Текст книги "Солнечный огонь"
Автор книги: Гусейн Гусейнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)
К 1923 году Н.Нариманов уже окончательно убедился в реальном существовании дашнакского плана захвата фактической власти в Азербайджане. Он писал: "Это делается по известной программе, известными лицами, которые хотят обезличить Азербайджан, обессилить для своих гнусных целей".
Не всё эти "известные лица" делали собственными руками. Широко использовались путем шантажа и подкупа беспринципные, чем-то запятнанные, с сомнительной репутацией большевики-азербайджанцы, вроде некоего Гаджи Бабы, проворовавшегося ответработника и взяточника, или бывшего мусаватиста М.Д.Гусейнова.
Только преуспев в "арменизации" партийного и государственного аппарата Азербайджана, наследники Дашнакцутюна с новыми партбилетами в карманах смогли при поддержке Москвы осуществить то, чего ранее они не могли добиться силой оружия: в 1921-1922 годах от Азербайджана были отторгнуты Зангезур, Дилижан, территории вокруг озера Гейча. Им удалось также добиться автономии Карабаха, где все без исключения партийные и советские руководящие должности оказались в руках армян, ознаменовав опять же активную "арменизацию" области.
Нет никаких сомнений, что репрессии, а затем и выселение десятков тысяч азербайджанцев из Нахчиванской автономии, – это процессы, укладывающиеся в рамки все того же "гнусного плана", о каком писал Нариманов.
Судьбу моей семьи перекорежил этот "гнусный план"... Я родился и вырос в Казахстане, в Узбекистане закончил институт, два года – до 75-го – там же работал, в 1975 году уехал в Москву, где поступил в аспирантуру Московского автодорожного института и, закончив ее, защитился почти три года спустя, получил степень кандидата технических наук. Стремление учиться, страсть к активной деятельности отличали большинство детей азербайджанских переселенцев. Этими качествами мы как будто восполняли то, что не додали обстоятельства жизни нашим родителям. С 1979 по 1985 год я с головой ушел в преподавательскую работу в своем родном Ташкентском автодорожном институте, но, говоря откровенно, меня в глубине души больше привлекало конкретное дело, практика. Наверное, еще и поэтому я поддался на уговоры тогдашнего министра автомобильного транспорта Узбекистана Александра Фадеевича Гаврилова пойти поработать на производство. Так я из преподавателя стал директором крупного автотранспортного предприятия, расположенного в Джизаке, в Голодной степи, в 220 километрах от Ташкента.
Руководимое мною предприятие находилось в мобрезерве Туркестанского военного округа и называлось – Автомобильная колонна войскового типа номер 2517. В Ташкент через семь лет меня перетянул другой министр, и я начал работать в системе Министерства внешних экономических связей Узбекистана. Буквально с нуля организовал транспортно-экспеди-торскую фирму по международным перевозкам, которая постепенно переросла в самую мощную в Центральной Азии компанию подобного профиля. Мы занимались перевозкой и экспедированием экспортно-импортных грузов Узбекистана. Новые экономические отношения, изменившиеся геополитические реалии в связи с распадом Советского Союза не застали ни меня, ни мою фирму врасплох. Как и задумывалось, с помощью коллег и единомышленников мне удалось создать фирму, новаторскую и по методам работы, и по качеству персонала, и по оснащенности.
С разными людьми мне приходилось сталкиваться в жизни... Там, где я вырос, в Талды-Курганской области, меня окружали казахи, немцы, корейцы, русские, греки, украинцы, чеченцы, евреи... Симфония племен и языков! И отец учил меня, и сам я всегда старался, хоть немного, но освоить язык и обычаи тех, с кем приходилось общаться по работе ли, либо просто в быту. Подобное знание помогает, иной раз, завязывать необходимые контакты. Недавно был в Лиссабоне на Конференции министров транспорта европейских стран и по окончании ее на обеде попал за один столик с корейцем (Корея ассоциированный член этой организации). Начали мы между собой говорить по-английски, а я возьми и вставь несколько фраз на корейском языке, упомяни некоторые корейские обычаи. Так он сначала окаменел от удивления, а затем пришел в восторг, начал расспрашивать о нашей республике, обо мне и даже поинтересовался, нет ли у меня в роду корейцев... Не очень вроде бы значительный эпизод, но за ним кроется целый исторический пласт непростой жизни народов бывшего Советского Союза.
Не устану, тем не менее, подчеркивать: все мы, репрессированные, подвергшиеся беззаконной депортации представители разных национальностей не имели понятия о том, что такое межэтническая рознь. Бывало, мальчишками дрались мы в поселке -улица на улицу, из-за девчонок, но на национальной почве ни драк, ни враждебности не было. Никто своей национальной принадлежностью не кичился и других в этом плане не задевал.
С армянами я столкнулся уже в Ташкенте. В Казахстане среди нас их не было. А в Ташкенте меня двое армян, явно обкурившихся анаши, чуть не убили именно из-за того, что я азербайджанец. Случилось это еще в 1969 году, так что они против нас камень за пазухой всегда держали. Спасли меня от них тогда чудо и моя находчивость, но я эту историю запомнил. Их агрессия против меня объяснялась не простым хулиганством – это я бы мог понять, – они начали задевать меня с прямого вопроса: "Ты – азербайджанец?" Впрочем, в сельских областях Узбекистана я армян мало встречал. Всю Голодную степь проехал – ни одного не видел. В поле они никогда не работали, на фабрике, на заводе тоже. Все больше по снабжению, на складе, в отделе сбыта – посредники, одним словом... Несколько армян работали директорами автопредприятий в системе Министерства автомобильного транспорта.
Джизак – особая страничка моей жизни. Климат в этих краях тяжелый. В самом названии места это ощутимо: когда в раскаленное на сковороде масло бросаешь кусочек мяса или лука, слышится звук "джз-з-з", а слово "зах" означает по-узбекски "сырость". В этом названии слились летняя ужасная жара тех мест, когда трескается земля и все выгорает, и пронизывающая до костей зимняя морось... Здесь еще Тимур Тамерлан, а позднее – эмиры бухарские строили тюрьмы, ссылали сюда своих противников. Советское время не стало исключением. На моем предприятии из 870 работавших половина была так называемые "удо" – условно-досрочно освобожденные, люди нрава тяжелого, к каждому был нужен особый подход. В глаза никогда не смотрели. Отчитываешь за провинность – тебя словно бы и не слышат. Трудный был контингент, а ведь сколько мы всего сделали! Осваивали новые земли, строили дороги, дренажно-оросительные системы. Трудились с азартом и вдохновением!
Это была первая в моей жизни самостоятельная работа, когда все решения приходилось принимать самому. Джизак был для меня серьезной, хотя и суровой школой, школой моего становления и утверждения как человека и руководителя. Часто вспоминаю о тех трудностях и первых успехах, людей, с которыми все это проходил и преодолевал. Вспоминаю их с огромной благодарностью, именно с их помощью я состоялся как руководитель. До сих пор общаюсь с ними, они меня тоже не забывают.
В Ташкенте работа моя оказалась связанной уже с принципиально новыми технологиями в развитии автомобильных перевозок. Это был совершенно новый этап в моей деятельности. Узбекистан, подобно другим республикам Советского Союза, постепенно приобретал экономическую, а затем и политическую самостоятельность. Со своими экспортными товарами страна начала сама выходить на международный рынок, зарождалась экономика независимого Узбекистана. Под руководством министра (ныне он премьер-министр Узбекистана) Уткира Султанова я стал создавать транспортно-экспедиторскую компанию при Министерстве внешнеэкономических связей.
Проект офиса нашей фирмы был сделан в Турции: предполагалось возвести здание XXI века – стекло, бетон, легкость конструкций! Строительство шло под пленкой, с соблюдением всех цивилизованных норм. Пытались нам помешать, кстати, с подачи одной армянки, которая все напирала в своих доносах на меня: почему это, мол, азербайджанец сюда приехал и что-то непонятное строит? А я ведь государственное предприятие строил! Но вмешался сам Ислам Каримов, и все наши неприятности на этом закончились. Мы спокойно достроили, наверное, лучшее в Ташкенте по современному дизайну и технической оснащенности здание. Там у нас практически сутками шла работа. Через спутниковую систему отслеживались маршруты всех международных грузоперевозок, информация о грузопотоках поставлялась непрерывно. Но мы не только отладили деятельность производственно-технических и транспортных структур. Мы воспитали на фирме целое поколение молодых специалистов, владевших современными приемами менеджмента в сфере грузоперевозок, способных эффективно вести работу на высоком международном уровне.
Шли процессы интеграции молодого государства в мировую экономику, в связи с чем возникла необходимость создания и разработки новых законов в сфере торговли, промышленности, транспорта, налогообложения и т.п. Эта грандиозная работа также проводилась в стенах МВЭС под руководством министра У.Султанова, который сумел создать коллектив из высококлассных специалистов, профессионально разбирающихся в глобальных вопросах современной экономики.
Нужно отдать должное президенту Узбекистана Исламу Каримову. Он всегда подбирал руководящие кадры не по национальному или местническому принципам, а по деловым качествам, знаниям, опыту, умению работать. В Узбекистане на должностях министров, руководителей областей, комитетов работали русские, украинцы, азербайджанцы, татары, корейцы, казахи. Каримов хорошо понимал необходимость национального согласия в республике. Он, как мог, старался, чтобы специалисты, вне зависимости от национальности, не покидали Узбекистан, некоторых – буквально силой удерживал.
Везде в развитых странах мира главный принцип при приеме на работу, и я его разделяю, – не родство, не национальность, не землячество, не религиозная принадлежность, а знания и умение работать. На работе родственников нет и не может быть! Мои сотрудники обязаны трудиться на авторитет нашего общего Дела, а, значит, и на мой авторитет. Иных авторитетов я в работе не признаю. Вот моя деловая философия.
Должен сказать, в Азербайджане я никогда не сталкивался с проявлениями национализма, тем более, с дискриминацией по этническому признаку. Не слышал даже разговоров на эту тему. У нас в республике существует самая большая русская община в Закавказье. Когда Баку посетил Папа Римский, он особо отметил нашу доброжелательную атмосферу. И армяне бы продолжали по-прежнему мирно жить с нами бок о бок, если б не ринулись, подогретые вождями-авантюристами, вновь в который уже раз доказывать свой "расовый гений" и свое "первородство" на азербайджанской земле. Позже, когда уже углубился в истоки и историю армяно-азербайджанского конфликта, я сделал для себя ничем не опровержимый вывод: любой массовый погром – всегда не спонтанен, а организован. За ним всегда кроются мощные силы, использующие его как эффективный способ приведения в действие оружия особого рода оружия межэтнических конфликтов.
До сих пор широкая общественность не получила никакого ответа на важнейший вопрос: если, как утверждают, беспорядки в Сумгаите начали азербайджанцы, почему среди их зачинщиков оказался некий армянин по фамилии Григорян, выдававший себя за азербайджанца?
К сожалению, многие еще за пределами Азербайджана продолжают питаться устойчивыми штампами дашнакской пропаганды и, когда заговариваешь об армянском национализме, то, как правило, слышишь в ответ: "Ну, их нетерпимость касается только азербайджанцев!" И тогда я незамедлительно привожу факты иного рода, например, касающиеся русских. Так, 29 марта 1991 года газета "Голос Армении" писала: "...Гоненье на язык – так можно, очевидно, определить отношение к русскому языку, сложившееся в последнее время в нашей республике... Все чаще раздаются возмущенные голоса иных депутатов: "Зачем у нас столько памятников русским писателям?" А вот публикация в издании "Республика Армения" в № 32 за 1991 год: "Мерилом патриотических чувств становится степень неприятия всего русского: то есть, чем больше я ненавижу русский язык, русские книги, русские передачи, русские газеты и т.д., тем больший я патриот". Замечу, те самые русские газеты и передачи, которые так суетились, защищая позицию "балаянов" в захватнической карабахской террористической операции! Первый сознательный акт вандализма в начале 90-х годов на территории СССР в отношении памятника Пушкину был совершен именно в "родственной", христианской Армении, почти одновременно там снесли и памятник Чехову. Что-то не слышно было, чтобы "великие интеллигенты" Боннэр и Старовойтова сказали хоть слово по этому поводу! Но под внушением стереотипа "армяне – самые культурные, самые-самые..." в общественном мнении продолжает существовать двойной стандарт в отношении к азербайджанцам и армянам. Вот почему в той же Москве, когда говоришь, что у нас успешно работает Славянский университет или что в Баку недавно открыли памятник Пушкину в одном из красивейших мест города, люди удивляются: им ведь успели навязать стараниями последователей Старовойтовых в российских СМИ негативный образ Азербайджана и азербайджанцев.
Кстати о памятниках. Помню, приехал я в 1978 году в Баку из Москвы, где учился в аспирантуре. Гляжу – музыка играет на улицах, флаги везде... Спрашиваю: "Что за праздник?" А мне говорят: "150-летие переселения армян из Персии в Закавказье". В Карабахе в честь этой даты возвели обелиск. На его открытие приезжал Гейдар Алиевич Алиев, в то время руководивший республикой. Все это я видел по телевидению. Большие были торжества. И факт переселения исторически установлен. Но как только в конце 80-х армяне смуту затеяли первым делом в Карабахе обелиск этот снесли. И, вопреки истине, теперь утверждают, что ниоткуда они не переселялись, а жили на этих землях всегда.
Признаться, в 1978 году я той дате особого значения не придал: переселились, мол, и переселились... Знал от отца, что они не только в Карабахе осели тогда, но и в Нахчиване, и в бывшем Эриванском ханстве. Лишь позже прочитал, насколько тяжело это переселение легло на плечи коренного мусульманского населения, не говоря уже о том, каким жутким эхом отозвалось!
Отец мой, да и мама многое поняли в тех событиях, какие происходили в республике после воцарения большевиков, у них не было сомнений, почему их выслали, но они в моей душе озлобленности не взращивали. Лишь однажды у отца прорвалось... Обучаясь в аспирантуре в Москве, я вступил в партию. Шел 1977 год, отец уже начал прибаливать, а, казалось, ничто не способно одолеть его мощную натуру. Ему стало плохо, и мне позвонила сестра, чтобы я срочно приехал. Появляюсь я дома в Баку, и решил отца порадовать: только что партбилет получил. Для меня это не просто бумажка была, а оценка моей деловой и общественной активности, тем более что в то время я был убежденным коммунистом.
И вот приезжаю я в больницу, вхожу в палату, где отец лежит. Думая, что новость обрадует его, достаю партбилет и протягиваю ему со словами: "Папа, я стал коммунистом!"
Никогда не забуду его реакцию... Он посмотрел на мой партбилет, осторожно так рукой в сторону махнул, прикрыл глаза, помолчал и очень тихо, медленно произнес: "Харам эляма мени, оглум..." Не оскверняй меня, мол, сынок... И продолжил, опять помолчав: "Хорошенько запомни, сын... Коммунистическая партия – это большой обман народа. А самый большой негодяй – Ленин..."
Дома у нас была большая библиотека. В последний год жизни отца я часто замечал, как он достает с полок книги по истории, тома Ленина и Сталина все это он имел – внимательно читает, что-то отмечает для себя... Теперь, когда его нет, я с болью понял: многое мы с ним не договорили, сколько еще подробностей из пережитого и передуманного им мне уже никогда не узнать...
От мамы я впервые услышал о тех бесчинствах, которые творили дашнаки в оккупированном ими Нахчиване в 1918 году. Они с отцом рассказывали мне, например, такой случай. Когда к границе вплотную подступили регулярные турецкие войска и начали из-за Аракса обстреливать дашнакские позиции, то Андраник, прижав ладонь к тому месту, где у него было ухо, прислушался и в ужасе сказал своим бандитам: "Это турецкие пушки, нам надо быстрее сматываться отсюда". Уж кому-кому, а Андранику, служившему в турецкой армии, была известна ее мощь, и при ее приближении с этих вояк мгновенно слетела вся их спесь. И они перед позорным бегством занялись повальным мародерством. Крестьяне в поле без винтовки за спиной не работали, а у кого оружия не было – тот шел на бандитов с косой. Они не давали простым людям житья. Дня не проходило, чтобы в азербайджанские селения ни наведалась очередная шайка, палили по сторонам без разбора, куста боялись, не разбирали – женщина перед ними, ребенок... Уничтожали всех, не щадили ни старых, ни беременных, ни младенцев в люльке... Турки спасли тогда Нахчиванский край....
Папин сосед в Баку – Аршак как-то сказал: "Плохие мы люди – армяне. Не можем жить спокойно и дружно на одном месте. Вот и здесь, в Азербайджане, мы временные... Живем пока... А потом нас обязательно выгонят". Шел 1975 год, и я с удивлением выслушал такое странное тогда для меня признание.
Позже я внимательнее пригляделся к их стилю жизни. В Узбекистане практически никто из известных мне армян не строил собственных домов. И не из-за бедности. Деньги у них всегда водились. Жили они только в государственных квартирах. В Баку я тоже обратил внимание на район их компактного проживания – Арменикенд. Он представлял собой лабиринт настоящих времянок, все там было истлевшее, покосившееся, квартиры десятилетиями не ремонтировались, это были трущобы, но набитые под завязку золотом и прочим добром, которое легко в любой момент прихватить с собой. Как будто хозяева подобного жилья ежедневно готовились к бегству. Образ жизни армян повсюду чем-то напоминает мне вечное кочевье. Но винить в этом они могут только самих себя. Невозможно постоянно жить с камнем за пазухой.
С 1828 года, когда армяне в Азербайджане поселились более-менее компактно, примерно, каждые 60-70 лет они обязательно провоцировали межнациональные столкновения, других губили и сами маялись...
На первое января 1981 года население Армении составляло 3 млн. 119 тысяч человек. Из них армян – 2 млн. 725 тысяч. А сегодня за счет массовой эмиграции армян там осталось – по документам ООН -1 млн 200 тысяч человек. Ежедневно 30-35 человек покидают Армению. Те, кто побогаче, уезжают в Европу, Америку, Канаду, Австралию. Менее состоятельные – в Россию, бедные в Грузию. Тяжело в Грузии, но в Армении еще хуже. Между прочим, в Грузии они селятся, в основном, рядом с азербайджанскими деревнями, в Марнеули. Мне знакомый тамошний житель рассказывал: даже в гости ходят друг к другу. Только иногда через соседей предупреждают: "Сегодня не приходите, родня из Еревана приехала". Вот такая маскировка!..
В Азербайджане они устроены были прекрасно. Без всяких препятствий получали высшее образование, занимали руководящие должности, трудились врачами, учителями, инженерами. Часовые, сапожные, швейные мастерские, рестораны – все это находилось преимущественно в их руках. И плохого они от азербайджанцев не видели.
Однажды после ухода Аршака отец поделился со мной тем, о чем они беседовали. Аршак страшно жаловался на своих сородичей, ереванских армян, которые, оказывается, повадились регулярно приезжать к бакинским армянам за деньгами. Отец удивился: "Какие деньги? В долг?" Аршак махнул рукой: "Зачем в долг? Фонд они там создали... Пожертвования со всего мира собирают. И нас, бакинских армян, не обходят стороной". Замолчал и больше на эту тему не распространялся.
Рассказал мне это отец, многозначительно посмотрел на меня и добавил: " К чему-то они готовятся, сынок!"
Ему не суждено было узнать, к чему они готовились. А я сразу же этот разговор вспомнил, когда в 1988 году начались известные события, связанные с Нагорным Карабахом. Когда азербайджанцев начали в массовом порядке сгонять из Армении, я находился в командировке в Москве. Со мной была жена. Идем мы по коридору в гостинице "Россия", а в холле телевизор работает. Слышу, диктор говорит: "Армяне поставили вопрос о передаче Нагорного Карабаха Армении". Вот оно, мелькнула мысль, началось... Вот, чего они очередные семьдесят лет ждали, к чему готовились, зачем по всему миру собирали деньги с армянских общин... Дождались момента!
Не передать того чувства беспомощности и отчаяния, которое я испытал в тот миг. Перед глазами сразу же возникло лицо отца... Вернувшись в Узбекистан, я неоднократно со своими земляками собирал материальную помощь для наших беженцев. Помогал нам молла из поселка Славянка в Чимкентской области, тоже из высланных, нахчиванец. Несколько раз мы его командировали с собранными средствами в Баку. Но вот дошли ли они по назначению – теперь сомневаюсь. У власти тогда был Народный фронт, в основном, люди безответственные, без управленческого опыта. Анализируя то, что они творили в Азербайджане, постепенно пришел к убеждению: у многих из них и в мыслях не было, что произойдет со страной, с народом. Карман набить – это да!.. Разумеется, не имею в виду Эльчибея. Судя по всему, он лично был честным и порядочным человеком. Но в его случае очевидна некая проблема. Один из наших "силовых" министров очень точно ее выразил: предлагают кому-то, допустим, занять высокий пост, а он знает, что несоответствует этой должности, но предложение все равно принимает, совершая тем самым государственное преступление. Так у нас с "народнофронтовцами" и происходило. Министром обороны стал учитель, который не разбирался ни в военном искусстве, ни в оружии, пороха никогда не нюхал, а от службы в армии в свое время двумя баранами откупился. Из-за его некомпетентности Азербайджан понес огромные потери и людьми, и территориями. Не говоря о человеческих страданиях, республике за время правления Народного фронта был нанесен ущерб порядка 60 миллиардов долларов. Разве не преступление?
Эльчибею все же хватило мужества не цепляться за президентское кресло. Когда почувствовал, что ситуацией не владеет, что страну начал раздирать сепаратизм, что мы теряем район за районом, а экономика стремительно катится в пропасть, он послал самолет за Гейдаром Алиевичем Алиевым. Тем более что народ открыто призывал Алиева возглавить республику, хотя тот вовсе не стремился к этому: он успешно работал в блокадном Нахчиване, по сути – в прифронтовой обстановке, и далеко не сразу дал согласие на свое возвращение в Баку.
С Гейдара Алиева началась новейшая история Азербайджана.
В его фигуре, в его личности ярко проявилась общенародная воля к национальному самосознанию. Он, так же, как и генерал де Голль о себе и Франции, может с полным основанием сказать о себе и Азербайджане: "Все эти годы я строил, строю и буду строить мой Азербайджан". Подобное национальное чувство не предполагает ни гегемонии, ни экспансии. Оно выражает стремление Патриота к созиданию нации, первоочередной ее защите, к возбуждению в людях национального и гражданского достоинства в сочетании с уважением к их личным правам.
Порой за границей или от членов иностранных делегаций, которые встречались с нашим Президентом, приходилось слышать такие высказывания и вопросы: "Какой удивительно сильный характер! Это связано как-то с особенностями национального менталитета?" И я всегда отвечаю так: "Разумеется, связано, только помножьте это на стойкость и бесстрашие нахчиванцев. Там даже женщины, когда наступал враг, не прятались, продолжали заниматься своими делами, а то и брались за оружие. Ни одной пяди своей земли не отдавали захватчикам!" Об этом мне говорил отец, когда вспоминал, как они отражали атаки банд Андраника. Не удались и дашнакские провокации против Нахчиванской Автономной Республики в конце 80-х -начале 90-х годов прошлого века.
Так случилось, что мое собственное гражданское становление самым тесным образом оказалось связаным с политикой, проводимой Гейдаром Алиевым.
Я вполне успешно работал в Узбекистане и пользовался там уважением. В советское время вне зависимости от места рождения и места пребывания все мы были гражданами одной страны. Но времена менялись. Каждая из республик после 1991 года стала независимым государством, и, к сожалению, во многих местах появилась почва для межэтнического напряжения. Узбекистан не стал здесь исключением. Разумеется, профессионалы, специалисты везде нужны, и лично я в работе не ощущал никакого национального давления. Словом, я продолжал трудиться и не задумывался конкретно о переезде в Азербайджан. К тому же я строил дом... Семья моя разрослась, у меня уже было двое детей. Жена моя, Самира, – тоже из семьи высланных. Мой отец с ее дедом был в очень близких друзьях. А еще с одним его внуком, Тофиком, ныне, увы, покойным, дружил я, хотя в Ташкенте мы учились в разных институтах. Вся его большая семья и родственники жили в Славянке.
Однажды в выходной день он пригласил меня с собой навестить его родных. А Славянка расположена в 120 километрах от Ташкента, но уже в Казахстане. Приехали мы туда, поужинали, а затем отправились знакомиться с другими его родственниками. Зашли во двор дома, где жила семья моей будущей супруги. Самира тогда в третьем классе училась, а мне было шестнадцать лет. Вижу, во дворе ловко орудует веником маленькая такая девчушка. Заметила нас, веник бросила, глаза заблестели радостно, подбежала к брату, поцеловала его, а затем и меня – ребенок, гостям обрадовалась! Такой я ее впервые увидел и запомнил...
Закончил я институт, лет пять прошло. Самира уже в восьмом классе училась, а я два года работал в области, в Гулистане, километрах в тридцати от них и наведывался, иной раз, по выходным. Девушка вызывала у меня чувство искренней дружеской симпатии. Затем – Москва, аспирантура. Самира, тем временем, решила пойти учиться в Ташкентский фармацевтический институт. Шел август. Она сдавала вступительные экзамены, а я из Москвы приехал и узнал, что вся ее семья в Ташкенте. Как раз в этот день должны были объявить результаты вступительных экзаменов, и я решил отправиться к институту "поболеть" за нее. Мы стояли все вместе и с нетерпением ждали, когда огласят список принятых. И вот, наконец, прозвучала ее фамилия. Радости было!.. Вечером ее родители устроили по этому поводу маленькое торжество. Я же незаметно наблюдал за девушкой, и она мне все больше и больше нравилась...
Жизнь шла своим чередом. Я учился, работал, а мысли непрестанно крутились вокруг Самиры. И не выдержал – признался маме, что есть, мол, одна девушка... Она поняла меня без лишних слов, и выбор мой ее порадовал: ей очень нравилась вся их семья, особенно – мать Самиры. Внешне та была необычная азербайджанка: белокожая, а глаза – цвета морской волны. У нас же в роду по линии матери у всех были глаза черные, а вот по отцовской линии встречались светлые и у самого отца глаза были зеленовато-серые. У моей старшей дочки, когда она родилась, цвет глаз оказался голубой-голубой...
Значит, сказал я маме. И она только спросила меня с улыбкой: "А сам ты что чувствуешь, как к тебе относятся? Примут твое предложение, разведал?" Но я не мог описать словами свои ощущения. Сердце подсказывало, что меня в этом гостеприимном доме мысленно уже видели в качестве зятя. Был такой случай. В тот год, когда Самира только-только поступила в институт, я через ее дядю, любившего меня, как сына, влиятельного в Узбекистане человека, организовал экскурсию в эту республику моей знакомой преподавательницы МГУ Анны Грау, немки из Дрездена. Ей вместе с мужем очень хотелось увидеть легендарные Самарканд, Хиву и Бухару. В ходе поездки заглянули мы в Гулистан, куда уже переехала семья Самиры. Отец ее работал там директором автопредприятия, а мать – врачом-инфекционистом. В честь гостей из Германии устроили, как водится, обед. Сидим за столом, и Анна говорит шутливо самириной матери: "Ваш племянник – замечательный парень! Вот приглашу его к нам в Дрезден и обязательно женю на немке". И тут я заметил, как упало настроение у моей предполагаемой тещи, да и Самира погрустнела. Я тут же Анне шепнул незаметно, чтобы она к этой теме больше не возвращалась, что хозяйка дома мне, в прямом смысле слова, не родственница, а ее дочь мне небезразлична... Получилась невольная проверка их отношения ко мне.
Вскоре в Узбекистан приехала моя мама и просватала за меня Самиру. Через год мы поженились.
Отца уже не было с нами... Он ушел в 1977 году, 28 апреля, в тот самый "черный" для нашего народа день, когда семьдесят лет назад части 11-й большевистской армии вступили в Азербайджан... Сказались лихие годы скитаний по тюрьмам и лагерям. Он умирал в больнице в Баку, его мучили боли, но держался он необыкновенно мужественно. Мама, сестры, которые постоянно ухаживали за ним, не слышали от него жалоб. Уходя, он думал об одном: чтобы в судьбе его детей и внуков не повторилось то, что пришлось пережить ему. А во мне – его жизнь, его страдания пробуждали огонь скорби, обиды, гнева... Его уход словно бы переложил на мои плечи ношу воспоминаний, которые он хранил в своем сердце, ответственность за те заветы нашего рода, которым он следовал сам и чему учил нас, своих детей...
Плакала земля на его похоронах... Вбирала в себя рожденное для будущей жизни...
Фатма Бегам пережила своего Абдуррахмана всего на два года.
После кончины родителей я все равно старался в редкие "окошки" свободного времени вырваться в Баку. А времени действительно совсем не хватало. Увлекала, затягивала работа, и я совершенно от всего отключался, кроме нее. Вставал в четыре, в пять утра и, наскоро перекусив, сразу садился за свои бумаги. Я всегда был такой... Мой водитель в Джизаке, местный узбек, как-то раз даже посетовал моему другу: интересно, мол, работать с Гусейном Абдуррахмановичем, но он обедать забывает, а мне тяжело, если вовремя не поем.
Жена ревновать слегка начала: нет меня дома после работы и нет... Однажды приехала в министерство поздно вечером, не дозвонившись ко мне в кабинет, а я сидел в кабинете первого заместителя министра, мы занимались вопросами организации нового завода в Самарканде совместно со знаменитой турецкой фирмой "Коч". Это предприятие сейчас успешно работает, выпускает миди-автобусы и 4,5-5-тонные грузовики, а тогда все только зарождалось, и мы срочно готовили документацию для министра. На другой день утром ожидался приезд турецких бизнесменов. Должен был приехать сам Инан Кирач – один из руководителей этой деловой империи, которой принадлежит почти половина известнейших турецких брендов в сфере бытовой техники, торговли, гостиничного бизнеса, автомобилестроения и многого другого. Настоящий прорыв был совершен фирмой "Коч" в автомобильной промышленности Турции. На его заводах еще в ЗО-е годы был произведен первый национальный автомобиль Anadolu, а теперь производится в сотрудничестве с итальянцами машина самой популярной турецкой модели – Tofas на базе Fiat. Понятно, насколько это была ответственная встреча.
