Текст книги "Приключения Мишеля Гартмана. Часть 2"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

ГЛАВА III
По горам и по долам

Успев благополучно выскользнуть из трактира и перебраться беспрепятственно через изгороди, беглецы собрали своих товарищей, расставленных часовыми вокруг, и с незнакомцем во главе, который отлично, казалось, знал местность, стали сходить по козьей тропе, едва обозначенной на крутом откосе пропасти. Тропа, с первого взгляда ненадежная и почти непроходимая, по мере того как они спускались между беспорядочно набросанных скал и иглистых кустов, становилась удобнее, и вскоре они могли, уже не хватаясь за ветви и за траву, продвигаться вперед довольно свободно.

В глубине на самом дне пропасти, за крутой откос которой они цеплялись, беглецы слышали рокот волн, готовых поглотить их, если они мало-мальски ступят нетвердо.

Но когда они оставили за собою две трети спуска и незнакомец слегка повернул вправо, на дорожку не такую отвесную и, по-видимому, более широкую, последовав за ним, спутники его свободнее перевели дух; дорожка шла вдоль отвеса пропасти, едва заметно поднимаясь в гору, она настолько была широка, что двое могли идти по ней рядом, не подвергаясь опасности слететь в бездну.

Более часа длился этот тяжелый для изящной и нежной женщины путь, но ни одной жалобы не вырвалось ни у графини, ни у несчастного трактирщика, обожженные ноги которого причиняли ему жестокие страдания; оба понимали, как важно для них скорее укрыться от мести неумолимых врагов, которых, вероятно, мнимая смерть Поблеско привела в ярость. Внезапно вспыхнувший на небосклоне яркий свет, от которого разлилось вокруг багровое зарево, дал знать беглецам, что Прейе предано огню и им вдвойне надо вооружиться твердостью и терпением, если хотят избегнуть страшной участи, которая грозила бы им, попадись они опять в руки врагов.

По выходе из дома трактирщика они не обменялись между собой ни одним словом, сознавая всю важность безмолвия в диких пустынях, где малейший звук, повторяемый эхом, несется на расстояние неизмеримое и может выдать. Там каждый звук имеет свое значение: сломается ли ветвь, сорвавшийся ли камень рикошетом запрыгает по склону горы, и этого достаточно, чтобы уничтожить самые тщательные предосторожности и открыть преследователям направление, избранное беглецами.

Наконец путники достигли довольно обширной прогалины, посреди которой виднелись остатки разрушенной хижины. В эту минуту на отдаленной колокольне било три часа.

– Здесь мы в безопасности, – сказал незнакомец, – отдохните немного.

Не говоря ни слова, каждый растянулся на траве со вздохом облегчения.

При всей своей усталости, физической и нравственной, графиня не села, а подошла к незнакомцу, который закурил сигару и в задумчивости расхаживал взад и вперед у двери развалившейся лачуги.

Заметив, что графиня направляется к нему, молодой человек вынул изо рта сигару и хотел бросить, но она остановила его движением руки.

– Я желала бы, – начала она, – говорить с вами о деле важном и получить некоторые объяснения.

– Спрашивайте, графиня, постараюсь удовлетворить вас, насколько это в моей власти.

– Я не сомневаюсь в вашей обязательности, милостивый государь, как видите, я вам и высказываю откровенно мои намерения.

– Прежде всего, графиня, – продолжал незнакомец, складывая свой плащ, который положил потом на землю, – я попросил бы вас покорно сесть, вы, должно быть, измучены.

– Правда, – согласилась она с улыбкой, – я не привыкла к такой продолжительной ходьбе по лесу, особенно в подобных условиях, я действительно очень утомлена, однако все же довольна этою странною прогулкой – она служит для меня мерилом того, на что бываешь, способен и чего ожидать можно от своих сил при твердой воле.

– Ведь вы, графиня, из числа избранных и доказали это много раз; итак, не обманывайте себя, мало женщин из вашего круга, избалованных роскошью и благосостоянием, могли бы исполнить то, что сделали вы в эту ночь.

– Берегитесь, милостивый государь, это очень походит на любезность, я позволю себе заметить вам, что для комплиментов странно выбрано и время и место, тогда как нам надо заняться делом.

– Комплименты мне ненавистны, графиня, и выразил я вам только мою мысль. Извольте же говорить, я вас слушаю.

– Если позволите, я начну по порядку; с тех пор как мы таким странным образом сошлись в доме трактирщика, признаться ли вам, меня мучает желание узнать, кто вы.

– Увы, графиня, я в отчаянии.

– Отчего же?

– Потому что, по роковому определению судьбы, не могу ответить удовлетворительно на первый вопрос, которым вы удостаиваете меня.

– Что вы хотите сказать?

– Да то, графиня, что я человек без имени, существо, быть может, погибшее, бессознательное орудие неумолимого рока.

Он провел рукой по лбу, покрытому холодным потом, но, поборов почти мгновенно усилием воли жгучее чувство, которое грызло его сердце, он пытался, однако, улыбнуться и тоном равнодушным, способным всякого ввести в обман, только не графиню, продолжал:

– Оставим это. Простите, я брежу, я подвержен нервным припадкам, во время которых говорю то, что не имеет смысла, и чего сам не понимаю, по счастью, как видите, эти припадки проходят скоро.

– Я не только прощаю вам, – ответила графиня голосом нежным и сострадательным, – но и жалею вас от всей души; вы страдаете. Увы! Каждого гнетет свое горе.

Сколько людей, у которых всегда улыбка на губах, а сердце разбито. Простите меня, что по неведению растравила рану.

– Вы добры, графиня, – ответил незнакомец с глубоким чувством, – да благословит вас Бог за ваши сердечные и утешительные слова! Я известен под двумя именами между теми, кто знает меня или полагает, что знает; для немцев я граф Отто фон Валькфельд; относительно же имени, которое дают мне французы, я просил бы позволения не говорить вам его, графиня, по крайней мере, теперь.

– Я не настаиваю, если вы не желаете этого. Не знаю, ошибаюсь я или нет, но мне все сдается со времени нашей встречи, по некоторым выражениям вашим, что вы знаете меня, и давно.

– Вы правы, графиня, я имею честь знать вас и очень давно, и очень коротко.

– Что вы этим хотите сказать?

– Только то, что говорю, графиня. Быть может, настанет день, когда я буду так счастлив, что представлю вам доказательство того, что утверждаю.

– Да я-то вас вовсе не знаю!

– То есть вы не узнаете меня, графиня, оттого ли, что воспоминание обо мне совершенно изгладилось из вашей памяти или такая большая перемена произошла в моей наружности.

– Последнее, мне кажется естественнее первого, – возразила графиня с тонкою улыбкой. – К прискорбию моему, я вижу, что вы исполнены таинственности, настоящая живая загадка; итак, мне приходится склонить голову. Ожидали вы встретить меня в эту ночь в доме трактирщика? Словом, для меня ли вы туда пришли? Как видите, я говорю прямо и определенно.

– И я отвечу не менее откровенно, графиня, – сказал незнакомец, слегка отвернувшись и сбивая ногтем мизинца пепел с сигары, – хотя вы не чужды причин, побудивших меня искать свидания с Поблеско, или, вернее, с бароном фон Штанбоу, признаюсь вам со всем смирением, что не подозревал вашего присутствия в трактире и чрезвычайно был изумлен, когда вы внезапно появились предо мною.

– Позвольте заметить вам, – произнесла графиня с легким оттенком иронии, – что я не могу понять, когда вы не знали о моем присутствии в доме трактирщика, допустив даже между вами и мною давнишнее знакомство, однако ничем не доказываемое, каким образом вы меня примешивали к более или менее важным причинам, побудившим вас искать объяснения с Поблеско; прибавлю мимоходом, что во время вашего разговора с этою мрачною личностью вы ни разу не упомянули о моей маленькой особе.

– Все это строго точно, графиня, но я в свою очередь позволю себе заметить вам, что вы совсем забыли наш разговор, когда вы вошли в залу трактира.

– Какое же значение мог иметь этот разговор? Видя, что вы угадали во мне переодетую женщину и, не желая, чтоб эта тайна была открыта слушавшим нас посторонним лицам, я сделала вид, будто знаю вас, и говорила с вами как со старым другом; с полуслова вы поняли мое намерение и ловко отвечали мне в таком же духе; все поддались обману, даже я сама, признаться, готова была поверить вашим словам.

– Жалею, что вы не поверили на самом деле.

– А почему, позвольте знать?

– Потому что, отвечая вам, я и не думал играть роли; вы говорили вполне естественно, всякий на моем месте обманулся бы, как я. Вы спрашивали положительно, я отвечал так же.

– Но ведь это невозможно!

– Я не понимаю вас, графиня.

– Да, наконец, письмо, которое я написала…

– Распечатано было мною. Позвольте повторить вам, что все действительно произошло так, как я имел честь докладывать вам в доме бедняги Герцога. Если кто-либо был введен в обман во всем этом деле, то один я. Как видите, я вполне правдиво сказал вам, что явился туда отчасти из-за вас.

– Совсем теряюсь. Ничего не понимаю изо всего этого. Зачем вы назвались поляком?

– Увы, графиня, ведь я космополит, если хотите. Надо же было иметь предлог для ссоры. Этот, по крайней мере, никого не выдавал, – прибавил он значительно.

– Вы правы, и во всем; я признаю себя побежденной.

– Вы ничего более узнать от меня не желаете, графиня?

– Пару слов еще, если позволите.

– Приказывайте, я ваш преданнейший слуга.

– Не скрою от вас, что я сильно озабочена. Во-первых, я не знаю, где нахожусь, потом, измучена до крайности, а между тем мне необходимо вернуться в самом скором времени в деревню, где я оставила своих спутников. Что подумают они, если меня не будет с ними, когда настанет час отправляться в дальнейший путь?

– Об этом тревожиться нечего, графиня, мы не более как в полумиле от деревни, где остались ваши друзья. На этом месте мы вполне ограждены от всякой опасности. Побудьте здесь час-другой, вы нуждаетесь в отдыхе после такой утомительной ночи, а я, с вашего позволения, пошлю двух слуг ваших в деревню, предупредить о том, что произошло, ваших спутников и привести их сюда как можно скорее.

– Не проще ли было бы мне самой отправиться в деревню? Я теперь немного отдохнула и чувствую себя в силах пройти полмили.

– Не сомневаюсь, графиня, но такая неосторожность может повлечь за собой непоправимое несчастье.

– Опять не понимаю вас.

– Я объясню свою мысль: как вы ни бодры духом, силы ваши истощены и вы поневоле пойдете тихо.

– Что ж за беда, лишь бы мне на рассвете быть на месте!

– Нет, графиня, это еще не все. Старик анабаптист, служивший вам проводником до дома трактирщика, остался в руках пруссаков; разумеется, они предположат, что он с вами заодно, и станут допрашивать его; это честный человек, но они употребят средство, которое до сих пор, надо сознаться, удавалось им всегда, – они вынудят его вести их в свою деревню; он должен будет повиноваться, и вы поймете, графиня, без всяких объяснений с моей стороны последствия подобной меры и страшную опасность, которой подвергнутся ваши друзья.

– О, это ужасно! Разве вы можете предположить, чтобы пруссаки способны были поступить таким образом?

– Будьте уверены, что не преминут, графиня. Вспомните, что они взбешены неудачею, которую потерпели, и мечтают только о мести. Смерть Поблеско, должно быть, окончательно свела их с ума, они примут все меры, чтобы разыскать виновников убийства, и, не колеблясь, за отсутствием настоящих виновных, выместят злость на невинных.

– Что делать, Боже мой? – шепотом произнесла она, в отчаянии всплеснув руками.

– Положиться на меня, графиня, и принять то средство, которое я имею честь предлагать вам, другого нет, чтобы выйти из затруднения и оградить вас от опасности, которая грозит и вашим друзьям. Принимаете вы мое предложение, графиня?

– Приходится принять, но уверены ли вы…

– Если не случится чего-нибудь совершенно непредвиденного, я ручаюсь за спасение всех вас.

– Так поступайте по вашему усмотрению, и да наградит вас Бог за громадную услугу, которую вы нам окажете!

– Счастье быть вам полезным, графиня, с избытком вознаградит меня. Усните часок, необходимо восстановить ваши силы.

– Хорошо, попробую, я просто измучена.

– Пожалуйте, графиня, в эту лачугу, вы ляжете на сухие листья и, завернувшись в мой плащ, вполне будете ограждены от холода.

– Да, – сказала она, силясь улыбнуться, – надо уметь применяться к обстоятельствам, впрочем, у меня глаза смыкаются против воли.

Незнакомец помог графине подняться на ноги, взял ее под руку и повел внутрь хижины.

– Отдыхайте без опасения, графиня, вы находитесь под охраною моей чести, я сам буду караулить ваш сон.

– Благодарю, – сказала она, дружелюбно протянув ему руку.

Незнакомец с почтительным поклоном пожал ей руку и удалился.

Едва графиня осталась одна, как закуталась в оставленный ей незнакомцем плащ, легла на ворох сухих листьев в углу и, сломленная усталостью, впала почти мгновенно в глубокий сон.

Граф Отто фон Валькфельд, когда вышел из хижины, пытливо взглянул в ту сторону, где беглецы растянулись, как попало на траве, и медленно приблизился к ним.

И этих бедных людей также сломила усталость, они спали, как говорится, мертвым сном.

Граф пристально всмотрелся в каждого из них поочередно, когда же удостоверился, что все они крепко спят, не колеблясь, углубился в лес.

Однако он не сделал более десяти шагов в глубь лесной чащи. Достигнув места, которое, по-видимому, узнал, он остановился, приложил руки к углам рта, так что образовалось нечто вроде трубы, и дважды ухнул по-совиному необычайно искусно.

Почти немедленно вслед за тем ему так же отозвались невдалеке. Граф торопливо взял сигару в рот, несколько раз сильно затянулся и бросил ее кверху; сигара описала во мраке огненную дугу и упала на землю.

Через минуту ветви кустов раздвинулись, и появился человек.

Он был молод, в полувоенном костюме и вооружен с ног до головы; мелкие и благородные черты, темные усики и светлый, живой взор, блестевший проницательностью и умом вызывали симпатию. Он, казалось, излучал прямоту и добродушие, роста был высокого, сложения красивого и сильного, словом, он казался на вид одним из тех могучих горцев, которые нравятся потому, что честны и располагают к себе с первого взгляда.

Человек этот смело подошел к графу и остановился в двух шагах от него, поклонился со смесью уважения и добродушия и ждал, не говоря ни слова, когда графу угодно будет заговорить.

– Ого, – дружески сказал ему вполголоса последний, – вы не замедлили ответить на мой призыв, любезный Конрад, поторопились же вы, ей-Богу!

– Вы приказали мне торопиться, и я, по обыкновению, повиновался вам, любезный Отто, – просто сказал тот, кого граф назвал Конрадом.

– И я благодарю вас, Конрад, – ласково продолжал граф, – впрочем, я давно знаю, что вы верный друг.

Конрад ответил поклоном и весело улыбнулся. Граф продолжал:

– А что пруссаки?

– Не знаю, право, что вы им сделали во время сумасбродной выходки вашей в эту ночь, – ответил молодой человек со смехом, – но верно то, что они взбеленились, просто неистовствуют, честное слово!

– В самом деле? – вскричал граф с довольным видом.

– Должно быть, вы сыграли с ними штуку прескверную.

– Я? Ничуть! Втерся я к ним просто для того, чтобы сделать одно честное дело. Мне нужно было отомстить одному из бесчисленных их шпионов, который при этом был и личный мой враг. Я имел удовольствие проколоть его шпагой насквозь и уложить на месте.

– А, так вот это что! Я объясняю себе теперь их ярость. Черт возьми! Убить их шпиона, да еще какого!

– Так вы знаете, о ком речь?

– Еще бы! Достаточно прокричали они имя его на все лады, только и говору было, что о Поблеско!

– Тем лучше, если они оплакивают его так горько, это доказывает, как хорошо я сделал, что убил.

– Гм! – возразил Конрад, покачав головой. – Я разделял бы ваше мнение, если б вы действительно убили его.

– Как! Если б действительно убил? – вскричал граф. – Что вы хотите сказать, любезный Конрад?

– Только то, что вы поторопились; не довольствоваться одним ударом следовало вам, но раздавить каблуком вонючую гадину, а то…

– А то?

– Хотя он и ранен, но жив и, вероятно, скоро опять будет на ногах.

– Ей-Богу! Если так…

– Это, верно, ручаюсь вам.

– То мы начнем снова, вот и все, в первый же раз, когда мы очутимся лицом к лицу, я убью его, клянусь Богом!

– Желаю от всего сердца.

– А пруссаки что?

– Не имея возможности мстить людям, так как жители дома спаслись бегством и оказался там один старик, которого вы, должно быть, нечаянно оставили за собой, и он этим воспользовался, чтоб подать раненому пособие и возвратить его к жизни…

– Так это старик анабаптист такой осел? – перебил граф.

– Не знаю, анабаптист ли этот старик, но вы ему обязаны, что враг ваш еще находится в живых.

– Я не могу на него сердиться за это, он повиновался весьма похвальному чувству сострадания.

– Так вот вы как принимаете это? Значит, и говорить больше нечего. Пруссаки, которые жаждали излить ярость свою на чем-нибудь, начали с грабежа дома и, когда все было вынесено, подожгли его, по свойственной им привычке.

– Бедный трактирщик! Но этому бедствию я помогу, насколько в моей будет власти. Продолжайте, любезный друг.

– О! Я кончил. После этих двух подвигов скорее разбойников, чем солдат, пруссаки ушли, взяв с собою и раненого, и старика, который по странной случайности попал к нему в сиделки.

– Очень хорошо! А по какому направлению удалились они?

– Этого я не знаю, по крайней мере, в настоящую минуту, не менее чем в два часа мы уже будем извещены: я послал им вслед двух из самых лучших разведчиков.

– Очень хорошо. Выслушайте меня теперь с величайшим вниманием, любезный Конрад, мне надо поговорить с вами о деле чрезвычайно важном.

– Я знаю, о каком деле вы хотите говорить, – со смехом возразил тот, – напрасно вам и трудиться излагать его, любезный Отто, оно уже исполнено.

– Как исполнено? – вскричал граф в изумлении. – Вы ошибаетесь, друг мой, знать вам невозможно…

– Извините, любезный Отто, повторю снова, что знаю все, и не хуже вашего; не приходите в такое сильное изумление, дело просто. Пока вы беседовали с графинею де Вальреаль, я без всякого намерения стоял, притаившись за лачугой, перед дверью которой вы находились. Я подкрался так близко на случай, что вы захотите дать мне приказание, вот мне и пришлось волей-неволей выслушать всю последнюю часть разговора. Я понял, что речь идет о неотлагательном деле и времени терять нельзя; простите, если я поступил нехорошо, но я взял на себя распорядиться надлежащим образом: уже минут двадцать назад десять человек из моих отправились беглым шагом и, по всему вероятию, теперь уже в деревне. Если я был не прав, любезный Отто, я приму ваш выговор с покорностью, но повторяю, я имел в виду поступить к лучшему.

– Упрекать вас в том, что вы предупредили мои приказания в таком важном случае! – с живостью вскричал граф. – Возможно ли, любезный Конрад? Напротив, вы заслуживаете похвалы. Благодаря вам выиграно столь необходимое нам время.

– Это и есть мое единственное оправдание, итак, все к лучшему.

– Бесспорно, нельзя было поступить умнее.

– Тем лучше, – ответил он, весело потирая руки, – перейдем теперь к другому. Какие вы мне дадите инструкции?

– Все наши люди налицо?

– До последнего человека, кроме разведчиков, конечно, которым поручено наблюдать за этими разбойниками в остроконечных касках.

– Никому не позволяйте удаляться ни под каким предлогом, мы должны быть вдвое осторожнее и ожидать всего.

– Будьте покойны. А инструкции, какие же будут?

– Все одни и те же – если я позову вас, помните, что никто не должен быть узнан. Наша задача – полное самоотвержение, нам надо сохранять совершенную свободу действий, а для того не быть узнанными никем из наших друзей.

– Ваша воля будет исполнена. А если вы не позовете нас?

– Оставайтесь невидимыми, что бы ни случилось, и следуйте за нами на расстоянии пистолетного выстрела.

– Решено, других приказаний не будет?

– Только одно: как скоро вернутся ваши разведчики, немедленно дать мне знать о направлении, принятом пруссаками.

– Положитесь на меня, любезный Отто, это будет сделано.

Они крепко пожали руку друг другу; Конрад юркнул в кусты, где и скрылся из виду, а граф фон Валькфельд, закурив вновь свою сигару, лениво вышел на прогалину, как будто гулял.

Там все казалось в прежнем положении, то есть спутники его бегства продолжали спать сном мертвым.

Граф в задумчивости подошел к лачуге и прислонился к стене плечом; он скрестил руки, опустил голову на грудь и углубился в свои мысли, по-видимому, невеселые, однако не упускал между тем из виду заботы о безопасности своих спутников и бдительно следил за малейшим шумом, от времени до времени без видимой причины поднимавшимся в лесу.

Прошло около двух часов; граф не шевельнулся, он до того был неподвижен, что его приняли бы за статую при постепенно бледнеющим свете луны; звезды стали уже меркнуть одна за другою в глубокой дали небесного свода; на горизонте широкие радужные полосы, которые становились все ярче, возвещали восход солнца; вдруг рука тихо опустилась на плечо графа, он вздрогнул и быстро поднял голову, как легко ни было прикосновение, оно вывело его из задумчивости, он оглянулся.

За ним стоял Конрад. Граф посмотрел на него вопросительно.

– Мои разведчики только что вернулись, – сказал Конрад, – пруссаки, не принимая во внимание услугу, которую оказал им старик, возвратив к жизни их шпиона, прикинулись, будто видят в нем сообщника покушения на жизнь Поблеско, вследствие чего они и принудили его служить им проводником и вести их в свою деревню, которой грозят военной экзекуцией.

– Подлецы! – с гневом вскричал граф. – Я предвидел, что они поступят таким образом; по счастью, жертвы, которых они надеются захватить, ускользнут у них из рук, но этим еще не все кончено. Конрад, люди наши должны быть готовы выступить при первом сигнале; минут через десять я вернусь к вам. Ступайте, нельзя терять ни минуты.

Молодой человек тихо прокрался за хижиною и исчез из виду.

В то же мгновение граф разбудил Карла Брюнера и Отто, двух преданнейших слуг графини, и шепнул им несколько слов; те почтительно поклонились графу, немедленно взяли свое оружие и ушли с прогалины.

Солнце всходило; остальные беглецы также стали просыпаться одни за другими, хотя и разбитые еще усталостью, они были в состоянии снова отправиться в путь. Граф подошел к Герцогу.

– Любезный друг, – сказал он ему, – ваш дом был ограблен и сожжен пруссаками в эту ночь, я считаю себя отчасти виновником бедствия, которого вы сделались жертвою, позвольте же мне поправить его, насколько в моей власти: я не хочу, чтоб ваше семейство или вы страдали от незаслуженной нищеты. Примите эти пять тысяч франков, – прибавил он, вынимая из бумажника несколько банковых билетов и подавая их трактирщику, – это сумма ничтожная, я знаю, но она даст вам возможность перебиваться кой-как в ожидании лучшего времени; особенно не расставайтесь с вашими настоящими спутниками, пока не достигнете места вполне безопасного.

Честный трактирщик сперва было отказался от денег, но граф так упорно стоял на своем, так ясно доказал ему, что речь идет не о благосостоянии, но о насущном хлебе его несчастной семьи, что он наконец был побежден и, со слезами на глазах, принял помощь, которая спасала от нищеты близких ему и самого его.

Граф не без труда успел уклониться от изъявлений благодарности и благословений бедного семейства и направился к хижине.

Графиня де Вальреаль ожидала его на пороге. Обменявшись с ним приветствиями, она спросила:

– Ну что, сдержали вы свое слово?

– Сдержал, графиня, – ответил он вежливо, – минут через десять друзья ваши будут здесь, я послал к ним навстречу ваших слуг.

– Да благословит вас Бог за такую добрую весть! Буду ли я когда-нибудь в состоянии доказать вам на деле мою благодарность?

– Это очень легко, если вы желаете, графиня.

– Говорите, что надо делать? – вскричала она с живостью.

– Очень простую вещь, графиня, без расспросов идти три дня, в сопровождении ваших слуг, Карла Брюнера и Отто, в то место, куда я прикажу им свести вас.

Графиня устремила на собеседника взор выражения странного, тот выдержал его, не смущаясь и с улыбкой на губах.

– Почему такая тайна? – спросила она спустя минуту.

– Быть может, графиня, – возразил он, все улыбаясь, – чтоб доставить вам большое удовольствие и приятную неожиданность. Даете вы мне слово, о котором я вас прошу?

– Даю, хотя знаю вас только с этой ночи. Ваши поступки исполнены рыцарства и благородства, я питаю к вам полнейшее доверие. Я исполню ваше желание, каким бы странным оно мне ни казалось. Ведь вы будете с нами?

– К искреннему моему сожалению, графиня, нет.

– Вы оставляете меня?.. Так внезапно?.. – прибавила она с изумлением, которого не могла скрыть.

– Это необходимо, графиня, – ответил он с низким поклоном.

– Не смею настаивать. Мы живем в злополучное время, когда никто с уверенностью не может располагать даже следующей минутой, но, по крайней мере, я надеюсь, что мы расстаемся не надолго. Ведь я скоро увижусь с вами опять. Я у вас в долгу, услуга обязывает одинаково и того, кому она оказана, и того, кем оказана, – прибавила она с пленительной улыбкой, – я хочу сквитаться с вами.

– Я с избытком вознагражден за немногое, что мог сделать, графиня, выражением признательности, которым вы удостоили меня.

– Вы не ускользнете от меня комплиментом, – вскричала она с оттенком раздражения, – прошу покорно отвечать на мой вопрос!

– Если вы непременно требуете этого, графиня, то…

Вдруг он остановился на полуслове и, указывая графине на кучку людей верхом и пешком, которые выходили на прогалину, провожаемые Карлом Брюнером и Отто, вскричал:

– Что я вам говорил, графиня? Вот и друзья ваши тут!

– О, действительно, это они и есть, слава Богу! – воскликнула графиня с живейшей радостью и, забыв все, бросилась навстречу путникам.

Но едва она сделала несколько шагов, как память вернулась к ней, и она оглянулась на графа. Напрасно искала она его глазами. Он исчез. Она остановилась и постояла с минуту в задумчивости.

– Странно, – прошептала она вполголоса, – ушел, он ушел! Кто бы это был?.. Что он скрывает?.. Порой мне казалось, как будто звук его голоса напоминал мне… О, я отыщу его! Это необходимо, – заключила она с движением головы, которое придавало ей такую пленительность.