Текст книги "Солнечный огонь"
Автор книги: Гусейн Гусейнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)
– Мне ничего неизвестно об их судьбе... – сухо ответил подполковник. Я дважды с однополчанами пытался пробиться к Тифлису, но оба раза на территории, захваченной армянами, мы чуть не погибли. Там воюют без правил. Настоящая разбойничья стихия! И это именно в их духе: нападать из-за угла мелкими шайками, устраивать провокации, совершать ночные рейды по мирным селениям, оставляя за собой выжженную землю.
Я добрался с товарищем до Константинополя, где мы и узнали о переменах в России. Что делать дальше?.. – он замолчал и ответил затем на свой вопрос тоном, не выражавшим сомнений: – Постараюсь попасть на какой-нибудь пароход... В сторону дома...
Больше Алимардан бек его не встречал. Но рассказ этот долго не выходил у него из головы. Потерять родину, своих близких, пережить предательство, столкнуться с трусами и убийцами, на словах убеждающими тебя в своей вечной преданности, что могло быть болезненнее для человека чести? Такое способно подкосить и сильных духом людей!
В тот день Алимардан бек все же сумел убедить собеседника принять от него немного денег. Вдруг ему удалось-таки сесть на пароход?..
Французская виза была получена только в начале мая, в Париж делегация Азербайджана прибыла в середине того же месяца. Алимардан бек целиком сосредоточился на своей важнейшей для будущего республики миссии. И уже 28 мая 1919 года, в день годовщины провозглашения независимости Азербайджана, удалось добиться аудиенции у президента США Вильсона. В сделанном на приеме заявлении Топчибашев отметил, что об Азербайджане в западной прессе публикуется много искаженных и неверных сведений, но "у нас есть все данные к самостоятельной независимой жизни". Президенту США были вручены на этой встрече текст азербайджанского Меморандума и материалы Чрезвычайной следственной комиссии по расследованию всех насилий, произведенных армянскими националистами над мусульманами в пределах Закавказья.
Алимардан бек был окрылен успешным началом деятельности их делегации. Тем более что союзники не признали полномочий делегации Армянской Республики, возглавлявшейся ярым дашнаком, "зоологическим" врагом мусульман А.Агароняном. Хотя, разумеется, Топчибашев отдавал себе отчет, что впереди предстоит еще огромная дипломатическая работа. Одного он не мог знать: самому ему больше не суждено ступить на землю отцов...
ГЛАВА 19
Тетрадь
Когда это было? Назад тому сотню лет... Тогда я был в живых. И теперь разыскиваю себя в годах минувших, к которым ветры с гор замели песком все подступы к воспоминаниям... Я был выбит из жизни, как птенец из гнезда. В тот день, когда, загнав двух коней, вошел под палящим солнцем в мертвое село Хейвалы...
Палачи поспешно бежали. Еще не остыла в тендирах зола. Они опасались возмездия и лишь слегка забросали сверху камнями убитых, доверившихся им жертв, беженцев из Умудлу. Три дня хоронил я их тела... Три дня не вставало надо мной солнце.
Похоронил младенца Али, со свернутой набок головкой, старуху Биби ханум с перерезанным от уха до уха горлом, расстрелянного в упор кербелаи Мамеда Таги оглы с зарезанной женой и тремя малолетками, чьи худенькие тела были в лоскуты исполосованы кинжалами, моллу Шахбаза с выколотыми глазами, гордость села Умудлу – юную красавицу Лейлу, замученную звериной похотью солдатни...
Похоронил своего седого отца, на чьих устах какбудто застыли проклятья... Похоронил ту, которая дала мне жизнь, она и мертвая, защищая, прижимала к себе моего обезглавленного брата...
Сона, белая роза моя... Свет мой, Сона... Подле тебя остановилось сердце мое, и я заплакал слезами нашего нерожденного сына, еще в материнском лоне познавшего ужас конца...
Я руками вырыл могилу тебе, перетер каждую песчинку в пыль, чтобы мягче тебе спалось...
Сона, было всех вас сто один человек, и все вы рядом легли. После вашей смерти мир съежился, меня стало меньше. Я упал на землю около ваших могил и услышал, как плывут облака...
А когда поднялся, то не числил больше себя среди живых. Я умер, не умирая. И теперь – вечный покойник. Летят надо мною голуби с плачем в клювах...
...Подвели коня. Я и не заметил людей, молчаливо толпившихся вокруг меня. В их сухих глазах читался немой вопрос: "Ты возглавишь нас? Мы отомстим"...
Да, я возглавлю вас. Но месть оставляю живым. Смерть не мстит. Она приходит. Тихо, как дождь, или в злой судороге змеистых молний из корчи небесной утробы.
Конь шарахнулся от меня, почуяв мой тлен. Я приказал: – Дайте вороного коня... И вот уже мой отряд мчит вслед за мной. Все выше и выше в горы, ища нехоженых троп, далеко оставляя в стороне яйлаги и человеческое жилье.
При свете луны – привал. Я не спешил. По лощине стлался бледный молочный туман. Вдали, над развалинами крепости, кружили нетопыри. Мы не разжигали костров. Ни один звук не нарушал тишины. Даже дыхание коней... Словно каждый из нас превратился в тень. Этой тенью, как саваном, накроем врагов: безмолвно, бесшумно... Навек.
Закрываю глаза – единственное мое окно и в жизнь, и в мир. И сразу все случившееся кажется мне сном. Пахнет хлебом мое село, идет, улыбаясь, по дорожке мой брат, ветер шевелит завитки его шелковистых волос. Мать с отцом в саду за столом, а вот и Сона моет нежные ножки свои в ледяном роднике. Смотрит с надеждой в сторону древнего дуплистого дуба, откуда дорога поворачивает в наше село. Ждет меня...
Я опоздал...
Страшный сон. Но разве мертвые видят сны? Падает пепел на дома, как на груду костей, все смешалось: звери и люди, боль и огонь, блеск ножа и женское горло, след вытекших глаз и крик предсмертной муки. А потом пустота. Только ряды выкопанных мной могил. Только растрескавшаяся каменистая земля. Без побегов и корней. Это – явь...
С рассветом снова в седло. Знаем – они двинулись на Хачын. Через трое суток видим на дороге их обоз. Девять повозок и человек двадцать охраны. Головной отряд, значит, впереди. До самых сумерек крадемся за ними по пятам. Они нас не чуют: нахально шумливы и расслаблены, на закате разбивают лагерь у реки, выпрягают лошадей, разводят костры.
Окружаем плотным кольцом. Наш удар ослепляет их: они шарахаются без ума, сталкиваются друг с другом, орут, кто-то бросается к реке, чая там спастись, кто-то корчится в пламени костра... Поднимаются, снова бегут, потные, похожие выпученными глазами на жаб, кто-то лезет на дерево, но пастуший аркан находит его... Краснеет в реке вода, пузырится черной кровью земля. "А-а-а..." – звучат, замирая, их писклявые голоса, где мешаются страх и удивление. Отходная жизни... Нет им избавления. Стелется дым над водой, пылают стога с пришпиленными к ним саблей телами.
Под копытами моего неистового коня хлюпает вязкая каша из крови и плоти, источает адский смрад.
Выгружаем с подвод оружие и патроны. Берем лучших лошадей.
Тишина. Я окидываю взглядом берег реки. В камышах вдали покачивается легкий челн. Берег пуст. Надо мной успокоенно запевают ночные птицы.
Исчезаем в лесу.
Наутро пастухи приносят весть: они нашли свой уничтоженный обоз. Теперь направляются в Паправенд. Мы опередим их. День и ночной переход – и мой отряд въезжает в это красивое, богатое село. Молодежь группируется около нас, но и старики готовы взять в руки ружья. Разбиваю всех на отряды, назначаю старшин, объезжаю окрестности села, намечая оборонительные рубежи, потайные укрытия, посты часовых. Теперь это мирное село – наша крепость. Но ведь сюда никого не звали с войной...
В доме купца Мусы Нури я нашел приют. Никто ни о чем не спрашивал меня. И я был рад остаться один. Сколько ночей я не спал? И даже не заметил, что наступила зима.
Они подобрались к Паправенду с трех сторон, рассчитывая стремительно сжать его петлей. Но я уже заранее распорядился направить к ним в тыл засадный отряд. Остальные ждали их, залегши в укрытия, затаившись в перелеске за селом. Подпускали все ближе и ближе... Наконец первые ряды их конницы перешли на рысь. И мы дали залп. Они повалились, кто как, повисли на стременах, болтая головами по земле, некоторые свалились совсем, и кони на скаку стоптали их передними ногами. Ржание перекрывало крики, лошади вздыбились, некоторые, сбросив убитых седоков, помчались назад, сминая следующую за конниками людскую цепь. А тем временем по тылам ударил наш засадный отряд.
Я подал знак своим удальцам, прошептал: – Пленных не брать...
Мы, тучей стелясь над землей, понеслись этим детям дьявола наперерез, низринулись сталью клинков на их головы и хребты. В этот миг мы перестали быть людьми, мы слились в единую стихию уничтожения. Под нами корчились, пытаясь увернуться от неизбежного конца, визжащие туши и гибли в клубящемся бурлении обрубков тел, голов, рук... Вжих-вжих, – резали морозный воздух взмахи сабель. Трещали выстрелы. Сотрясалась земля. Клубился пороховой дым. Это был мой ответ на гибель Умудлу.
Все. Впереди пустынное поле. Уцелевшие всадники, побросав снаряжение, скрылись в дальнем лесу.
Отпустив поводья, я направил коня обратно в село, а вокруг ликовали мои воины, обнимались, подбрасывали папахи, стреляли вверх...
Вечером старый молла Мамед Юсуф пришел в дом Мусы Нури, чтобы увидеть меня. Они хотели оказать мне почести, устроить пир... Но я не сомневался, что праздновать рано: армяне вернутся. И они пришли через два дня. И мы опять превратили в прах их пополнившийся подкреплением бандитский отряд.
Вот тогда узнал я и имя того, кто возглавлял эту шайку, кто громил села в Тертере и пытался захватить в ноябре 1905 года Гянджу, – Амазасп. В коварстве этого зверя мне предстояло еще убедиться, когда в начале мая 1918-го его отряд, состоявший исключительно из дашнакских зинворов, обстрелял из пушек Кубу и занял этот город, уничтожив около двух тысяч мусульман. А всего в Кубинском уезде они разгромили тогда 122 азербайджанских села. Но, не успокоившись на этом, не пресытившись кровью, Амазасп становится под флагом большевиков одним из старших командиров в гянджинском походе летом того же 1918 года. Наступление это было столь жестоким, что даже Степан Шаумян, спасший после бесчинств в Кубе Амазаспа от расстрела, признавал: для него всякий мусульманин был врагом просто потому, что он мусульманин... И так продолжалось до тех пор, пока в междоусобной борьбе за власть топор подручных уже большевистского кровопийцы, Ависа, не поставил точку на пути Амазаспа и его бешеных псов во дворе ереванской тюрьмы зимой 1921 года.
А я охотился за ним...
Как ни уговаривали меня жители Паправенда остаться у них до конца зимы, я попрощался с ними и отправился в Зангезур. Тридцать всадников – верных моих боевых друзей, многие – из исчезнувшего Умудлу – последовали за мной.
Весть, что мы дали дашнакам отпор, бежала впереди нас. И везде в мусульманских селах ждали нас стол и приют.
В начале августа 1906 года у сел Кархана и Гатар я почти поймал Амазаспа в прицел, но они, спалив дотла эти села, успели укрыться от нас в лесах. Здесь, как и под Гянджой, их дорога отмечена следами пожарищ и телами замученных ими людей.
Халадж, Инджавар, Челлю, Емазли, Салдашлы, Моллалар, Батуман, Атгыз, Пурдавурд, Зурул, Гюнан... Вот далеко не полный, скорбный список этих погибших сел.
Ночь. День. Ночь. Сутками мы не вылезали из седел. Налетали внезапным вихрем на дашнакские отряды. Узнавали их путь по дымам горящих деревень, заходили лоб в лоб, накрывали своей несущей смерть тенью, точно крылами Азраила, отбивали угнанных женщин и награбленное добро, обращали в бегство обезумевших от страха зинворов. И косили, косили их без передышки – пулей, саблей, пикой... Только трескались черепа, как расколотые орехи...
В редкие передышки, чаще ночью, когда спали мои бойцы, я уходил в ближние горы, чтобы издали посмотреть на спасенное нами село... По кровлям затаившихся в зелени домов и по кронам деревьев лежали зеленоватые отсветы звезд, выстроившихся в небе подобно птицам перед осенним отлетом. Благоухание трав смешивалось с ароматом печеного хлеба, где-то плакал ребенок, село окутывала тонкая рубиновая мгла, и не знал я, знамение ли это завтрашних кровопролитий или обещание урожайных лет...
Я обходился без собеседников и ни на кого не рассчитывал... Я переживал драму человека, не способного ни на минуту забыть о потерянном рае. И, порой, вместо звезд различал я в вышине глаза Соны – золотые искры в густой синеве...
Как-то – не помню день, но стояла осень – после утреннего намаза в Джума мечети Ордубада меня пригласил побеседовать с ним почтенный кербелаи Мухаммад. Поручив своего вороного нукерам*, я сел в его экипаж.
______________ * Нукер (азерб.) – слуга.
– Я знал твоего отца... – сказал кербелаи Мухаммад.
Опустив голову, я молчал.
– Ты выполнил свой долг перед ним, Ибрагим бек, – продолжал старик, – и от многих других отвел беду... Люди никогда не забудут тебя и твоих удальцов. От Гянджи до Ордубада идет о тебе молва. Но знаешь ли ты о совещании у наместника в Тифлисе? Теперь стараниями власти заключен мир.
– Мир? – усмехнулся я. – Если бы Джеванширские беки не предали свой народ там, в Тертерской низине, можно было бы спасти людей от резни... И я не потерял бы отца, мать, брата, жену... И потом – с кем мир, уважаемый кербелаи Мухаммад? Я знаю, кто был на том совещании от армян. Ведь не Амазасп, а те, на чьи деньги он вооружает своих бандитов. А кому покровительствует Воронцов-Дашков – знает весь Кавказ!
– Сынок, – ласково перебил он меня, – ты стал гачагом, ты свято мстил, ты защищал... Невинных душ не губил. Но теперь, прошу тебя, оставь войну, вернись к жизни. Родине нашей нужны образованные люди, чтобы говорить с властью, заявлять о наших правах. Депутатами от Закавказья в первую Думу в Петербурге стали пятеро мусульман.
Что я мог ответить ему? Я не доверял такой власти, которой, как хотели, крутили те, кто проливал нашу кровь, будто воду. Кто незваным гостем пришел на наши земли из Персии и Турции и теперь решил потеснить хозяев, просто-напросто убивая их. Но и в могиле мусульманам не было покоя. Сколько видел я наших разоренных кладбищ по пути из Гянджи в Зангезур. И таких еще больше было под Эриванью!
– Вернуться к жизни я не могу, – твердо ответил я старику. – Между ней и мною нет теперь ничего общего, кербелаи Мухаммад! Я нигде не могу пустить корни – они подрублены навсегда дашнакским кинжалом, погубившим жену и моего нерожденного сына. Мой мир не трагичен, а безысходен. И родина моя – не страна, а рана, которая не рубцуется.
Я увидел слезы на его глазах. И замолк. И какое-то время мы ехали в молчании.
– Мир? – снова начал я. – Что ж! Я посмотрю... Был гачагом, стану гарибом...*
______________ * Гариб (арабск.) – странник, человек, вынужденный проживать вдали от родной земли.
– Отдохни хотя бы немного в моем имении, сынок, – тихо сказал кербелаи Мухаммад, – я буду счастлив принять такого гостя, как ты.
И я стал странником...
Успел до мировой войны совершить паломничество в Мекку и посетить Каир, проехал Турцию вдоль и поперек. Был в Венеции и Лондоне, Вене и Париже, учился языкам, читал... Размышлял о пережитом, писал. И старался не встречаться ни с кем из России, – потому что в любой политический кружок выходцев оттуда втирались армяне, и я не мог слушать их привычный вселенский плач о судьбе своего самого великого и несчастного, угнетаемого племени. Там, в Европе, я воочию убедился, насколько прочно они проникли в печать и к подножью тронов сильных мира сего. Но европейцы не знали фактов, а я их знал, однако всякая моя правдивая речь встречалась, в лучшем случае, снисходительно, а в худшем – в штыки.
И я опять выбрал одиночество. Не было смысла проповедовать глухим, а тот, кто хотел услышать, тот сам находил меня. Лишь однажды в Париже у меня завязался серьезный спор с одним русским философом, которому, правда, была неизвестна моя судьба.
Помню, заговорили мы о добре и зле, и он убеждал меня: "Поступай так, как будто бы ты слышишь Божий зов и призван в свободном и творческом акте соучаствовать в Божьем деле, раскрывай в себе чистую совесть, дисциплинируй свою личность, борись со злом в себе и вокруг себя, но не для того, чтобы оттеснять злых и зло в ад и создавать адово царство, а для того, чтобы реально победить зло и способствовать просветлению и творческому преображению злых".
Услыхав эту искреннюю проповедь человека, которого Провидение уберегло от того, чтобы увидать разорение собственного дома, я замер, пораженный его утопическим красноречием.
Мы прогуливались по набережной Сент-Луи, откуда открывался прекрасный вид на собор Нотр-Дам. Река у наших ног отсвечивала всеми оттенками перламутра, а дома и кроны деревьев, росших у самой воды, окутывала золотистая дымка, как на полотнах импрессионистов. Я и сам казался себе здесь размытой, потерявшей очертания фигурой, игрой свето-воздушной среды на пейзаже Моне. Не было ничего более неорганичного окружающему, чем то, что мой спутник вынуждал меня произнести.
Бороться со злом в себе или нет – это трудный выбор, но посильный каждому, следующему путем веры. Но способствовать просветлению и творческому преображению злых, да еще упорствующих во зле, находящих ему оправдание в неких укорененных в веках и произвольно заданных якобы высших целях?
– Кто я такой, чтобы создавать адово царство? И по силам ли подобное смертному? – спросил я моего спутника. – Да и чем прикажете способствовать просветлению и преображению злых? Словом? Непротивлением злу насилием, как призывает Толстой? Непротивлением тому, кто приходит к тебе отнять жизнь твоих близких, разорить твой очаг? Нет уж, позвольте мне уничтожить врага, а быть ему в раю или в аду – определит Господь. Так же, как и я сам отвечу в Судный день за свои дела. Но если не уничтожать зло – значит, способствовать созданию адова царства на земле.
И я рассказал ему то, что видел в 1905 -1906 годах в Баку, Зангезуре, в Тертере...
– Но почему так... происходило? – с трудом выговорил он.
Излагать даже вкратце историю армян мне не хотелось. Меня давно поражало в русских, что они совсем не знали народы, которых собрали, завоевали, соединили в одну страну, называемую Российской Империей. Они благоволили к тем, кто, как им казалось, становился похож на них, укреплял и поддерживал общие государственные задачи, и не вникали в то, что у сегодняшнего союзника, заверяющего в вечной преданности, могут быть отличные от твоих замыслы и свои собственные виды на тебя.
– Так происходило, происходит и будет происходить, – отвечал я, потому, что армяне в руководящем ядре своем сохраняют в веках преемственность целей. Их мессианская идея – Великая Армения от моря до моря. Разве не так бредил Ричард Львиное Сердце Иерусалимом? Разве не так кто-то грезит в России о Константинополе-Царьграде? А евреи мечтают о Палестине? Если мечты и грезы эти выливаются в поэзию, в философию, в творчество – это одно. А если в руки берут меч и отправляются воевать? Мы кавказские турки – исконные жители Закавказья. Мы подвергались завоеваниям, но не стремились завоевать других. Нам не нужно чужой земли, но на своей мы имеем право жить спокойно, не опасаясь, что кто-то придет резать и насиловать наших детей, жен и сестер... А если все же придет, уж позвольте мне взять в руки меч, а не проповедовать врагу просветление и преображение.
– Да, да, – он смутился и виновато посмотрел на меня. – Мы, бывает, действительно живем на вулкане и не знаем об этом.
Я не стал добавлять, что и не хотим знать...
Когда все обвалилось в 17-м, в холодном и голодном зимнем Баку, раздираемом распрей между большевиками и дашнаками, заваленном трупами мирных жителей, я получил от него с оказией письмо из Петрограда. Наряду с кратким описанием того, что они пережили за две революции, он сообщал о расстрелах без суда многих его близких друзей и о том, что только теперь по-настоящему понял меня. Он собирался в эмиграцию.
После мартовских событий 1918 года случайно столкнулся с Алимардан беком на улице около черного обгорелого остова "Исмаиллийе". Я уже знал, что его арестовывали. Сам я все эти четыре "черных" дня прожил в Мардакянах. Меня не искали только лишь потому, что я недавно вернулся из Мешхеда и об этом в Баку практически никто не знал. Мне теперь следовало быть очень осторожным в городе: оказаться убитым на месте – о подобной участи человек с моей репутацией среди армян, – а именно они под разными масками правили теперь бал в Баку, – мог только мечтать.
– Что намереваетесь делать? – спросил Алимардан бек.
– То же, что и раньше... – коротко бросил я. – Собираю отряд. Если не научимся воевать, нас сомнут.
После краха империи Алимардан бек возлагал надежды на мировые державы, которые должны были поддержать независимую Закавказскую федерацию по типу Швейцарской и общий с грузинами и армянами сейм, что, по его мнению, сняло, хотя бы на время, взаимные территориальные претензии.
– Аль-джаннат тахте ал-золал-уль-юфь*, – сказал я ему по-арабски.
______________ * Рай находится под тенью сабли.
Он посмотрел на меня очень внимательно: – Чью саблю вы имеете в виду?
– Надо в кратчайшие сроки создавать мусульманскую армию, – ответил я. Надеяться не на кого. Турция побеждена. Солдаты в Европе бегут из окопов. Нас некому защищать. Это должны делать только мы сами. Иначе здесь воцарятся армяне, неважно – дашнаки ли, или большевики... Никакая федерация с ними невозможна.
Алимардан бек печально посмотрел на останки "Исмаиллийе"...
– Самое ужасное, если в результате бакинских событий здесь упрочится большевистский режим, – заговорил он, – это здание – только начало, они планомерно займутся уничтожением всех наших ценностей...
– И народа, Алимардан бек, и народа... – резко продолжил я.
Двое прохожих оглянулись на нас. Мне следовало немедленно уходить. Топчибашев уловил мое беспокойство.
– Вам больше не следует открыто появляться в городе, – сказал он. – А если понадобится моя помощь, можете рассчитывать на меня.
– Мне не нужна помощь. Но вот чтобы вооружить дееспособный отряд необходимы немалые средства. А наши богачи предпочитают просаживать целые состояния в казино, тратиться на камешки для певичек... Армянских же толстосумов дашнаки обложили настоящим оброком. И попробуй не заплати! – с горечью заметил я.
– Понял вас и подумаю над этим.
Мы распрощались, и я нырнул в утопающие в грязи, узкие переулки, ведущие к Старому городу.
В апреле большевики объявили свою власть в Кубе. Совершенно не разбиравшееся в политике население ждало от любой власти только порядка, прекращения грабежей и убийств. Однако сразу же вслед за этим начались конфликты с лезгинами. Руководитель большевиков Давид Геловани бежал оттуда, а 1-го мая две тысячи дашнакских зинворов под началом Амазаспа окружили город и начали обстреливать его из пушек и пулеметов. Это у них называлось борьбой за установление советской власти, хотя иначе, чем карательными, их действия охарактеризовать нельзя.
Сам Амазасп, как донесла мне разведка, выступая в Кубе перед остатками перепуганных жителей, говорил только о том, что он герой армянского народа и защищает его интересы, а в город пришел, чтобы отомстить за убитых лезгинами армян и уничтожить всех мусульман от Каспийского моря до Шахдага и жилища их сравнять с землей...
У меня на то время собралось всего сто дееспособных бойцов. Силы были явно неравные, но мы все равно поспешили ударить хотя бы по дашнакским тылам. Тем более что Алимардан бек выполнил обещание, и мы получили помощь в покупке оружия.
Они ехали в Кубу на поезде, и на всем пути следования вдоль полотна железной дороги не осталось ни одного мусульманского села. Страшный кровавый след тянулся за ними, и, казалось, чем сильнее они зверствовали, тем острее у них вырастали клыки.
Мы видели колодцы, забитые трупами, заколотых младенцев, растоптанных лошадьми женщин, расстрелянных десятками мужчин... Они убивали даже тех, кто приходил к ним с белыми флагами просить о пощаде. Мечети сжигались, а Коран они рвали на части и насаживали на штыки.
Наш отряд летучими атаками уничтожил три дашнакские группы численностью до двухсот человек, закрепившиеся в селах вокруг Кубы. А всего в Кубинском уезде Амазасп со своей бригадой успел сжечь и разгромить, как я уже писал, 122 мусульманских селения, в самом городе умертвил до двух тысяч жителей. И, как потом выяснилось, в Кубе ими было украдено четыре миллиона рублей, золота и драгоценных камней на четыре с половиной миллиона, разного другого товара на 25 миллионов рублей. Таким образом они подрывали еще и материальные основы жизни мусульман.
Я хорошо представлял, откуда набрал Амазасп умеющих воевать солдат: часть из них прошла германский фронт в составе русской армии, часть появилась с персидского фронта. Причем здесь они воевали, как правило, с безоружными и имели громадный внутренний стимул – грабежи.
Мне же приходилось обучать новобранцев обыкновенному строю, и я отказался от создания крупного формирования. Это было не по силам одному человеку. Оставалось надеяться, что лидеры "Мусавата" осознают необходимость национальной армии. Мой отряд создан был для другого: мы наносили удары в спину, отвлекали, дезорганизовывали, одновременно мобилизуя местное крестьянское население для партизанской борьбы, для защиты собственных сел.
А в Баку большевики укреплялись, и Дашнакцутюн осуществлял теперь свое влияние через высокопоставленных большевиков-армян. Когда я прочел список членов Бакинского Совнаркома, созданного 25 апреля 1918, мне все стало ясно. Из 12 его членов – шестеро были армянами, именно они контролировали и все ключевые вопросы – председатель (Шаумян), внешние дела, армия и флот, Военно-революционный комитет, транспорт, ЧК, госконтроль. Азербайджанцам было предоставлено всего два поста. И это они называли народным представительством?!
Бакинская Дума, возглавляемая Фатали ханом Хойским, была распущена.
Параллельно в Тифлисе заседал Закавказский сейм, где присутствовала делегация от Азербайджана (М.Э.Расулзаде, М.Х.Гаджинский, И.Гейдаров, М.Мехтиев, Шейх-уль-Исламов, Ф.Хойский и др.). Там шла сложная международная игра с Германией и Турцией, и все это на фоне усиливавшейся разрухи, голода, бандитских дашнакских вылазок...
Закавказье было провозглашено Независимой Федеративной Демократической Республикой, в ее правительство вошло по четыре представителя от грузин, армян и азербайджанцев.
Новая Демократическая Федеративная Республика Закавказья просуществовала всего один месяц...
Армяне, между тем, целенаправленно расчищали территорию для будущей независимой Армении. Свыше 80 тысяч азербайджанцев вынуждены были к середине 1918 года покинуть Эриванскую губернию, стать беженцами.
Сейм протестовал против этого, но безрезультатно. Дашнакские депутаты всячески тормозили принятие решений по этому вопросу. Странно было бы ожидать иного...
Турки взяли Александрополь и наступали в направлении Лори, Тифлиса, Мосула и Баку. И под их натиском здание Закавказской федерации затрещало по всем швам.
Моя правая рука – Аббас Кули привез из Баку в Карабах, где мы оборудовали свою базу, известие, что грузины начали сепаратные переговоры с Германией о поддержке своей независимости. Вместе с тем, турецкий представитель на переговорах в Батуми заявил, что Турция считает своим долгом прийти на помощь турецкому населению Закавказья. В этой обстановке Грузия объявила о своей независимости. Вслед за этим последовало провозглашение независимости Азербайджаном и Арменией. 28 мая под председательством Мамеда Эмина Расулзаде состоялось первое заседание Национального совета Азербайджана. Был принят "Акт о независимости", образовано правительство, премьер-министром которого стал Фатали хан Хойский.
29 мая 1918 года Азербайджанская Демократическая Республика уступила только что провозглашенной в Тифлисе Армянской Республике Эривань, ставшую затем ее столицей, и Эриванский уезд. Вот и все, что имела на то время так называемая "Армения" в Закавказье – бывшее Эриванское ханство с 400 тысячами жителей! Зато партия Дашнакцутюн из организации подпольщиков, мародеров и бомбистов перешла в государственный статус.
Можно было предвидеть последствия этого, и они не замедлили. 15 июня я получил донесение, что 12 июня войска Бакинского Совета по приказу Шаумяна начали наступление на Гянджу. Командиром 3-й бригады в этом походе был Амазасп. При нем комиссаром назначили Анастаса Микояна, который воевал добровольцем в 1914 году в дружине еше одного дашнакского палача Андраника – на территории Персии у границы с Турцией и в районе Хоя.
Около уездного центра Геокчай мой отряд вступил в сражение с группами боевиков, входившими в бригаду Амазаспа, к нам присоединилось около трех сотен местных жителей, а затем нас поддержали пришедшие на помощь по просьбе азербайджанского правительства турецкие войска и формирования только что созданной азербайджанской армии. Сражения продолжались с 27 июня по 1 июля, пока остатки дашнакских войск не начали отступать. Не встречая никакого сопротивления, мы продвигались в сторону Шемахи. Я был одержим одной мыслью – взять живьем Амазаспа, и гнал своих молодцов впереди наступающих войск, собираясь атаковать дашнаков с юга.
Однако город был сдан нам практически без боя. Амазасп бросил фронт и покатился с остатками своих зинворов и всем награбленным в направлении Баку. Этот мерзавец не пошел на открытое столкновение, потерпев поражение под Геокчаем.
Шемаха потрясла меня тем, что я увидал. В городе зверствовала банда Лалаева, они сожгли Джуму мечеть вместе с укрывшимися там мирными жителями, в основном, стариками и женщинами с детьми. Я смотрел на рухнувший мир: обломки кирпича, обгорелые столбы от строений, в руинах копошилась осиротевшая ребятня. Их лица почернели от копоти, худые ручонки, тщедушные тела, едва прикрытые какими-то лохмотьями, босые ноги... Уцелевшие дома без дверей и окон, кое-где провалились крыши, всюду грязь, зловоние, мусор. Бродят потерявшие хозяев животные, собаки сбились в стаи и жутко воют по ночам на пустырях...
3 августа, когда вопрос о взятии Баку был предрешен, командование азербайджано-турецких войск предъявило ультиматум Армянскому совету, там говорилось в частности: "Если же город не будет сдан, то он во всяком случае будет взят, и тогда ответственность за пролитую кровь и причиненные убытки ляжет на вас". В случае сдачи всем жителям Баку без различия вероисповеданий и национальности гарантировалась неприкосновенность.
А вот эпизод, рисующий армянские нравы. Понимая, что мы возьмем город, они запросили поддержки командующего английскими войсками в Персии генерала Денстервиля. И из Энзели в Баку прибыло около тысячи английских солдат и два броневика. В конце августа, когда мы перешли в наступление на Локбатанском участке фронта и в районе Бинагады, англичане сделали попытку вмешаться в ход событий, но оказались разгромленными, были взяты в плен пять офицеров и пятьдесят семь солдат, захвачено множество боеприпасов, орудий и пулеметов. Возле Локба-тана им было нанесено окончательное поражение. Один из пленных, офицер Северного Стаффордского полка, позже признался мне, что армяне их предали. Его рота не нашла на фронте ни одного солдата дашнакской армии... За что погибали его соотечественники под неведомым им Локбатаном?..
