Текст книги "Солнечный огонь"
Автор книги: Гусейн Гусейнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)
Я слушал. Эрих же аккуратно все записывал в толстый блокнот в кожаном переплете. Он удивлялся и восхищался, как ребенок, шутил, вызывая у девушек добродушный ответный смех. Во дворце сардара расположился музей азербайджанских ковров, и только здесь я по-настоящему понял, что ковер – это не просто произведение искусства, изысканный предмет украшения дома. Ковры оказались подлинной вселенной смыслов, символов, отражением таинства человеческой души, традиций народа на протяжении многих веков.
– Видите, видите, – говорила одна из девушек, взглядывая на нас широко распахнутыми бархатными глазами, ей самой доставляло удовольствие посвятить еще кого-то в многочисленные секреты мастериц ковроткачества. – Вот эта фигура, похожая на вытянутую каплю, на зародыш – она на коврах везде, ее называют бута. Это символ надежды. А здесь она походит на язык пламени и олицетворяет собой жизнь... Изогнутые под прямым углом линии – меандры напоминают волны, а вода – символ дракона, символ вечности... Часто встречающиеся на коврах верблюды – символ богатства. А вот, видите – рисунок в нижней части ковра перевернут, как бы зеркально отражая верхнюю часть. Это намек: не забывай, есть наш мир, но и тот, другой, тоже существует... И павлин здесь символ солнца...
Мы провели в этом не очень большом музее часа два, настолько интересно нам было. Эрих после экскурсии написал слова восторга и благодарности в гостевую книгу. А я все никак не мог оторваться от старинного карабахского ковра, вроде бы и не очень выдающегося по рисунку, но в его чистых красках живо ощущался мужественный и строгий дух моего народа.
Мы вышли на улицу и, не договариваясь, направились к скамейке в сквере, откуда хорошо смотрелась завораживающая красотой и древностью многогранная башня Момине Хатун.
Теперь солнце уже полностью вышло из-за облаков, унесенных ветром в сторону иранских гор, и на мавзолее в его ярком свете выделялись даже мельчайшие детали резьбы по камню, геометрический орнамент, звезды, медальоны...
– Чудо! – не сдержал возгласа восхищения Эрих. И тут же, повернувшись ко мне, хитро прищурив глаза, сказал: – А вам, я заметил, понравился карабахский ковер... Понимаю...
– Да нет, не понимаете... – даже немного резко прервал я его.
– Отчего же... – он не обиделся, достал сигареты и, закурив, в задумчивости посмотрел на меня.
– Знаете, есть одно очень глубокое и остроумное изречение, характеризующее некую особенность национального сознания, – вновь заговорил Эрих. – Вот оно: "У всех нас есть стремление происходить от шумеров". Уж поверьте мне, профессору, специалисту по этнопсихологии, оно – справедливо. Дело в том, что у некоторых народов данное стремление болезненно превалирует. И может выражаться в весьма уродливых, даже катастрофических проявлениях.
– Плохо только то, – мрачно продолжил я, – что в свою катастрофу они затягивают и других. Хотят ее решить за счет других...
– Ну да, ну да, – мой собеседник всплеснул руками, и голубые глаза его насмешливо заблестели. – И за счет собственного народа, который ведут, как баранов на убой... Вы же догадываетесь, что пастуху, земледельцу и дела нет ни до каких шумеров. Такие личности, все эти идейные вожди, возникают в образованном слое. Они не хотят думать, как реально улучшить жизнь соплеменников, вытащить их из нищеты. Они призывают людей захватывать новые земли, совершенно не думая о том, хватит ли у них сил и возможностей освоить их, сделать пригодными для цивилизованной жизни. Я ведь сюда попал из Армении через Грузию и Турцию...
Он усмехнулся и замолчал.
– Вот как! – мне стало еще интереснее, но я не торопил его.
– Да... – Эрих опустил крупную лобастую голову. – Перед поездкой я прочитал книгу известной вам деятельницы, поэтессы Сильвы Капутикян "Меридианы и карты души", вышедшую еще в начале 80-х годов. Там она пишет о своих путешествиях по странам, где есть армянская диаспора. Рассказывает им, этим зарубежным армянам в частности, о достижениях советской Армении в науке, культуре, в образе жизни... Достижения, надо сказать, были немалые... Так вот, скажу вам, я и не знаю, о чем бы она говорила, если бы поехала за границу теперь... В нынешней, независимой Армении – полный паралич. И перспектив никто из простых людей не видит. Я объехал почти всю республику, общался со многими... Такой апатии нигде еще не встречал.
– Азербайджану от этого не легче... – резко возразил я. – Их "Армения от моря и до моря" слишком дорого нам обошлась.
– Это называется этнополитический миф. Лидеры их националистических движений неоднократно прибегали к подобного рода мифам, чтобы вдохновить массы на те или иные действия. Такой миф полностью игнорирует реальность, он создает идеологию насилия, когда кто-то – чужой, сосед, например, -становится воплощением зла. С этим злом и призывают бороться. Причем из прошлого лепят искусственную конструкцию, упрощающую гораздо более сложную историческую реальность.
– Но зачем нужно придумывать, конструировать прошлое? Тем более что достаточно научных трудов, которые могут опровергнуть эти выдумки? – спросил я.
– Кто же советуется с учеными, когда нужно быстро достичь определенных целей? К тому же всегда найдутся и такие, с позволения сказать, ученые, которые обслужат необходимый политический интерес, – засмеялся Эрих. Неужели известный вам Зорий Балаян обращался к ученым? Все эти вожди дашнаков, лидеры комитета "Карабах" и их московская группа поддержки политическая богема, профессиональные интеллигенты. Иной профессионализм им не знаком. Они выбрали несколько ключевых моментов, которые есть в истории каждого народа: обретение родины, формирование и расцвет государственности, великие завоевания и ужасную катастрофу, которая якобы прервала развитие данного народа. На эти точки, как на кнопки, и на давили. А впереди обещали Золотой век. Захват азербайджанских земель стал своеобразной психологической компенсацией за лишения в прошлом, за неумение достойно организовать настоящее. Ну, это как у чело века... Понимаете? Бывает, что комплекс неполноценности проявляется в излишней агрессивности. Растравляются старые обиды и предубеждение против народа-соседа. Узурпируется чужая история, чужие памятники либо присваиваются, либо уничтожаются... А зло персонифицируется в виде "народа-врага". Заметьте, из всего культурного наследия армяне выбирают как особую ценность – письменность и государственность. И здесь им представляется, что они самые-самые древние... Вклад других народов в этом направлении ими либо умаляется, либо вовсе замалчивается... Они очень ревностно относятся к евреям... И еще я заметил в этой поездке, беседуя с интеллигенцией: у них есть новые мифы. Миф о Европе, например. Она кажется им раем... Русские же для армян, увы, были и будут средством, как ни цинично это звучит...
– Об этом писал еще Грибоедов... – заметил я. -Да и замечательный публицист конца XIX века Величко.
– Вот как! – удивился Эрих. – Я и не слышал о Величко.
– В России многого не знают о самих себе. Я по могу достать вам эту книгу, – пообещал я.
– Буду вам очень благодарен...
Мы поднялись и неторопливо пошли в конец сквера.
С гор опять надвигались тучи, слышался отдаленный гром.
– Говорят, перед этой грозой стояла сорокоградусная жара... А сейчас так хорошо! – Эрих с видимым удовольствием вздохнул. – Вот только не помешал бы мне дождь отправиться в здешнее знаменитое святилище. Утверждают, что оно упоминается в Коране...
– Я сам мечтаю побывать там... Мои родные из этих мест, – отвечал я. Хотите, поедемте вместе в горы, на родину моего отца? А на обратном пути за едем в святилище, в Пещеру – 18 сура Корана так и называется – Аль К*Ахф. Пещера.
– Значит, вы жили вдали от родины отца? – спросил Эрих.
– Да. Так сложилось... – коротко заметил я. – И то, что я встретил здесь вас, – с одной стороны, странно, но, видимо, не случайно. Вы сейчас говори ли о том, что волнует и меня, над разгадкой чего я и сам бьюсь... Но это долгая история... Объясните одно: все эти этнические мифы – для чего они, если приносят столько несчастий, горя?.. Мифы мифами, но есть же здравый смысл?
– Западная традиция опасность таких мифов давно поняла. И за понимание свое дорого заплатила. Армяне дважды пытались в XX веке на обломках двух империй воплотить свой миф в реальность. Элита – церковники из Эчмиадзина, профессиональные интеллигенты, о ком я уже говорил, – всегда стремилась повысить свой политический статус в мире, боролась за доступ к экономическим и финансовым ресурсам. Контроль над территорией, над ее богатствами – тоже не малый геополитический фактор. Их этноцентристская историческая версия о "Великой Армении" призвана была играть решающую роль в легализации политических претензий на власть, на свое место в мировом сообществе. Представляете, какие последствия могло бы иметь то, например, если бы армянам удалось добиться официального признания от ООН геноцида 1915 года? Сколько бы Турции пришлось выплатить за это? Значительные финансовые инъекции могли бы совершенно преобразить государство Армения. Сейчас у него нет глобальных ресурсов развития, а те малые, что есть, по-видимому, разворовываются.
– Почему вы считаете, что и эти "инъекции" не разворовали бы?.. засмеялся я. – Очередной Зорий Балаян построил бы очередной особняк, отправил бы детей учиться во Францию, открыл очередной банк в Москве... Купил бы, наконец, дворец под Лос-Анджелесом... А наши беженцы – крестьяне из Карабаха, подранки из Гейчи только во сне видят свою родину, рыдают ночами, оплакивая убитых родных, у кого и могил-то нет...
– Мне нечего вам ответить на это, – Эрих даже остановился. Лицо его стало печальным. – Вот я – немец. И хотя мой прадед переселился в Россию еще сто лет назад, а отец – воевал с фашизмом, я не мог не размышлять о корнях и причинах преступлений нацистов в XX веке, а шире – о том, что приводит те или иные народы к уничтожению других народов. Поверьте, миф – это оружие, а совсем не безобидная сказка. Оружие, как известно, убивает...
Первые капли дождя застучали по асфальту. Мы быстро поймали машину и, когда подъезжали к гостинице, ливень шел уже сплошной стеной. Но на другом конце неба, на востоке, пробивался из-под тучи золотой луч...
Дорогу в горы, на Арафсу, да еще после дождей можно одолеть только на "Ниве". И вот замелькали за окнами машины окраины Нахчивана, по обеим сторонам шоссе начались поля, а навстречу вырастали, приближались две известные далеко за пределами этого края горы – Иланлыдаг и Алинджа. Не такие мощные, как вздымавшаяся под облака вершина Гапынджык, самая высокая точка Малого Кавказа, достигающая 3900 метров, но настолько своеобразные в своей суровой красоте, что кажутся рукотворными. Кругом, куда ни посмотри, обломки скал, валуны, камни, поросшая колючкой земля.
Мы как будто въезжали в страну легендарных воинов-великанов. Вот-вот из-за поворота послышится ржание коней, засвистят стрелы, зазвенят сабли... На Алиндже во времена средневековья находилась неприступная крепость, где хранилась казна государства атабеков. Не одно войско пыталось взять ее штурмом, в том числе и полчища Тамерлана... И сейчас, глядя на головокружительные кручи и обрывы, понимаешь, какие кровавые бои шли на подступах к крепости. Гора Алинджа и сама похожа на крепость.
Я же вспоминал еще и последние страницы эпопеи Мамеда Сайда Ордубади "Меч и перо", где этот выдающийся мастер, хоть и по-своему, соединил судьбы двух братьев, Узбека и Гютлюг Инанча, последних правителей из династии Эльденизидов государства атабеков, но зато создал впечатляющее глубоким нравственным смыслом художественное полотно.
Именно в крепости Алинджа встретились, по версии Ордубади, два узника, один из которых провел там тридцать лет. Там, в этой крепости, брат узнал в поседевшем старике своего некогда утраченного брата... Там они осознали свою вину за нарушенный ими обоими завет отца, знаменитого атабека Джахана Пехлевана: "Сила стрелы зависит от силы сердца. Но стрелы для врагов, а не для друзей..." Под сводами страшной каменной темницы звучали из уст волею судьбы заживо погребенных братьев стихи их современника, гениального Низами...Все это я рассказал Эриху, согласившемуся отправиться вместе со мной в Арафсу и теперь с живейшим вниманием слушавшему меня. Мы остановили машину и вышли к подножию Алинджи. Рядом вскинула свою змеиную голову Иланлыдаг. Каменное царство, мир безмолвия, неярких красок, мужественных, надежных людей.
Я медленно пошел вдоль горного склона, поросшего жесткой травой, обходя остро торчащие, как зубья, глыбы. Даже птиц не было слышно здесь. Вдруг у меня из-под ног будто взлетел и повис в воздухе сказочной красоты цветок. Я замер, стараясь не спугнуть легкое, казавшееся среди этих грубых скал не от мира сего существо. А бабочка, раскинув крылья, опустилась на шершавый камень неподалеку от меня, словно предлагая полюбоваться на ее искусно расписанный природой наряд.
– Какая редкость! – раздался за спиной тихий возглас моего спутника. Вот настоящая царица этих гор.
– Действительно, исключительно редкий вид, – откликнулся я, не в силах оторвать глаз от бабочки. – Я видел ее в "Красной книге Азербайджана". Ее называют "парусник". Она встречается у нас только в пределах Нахчиванской Республики. Надо же, любит сухие склоны, овраги, горы!
– На этом фоне ее красота еще более поражает... – сказал Эрих.
А "парусник" взмыл вверх и, подхваченный легкой струей ветра, полетел от нас дальше, выше по склону Алинджи. Его крылья действительно напоминали расписные паруса крохотного воздушного кораблика.
"Может быть, это душа этих суровых мест, – неожиданно подумалось мне. Таких вроде бы грозных, воинственных, но хранящих в глубине своей нежную беззащитную красоту... Такова и душа моего народа".
– Я верю в приметы. А вы? – вдруг спросил меня Эрих, когда мы уже садились в машину. – Эта бабочка обещает добрые встречи и удивительных людей на нашем пути.
Вот и Милах остался позади. Большое, уютное село, все в садах. Сейчас трудно было даже представить, как здесь бывает зимой, когда все заносит снегами, а дороги сковывает ледяной наст. Арестованных крестьян увозили отсюда на битком набитых подводах. А вот отца, решив, что он главный зачинщик бунта, затолкали в легковушку и повезли под вооруженной охраной.
Что его занесло той роковой зимой в Милах? Он ведь уже жил тогда в Нахчиване, трудился зубным техником. За несколько месяцев освоил эту непростую профессию под руководством старого врача-стоматолога в местной больнице, с которым его свел случай. Таков уж он был – любознательный, трудолюбивый, ответственный. Руки золотые – так говорили про отца все, кто его знал. Он внимательно вникал во все тонкости мастерства и постепенно начал практиковать самостоятельно. Ведь помогать страждущим – это у него было в крови, и вся его жизнь складывалась так, что оказавшиеся по близости люди неизменно искали у него помощи и поддержки. Он никогда никому не отказывал. Помню, он любил повторять знаменитое изречение: "Если после разговора с врачом больному не стало легче – это не врач".
Той зимой тридцатого года у него как раз родилась дочка. Всего два года как он был женат. И вот...
Я выныриваю из воспоминаний, как выходят из тумана, наползающего со снежных вершин... Впереди – моя Арафса. Видны уже крыши домиков, прилепившихся к горным склонам, вершины старых ореховых деревьев. В такой кроне без труда может спрятаться взрослый человек. Машина въезжает в узкую улочку. Внизу шумит по камням Алинджачай. Я дома... Лег кие крылья небесного парусника бережно донесли меня до родной земли.
Арафса протянулась вдоль лощины, образуемой Большой, Черной, Желтой и Малой горами. В корне названия села чудится отголосок древности: араф араб. Где-то 11 веков назад, во времена арабского за воевания Азербайджана на Малой горе были похоронены три араба, как считается, толкователи Корана, святые люди. Там и сейчас есть три могилы, рядом построен Пир (святилище). Из окрестных сел и даже издалека приезжают на эту гору люди, чтобы поклониться святым, помолиться о здоровье близких, попросить помощи в трудных жизненных обстоятельствах.
Горы вокруг поросли мощными дубовыми лесами, которые не могли не облюбовать медведи. Ближе к селу – много диких яблонь, алычи. А еще здесь во множестве бьют из-под земли студеные родники. Их прозрачные водоемы похожи на врытые в землю хрустальные чаши. Словно проскакали небесные всадники, и кони их высекли копытами из каменистой почвы живительную влагу.
Машина останавливается у ворот какой-то усадьбы. Из-за забора виден молодой сад. Меня и моего гостя окружают жители села, предупрежденные о моем приезде. Приветствия, знакомства... Нечто вроде мальчишеского трепета охватывает меня при виде почтенных, убеленных сединами аксакалов, тоже собравшихся встретить меня: что-то они скажут? Вспомнят ли отца и его братьев? А главное, как вспомнят? Внезапно все расступаются. И один из встречающих, худощавый подвижный Балакиши Худиев указывает мне рукой на тропинку, ведущую за ворота, вверх по склону через сад:
– Поднимайся смелее, сынок. Там стоял дом твоего отца Абдуррахмана...
Сколько бы раз я потом ни приезжал сюда, самого первого разговора мне не забыть...
Стол в саду под старым ветвистым ореховым деревом. Его, как и многие деревья вокруг, сажал еще мой отец. Солнце стоит уже высоко, но здесь, под раскидистой кроной, не чувствуешь зноя. Мне ни о чем не приходится спрашивать. Люди рассказывают сами, разматывая бесконечную нить воспоминаний, иногда перебивая друг друга, уточняя какие-то подробности. И все в их рассказах настолько живо, будто происходило вчера. По следам их памяти и я торил свою тропку, совершая одинокое паломничество к своим корням. Однако путь этого паломничества неуклонно выводил к нашей общей азербайджанской судьбе.
– Вроде вот недавно все было. А уже-таки давно... – как бы удивляясь быстротечности времени и мгновенности человеческой жизни, говорит Балакиши Худиев. – Я в 1923 году родился, войну прошел в пехоте, автоматчиком, от Моздока до Крыма, а потом – до самой Германии... Вернулся. Кажется, столько событий произошло, а ведь помню, что мне, еще маленькому, отец рассказывал. У нас в Арафсе всё на братьях Гусейновых держалось. До революции земли от Арафсы до Салтаха им принадлежали. И луга, и пастбища... Аббас – старший, еще лет в 15 на могиле имама Хусейна побывал, в Ираке, его уважительно кербелаи величали, средний брат, Шакар – ученый был, он сперва в Горийской семинарии учился, а затем в Санкт-Петербурге университет закончил, четверо ученых таких всего жило в Нахчиване. Учителем потом Шакар работал. Его все знали. А вот Абдуррахман, твой отец, хоть и младший, – настоящий герой! В 1918 году, когда здесь в округе банда Андраника зверствовала, Абдуррахман организовал оборону села. Газанчи они разорили, Милах, но Арафсу обошли стороной. На подступах к селу их остановили наши сельчане, которых Абдуррахман в отряд собрал. Мой отец мне рассказывал, что они спасли село. Абдуррахман – сильный был человек, мужественный, не по годам серьезный.
– Наши отцы две войны с армянами пережили, – вступает в разговор Дахиль Гаджиев, – в 1905-м и в 1918-м. А в начале 90-х их боевики сюда сунуться не посмели. Народ грозно настроен был. Ну, а в 1918-м братья Гусейновы стали крепкой опорой села, они предотвратили резню.
Абдуррахман по характеру воин, но в жизни вообще – всегда принимал сторону слабого. В хозяйстве Гусейновых большинство наших сельчан работало. Ни в чем им Абдуррахман не отказывал: семена давал для посева, если не хватало, пастухам позволял останавливаться на своих пастбищах, когда скот перегоняли, на все праздники, на поминки обязательно посылал деньги, продукты... Но так посылал, чтобы себя не выпячивать, тайком старался помочь... По мусульманской заповеди жил: помогай, но никогда этим не хвались...
– Счастливые люди были! Редко такие рождаются, – подхватывает Фарадж Гаджиев. – Знай, сынок, братьев Гусейновых до сих пор в селе добром поминают. Счастливые люди!
– Как же так? – искренне недоумеваю я. – Они же богатые были. А разве богатых любят? Сегодня вон сколько богачей, но что-то не кажется мне, будто они вызывают симпатию у простого люда.
– Э-э... Сравнил! – перебивает меня, с досадой махнув рукой, Фарадж-муаллим... – Разве не понимаешь? Аббас, Абдуррахман, твой отец, они же достигли всего своим трудом, сами работали от зари до зари, в три горла не ели, с ближними делились... Люди же не слепые...
– Но если к отцу так хорошо относились, – продолжаю настаивать я, – кто же на него донес властям, когда его арестовали в первый раз? Ведь донесли же! Иначе с чего бы это отца, как самого главного преступника, при аресте выделили?
Дахиль Гаджиев опережает всех:
– Когда Абдуррахман после первого заключения вернулся, и не скрывал, что донесли. "Два шайтана меня посадили", – говорил, но никогда не называл имен. Он гордый был человек, благородной души...
– Называй, не называй – все и так знали, – помрачнев, со вздохом продолжает Фарадж-муаллим, – в Газанчи председателем сельского совета был армянин, Голон, так его звали. Он наводку в НКВД Нахчивана и дал, а там тоже армянин сидел, Орбелян... Народ тогда этого до конца не понимал, а они исподтишка действовали. Армяне умеют сладко говорить, но черные у них дела...
– ...Переселились на наши земли, а чем отплатили? – сокрушенно добавляет Балакиши Худиев. – Те перь всем здесь известно, как они в 89-90-х годах Москву трясли, чтобы в Нахчиван войска ввели... Хотели под шумок чужими руками Нахчиван отхватить. Вооружиться за счет русских... Секретарь обкома тогдашний, Джалилов, он еще в советское время с Гейдаром Алиевым работал, стеной встал: сначала меня убейте, а потом вводите войска. Мы против русских, против армии ничего не имеем, беспорядков у нас не будет. Убедил Кремль. Но чего это ему стоило?
– Если бы армяне нас не предали... Разве мы вместе плохо жили? – качает головой Фарадж Гаджиев. – На базаре в Нахчиване большинство торговавших было именно из армян, приезжали из Масиского района, из Спитака. Не будь этой их блокады, и рынок был бы богаче. Да и в городе армян на разных должностях немало работало. Я ведь народ целиком не обвиняю, это все ереванские вожди и их московские подпевалы.
Мы переглядываемся с Эрихом, и тот спрашивает:
– А вот скажите, после таких жертв, возможно ли примирение? Вы, азербайджанцы, могли бы, не скажу забыть, а – простить?
Старики долгое время молчат в раздумье, потом почти в один голос отвечают:
– Пусть землю вернут... Тогда посмотрим...
И тут же Дахиль Гаджиев с усмешкой продолжает:
– Вы историю с паспортами не знаете? – и, получив наш отрицательный ответ, говорит: – Очень поучительная история! Натура армян в ней хорошо видна.
Двое других стариков одобрительно кивают: – Расскажи, расскажи Дахиль...
– В 1987 году перед отставкой Гейдара Алиева, который тогда в правительстве СССР вторым человеком был, пошли в Москву письма из Азербайджана, много писем. И в них все азербайджанцы якобы только того и хотели, чтобы Алиева от работы освободили... Передали одно такое, особенно злобное письмо с критикой самому Алиеву, а письмо было из Нахчивана. Но Гейдар Алиев ведь здесь работал и многих лично знал. Вот и с автором этого письма, Сафаром муаллимом, он, оказывается, тоже был знаком, даже дружеские отношения имел. А тут приезжает к Алиеву на прием в Москву один наш земляк, из селения Неграм. Алиев ему в конце беседы и говорит: "Ты там спроси у Сафара, что он имеет против меня? Если еще захочет в Москву писать, я ему бумаги и ручек пришлю, пусть и дальше старается..."
Нахчиван – маленькая земля... Все друг друга знают. Тот вернулся, нашел Сафара, передал ему слова Гейдара Алиева. Узнав, в чем его обвиняют, Сафар муаллим страшно удивился. Потому что ни каких писем он в Москву не посылал и на Гейдара Алиева никогда не жаловался, ибо видел от этого человека только одно хорошее. "Как же так?! – настала очередь удивляться неграмцу. – Да ведь на письме и подпись твоя стоит, и паспортные данные написаны. Я сам видел!"
Стал Сафар киши размышлять на досуге, как такое могло произойти, кто его имя использовал? Вспомнил, что год назад в Ереван в командировку ездил, в гостинице останавливался, паспорт туда сдавал... Значит, там все его данные и переписали. А потом и другие подобные случаи по всей республике выявились. Мы же часто в Армении бывали. Особенно отсюда, из Нахчивана, ездили... Ну не коварный план? Неужели простой крестьянин до такого бы додумался?
За чаем, за разговорами незаметно летели часы, а нас ждали сегодня еще в Милахе.
Прощаясь со стариками, я невольно выдал им свое самое заветное желание, не удержался, сказал:
– Я хочу возродить дом отца...
– Видишь, – улыбнулся Балакиши, – это лишнее подтверждение тому, что Абдуррахман был замечательный человек! Он тебя правильно воспитал. Ты хоть и родился не здесь, а тянет тебя к родной земле... Откуда, как не от него, такая тяга?.. Счастливый твой отец!
– Зачем вы хотите отстроить заново родительский дом? – спросил меня Эрих по пути в Милах. – Ведь далеко от Баку... Потом – эта дикая блокада, на машине не доберешься... Поезда – в объезд. Что – каждый раз летать самолетом?..
– Если честно сказать... – помолчав, отвечал я, – мне хочется, чтобы в окнах отцовского дома горел свет по вечерам. Как будто он по-прежнему там... Как будто не было тех бурь, которые пронеслись над нашей семьей.
В Милахе семидесятивосьмилетний Аббас-Кули, кавалер двух орденов Отечественной войны, раненный под Кенигсбергом (21 осколок в теле!) и восьмидесятивосьмилетний Фархад Асадов уже ждали нас в окружении своих родственников и односельчан.
– В 1918 году, – рассказывал Аббас Кули, – когда армяне захватили наше село, мой свекор, кербелаи Яхья поднялся на гору напротив и оттуда стрелял по бандитам, он был меткий стрелок... И один из самых уважаемых людей Милаха. Он дружил с Аббасом и Абдуррахманом. Их сумели предупредить, что армяне идут, и в Арафсе твои дядя и отец успели организовать оборону села. А у нас в Милахе многих тогда убили. Потом – новая беда. Когда в 20-е годы начали в колхозы всех сгонять, люди не понимали, зачем им объединяться? Зачем скот сдавать? Никто ничего толком не объяснял! Начались волнения. НКВД усмиряло, арестовывало почем зря. Кербелаи Яхья в горы ушел, там скрывался долго, за ним охотились... Но время прошло, все утихло. И его уговорили вернуться в деревню, мол, наверняка забыли о тебе, все простили. Оказалось, нет, не забыли, кербелаи Яхья увезли в Нахчиван. И сгинул мой свекор. Говорили люди, что расстреляли его на Соляных копях при попытке к бегству. А там – поди разбери! Вот такое мы пережили... НКВД руками армян здесь самых активных, уважаемых людей уничтожил... Твоему отцу, Абдуррахману, тоже все припомнили...
– Мой дядя, у которого я воспитывался, жил в Арафсе по соседству с домом Аббаса и Абдуррахмана, – добавляет Фархад Асадов. – Помню, я мальчонка лет шести-семи – играю на улице, а навстречу – кербелаи Аббас. Так всегда он обязательно первым поклонится, поздоровается уважительно, словно я большой... Удивительные люди были братья Гусейновы! Абдуррахман муаллим, когда на строительстве водоканала в Нахчиване работал, всю бригаду свою кормил. Голодно было. Ему привезут из деревни еды, а он всем раздаст. А Шакар в Нахчиване считался лучшим учителем. Думаю, его еще и потому не арестовали. Хотя пытались... Но он Сталину письмо написал. Как же так, мол, я детей русскому языку учу, никогда врагом России не был, а тут на меня клевету наводят... Оставили его в покое.
Я уже когда в армии служил, поехал в Алма-Ату своего дядю навестить, он тоже сосланный был, там и с Абдуррахманом муаллимом познакомился, посмотрел, как он живет вдали от родины. Очень важную вещь, сынок, я сейчас скажу: и там все к нему уважительно относились. Такой человек нигде не пропадет! Это я твердо понял. Отовсюду к нему люди за советом, за помощью шли. Он дверь всегда открытой держал...
– Вы говорите, дядя вас воспитывал? – интересуется Эрих, обращаясь к Фархаду Асадову. – А почему? Разве вы были сиротой?
Лицо старика меняется. Только что по-молодому оживленное, оно становится напряженным, резко обозначаются морщины, тускнеют глаза. И за столом на террасе большого дома, где мы сидим, воцаряется тишина.
– Вот ведь как... – печально произносит красавица-хозяйка дома. – Все мы в Азербайджане, так или иначе, одной метой мечены...
А Фархад Асадов, поглядывая на гостя, говорит:
– Когда в 18-м году банда Андраника входила в Милах, мой отец и мать, собрав всех нас, детей, пытались в сумерках выбраться в лес. Не знали, что село уже окружено. Пошли вдоль реки. Старшие дети сами шли, а я на руках у отца был... Вдруг впереди какие-то люди замаячили. Отец меня быстро на землю опустил спиной к ним и сильно подтолкнул. Беги, говорит, быстрее, беги назад... Что уж я понял тогда – не знаю, но побежал... Спрятался у реки в кустах. Слышал выстрелы. Больше ничего... И родителей своих больше никогда не видел...
Пора трогаться в обратный путь. Надо успеть выбраться с гор до темноты. Дороги здесь непростые. А Эрих все никак не оторвется от разговора с учителем русского языка в местной школе – Алладином.
– Понимаете, – доносится до меня из сада голос учителя. Там они – оба заядлые курильщики – удобно устроились на траве под яблоней, – ведь армяне в целом от этого конфликта только проиграли. Их вожди, те, кто поджигали, да, они обогатились на крови... А народ что получил? Россия продолжает прежнюю политику. Она поддерживает Армению. И Америка -тоже. Армянам бы иначе не продержаться. Ресурсов нет. Население разбегается. Остались одни неимущие, которым уехать просто не по карману.
– Я все это видел... – тихо роняет задумчивый Эрих.
– Границу еще по Туркменчайскому договору произвольно передвинули, разделили азербайджанцев. Большая часть в Персии осталась. Мы – разделенный народ, вы это знаете. Немцы соединились, а нам, вы ходит, нельзя? Иран в своих интересах помогает Армении бензином, керосином, продуктами... Да если бы их искусственно не подпитывали, там бы вся жизнь остановилась! А нам сознательно не дают встать на ноги. Земли отторгли, блокада эта...
Он замолкает и продолжает с мягкой улыбкой: – Я в России в армии служил, видел Москву, Ленинград... Очень мне там понравилось. Россия в идеале – страна справедливости. Про это вся великая русская литература написана. Понимаете? Я об этом и на уроках своих говорю. Хочу, чтобы дети учили русский язык, читали книги по-русски. Чтобы не рвалась культурная связь с Россией. В этом для меня, учителя в далекой азербайджанской глубинке, большой смысл! Россия должна, наконец, повернуться лицом к нам, помочь решить конфликт с армянами именно по справедливости... Разве я не прав? Вы же сами слышали от живых, реальных людей, сколько мы претерпели!..
