Текст книги "Приключения Мишеля Гартмана. Часть 2"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

– Какой вздор вы несете! Или, быть может, позволяете себе глупую шутку? – строго заметила баронесса. – По собственным вашим словам, вы разговаривали с путешественником, а теперь утверждаете, что не видели его в лицо.

– Это истинная правда, я никогда не позволил бы себе шутить в вашем присутствии.

– Так объяснитесь лучше, я ровно ничего не понимаю из вашей болтовни.

– Вот как было дело, баронесса. Когда незнакомец остановился у двери этого дома, он не мог сойти с мула, как мы приглашали его, окоченелые от стужи члены ему не повиновались. Тогда мы с Иоганном взяли его, каждый за ногу, и снесли в кухню. Он был прям и неподвижен, точно кол. Мы поместили его по возможности удобно возле очага, чтоб он у огня отошел, и теперь он понемногу оттаивает.

Слова эти, сказанные с невозмутимым хладнокровием, заставили баронессу улыбнуться.

– Хорошо, – ответила она, – окажите этому бедняге всякое попечение, а когда он совсем оттает, – прибавила она, закусив губу, – постарайтесь узнать, кто он. Если же он действительно человек простой, что возможно, то немедленно предупредите меня.

– Слушаю. Прикажете подавать кушанье?

– Нет, я немного подожду еще. Идите и в точностиисполните мое приказание.

Слуга вышел с почтительным поклоном.

Оставшись одна, баронесса протянула руку и, взяв со стола книгу, раскрыла ее, скорее для вида, чем для чтения. Мысли ее были далеко, – она думала о путешественнике, который не побоялся, несмотря на вьюгу и ураган, отправиться в горы один и вдали от всякой помощи отважно подвергался величайшей опасности, без сомнения, не послушав предостережений местных жителей внизу на равнине. Она говорила себе, что человек этот, подобно ей, должен иметь важные побудительные причины, чтобы действовать таким образом; конечно, любопытство баронессы, женщины в полном смысле слова, было пробуждено, и она задавала себе вопрос, что бы это был за человек и какие могли у него быть причины или дела, способные побудить его подвергаться ужасной и почти верной смерти.

Однако время шло; около часа протекло после прибытия незнакомца, а все она не получала о нем никакого сведения. Любопытство ее достигло крайней степени, нетерпение не знало пределов. Она невольно прислушивалась ко всякому неопределенному шуму в доме и пальцами стучала по столу в напряженном ожидании. Два-три раза она чуть было не встала сама осведомиться, что происходит, одно чувство приличия удерживало ее каждый раз, как она невольно порывалась встать.

Наконец отворилась дверь, и слуга вошел.

Баронессе понадобилась вся сила воли, чтоб подавить восклицание, готовое сорваться с ее губ.

– А! Это вы? – сказала она с притворным равнодушием, умерив блеск глаз. – Что нового? Оттаял ваш путешественник?

– Совершенно, баронесса, но и пора было: еще несколько минут, и все было бы кончено с ним. Теперь он говорит, пьет и движется как настоящий человек. Мы вылечили его на славу.

– Тем лучше, – улыбаясь, ответила она, – очень рада за него. Теперь вы, вероятно, видели его лицо?

– Разумеется, баронесса. Он снимал с себя верхнее платье по мере того, как отогревался и как ему возвращалась свобода движений. Тогда мы могли смотреть на его лицо сколько хотели. Это красивый и румяный мужчина с бакенами, подстриженными треугольником, обходительный и добрый малый, хотя в нем заметно некоторое коммерческое изящество.

– Что такое? Что вы называете коммерческим изяществом? – любопытно спросила баронесса, подняв голову.

– Прошу извинить мое странное выражение, я разумею под ним изящество не природное, но приобретаемое человеком в коммерции или даже в какой-либо промышленности, от постоянных деловых сношений с людьми благородными. Богатые торговцы, банкиры и тому подобные вообще имеют этого рода коммерческое изящество, которое с первого раза проведет, но слово или невольное движение тотчас выдаст простолюдина-выскочку.

– Словом, вы хотите сказать, что шила в мешке не утаишь? – с улыбкой сказала баронесса.

– Именно так. Этот незнакомец имеет веселый вид, толстый нос, большой рот, великолепные зубы, он богато одет, но золотая цепочка его чересчур массивна, а бриллиантовый перстень на мизинце так и бросается в глаза.

– Да, да, это также коммерческое щегольство, по вашему выражению. Однако ваше описание примет, как ни подробно, не открывает мне, кто он. Разве он ничего не говорил вам о себе?

– Да, ничего такого, что навело бы нас на мысль, кто он. Говорит он много, но ничего не высказывает и как будто настороже. Он только сказал, что вынужден очень спешить из-за важных дел, и как будто досадовал, что должен был здесь остановиться.

– Это немного, продолжайте о нем заботиться и велите подавать обед.

– Не прикажете ли доложить вам прежде остальное?

– Разве вы не все сказали?

– Одно слово осталось прибавить.

– Говорите скорее.

– Когда путешественник немного отошел, он спросил Иоганна и меня, кто мы. Так как вы не изволите сохранять инкогнито, мы и сказали ему без дальних околичностей, что он находится в доме, временно занятом баронессою фон Штейнфельд, а мы имеем честь быть ее слугами.

– Вы хорошо сделали, я не имею никакого повода скрываться. А дальше?

– При вашем имени незнакомец вздрогнул и вскричал в сильнейшем изумлении: «Вот странно-то, ей-Богу! Какая встреча!»

– Он сказал это?

– Слово в слово.

– Это действительно странно. Все теперь?

– Нет еще, баронесса. Тогда я позволил себе спросить его имя и не знает ли он моей благородной госпожи.

– Что он ответил?

– Засмеялся и сказал: «Быть может, любезный друг», и прибавил: «Вы любопытны, это недостаток, от которого надо исправиться». Тут он достал из кармана бумажник, написал несколько слов на чистом листке, который вырвал, сложил и подал мне для передачи вам, баронесса.

– Где же записка?

– Вот она, – ответил слуга, положив ее на тарелку и почтительно подавая хозяйке.

– Разве не могли вы избавить меня от всей этой болтовни и тотчас передать письмо? – с неудовольствием заметила она.

– Вы изволили требовать от меня все сведения. – Баронесса молча пожала плечами и прочла записку.

– Действительно, странная встреча! – пробормотала она чуть слышно и спустя минуту прибавила: – Кто знает, не Господь ли посылает его ко мне? Во всяком случае, милости просим; очень уж мне не посчастливится, если я не успею вытянуть из него то, что желаю знать.

Она оставалась в задумчивости несколько мгновений, потом подняла голову и увидела лакея, стоявшего перед нею в почтительной позе.

– Что вам надо? – резко спросила она.

– Жду вашего приказания, – ответил он. – Вы не изволили сказать, надо ли подавать кушанье или нет.

– Попросите господина ко мне и введите его сюда сейчас, с обедом нечего спешить. Идите.

Слуга вышел.

– Вот странно-то, – продолжала она думать вслух, когда осталась одна. – Как попал сюда этот человек? По какой бы это было причине? Вероятно, опять какая-нибудь гнусность, какая-нибудь измена? Посмотрим, – прибавила она тонко. – Он идет. Возьмемся скорее за роль, и будем вести дело искусно, он не так хитер, как хочет казаться.

Дверь отворилась, и появился слуга, который вел посетителя.

– Особа, которую вы изволили желать видеть, – доложил лакей и посторонился пропустить путешественника.

Тот вошел. Это был Жейер, страсбургский банкир, которого мы потеряли из виду после его неприятного разговора с Мишелем Гартманом, когда он вынужден был, против всякого желания, прокатиться весьма неудобно в Голландию, как, вероятно, не забыл читатель.

– Ступайте, – сказала баронесса слуге, когда вошел банкир, – но будьте поблизости, чтоб слышать звонок, вы мне скоро понадобитесь.

Лакей молча поклонился, вышел и затворил за собою дверь.

– Так это вы, любезный господин Жейер! – весело вскричала баронесса, протягивая ему руку. – Очень рада вас видеть.

– А я-то как счастлив, баронесса! – воскликнул он, почтительно наклоняясь к протянутой ему руке и целуя ее. – Уж конечно, я не мечтал о такой очаровательной встрече, едучи сюда.

– Сядьте у камина, вы не совсем еще отогрелись, я думаю, если мне сказали правду о вашем состоянии, когда вы приехали, – смеясь, заметила баронесса.

– Я буквально замерз и не надеялся когда-либо оттаять.

– И как же вы неосторожны, что отправились в горы один при такой погоде!

– Сознаюсь, что поступил опрометчиво, чуть было я не поплатился дорого и не забуду этого. Меня ввели в заблуждение относительно расстояния; мили в горах нескончаемой длины.

– Кому вы это говорите, любезный господин Жейер? Ведь со мною случилось почти то же, что и с вами: мы сбились с пути, и я была очень довольна, что нашла убежище хоть здесь.

– Положим, баронесса, – возразил он, содрогаясь при одном воспоминании о том, что вынес, – но вы были в хорошей карете и холода почти не чувствовали, тогда, как я ехал верхом, на меня валил снег. И пробрало же меня до мозга костей! Если я жив, то благодаря одному инстинкту мула. Бедное, верное животное. Не понимаю, как оно не сбилось с дороги в этой обширной снежной равнине, но едва я бросил поводья, как оно прямо и без малейшего колебания примчало меня сюда. Можете ли вы объяснить себе это, баронесса? Что до меня, то, признаться, я пас.

– Тут нет ничего необыкновенного, любезный господин Жейер, но, вероятно, вы не подверглись бы такой опасности, если б не побудило вас к тому дело, не терпящее отлагательства.

– Действительно, баронесса, дело мое спешное. Да и вы, полагаю, без важных причин не пустились бы в путь в это время года, вы, женщина светская, слабая, привыкшая к удобствам?

– Без сомнения, любезный господин Жейер, точно такие же причины, какие и вас заставили скакать по горам и долам верхом на муле.

– Быть может, баронесса, но я этого не полагаю.

– Почему не полагаете?

– Простите, баронесса, я только хотел сказать, что у меня могут быть личные побудительные причины, которых у вас, мне кажется, быть не должно.

– Пожалуй, вы и правы, на первый случай спорить не стану, – ответила она, улыбаясь, – но оставим это, любезный господин Жейер.

– Весь к вашим услугам, баронесса.

– Полагаю, вы с утра не много встретили гостиниц на вашем пути.

– В восемь часов я выехал из Планшэ-ле-Мина, деревни, находящейся в нескольких милях отсюда.

– Знаю, я проехала ее, – перебила баронесса. – А по выезде из деревни?

– Ехал, баронесса, все ехал, не останавливаясь, до этого дома, где имел счастье встретиться с вами.

– Что значит, если я хорошо понимаю вас, что вы голодны.

– Сознаюсь в этом, баронесса. Даже с опасностью показаться вам существом грубым и с животными наклонностями, я не скрою от вас, что, оправившись теперь совсем, я почувствовал голод просто страшный.

– Не стесняйтесь, любезный господин Жейер, – сказала она, смеясь, – я нахожу это вполне естественным. В доказательство я и сама, хотя не могу похвалиться таким же страшным голодом, однако собиралась, есть в ту минуту, когда вы приехали, что и доказывает накрытый стол, как вы сами видите.

– Я в отчаянии, баронесса, что мое присутствие помешало вам…

– Не извиняйтесь, я, напротив, очень рада, что мешкала до сих пор, потому что это дает мне возможность пригласить вас разделить мою скромную трапезу.

– Мне, право, совестно…

– Полноте церемониться, любезный господин Жейер, мы теперь в обстоятельствах исключительных, просто два путешественника, соединенные случаем, которые делятся тем, что имеют.

– Да ведь я, баронесса, кроме голода, ничего со своей стороны предложить не могу, – громко захохотав, заявил банкир.

– Не беда! На сегодня этого достаточно, а в другой раз будет ваша очередь. Примите мое приглашение так же просто, как я желаю его, да я и вижу, что вам смертельно хочется согласиться.

– Признаться, баронесса, я умираю с голода, и если…

– Это полагает конец всякому сопротивлению, и мы вместе садимся за стол.

– Когда вы так добры, что непременно требуете этого, баронесса, я покоряюсь и с радостью принимаю честь, которой вы удостаиваете меня.

– Вот это хорошо, я знала, что мне удастся убедить вас.

– Против вас, баронесса, никто не устоит.

– Льстец, – заметила она с улыбкой, – кстати, вы, кажется, говорите по-английски?

– Немного, баронесса, – ответил Жейер с притворной скромностью.

– Очень хорошо, я уверена в своих слугах, они честны и преданы мне, но, к несчастью, как и все слуги, грешат любопытством. Очень может быть, что в беседе нашей нам придется говорить друг другу то, что им слышать ни к чему; итак, если вам не будет неприятно, мы станем говорить по-английски. Что вы скажете на это?

– Ваше желание для меня закон, баронесса.

– Значит, дело решено, и вы назоветесь Липманом.

– Вы ничего не упускаете из виду, баронесса.

– Проболтаться так легко, а это может повлечь за собою непоправимое несчастье в нашем положении, любезный господин Жейер. Осторожность в высшей мере, как вам известно, первое условие безопасности. Быть может, строгое инкогнито необходимо и для того безотлагательного дела, о котором вы упоминали.

– Да, я желал бы остаться неизвестным.

– Так все прекрасно! – вскричала баронесса смеясь. – Скорее теперь за стол.

– Я готов, баронесса, – ответил Жейер, весело потирая руки.

Баронесса позвонила.

Дверь отворилась немедленно, и на пороге явился слуга.

– Поставьте прибор для господина Липмана, Юлиус, – приказала хозяйка, – и пусть Лилия подаст нам кушанье. Прикажите Иоганну позаботиться о муле господина Липмана, а вы осмотрите дом и в комнате наиболее уцелевшей затопите камин и приготовьте все для ночлега, господин Липман останется ночевать: погода так дурна, да и темнота страшная. Ступайте.

Слуга поспешно вышел, вмиг вернулся со вторым прибором и потом ушел. Спустя минуту дверь отворилась опять, и Лилия, молодая служанка, вошла с мискою супа.

Лет двадцати, не более, Лилия была прекрасно сложена, с хорошеньким и свежим личиком выражения бойкого, живыми глазами и великолепными зубами; сверх того, она всей душой была предана баронессе фон Штейнфельд, что вовсе не служило ей во вред. Хотя только десятью годами моложе баронессы, она была ее крестница, не расставалась с нею никогда и даже присутствовала при уроках, когда та еще училась. Итак, молодая служанка имела образование гораздо выше своего положения и знала несколько иностранных языков, между прочим английский, на котором говорила бегло. Не против нее, следовательно, баронесса принимала осторожность. С какой же целью приглашала она Жейера говорить по-английски и за столом велела служить именно Лилии, которая одна из всех ее слуг могла понимать их? Тайну эту баронесса еще хранила в глубине души.

– Сядемте за стол, любезный господин Жейер, – весело сказала она, – суп подан.

Лилия не могла скрыть движения изумления, украдкой подмеченного банкиром.

«Ладно, – подумал он, обманувшись относительно причины невольного движения девушки, – вот любопытство-то удовлетворено и не будет, а плутовка, верно, собиралась слушать, что мы будем говорить».

Сначала ели молча. Жейер, который буквально умирал с голода; ел и пил на славу. Баронесса улыбалась, глядя, как он с пылом, который, по-видимому, не мог остыть, трудился над блюдами, и обильными, и вкусными. Однако самый ненасытный голод наконец утоляется; настала минута, когда банкир, заморив червячка, вспомнил, что молчать долее невежливо, и поспешил извиниться.

– Простите мое обжорство, баронесса, – сказал он, ставя на стол только что осушенный им стакан, – мне, право, совестно объедаться таким образом. Вы едва отведываете вашими очаровательными губками поставленные перед вами блюда, и вам должно казаться, что я веду себя как человек без всякого воспитания, просто как мужик.

– Нисколько, любезный господин Жейер, я понимаю, что вы проголодались во время вашего тяжелого пути в горах, и нахожу естественным, что вы утоляете этот голод, сидя за столом, довольно обильным.

– Благодарю, баронесса, вы ловко умеете обходить неприятные вопросы; но позвольте полюбопытствовать, как вы устраиваетесь, что в этой пустыне у вас такие роскошные пиры?

– Не смейтесь надо мною, любезный господин Жейер, не так приняла бы я вас, если б знала наперед, что вы будете моим гостем. Вы знаете лучше кого-либо, сколько я вынуждена ездить, что ж удивительного, если я принимаю все меры для доставления себе удобств. Вот уже несколько месяцев, что не выхожу из экипажа, я и устроилась, как могла: карета у меня большая, с множеством больших ящиков, где везется все необходимое для меня, когда я вздумаю остановиться в деревне или городке или если вынуждена, как сегодня, например, искать убежища в первом попавшемся строении, где не достанешь даже стакана воды.

– Я воспользуюсь уроком, который вы мне даете, баронесса, клянусь, впредь я приму меры, чтоб не очутиться в таком критическом положении; знаю я, чем было поплатился за свою оплошность.

– Может ли что сравниться с опытностью, любезный господин Жейер? – вскричала баронесса смеясь. – Вы отлично сделаете, взяв свои меры; но вот уже наш обед и кончен, Лилия подает десерт. Кажется, настала минута потолковать о делах, что вы скажете об этом?

– К вашим услугам, баронесса, добрая беседа всего приятнее завершает превосходную трапезу. Честное слово, я был голоден до изнеможения, я сознаюсь в этом теперь. Отличный ваш обед принес мне величайшую пользу, он совершенно переродил меня, я чувствую себя как бы другим человеком, мысли мои яснее, отчетливее и, главное, веселее. О, бренные мы люди! Какое громадное влияние плоть имеет на дух!

– Вы принимаетесь за философию, любезный господин Жейер.

– Успокойтесь, баронесса, я не позволю себе злоупотребления, да я и редко философствую, разве порою после хорошего обеда. Сегодня я счастлив, очень счастлив. Так дурно начатый день кончается точно Тысяча и одна ночь, недостает только…

– Кофе и сигар, – перебила баронесса улыбаясь. – Будьте покойны, любезный господин Жейер, эти две необходимые принадлежности всякого порядочного обеда явятся в свое время.

– Право, баронесса, вы меня смущаете вашим вниманием, я не знаю, как…

– Полноте, любезный господин Жейер, вы шутите, ведь я только исполняю долг хозяйки дома, вот и все. А, наконец, кто знает, не имею ли я намерения пленить вас? – прибавила она с очаровательной улыбкой.

– Что до этого, баронесса, то дело сделано, я заранее признаю себя побежденным: вы видите во мне раба, готового повиноваться вам во всем, что бы вы ни пожелали приказать.

– О! Я не буду требовательна…

– Напрасно, вы вправе требовать всего.

– Знаете ли, что я очень беспокоилась на ваш счет?

– Как же это, баронесса?

– Сколько времени о вас не было ни слуху ни духу! Никто не знал, куда вы девались.

– Ага! – сказал он, слегка покраснев.

– Без господина Поблеско я и до сих пор не имела бы понятия о роковых событиях, которых вы сделались жертвой.

– Вы видели Поблеско?

– Неделю тому назад.

– И он сказал вам?

– Все.

– Странно, я видел его дней пять назад, то есть после вашего свидания с ним, и он ни слова не проронил о вас.

– Неудивительно, любезный господин Жейер, вероятно, вы давно уже заметили, что Поблеско очень скромен, или, лучше сказать, скрытен. Честолюбие гложет его, и, насколько это возможно, он нагло приписывает себе перед высшими властями успехи, в которых нередко имел долю весьма незначительную.

– В ваших словах много справедливого, баронесса, я не раз удостоверялся в этом, будучи сам жертвой подобных его проделок.

– Вот видите. Я приведу вам в доказательство один поступок. Альтенгеймские вольные стрелки, эти воплощенные демоны, которые совсем измучили прусские войска, однако никак не могли быть ни захвачены ими врасплох, ни уничтожены, нашли неприступное убежище среди гор.

– Ведь меня возили туда эти черти, отважившись захватить среди Страсбурга.

– Знаю, они заставили вас заплатить громадный выкуп.

– До того громадный, баронесса, что, не прими я заранее благоразумной меры перевести большую часть моего состояния в Германию, где, слава Богу, давно уже приобрел много поместий, я теперь был бы совершенно разорен; они ограбили меня на несколько миллионов, которых я не успел еще перевести за границу, всю прибыль от некоторых очень выгодных оборотов.

– Боже мой! Несколько миллионов, такую громадную сумму?

– К сожалению – да, баронесса, но я отмщу, клянусь вам, и мщение будет страшное! Все меры уже приняты мною. В этот раз негодяи уже не ускользнут.

– И я хочу отмстить им.

– Вы, баронесса?

– Разве вы не знаете, что разбойники эти чуть было, не расстреляли меня, все отняли и довели жестокость до того, что повесили на моих глазах бедного барона фон Бризгау?

– Правда! Бедный барон, ему не посчастливилось! Такой приятный он был собеседник!

– Они повесили его.

– Упокой Господи его душу! Но вернемся, пожалуйста, к Поблеско, баронесса.

– Ваше и его похищение наделало большого шума в Страсбурге; военные власти бесновались, но не знали, что начать. Я поехала к генералу фон Вердеру и вызвалась открыть тайное убежище вольных стрелков.

– И вам, вероятно, удалось, баронесса?

– Удалось, любезный господин Жейер; ненависть изощрила мой ум. Менее чем в пять-шесть дней я узнала все, что требовалась; тогда я сообщила свои сведения господину Поблеско…

– И он присвоил их себе? – с живостью перебил банкир.

– Именно, вся честь открытия осталась за ним, его осыпали похвалами и наградами, а когда я пыталась разъяснить дело, мне засмеялись в лицо. Тем не менее, коварство его со мною не привело к тому, чего ожидал Поблеско. Вероятно, заподозрив что-то, вольные стрелки благоразумно ушли.

– Итак, когда обступили гору?..

– Там не оказалось никого, все до единого скрылись бесследно; даже развалины, в которых они так долго находили приют, были разрушены и стали недоступны.

– Я очень этому рад. Поблеско поделом. А вольные стрелки что?

– Вам ведь известно, что за ними гонятся и дня через два, благодаря принятым мерам, надеются покончить с ними. Не разыгрывайте со мною дипломата, любезный господин Жейер, поверьте, я на столько же, если не более вас, посвящена во все, что делается.

– Прекрасная дама…

– Тут речь не о любезности, но о делах, и очень важных. Хотите вы помочь мне в моей мести, дабы я содействовала вашей? Я готова на такой союз, и теперь мы непременно добьемся успеха, положитесь на мое слово. Женщины сильнее мужчин в деле мести, если хотите знать.

– Это справедливо, баронесса. Я согласен, говорите, что мне делать.

– Бросить хитрости и говорить прямо.

– Очень охотно.

– Куда вы едете?

– В Жироманьи.

– А оттуда?

– Не знаю, это будет зависеть от обстоятельств.

– Где находится в настоящее время Поблеско?

– У самого неприятеля. Разве вы не знали этого, баронесса?

– Ну, я вижу, что теперь вы говорите откровенно, а когда так, повторяю, мы добьемся успеха, не только отмстим тем, кого ненавидим, но еще и Поблеско, который, постоянно обманывая, делал из нас ступени для достижения богатства и почестей, которых жаждет. Взгляните-ка на это, – прибавила она, показывая ему, письмо в довольно большом конверте, который вынула из-за лифа.

– Почерк графа Бисмарка! – вскричал Жейер в глубоком изумлении.

– И полномочие действовать по моему усмотрению.

– Приказывайте, баронесса, я принадлежу вам душой и телом.

– Вот таким-то я и хотела вас видеть! Мы сыграем теперь последнюю партию, где вам надо вернуть проигранное.

– Я, безусловно, буду повиноваться вам, клянусь!

– И будете молчать?

– Как могила.

– Хорошо, я полагаюсь на ваше слово. Как видите, день кончается для вас лучше еще, чем вы полагали; но становится поздно, пора разойтись; завтра вы получите от меня последние инструкции.

– Я исполню их в точности, что бы там ни вышло, – отвечал банкир, вставая.

– Так я и рассчитываю. Подкрепите себя сном, утровечера мудренее, до завтра.

Она позвонила, и вошел слуга.

– Посветите, – сказала она ему.

Жейер почтительно поцеловал руку баронессы и ушел, предшествуемый лакеем, который нес впереди него канделябр.

– Теперь он у меня в руках, – сказала баронесса, как только осталась одна с Лилией, – я надеюсь, с Божьей помощью, иметь успех!

Спустя минуту она прибавила:

– Малютка, помоги мне лечь, в эту ночь все предвещает мне отличный сон.