Текст книги "Приключения Мишеля Гартмана. Часть 2"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

– Разве я должен уйти один?

– Нет, Франц идет с вами.

– Напрасно вам было и спрашивать это, сударь, – вмешался старый слуга, – мой долг быть при вас неотлучно, и я пошел бы за вами несмотря ни на что.

Гартман протянул обе руки, которые Оборотень и Франц пожали с глубоким чувством и почтительностью.

– Спасибо вам, друзья мои, – сказал негоциант, – спасибо за преданность, оказанную с такою простотой и величием. Теперь мое решение принято, вы не увидите во мне ни колебания, ни малодушия. Пойдемте, и да хранит нас Бог!

– Аминь! – заключил контрабандист. – Пора Ему, Батюшке, заняться немного нами, – пошутил он, – а то уж очень что-то долго черт обделывает дела наших врагов.

Они спустились с лестницы при свете глухого фонаря, чтоб не привлечь внимания шпионов, которые могли караулить дом.

Достигнув двора, Оборотень, который словно видел среди мглы, коротко приказал спутникам остановиться и тихо засвистал.

Почти мгновенно отворилась калитка, и мальчуган вошел во двор, а за ним по пятам следовал Том.

– Ну что? – тихо спросил Оборотень.

– Ничего, батюшка, – ответил мальчик так же тихо, – минут пять назад Том обходил вокруг, пруссаков не было поблизости.

– Ладно! Значит, самое время теперь?

– Самое время, батюшка.

– Ты хорошо запомнил мои наставления?

– Еще бы! Нет, батюшка, вы знаете, что мне не надо два раза повторять одно и то же.

– Так я могу поручиться за тебя этим господам?

– Можете, батюшка, – ответил мальчуган, подняв голову, – с Томом бояться нечего.

– Помни, что до рассвета надо быть у Волчьей Ямы.

– Будем, батюшка, не беспокойтесь.

– Там ты остановишься выжидать моего прихода.

– Сказано уж это, только поторопиться бы следовало; идти далеко, а дорога неудобная.

– Ты прав, – и, обратившись к Гартману, он прибавил: – С Богом в путь, господа! Можете положиться на моего мальчугана.

– До свидания! – сказал Гартман.

Мальчик свистнул собаку, приласкал ее и сказал:

– Пожалуйте, господа.

За ним последовали Филипп Гартман и старый слуга его. Все трое удалились большими шагами и вскоре исчезли во мраке.

– Я думаю, командир Мишель останется мною доволен, – пробормотал себе под нос Оборотень, как скоро очутился один, – но дело мое не кончено еще, предстоит самое трудное, надо торопиться.

И он в свою очередь вышел на улицу. Уходя из своего дома, Гартман не запер ни одной двери, он оставил все ключи в замках. Действительно, к чему было и запирать? Разве пруссаки задумались бы взломать двери или разбить мебель?

Едва Оборотень сделал несколько шагов вдоль улицы, как быстро откинулся назад и почти плашмя припал к земле за грудою обломков.

Он вдруг заметил идущего к нему навстречу человека, закутанного в большой плотный плащ, впереди него шел солдат с зажженным факелом, а сзади следовали еще двое, вероятно, служившие ему охраной.

Человека этого контрабандист узнал с первого взгляда, несмотря на его старания закрыть лицо.

Это был Поблеско.

Проходя мимо темного и безмолвного дома Гартмана, он приостановился и, по-видимому, поглядел на него внимательно, а потом пошел дальше, Пробормотав несколько слов, которых Оборотень не расслышал.

Поблеско отпер дверь своего дома, поблагодарил солдат, которым дал мелочи, вошел к себе и затворил за собою дверь.

Солдаты пошли обратно, разговаривая между собою и деля полученные деньги.

Оборотень не трогался с места и дал им пройти, но когда они скрылись из виду за углом, он встал на ноги, прошел через улицу и притаился против самого дома Поблеско.

Огонь виднелся в окне, надо полагать, спальни. Несколько раз он переменял место и минут через двадцать погас, погрузив все во мрак.

Поблеско лег спать.

– Доброй ночи! – сказал Оборотень, удаляясь большими шагами по направлению к предместью Пьера. – Изволь спать спокойно, мой почтеннейший, чтоб не приснилось тебе тяжелых грез! Гм! Ты воображаешь, что дело в шляпе. Какое же лицо ты скорчишь завтра, когда увидишь, что птичка улетела! Ахти мне! Как пора было господину Гартману отправиться на свежий деревенский воздух!

Беседуя таким образом сам с собою, Оборотень дошел до улицы Всех Святых, в которую и свернул, не замедляя шага.

Миновав около половины улицы, контрабандист остановился и пытливо стал озираться вокруг, чтоб удостовериться, действительно ли он один.

Успокоенный мертвою тишиной, он сделал еще несколько шагов и очутился у низенькой двери. Она отворилась без малейшего шума, едва он толкнул ее, и Оборотень бесстрашно углубился в темный коридор, выходивший на узкий двор, которого он вскоре и достиг. Там он взял немного влево, вынул из-за пазухи глухой фонарь, который оставил у себя, отворил дверь перед собою и вошел в комнату, где не было ровно никакой мебели, но три человека спали на соломе мертвым сном.

Оборотень тщательно затворил за собою дверь, поставил на пол фонарь и подошел к спящим, которых стал трясти изо всей силы.

В несколько мгновений три спавшие человека были на ногах, зевая и потягиваясь, но, не выражая ни малейшего неудовольствия на бесцеремонность, с которой прервали их сладкий сон.

Эти три человека наши старые знакомые: Шакал, Влюбчивый и Карл Брюнер.

– Да скоро ли вы кончите зевать и потягиваться, словно карпы, выскочившие из воды? – засмеялся Оборотень.

– Вот и кончено, не сердись, старина, – ответил Влюбчивый, – мы теперь смотрим во все глаза и настороже, как зайцы. Что делать надо?

– Скажут тебе сейчас, любопытный. А ты, Карл, исполнил то, в чем мы с тобою условились?

– Точно я не знаю, какую встряску вы иначе задали бы мне! – вскричал молодой человек смеясь.

– Это вероятно, малый, итак, говори, что следует, да скорее, нам нельзя времени терять на разглагольствования. Валяй!

– Все в том же виде, как я оставил по приказанию барыни, когда мы выезжали из Страсбурга. С этой стороны помехи нет, дорога открыта, и мы войдем словно к себе домой, но…

– Ах, черт возьми! Тут, но есть.

– Что вы говорите, Оборотень?

– Ничего, продолжайте.

– Душой бы рад, да с толку сбился теперь. Что бишь я говорил?

– Ты сказал но.

– Да, да, знаю! Но дом не пуст, как мы полагали.

– Ах ты, черт! Кто же там живет?

– Прусский полковник, ни более, ни менее!

– У молодца губа не дура! Один он?

– Нет, у него трое слуг.

– И более никого?

– Есть еще молодой офицер, он служит ему секретарем и спит в комнате возле его спальни.

– Ладно! А полковник где спит?

– В собственной спальне графини и в ее кровати, вообразите!

– Воображаю, разве пруссаки теперь не у себя в Страсбурге? Зачем им стесняться?

– Все равно, уж чересчур это своевольно.

– Не занимайся такой мелочью, а говори, где нам-то предстоит дело.

– В спальне.

– Где спит полковник?

– Именно там.

– Гм! Вот она крапива-то. Ну, была, не была! Можешь ты провести нас в эту спальню?

– Это очень легко, никто не увидит нас и не услышит.

– Того-то нам и надо.

– Я к вашим услугам.

– Постой минутку. Где спят слуги?

– Один на конюшне.

– А другие два?

– В туалетной, смежной с спальней, чтоб тотчас явиться на зов господина.

– Вот тебе и на! Дом-то сущий капкан. Какие трусы эти пруссаки!

– Это не трусость, а скорее осторожность.

– Мне наплевать что, одно для меня ясно – возложенное на меня поручение, которое я принял, основываясь на твоих уверениях в успехе, просто неисполнимо.

– Полноте! – вскричал Карл Брюнер смеясь. – Ведь я вам говорю, что отвечаю за все.

– А я, малый, после твоих сведений ровно ни за что не отвечаю.

– Вот видите, друг любезный, – продолжал Карл Брюнер с лукавою улыбкой, – Господь, положим, создал пруссаков подозрительными, но Он же их сделал и пьяницами, один порок уничтожает другой. Понимаете?

– Что тут поймешь?

– А я понимаю.

– С чем и поздравляю тебя. Но довольно болтовни. Когда ничего здесь не поделаешь, то лучше вернуться в наш стан у Дуба Высокого Барона.

– Постойте, дружище.

– Чего тут стоять-то?

– Выслушайте меня хорошенько. Сегодня вечером, пока товарищи спали, а вы были не знаю где, я прокрался в дом.

– Ага!

– Самолично хотелось удостовериться в положении вещей и в трудностях нашего предприятия. Дом оказался пуст, и я воспользовался этим… отпер двери.

– Эхе-хе! Уж не ошибся ли я, чего доброго, на твой счет, молодец? Неужто ты менее глуп, чем я полагал?

– Пожалуй, что и так.

Оба посмотрели друг другу в глаза и захохотали.

– Черт возьми! – вскричал Оборотень. – Я не отступлюсь от сказанного. Что вы об этом думаете, товарищи? Попытаться?

– Взялись, так и попытаемся, – ответил Влюбчивый. – Двух смертей не бывает, а одной не миновать.

– Мне сдается, что мы похохочем, – подтвердил Шакал.

– Когда и вы согласны, то идем, – решил Оборотень.

Он поднял фонарь и взялся, было за ручку двери.

– Не тем путем! – с живостью вскричал Карл Брюнер. – Напротив, заприте дверь на все запоры.

Он отодвинул в сторону солому, брошенную на пол, и открыл вход в подполье.

– Вот наша дорога, – сказал он, – предоставьте это дело мне, и все будет отлично.

Дверь заложили накрепко, потом Карл Брюнер при помощи Шакала и Влюбчивого поднял крышку люка, и под нею оказались первые ступени каменной лестницы.

По знаку Карла Брюнера Оборотень спустился первым, чтобы освещать дорогу, Влюбчивый и Шакал последовали за ним, а последним был Карл, который тщательно закрыл за собою люк.

ГЛАВА XVII
Продолжение предыдущей

Лестница, по которой сошли смельчаки, имела не более двенадцати ступеней и вела в довольно обширный подвал, еще загроможденный пустыми бочками и бутылями. Подвал разделялся на две почти равные части деревянного переборкой, посреди которой была дверь.

Почти сорванная с петель, дверь эта стояла настежь. По запущению, в котором находился подвал, было очевидно, что он не служил уже много лет. Действительно, деревянная переборка наполовину сгнила, а разбросанные пивные бочонки и бутыли почти распадались в прах.

Карл Брюнер прошел впереди товарищей во второе отделение, раздвинул несколько пустых бочек, потом стал на колени в углу у стены и попросил Оборотня посветить ему. Побуждаемый любопытством, тот живо бросился к нему с фонарем.

Некоторое время Карл рыл землю руками; она была чрезвычайно рыхла, словно недавно вскопана, и не представляла ни малейшего сопротивления. Вскоре показалось железное кольцо. Молодой человек ухватился за него и сильно потянул к себе. В ту же минуту большущий камень без шума отделился от фундамента стены и медленно ушел вглубь, открыв круглое отверстие такой величины, что в него прошел бы человек даже довольно тучный.

– Вот наша дорога, – сказал Карл, поднимаясь на ноги, – проходите, товарищи, я буду последним.

Оборотень наклонился к отверстию и осмотрел его при свете фонаря. Яма была круглая, вроде колодезя, и около семи с половиною футов глубины. Иного способа спуститься, как прыгнуть в нее, не оказывалось.

Контрабандист не колебался, он передал фонарь Шакалу, крепко ухватился обеими руками за края отверстия и спрыгнул вниз. Едва он коснулся ногами дна, как Шакал подал ему фонарь и спрыгнул в свою очередь. За ним последовал Влюбчивый, и Карл был последний. После него камень принял свое прежнее положение.

– Да где же мы? – спросил Влюбчивый.

– Черт меня побери с руками и с ногами, если я знаю, – возразил Оборотень, – мы, кажется, лазаем по помойным ямам.

– Терпение, – сказал Карл с своею лукавою усмешкой, – дом этот был построен на развалинах монастыря, разрушенного в 1793-м. Теперь мы в монастырских подземельях, где кишмя-кишит, как сами видите, потаенными проходами и тайниками.

– А графиня знала это, когда покупала дом?

– Как не знать! Из-за того и купила.

– Та, та, та! – вскричал Оборотень. – Это странно что-то.

– Напротив, очень просто. Лучше кого-либо вы знаете, какие неумолимые враги преследуют графиню, весьма важно было для нее…

– Правда, понимаю теперь! – воскликнул Оборотень, ударив себя по лбу.

– А я так ничего не понимаю, – заметил Влюбчивый, – все равно, лишь бы выбраться отсюда поскорее. Мы тут, словно сельди в бочке, и воздух не чист.

– О! Теперь самое трудное сделано, – возразил Брюнер.

– Я, напротив, нахожу, – вмешался Шакал, поглаживая длинную рыжую бороду, – что прогулочка эта не без прелести и живописна, ей-Богу! Смешно этак расхаживать под землею в многолюдном городе, и никто про тебя не ведает, не гадает!

– Согласен, что приятно, но перестаньте болтать, – остановил Оборотень, – у нас другое дело на руках. Что теперь прикажешь, распорядитель?

– Мы пройдем под землею на другую сторону улицы, – ответил Карл Брюнер.

– По водосточной трубе, значит?

– Ничуть, под нею. Это подземелье идет легкой покатостью в глубь земли. Здесь мы уже на тридцать футов ниже поверхности, а ход углубляется футов на сорок.

– Справедливо изволишь рассуждать, идем.

Молодой человек придавил пружину, совершенно незаметную для того, кто не знал о ее существовании. Тотчас отворилась потайная дверь, и взорам изумленных путников открылся длинный подземный ход.

– Полагаю лишним предостеречь вас не делать шуму, – шепотом сказал Брюнер, – от этого зависит успех нашего предприятия, да и жизнь наша.

– Не беспокойся, – ответил Оборотень, – мы будем немы как рыбы.

Поправили свечу в фонаре, и смельчаки отважно вошли в подземную галерею вслед за Оборотнем, который никому не уступал своего места во главе маленькой колонны. Но теперь подвигались вперед с величайшей осторожностью, ступали тихо и придерживали рукой оружие, чтоб не бренчало. Все сознавали, что над ними нависла грозная опасность и безделица может погубить их безвозвратно.

Подземелье, широкое и высокое, с полом, усыпанным мелким желтым песком, с свежим воздухом, проникавшим в искусно оставленные скважины, было сооружения чисто циклопического, то есть выложено невидимо скрепленными громадными каменными глыбами: там дышалось легко. Шла эта галерея по прямой линии, углубляясь сперва в землю, а потом, опять поднимаясь в гору, так что образовывала собою выем.

Оборотень и спутники его заметили во многих местах крепкие решетчатые двери, отворенные, но которые представляли бы преграды неодолимые, будь они заперты. После четверти часа ходьбы достигли низа лестницы, которая заканчивалась наверху толстой дубовой дверью, обшитою железом. Карл знаком остановил товарищей.

– Мы теперь под погребами дома, куда намерены войти, – сказал он шепотом, – два этажа подвалов отделяют нас от поверхности земли.

– Так стоит только подняться? – спросил Оборотень.

– Да, за дверью, что перед нами, род колодезя, похожий на тот, через который мы спустились в подземелье. Над ним расположены подвалы, и потайная дверь ведет на лестницу, в стене, которая выходит в самый альков спальни, где расположился полковник.

– Прекрасно, но как же в альков-то входят?

– Незаметная дверь без шума вдвигается в стену на пазах и открывает пространство достаточно большое, чтобы двум пройти рядом.

– Еще лучше. Только не следует ли опасаться, что нас услышат слуги из смежной туалетной?

– Ни они, ни секретарь, который спит в следующей комнате, – ответил, улыбаясь, Карл Брюнер, – я принял свои меры, когда пробрался в дом незадолго до вашего прихода.

– Стало быть, мы имеем дело с одним всего-то?

– С одним, но тот, вероятно, проснется.

– Важная беда! Только вот что, ребята, наденем маски, нет нужды, чтоб он узнал нас.

Все, не исключая Карла Брюнера, достали из карманов черные шерстяные колпаки с двумя прорезями для глаз и одной для рта, плотно надели их на голову поверх своих шапок.

– Хитер будет тот, кто узнает нас в таком наряде. Вперед, други любезные! Я отвечаю за успех, только молчок, вот-то мы позабавимся! Пустите, я пройду первый.

Оборотень встал по правую руку Карла Брюнера, и все четверо поднялись на лестницу, внизу которой и дух перевели, и окончательно сообразили план действия.

Им понадобилось не менее двадцати минут, чтоб преодолеть все преграды, которыми усеян был их путь. Наконец они добрались до потайной двери в алькове спальни.

Оборотень и Карл Брюнер едва слышно шепнули друг другу на ухо несколько слов. Потом Карл приложился ухом к двери и стал прислушиваться.

Полковник не только лежал, но еще и храпел вовсю. Да простит нам читатель эту пошлую подробность, не лишенную значения.

– Все благополучно, – прошептал Карл. – Слышите?

– Разве он так храпит?

– Еще бы нет, когда он пьян, по своему обыкновению, от шнапса и пива.

– Я берусь попотчевать его пробуждением, которого он ввек не забудет. Ты понял меня, надеюсь?

– Будьте спокойны, друг Оборотень.

– Так за дело, да живо и дружно.

– Внимание!

Он нажал пружину, дверь скользнула вдоль пазов и оставила свободный проход.

Двое передних кинулись в спальню.

В мгновение ока полковник очутился связанным и с кляпом во рту.

Он широко раскрыл глаза, в которых еще виднелись следы опьянения, и дико озирался вокруг с глупым изумлением и суеверным ужасом. Достойный полковник почти готов был верить, что нечистая сила замешана в странном событии, которого он сделался жертвою.

Двое слуг и секретарь, хотя находились под влиянием того же усыпительного, однако также были связаны и наделены кляпами.

Итак, менее чем в пять минут неожиданные посетители могли действовать, как им заблагорассудится.

Полковник, человек осторожный, оставил гореть лампу, убавив только огонь, чтоб яркий свет не мешал ему спать. Пистолеты его лежали под подушкой, и сабля, вынутая из ножен, висела на темляке у изголовья кровати. Одна беда: он не мог ожидать такого нападения, какому подвергся, и потому все меры осторожности оказались бесполезны.

– Примемся теперь за наше дело, – сказал Оборотень, не заботясь более, слышит его полковник или нет. – Где тайник?

Последнее слово заставило прусского офицера навострить уши.

О чем шла речь? Возможно ли, чтоб существовал тайник, чтоб он не заметил его при тщательном обыске, который производил? Надо отдать полковнику справедливость, что едва он расположился в доме, как добросовестно очистил его с чердака да подвала, собрав мебель, шелковые занавески, кружева, художественные произведения и тому подобное. Все эти предметы, тщательно уложенные, были отправлены им в Германию.

«Если действительно он существует и эти замаскированные люди отыщут его, просто повеситься можно с отчаяния, что он миновал моих рук».

Пока мысли эти волновали полковника, вторгнувшиеся к нему люди продолжали говорить.

– Признаться, я вовсе не знаю, – ответил Карл, – барыня говорила, да я забыл.

– Эх ты, безголовый! – вскричал Оборотень. – Скверно, черт возьми!

– Знай я, где он, мне и помощи вашей не нужно бы, вот что! Одно я помню, что он в этой комнате у зеркала, а направо или налево, не спрашивайте. У вас ключ?

– Разумеется, но к чему служит ключ, дурень, когда мы не знаем, где замок?

– И то, правда, мне в ум не пришло, – наивно возразил Карл.

Оборотень засмеялся, пожав плечами.

– Однако не надо терять времени, – сказал он и подошел к зеркалу осмотреть его ближе.

– Экие скоты эти пруссаки! – пробормотал он. – Как они разбили это прекрасное зеркало; не чуть ли оно служило им мишенью?

Действительно, в зеркало стреляли, и оно стало совсем негодно к употреблению.

– Это не пруссаки сделали, – возразил Брюнер с видом значительным.

– А кто же? – спросил контрабандист, взглянув на него пытливо.

– Графиня.

– Как графиня?

– Она сама.

– Та, та, та! Расскажи-ка, друг любезный, это что-то очень любопытно!

– Не так, как вы думаете.

– Возможное дело, малый, а все-таки рассказывай. И Оборотень стал рассматривать зеркало еще внимательнее.

– Вот в чем дело. В день своего отъезда, когда графиня велела вынести все, что брала с собой, она совсем собралась идти и даже сошла на несколько ступеней, но вдруг остановилась и сказала про себя: «О чем я думаю! Ведь оно стоит более трехсот франков; они непременно снимут его, как только явятся сюда, а тогда все пропало». О чем она говорила, я не знаю.

– Продолжай, я-то знаю.

– Вы? Вот тебе на, это мне нравится!

– Нравится либо нет, а сейчас увидишь, продолжай только.

– Ну-с, бросилась моя графиня бегом наверх и прямо в свою спальню; стала она против зеркала, потребовала от меня мой револьвер и выстрелила четыре раза в самую середину. Сами видите, как она отделала его. Потом барыня вернула мне револьвер и сказала: «Пойдем, теперь я спокойна, они не тронут его». Я и этих слов не понял, пошел за нею вслед, и мы уехали. Графиня казалась очень довольна, вот и все. Что же вы узнали из всего этого?

– Вот увидишь. Ты решительно премилый малый, преумный и рассказываешь отлично, ты доживешь до глубокой старости, если не случится чего особенного, положись на мое слово.

– Спасибо, Оборотень, но я не…

– Не понимаешь, верно? И не нужно. Полковник, прозорливее Карла Брюнера, понял и задыхался от ярости.

– Товарищи, – сказал Оборотень, – снимите-ка зеркало. Некогда нам забавляться тут отыскиванием пружины, чтоб заставить его сдвинуться с места.

– Что за мудреная у вас мысль! – вскричал Карл Брюнер.

Оборотень улыбнулся насмешливо, но ничего не отвечал.

Между тем Шакал и Влюбчивый уже ухватились за раму и, так как не нужно было соблюдать осторожность, в пять минут зеркало очутилось положенным на паркет плашмя.

Оборотень оборвал серую бумагу, которою стена обклеена была за зеркалом, и железная пластинка шириною в двадцать пять сантиметров и вышиною в тридцать открылась удивленным взорам Брюнера и остальных. Полковник понял все.

– Гм! Что скажешь об этом? – смеясь, спросил контрабандист.

– Колдовство сущее! – вскричал молодой человек. – Как могли вы угадать, что тайник находится именно там?

– Глупендас! Не ты ли надоумил меня?

– Я? Да ведь я сам не знал! Оборотень и товарищи его засмеялись. Контрабандист отпер тайник ключом, который заранее передал ему Карл Брюнер, и вынул из углубления в стене изящной работы стальной ящичек с чеканью, пятнадцати сантиметров высоты и двадцати пяти длины. Удостоверившись, что там нет ничего более, он сунул ящичек за пазуху и обратился к товарищам, даже не дав себе труда запереть тайник.

– Уйдем, – сказал он, – нам тут незачем оставаться долее.

– А офицер, – спросил Карл Брюнер, – с ним-то что нам делать?

– Что прикажешь делать с подобной дрянью?

– Верно, вы не всмотрелись в него хорошенько?

– По правде говоря, нет.

– Так взгляните-ка из любопытства.

– К чему?

– Все-таки посмотрите, что вам стоит. – Оборотень небрежно подошел к кровати и наклонился над пленником.

От спертого ли дыхания или от волнения, а, пожалуй, от обеих этих причин вместе, тот был без чувств.

– Ого! – воскликнул контрабандист в изумлении. – Кого нам тут Бог послал?

– Узнали, наконец? Ведь это тот самый храбрый полковник, что женщин сечет да убивает детей и старцев, истребитель деревни Конопляник! Неужели мы оставим его, не сказав ему пару слов?

– Мы не убийцы, – резко возразил контрабандист и прибавил спустя минуту: – Однако человек этот заслужил наказание и не минует его; выньте у него изо рта кляп.

Приказание исполнено было немедленно.

Полковник не шевельнулся, и его сочли мертвым, хотя он только лежал в обмороке.

Оборотень подошел к нему, взял с туалета ножницы, остриг ему усы и брови, завернул их в бумажку и странный этот сверток вложил в правую руку полковника.

Потом он взял его саблю и сломал ее о колено, сорвал с мундира ордена и бросил их в чашку с грязною водой, которая стояла на умывальном столе.

– Вот дело и сделано, – сказал он с удовольствием, – в путь теперь.

Они не пошли подземельями, так как дорога оказывалась очень длинна, да им и нечего было опасаться жителей дома.

Через четверть часа они уже выходили из города и беглым шагом направлялись по полям к сборному месту.

Мы скажем теперь же, какие последствия имела для полковника насмешливая месть Оборотня.

На другой день распространилась по городу странная молва, что полковник, который имел сильную поддержку в высших сферах, громадное состояние и в генералы глядел не сегодня, так завтра, застрелился поутру, хотя нельзя было постичь причины такого отчаянного поступка со стороны человека, которому улыбалось все.

Некоторые приписывали это самоубийство внезапному припадку белой горячки, до того были странны передаваемые подробности. Перед тем чтобы застрелиться, полковник остриг себе усы и брови. Более того, дав чего-то наркотического секретарю и слугам, он накрепко перевязал их во время сна, вероятно, чтобы они не могли воспротивиться его роковому решению.

Прусские власти, не легковерные по природе, тайно приступили к следствию. Но к чему привело оно, осталось скрыто от публики. Если узнали истину, что весьма правдоподобно, то этим сведением прусские власти не поделились ни с кем.

Вольные стрелки шли быстро.

Било четыре часа, когда смельчаки эти выходили из города. Погода переменилась, и стало морозить. Холод так и пронизывал насквозь, земля твердела, идти становилось все труднее по опустошенным и перерытым полям, где то и дело встречались траншеи и глубокие колеи от орудий и телег. Рыся с быстротою добрых гончих по следам зверя, вольные стрелки весело разговаривали между собою.

– Хотел бы я знать, какую рожу скорчит полковник, когда взглянет в зеркало, одеваясь сегодня утром! – вскричал Влюбчивый.

– Надо сказать, что шутка эта просто прелесть, – возразил Карл Брюнер, – никогда этого мне не пришло бы в голову.

– Весьма вероятно, – посмеиваясь, подтвердил зуав, – ты не блистаешь находчивостью, мы заметили это.

– Еще усы, куда ни шло, – продолжал Влюбчивый, – но страшно, должно быть, взбесило храброго полковника, что в его самой спальне оказывался тайник. Уж, верно, он обшарил все стены, на то и пруссак.

– Шарил везде, кроме настоящего места, – сказал зуав, поглаживая длинную рыжую бороду. – Чай, он вообразил, что имеет дело с самим чертом во плоти.

Вольные стрелки захохотали.

В эту минуту послышался довольно громкий шум впереди, и вскоре они увидали шедших к ним навстречу шестерых крестьян; возле них тянулся ряд употребляемых в горных странах узеньких тележек, на которых возят живность и другие съестные припасы.

Поравнявшись, крестьяне и вольные стрелки поменялись дружелюбными приветствиями.

– Желаю удачи, – весело сказал Оборотень, – главное, продавайте товар ваш как можно дороже этим мошенникам-немцам.

– Постараемся изо всех сил, друг Оборотень, – ответил один из крестьян, который знал контрабандиста, – что-то вы рано вышли ни охоту, разве чуете здесь где-нибудь дичь?

– Не угадали, дядя Бауман, – возразил Оборотень с лукавою усмешкой, – охота кончена, и дичь в наших руках; мы вышли из засады и теперь возвращаемся.

– Видно, всю ночь проохотились, когда назад идете так рано; а погодка-то, признаться, была не подходящая.

– Пустяки! Хорошие охотники на погоду не смотрят. Дождь лей себе в пруды сколько угодно, только лучше ловля в мутной воде, как вам известно.

– Стало, вы хорошо тут поохотились?

– Недурно, дядя Бауман, не жалуюсь, кстати, свободна ли дорога впереди нас?

– Не знаю, право, как вам сказать, чтоб не ввести старого приятеля в обман. Дорога и свободна и нет. Понимаете?

– Как нельзя лучше. Вы хотите сказать, что дорога свободна для вас и не свободна для меня – словом, что есть засада.

– Именно-то, но засады я не видал, только почуял ее, словно ищейка след, и уверен, что она должна быть.

– Гм! – отозвался Оборотень. – И в каком приблизительно месте, думаете, вы, она находится?

– Наискось от Черных Скал, у Черешневого поворота, не доходя Волчьей Ямы этак на два ружейных выстрела.

– Да, да, – сказал Оборотень, кивнув головой, – это действительно должно быть там; место удачно выбрано. Спасибо, дядя Бауман, до скорого свидания с вами и товарищами.

– Не за что благодарить, друг Оборотень, разве не все мы французы, черт побери пруссаков с их четырехугольными шапками! До скорого свидания с вами и вашими приятелями. Однако не выпить ли на дорожку?

– Отчего нет, стужа; глоток водки бодрит после долгой бессонной ночи.

Фляги раскупорили и усердно выпили за возлюбленное отечество, бедную Францию, так жестоко испытываемую в настоящую войну. Поменялись крепким пожатием рук и разошлись.

По мере того как вольные стрелки удалялись от города, почва становилась все волнистее, плавно шла в гору и образовывала, милями двумя или тремя далее, холмы и пригорки, которые составляют передовые отроги Вогезов.

Еще не рассвело; солнце в это время года восходит не ранее половины восьмого, а было едва шесть. Ветер, довольно сильный в средних слоях атмосферы, стремительно гнал массы сплошных серых облаков, которые, местами растрепанные, принимали странные и фантастические формы. Положительно погода клонилась к стуже, и под ногами путников хрустела уже покрывшаяся льдом вода в колеях.

Но мало думали волонтеры об изменении в температуре и более или менее живописной местности, которую проходили; у них другое было на уме.

Известие, сообщенное дядею Бауманом, встревожило Оборотня более, чем он хотел выказать. Засада, насчет которой он предупреждал, по-настоящему не объяснялась ничем и заставляла его сильно задумываться, более потому, что господин Гартман должен был волею-неволею пройти на пистолетный выстрел от Черных Скал, очень опасного прохода, но единственного к Волчьей Яме.

Соображая все это и ломая голову, как бы открыть средство ускользнуть от грозившей им новой опасности, Оборотень быстро подвигался вперед. Немного вправо от дороги стоял уединенный домик с грязным кабачком. О нем давно шла дурная слава, хотя ни в чем особенном нельзя было обвинить хозяина, человека лет пятидесяти, еще очень бодрого. В продолжение долгой своей жизни он брался понемногу за все ремесла, однако наиболее сочувственно относился к контрабанде, и контрабандисты составляли главный контингент его посетителей.

Короткие знакомые и приятели прозвали его дядею Звоном за нрав несколько резкий и крутой. Много лет он был знаком с Жаком Остером, который до войны не раз имел с ним кой-какие контрабандные дела. Итак, Оборотень решился зайти к нему за сведениями. В собственных интересах он должен был знать лучше кого-либо, что происходит вокруг его жилища и насколько справедлива странная весть, сообщенная ему дядей Бауманом. Итак, маленькая группа путников свернула вправо и пошла по узкой тропинке, которая кончалась у входа в кабачок.

Оборотень полагал, что должен разбудить хозяина.

Однако, подходя ближе к дому, он убедился, что там не спят: внутри был свет, и дверь стояла отворена. Положение становилось затруднительно.

Контрабандист остановился.

– Ребята, – сказал он товарищам, – этот свет мне не по нутру. Бог весть, что за люди теперь у дяди Звона, не сунуться же зря в пасть волка и уничтожить весь успех нашей ночной экспедиции. Оставайтесь здесь, пока я один подойду к дому; чуть что-нибудь неладно, я увижу это сразу, а если, напротив, все как быть следует, я дам свисток и вы подойдете ко мне. Решено?