурил трубку.

Мишель овладел собою, он знал, с кем имеет дело.

– Ах! Как приятно, – сказал сержант, выпуская громадный клуб табачного дыма, – право, я сильно в этом нуждался.

– Ради Бога, Петрус, друг мой, сжальтесь надо мною, не оставляйте меня долее в невыносимой пытке; теперь трубка ваша раскурена, чего же вам недостает еще? Скажите мне, есть надежда или надо опасаться всего?

– Любезный Мишель, – ответил Петрус глухим голосом, окружая себя густым облаком дыма, – вы мне нравитесь, ей-Богу! Разве был бы я так спокоен, если б принес дурную весть? Худо же вы знаете меня.