Текст книги "Солнечный огонь"
Автор книги: Гусейн Гусейнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)
– Сохрани мою тетрадь...
Потрясенные люди провожают его прямую стройную фигуру отчаянными взглядами. У выхода Исмаил бек останавливается и, обернувшись, говорит:
– Прощайте все. Да хранит вас Аллах...
– Ну, ну, живее... – раздраженно торопит его военный. Дверь задвигается за ними, и наступает тишина.
Поезд опять в пути.
Фатма Бегам чуть-чуть ожила от счастья встречи с Абдуррахманом. И жара уже не кажется ей такой изнурительной, и есть, кому поведать о том, что они пережили с Роей за время разлуки.
А в теплушке ожидалось большое событие. Случилось оно за несколько дней до прибытия на конечную станцию.
Ночью весь вагон проснулся от сдавленных женских стонов, и все взрослое его население мгновенно поняло – началось... На остановке Абдуррахман долго стучал в дверь вагона, но к ним так никто и не пришел.
– Справимся своими силами, – успокоил людей Абдуррахман, и так как все уже знали, что у него медицинское образование, то, действительно, напряжение спало.
А следующей ночью родовые схватки у жены Мамеда Наги Талыбова – Гончи возобновились с новой силой.
Люди быстро перетаскали и переставили узлы и чемоданы, отгородили одеялами освобожденный закуток. Туда принесли воду, тазы, полотенца. Все мужчины и дети перешли на другую половину вагона. За занавеской остались только трое женщин, а Абдуррахман возбужденно ходил по середине теплушки, прислушиваясь к тому, что происходит в том углу.
Стоны становились все сильнее и надрывнее, вдруг раздался громкий короткий вскрик, а, спустя мгновение, – тоненький младенческий писк. В муках родившийся человек, впервые раскрыв глаза, увидел над собой закопченный грязный потолок товарного вагона.
Мужчины поздравляли отца новорожденного, который тут же сказал, что решил назвать сына Эльдаром. Этот мальчик, когда станет взрослым, будет работать начальником смены Ташкентского аэропорта... А сейчас, завернутый в пеленку, он мирно спал рядом с утомленной, но счастливой матерью.
– Одни уходят, другие приходят, – рассудительно говорит мешади Аббас, сидя за ночным неурочным холодным чаем и покосившись на Абдуррахмана.
– Даст Бог, не иссякнет наш народ, – улыбается тот.
– Вот только обидно: одному – талан, а другому – палан*, – вздыхает старик.
______________ * Палан (азерб.) – наспинная подушечка у носильщиков и грузчиков
– Я уверен, мы нигде не пропадем, – твердо говорит Абдуррахман.
– Вот и он так же говорил... – с грустью замечает мешади Аббас.
– Кто?
– Да тот, кого увели... – мешади Аббас многозначительно замолкает.
Абдуррахман наконец решается. Он уже слышал от Фатмы Бегим об Исмаил беке, и теперь есть шанс расспросить о нем поподробнее у его главного собеседника.
– Расскажешь о нем? – неуверенно спрашивает Абдуррахман.
Старик придвигается к нему ближе и начинает говорить...
Уже почти рассвело, а беседа все продолжается. Наконец мешади Аббас достает с нар из-под изголовья небольшой мешочек, сшитый из ковровой ткани.
– Вот... – он любовно поглаживает пестрый ворс. – Здесь у меня все самое дорогое. Сюда я и убрал его тетрадь...
Он вынимает из мешочка завернутый в кусок шелка предмет, аккуратно разворачивает его. Там – толстая тетрадь в кожаном переплете с застежкой.
– А этот шелк – от кялагая его убитой жены. Все эти годы он носил его у сердца...
Мешади Аббас опускает голову. Задумывается, а потом, внимательно и строго посмотрев на Абдуррахмана, говорит:
– Знаешь, Абдуррахман бек, о чем я размышлял? Не знаю, как дальше сложится наша жизнь, но нельзя, чтобы эта тетрадка Исмаил бека лежала просто так. Я плохо грамоте обучен, а ты – образованный. И судьба твоя подсказывает мне, что не подведешь ты меня, надежный ты человек и к тому же – моложе меня... Возьми тетрадь, прочти... А вернешься в Азербайджан – сделай так, чтобы и другие узнали о его судьбе... О нашей судьбе...
Пальцы старика вздрагивают, пока он осторожно и почти любовно вновь прячет тетрадь в старинный шелк.
– Возьми... – он протягивает сверток Абдуррахману. – Спрячь...
На сороковые сутки поезд доползает до маленькой станции.
– Уштобе, Уштобе... – передают узники друг другу название, радуясь, что знакомым повеяло от него: Уштобе – это же Учтепе, по-азербайджански – три холма. Двери вагонов раскрываются, появляется конвой.
– Все... Приехали... Выходите!
Быстро опустевают опостылевшие теплушки. Ноги у людей за эти дни ослабели и подгибались. Все шли неуверенно, стариков качало, а некоторые пожилые женщины передвигаться самостоятельно не могли – их поддерживали мужчины. Дети похудели и побледнели.
А вокруг – снова люди в военной форме, теперь уже другие. Поодаль стоят в ряд грузовые машины. Много машин.
И опять жара, и опять хочется пить, но вокруг – сухая выжженная степь. Казахстан...
Наконец начинается долгожданная погрузка людей и их нехитрого скарба. "Что теперь будет с нами?" – думает сейчас каждый, устраиваясь в кузове. Заработали моторы, и машины понеслись вереницей по пыльной дороге. По обочинам – редкая зелень, попадаются и речушки, и пологие холмы. Воздух опьяняюще действовал на людей, возбуждал в них угасшую энергию и надежду... В машине, в которой ехал Абдуррахман, слышались даже смех и шутки. Прибывших издалека переселенцев занимало все: степь, изрезанная оврагами, виднеющиеся вдали юрты, напоминающие палатки на эйлагах. В стороне от дороги, недосягаемая для поднятой грузовиками пыли, змеится тропинка. По ней к ним навстречу едут на лошадях мужчина и женщина.
– Это казахи, – говорит кто-то. И все приглядываются к этим людям, к их непривычному облику, одежде. Теперь предстояло ведь вместе с ними жить бок о бок. Что это за народ?..
А дорога все бежит и бежит. Миновали какой-то маленький городок, мелькают селения. Повеяло прохладой, стало меньше пыли. Показались на горизонте высокие горы. Машины переезжают один, второй, третий мост через притоки бурной полноводной реки. За рекой – остановка. Поселок Кировский.
Отныне начиналась новая жизнь.
ГЛАВА 16
Камень обособления
На углу Дворцовой около Военного Собора остановился невысокий человек лет сорока. Снявши шляпу, он обстоятельно перекрестился, глядя на храм, и замер как бы в раздумье.
Ветерок трепал белокурые пряди его волос, но мужчина не торопился надеть шляпу, весь отдавшись свежести этого февральского утра, покою лениво просыпающегося Тифлиса. Кое-где во дворах слышались гортанные выкрики продавцов мацони и свежеиспеченных лепешек, напевные голоса молоканских женщин, разносящих по домам молоко, сметану и творог. Немногочисленные экипажи проносились в сторону Головинского проспекта.
Внезапно выглянуло солнце, и туманное утреннее небо окрасилось в голубовато-зеленые тона персидской бирюзы. На город наконец-то наступала весна.
Остановившегося у собора мужчину звали Владимиром Феофиловичем Маевским. Он имел чин надворного советника и некоторое время назад служил около пяти лет вице-консулом России в различных городах Восточной Турции.
Сейчас он вошел в тот возраст, когда по жизни ступаешь замедленным шагом философа, и чем дальше, тем больше позволял инстинкту самосохранения ограничивать жизненно важные порывы в твердом намерении лучше не познать истины, чем обмануться. Дипломатическая служба тоже немало способствовала сдержанности характера. Однако теперь для него самым главным стало – не потерять присутствие духа на этом зрелище, какое разворачивалось у него перед глазами, зрелище, подобном кровавым средневековым хроникам, и не впасть при этом в жалкий эгоцентризм (славяноцентризм, армяноцентризм, грузиноцентризм), который вокруг него повседневно провозглашался во всевозможных обличьях.
Вот и теперь его приезд в Тифлис вызван был политической акцией, которую устраивал в своем дворце недавно назначенный наместник на Кавказе граф Воронцов-Дашков, намеревавшийся, разумеется не без высочайшего повеления, добиться примирения в ожесточенном конфликте армянского и мусульманского населения края. В конфликте, сотрясавшем, практически, все закавказские губернии в течение всего минувшего 1905 года и грозившем пожаром перекинуться в 1906-й.
В Тифлис съехались самые авторитетные представители обеих сторон, и сегодня, 20 февраля 1906 года, совещание должно было открыться.
У Маевского интерес к этой встрече был еще обусловлен и тем, что, служа в вилайетах Турции, населенных армянами, он выработал на этот счет свое мнение, подкрепленное фактами, и теперь, зная о событиях в Закавказье, хотел дополнить всю картину последними завершающими штрихами, чтобы затем подать записку по поводу этих событий на имя министра иностранных дел. Маевского раздражали демагогические объяснения происходящего в этом регионе, которыми потчевали общественность газетчики. Ничего, кроме иронии, не вызывали у него многозначительные и пустые по существу пассажи, вроде: "армяно-азербайджанское столкновение было войной цивилизации против азиатского варварства". Особенно отличались французские газеты в сентябре 1905 года, на пике смуты. Например, в "ТАН" он тогда прочел, что "армяне наиболее образованная и трудоспособная нация по сравнению с другими народами Кавказа. А турецкий народ имеет консервативное мышление и придерживается традиций, которые диктуют ему уважать царское самодержавие". А вот "Матэн" после бакинских погромов писала еще определеннее: "Пропасть разделяет эти два народа. Инстинкты и цивилизация столкнулись в Баку. Азербайджанцы взялись наказать свободолюбивых армян, идеалы которых представляют большую опасность для правительства".
Маевский чувствовал, что близок к разгадке причин той трещины, которая переросла в нынешнюю пропасть. Уж, конечно, борьбой "инстинктов и цивилизации" объяснять это было, по меньшей мере, наивно, тем более что он никогда не придерживался мнения о существовании в мире лишь единственной, подразумевалось – европейской, цивилизации, к которой, вероятно, каким-то путем сумели присоединиться армяне. Почему в праве на собственный цивилиза-ционный путь эти писаки отказывали, например, Китаю или Индии? Не говоря о том, какой вклад в развитие человечества внесла цивилизация арабов...
"Со своим уставом да в чужой монастырь..." – мысленно усмехнулся Владимир Феофилович, вспоминая подобных западоцентристов, коим и в России несть числа. А уж скольких, наверное, усилий и влияния, не говоря уже о деньгах, стоило, чтобы в Европе (!) признали армян за самых трудолюбивых, свободолюбивых и образованных... Ведь там, в Париже, где бывал Маевский, до сих пор жили в убеждении, что в Петербурге медведи по улицам ходят, перса от турка не отличали, а турецкий народ от закавказских мусульман. И чтобы так за армян болеть!? Да...
Он огляделся, ища глазами скамью: ему захотелось посидеть здесь немного. Разгоравшийся тихий день клонил к покою и уединению, а до собрания во Дворце наместника оставалось еще порядочно времени.
Кто-то окликнул его по имени-отчеству, Маевский обернулся и увидел идущего к нему быстрым шагом присяжного поверенного Шахмалиева, с которым накануне познакомился в Дворянском собрании, а рядом с ним неизвестного молодого человека, с виду похожего на студента.
– А я вас еще на Ольгинской заметил, – сказал Шахмалиев, слегка задыхаясь от скорой ходьбы, – да вот не сразу мог подойти, ждал Аркадия. Кстати, позвольте вам представить, уважаемый Владимир Феофилович, нашего тифлисского журналиста Аркадия Петровича Бурнашева. Он из газеты "Кавказ", ученик незабвенного Василия Львовича Величко.
Пожимая руку Аркадия, Маевский с любопытством разглядывал молодого человека. Все, связанное с судьбой и фигурой Величко, автора книги "Кавказ", которую недавно запоем прочел Маевский, страшно его волновало. Величко занимали те же вопросы, которые мучили и его, только, похоже, тот нашел ответы гораздо раньше.
– Наши представители на совещании, приехавшие из закавказских уездов, поселились в гостинице "Ориантъ", – продолжал Шахмалиев. – Собрались весьма уважаемые люди. Главному редактору газеты "Каспий" и нашему, будем надеяться, депутату в первую Государственную Думу Алимардан беку Топчибашеву уже известно о вас с моих слов. Он хотел бы узнать ваше мнение о том, что же на самом деле происходит в Турции.
– А меня, напротив, интересует то, что на самом деле происходит на Кавказе... – усмехнулся Маевский.
– Не сомневаюсь, ваши собственные наблюдения и то, что вам расскажет господин Топчибашев, расширят картину, – заметил Шахмалиев. – Как важно посмотреть на ситуацию без предвзятости, с третьей стороны!
– Пока не назовешь что-то по имени, то и не увидишь его... – загадочно обронил его собеседник и добавил после паузы: – Вам не кажется, что настала пора назвать все по именам? – Маевский взглянул прямо в лицо Шахмалиева, но тот не успел ответить, как его опередил Аркадий:
– Так Василий Львович только этим и занимался, – волнуясь, сказал он. И что заслужил? Отлучение от любимого дела – от газеты, изгнание из Тифлиса и преждевременную смерть...
– Вот как? – быстро повернулся к Аркадию Маевский. – Мне об этом ничего неизвестно... Расскажите-ка, сделайте милость, подробнее, господин Бурнашев!
– Это целая история, Владимир Феофилович, – печально сказал Шахмалиев. – Давайте до вечера ее отложим. Я приглашаю вместе поужинать. Тогда и поговорим. А пока пойдемте, я вас с господином Топчибашевым познакомлю.
Они неторопливо направились на Дворцовую улицу, куда к резиденции наместника уже начали вереницей подъезжать кареты, экипажи и фаэтоны.
Маевский рассеянно смотрел на прибывающую публику, предчувствуя, что ему предстоит быть зрителем спектакля, в котором основное действие протекает за кулисами.
В это время в своем кабинете во дворце Его сиятельство граф Воронцов-Дашков окончательно утверждал порядок предстоящего совещания с Главноначальствующим гражданской частью на Кавказе генералом Маламой.
Представителя высшей придворной аристократии, богатейшего землевладельца и промышленника с наказным атаманом Кубанского казачьего войска, кроме официальных отношений, связывали тонкие нити дружеской приязни: оба они любили лошадей и охоту, оба не понаслышке знали, что такое война... Принадлежность к казачеству, а Воронцов-Дашков был войсковым наказным атаманом Кавказских казачьих войск, только усиливала эти узы, рождала особую доверительность в их общении, к чему Илларион Иванович, по своей натуре, да и по положению, был вообще-то не склонен. Его насыщенная событиями биография, личного друга императора Александра III, высокого сановника, офицера и государственного деятеля с потугами на реформатора, полная таинственных страниц, могла бы стать предметом романа.
Кавказ Воронцов-Дашков знал еще с тех времен, когда по его личному ходатайству в 22 года был переведен туда в гвардейские части для участия в Кавказской войне. Пришлось ему пожить и в Тифлисе с 1859 по 1861 год, состоя на службе адъютантом и командующим конвоя тогдашнего кавказского наместника, князя А.И.Барятинского.
Обычно холодное и высокомерное лицо графа выражало сейчас хорошее расположение духа. Пока удалось добиться главного: собрать представителей противостоящих сторон в конфликте, потрясшем все Закавказье, который в газетах иначе, как революция, не называли, но Илларион Иванович избегал этого слова, предпочитая нейтральное – беспорядки. Тем более что изнанка многих здешних событий не являлась для него загадкой. Теперь надлежало навести порядок, причем наступило время дипломатических методов. Граф намеревался провести в Закавказье глубокие преобразования и приступил к подготовке записки на Высочайшее имя по управлению краем. Но один очень важный шаг он уже сделал... Едва вступив в должность наместника, Илларион Иванович употребил все свое влияние, чтобы отменить закон об изъятии церковных имуществ Армяно-григорианской церкви и указ о передаче армянских школ в ведение Министерства просвещения. Так, 5 августа 1905 года была опубликована грамота о возвращении имуществ и разрешении вновь открыть школы. В самый разгар резни католикос отслужил обедню в честь царя, а дашнаки организовали в крае демонстрации любви к престолу.
Можно сказать, что он выиграл борьбу с консерваторами из правительства и Священного Синода, видевшими корень закавказской смуты в деятельности Эчмиадзина, поощряющего и поддерживающего революционеров. Воронцов-Дашков прекрасно знал содержание донесений, которые направлял в Святейший Синод для передачи императору прокурор Эчмиадзинского Синода А.Френкель, настаивавший на нелояльности к власти Эчмиадзинского патриархата, полностью, по его мнению, пронизанного влиянием дашнаков, анархистов и других националистических армянских фракций. Указывал Френкель и на главенствующую роль в беспорядках наводнивших в эти годы Закавказье турецких армян.
Теперь вот и Государь Император в письме к нему от 8 января сделал весьма прозрачный намек, чтобы наместник сбалансировал свою политику.
Илларион Иванович, с досадой вздохнув, взял лежавшее перед ним на столе царское послание и еще раз перечитал его окончание:
"...Тем не менее я был уверен, что в ту минуту, когда вы призовете войска для энергического подавления беспорядков, они выручат из самой тяжелой обстановки. Так, по-видимому, и случилось, насколько я вижу из ваших телеграмм. Теперь уже нужно довести дело усмирения силою оружия до конца, не останавливаясь перед самыми крайними мерами.
Предпочтительнее отправлять более крупные отряды, нежели мелкие, которые потом же приходится выручать.
По моему личному и давнему мнению, к армянам доверия питать никакого нельзя; они безусловно во главе всего заговора возмущения на Кавказе (выделено нами – Г.Г.).
Самыми преданными до сих пор являются мусульмане, не дай Бог, чтобы они изверились в русском могуществе. Очень жаль, что они видят предпочтение к армянам.
Даже турки тычут нам в лицо наше неумение справляться с беспорядками, а это неприятное сознание!.."
Откуда у Государя возникло мнение о преданности мусульман? – не переставал удивляться граф. Кто навеял ему это заблуждение? Разумеется, о том, чтобы отказать в доверии армянам, и речи быть не могло. Воронцов-Дашков собирался как раз еще больше укреплять связи своей администрации с влиятельными людьми из армян. Что ни говори, а капиталы у них!..
Для Якова Дмитриевича не составляли секрета раздумья графа. И о том, что писал ему Государь, он также был осведомлен, однако знал он и о том, что Воронцов-Дашков последним получил 10 десятин нефтеносных земельных участков на Апшероне, в Балаханах, оставшихся после нефтяного бума и объявленных "заповедными". Там с помощью "Товарищества братьев Нобель" он и организовал промысел, суливший немалые доходы. Вряд ли подобное могло произойти без содействия Союза нефтепромышленников, где всем заправляли армяне. Это было, по сути, скрытой формой взятки.
Имелась и еще одна причина благоволения Воронцова-Дашкова к армянам. Супруга его, Елизавета Андреевна, устроила, наверное, самый популярный и блестящий в Тифлисе великосветский салон по образцу петербургских. Там завсегдатаями были представители самых богатых армянских семей и среди них известный дамский угодник епископ Месроп, которому, как поговаривали злые язычки, графиня выказывала особое личное расположение. Но об этом воспитанный в старом духе Яков Дмитриевич предпочитал даже не думать, втайне по-мужски сочувствуя 69-летнему графу. Тот полностью находился под каблуком у своей жены.
– Надеюсь, нынешнее совещание покажет сторонам наше беспристрастие, внезапно сказал Илларион Иванович, словно подытоживая свои размышления. – Мы дадим всем свободно высказаться, а в том, что вы, Яков Дмитриевич, как председательствующий, не позволите разгореться страстям – не сомневаюсь.
Малама с благодарностью за доверие наклонил голову, думая при этом, что задержавшие совещание на пять дней армяне, не явившиеся в Тифлис в официально назначенный наместником срок, скоро попросту сядут графу на голову. А на собрании наверняка попытаются своим обычным гвалтом помешать нормальному ходу обсуждений.
– Главное – без политики. Никаких споров о партиях, выяснений, кто зачинщики беспорядков... Есть проблемы в просвещении, проблемы крестьянские, по землеустройству. Впереди я замыслил большие реформы. Вот что надобно обсуждать. В этом направлении и держите собрание, Яков Дмитриевич, – в приказном тоне продолжил граф. – А чтобы мусульмане не чувствовали себя обойденными вниманием, поддержите кандидатуру господина Топчибашева при выборе председателя редакционной комиссии.
– Непременно будет исполнено, Ваше сиятельство. Вот только... – Яков Дмитриевич замялся.
– Продолжайте же... – острые кончики поседевших усов Воронцова-Дашкова вздрогнули, взгляд потяжелел: он почувствовал, что генерал имеет для него неприятное известие.
– Разговора о партиях не избежать, – Малама сказал это, как в ледяную воду прыгнул. – Из Тифлисского жандармского управления, от Безгина, я имею последние донесения. Осведомители сообщают о состоявшемся недавно собрании революционного Дашнакцутюна. Разумеется, как у них принято, все имена и названия зашифрованы кличками. Однако можно понять, что речь, в основном, шла о территории Нахичевани. Некий "Амазасп" предложил буквально "не допускать татар-кочевников подняться весной в горы". А ведь вопрос о перекочевке – это вопрос жизни и смерти для крестьян, от этого зависит их богатство – скот. Предлагалось устраивать вооруженные засады в тех местах, где расположены летние пастбища. Резолюция собрания однозначно свидетельствует, что террор они прекращать не собираются. Так и написано, что террору могут быть подвергнуты все неофициальные и официальные лица без разбора степени и должности.
– Оставьте донесения, я ознакомлюсь, – с трудом скрывая раздражение, сказал граф. Лицо его стало каменным. – Я не собираюсь объявлять управляемый мною край скопищем государственных преступников. В Петербурге некоторые ждут от меня именно этого. А я уверен, что корень всего в малоземелий крестьянства, в сохранившихся временнообязанных отношениях крестьянина и землевладельца. Надо быстрее предоставлять в частную собственность отводимые крестьянам наделы, развивать промышленность, строить новые железные дороги. Без армянского капитала здесь не обойтись... Предстоит убедить мусульманский образованный слой, что всем, власти – в первую очередь, выгодно именно сотрудничество, а не война.
– Но как убедить в этом армян?.. – не удержался от реплики Яков Дмитриевич, рискуя вновь вызвать раздражение графа. Но тот молчал, и потому Малама продолжил, осторожно подбирая слова: – Согласитесь, Ваше сиятельство, армянские "маузеристы" и своих не щадят, примеров достаточно... А такие, как миллионщик Манташев, субсидируют дашнаков. Иначе – откуда у них столько оружия? После событий в Баку жандармами изъято в крае свыше тысячи винтовок "Мосина" и "Бердана", шестьсот револьверов "Маузер"! На армию хватит!
– Но корень-то! Корень в чем? – тихо спросил граф.
– Вы о земле говорили... В земле-то и корень, Ваше сиятельство, сказал Малама, ободренный вниманием собеседника. – За землю идет борьба, за ее передел. Сейчас около миллиона армян не принадлежат к коренным жителям края. Эти безземельные пришельцы уже захватили огромные пространства казенных земель. Князь Голицын хлопотал перед Министерством иностранных дел еще в 90-х годах о выдворении турецких армян. Но это не привело ни к чему. Султан отказался их принять, и они, правдами и неправдами, получили российское подданство. Теперь всячески теснят с земли грузин и магометан...
При упоминании имени князя Голицына, своего предшественника, грозившего добиться, чтобы на Кавказе остался один армянин и то лишь в виде музейного экспоната, и за это едва не убитого в покушении, Воронцов-Дашков сделал презрительную мину, вздохнул, но ответил генералу дружелюбно, правда, с твердостью, не допускающей развитие этой темы:
– Русская политика непрестанно с Петра Великого и Екатерины II базировалась на доброжелательном отношении к армянам, которые и отплачивали за это нам во время военных действий активной помощью нашим войскам. Покровительствуя армянам, мы приобретали верных союзников, всегда оказывавших нам большие услуги. Да, в 90-х годах прошлого века эта исконная политика резко изменилась. Армяне получили от министра иностранных дел князя Лобанова-Ростовского категорический отказ в заступничестве перед Турцией, я не говорю уже об эскападах князя Голицына. К чему это привело? Воронцов-Дашков надменно приподнял брови. – К антирусским настроениям среди вообще всех армян, в том числе и русских подданных, вовлеченных тем самым во враждебное русскому правительству революционное движение.
Вам прекрасно известно, Яков Дмитриевич, что в конце прошлого года я просил Государя освободить меня от нелегкой ноши наместника, предчувствуя, что мне в моей деятельности в Петербурге будут чинить препятствия. Но Государь выразил желание, чтобы я остался. Так что я и впредь буду проводить – и убеждать Его Императорское Величество в правильности этого курса – политику покровительства армянскому населению, дабы в лице армян иметь благодарных верноподданных. Или кто-то хочет, чтобы они искали защиты в будущем вне России?
Последнюю фразу граф практически выкрикнул. Лицо его покраснело, дряблые щеки задрожали.
"Крепко, крепко, знать, влип Его сиятельство, так и поет с голоса этого паркетного шаркуна Месропа, но не прост этот епископ, совсем не прост...", подумал генерал Малама и вспомнил здесь, усмехнувшись про себя в связи с определением наместника – "благодарные верноподданные", старую казацкую поговорку: "ласковое теля двух маток сосет..." Однако вслух, разумеется, ничего не сказал, скрыв досаду в почтительном молчании.
– Ну, а мусульманам, я думаю, обижаться не придется... Недаром я назначил своим помощником такого известного либерала, как Султан-Крым Гирей...
К графу вернулось хорошее расположение духа, он хотел еще что-то добавить, но в этот момент в кабинет вошел начальник его канцелярии Петерсон, доложивший, что к совещанию все готово, и публика собралась в Зеленом зале.
Напольные часы мелодично пробили час пополудни. Воронцов-Дашков поднялся, глаза его оживленно заблестели.
– Ну, с Богом, Яков Дмитриевич! – сказал он торжественно. – Начнем...
В Зеленом зале Дворца собрались губернаторы Баку, Тифлиса, Эривани и Гянджи, все члены Совета наместника, его помощник Султан-Крым Гирей, генерал Ширникин, начальник Канцелярии наместника господин Петерсон. Азербайджанское население представляли: из Тифлиса – присяжный поверенный А.Шахмалиев, Г.Едигаров, Ш.Мирзоев, казий Мовлазаде; от Эривани – А.Эриванский, А.Гаджибеков; от Нахичевани – Э.Султанов, Н.Шахтахтинский; от Елисаветпольского уезда – А.Хасмамедов, А.Зиатханов; от Зангезурского уезда – Д.Султанов; от Шушинского уезда – Д.Нурибеков, К.Исабеков, И.Кулиев; от Нухинского уезда – Г.Джалил; от Казахского уезда – И.Векилов; от Арешского уезда – С.Султанов; от Алхалкалакского уезда – М.Палавандов; от Борчалинского уезда – Р.Ахундов, А.Ахвердиев; от Баку – А.Агаев, А.Топчибашев, К.Карабеков, И.Гаджиев.
Армянскую сторону представляли, в частности, редактор газеты "Мшак" Калантар, из Тифлиса – инженер Хатисов и С.Арутюнов, из Баку миллионер-нефтепромышленник А.Хатисов, Мушкесян, доктор Степанов, Аракелян, Тагионосов, Тер-Аванесов, архимандрит Мурадян и другие.
На встрече присутствовали журналисты из газет "Тифлисский листок", "Кавказ", "Новое обозрение", "Мшак", "Арач", "Каспий", "Иршад". Председателем редакционной комиссии был избран А.М.Топчибашев.
Открывая совещание, Воронцов-Дашков обратился к собравшимся с речью, где сказал, в частности:
"Господа! Вот уже год дорогая вам родина, Кавказ, ввергнута в страдания. Все усилия со стороны правительства не привели к успеху, а только лишь к некоторой локализации зла, к некоторому затишью. Но ради спокойствия на Кавказе и ради вашего спокойствия – этим мукам пора положить конец. Необходимо обсудить административные меры, которые могли бы оказать действенную пользу. Армяно-азербайджанский конфликт на руку только разбойникам и группе смутьянов. Я собрал вас здесь для того, чтобы вы сами могли принять какие-то меры. Но я прошу вас в своих обсуждениях не касаться прошлого, не искать виновных. Не в том вопрос, кто виноват вэтой смуте, а какие средства действительны для прекращения зла, губящего материальное благосостояние страны".
После выступления наместника, сразу покинувшего собрание, было решено провести частные совещания, в результате которых каждая сторона должна была выработать свою программу, а затем обсудить ее на совместных заседаниях. Под председательством генерала Маламы съезд обсудил повестку переговоров. Самыми важными и спорными оказались два вопроса: перегон мусульманами скота на летние пастбища и ликвидация армянских бандитских отрядов, терроризирующих мирное население.
После утреннего заседания к беседующим в гостиной дворца Топчибашеву, Маевскому и Шахмалиеву подошел делегат от Баку Гаджиев, лицо которого выражало крайнее волнение.
– Прошу прощения, господа, что прерываю ваш разговор, но я хотел бы просить, господин Топчибашев, чтобы мне дали выступить сразу после перерыва. Я разделяю позицию наместника и председательствующего Маламы, что прошлого касаться не следует и надо на верных и прочных условиях заключить мир... Хорошо, мир, но ведь это не отвечает на главный вопрос: как нам жить дальше? Если дашнаков не остановить, мира не будет. Они организовали резню, их вина доказана фактами. Я об этом молчать не намерен. Тем более что, выступая, Хатисов призвал говорить откровенно...
Почти неуловимая усмешка тронула губы Алимардан бека, они переглянулись с Маевским, и Топчибашев спросил:
– Вы поверили в искренность господина Хатисова?
– Нет, – поморщился Гаджиев, – но он в своем выступлении бросил нам вызов, предложив назвать здесь причины столкновений...
– "Не поставив правильного диагноза, нельзя лечить болезнь", насмешливо продолжал Маевский цитировать только что прозвучавшее выступление армянского нефтепромышленника, – "выяснение истины – наша главная цель", уже почти открыто смеялся Маевский.
– Ну да, – наконец улыбнулся и Гаджиев. – Вот я и хочу "выяснения беспощадной истины"...
– Попробуйте, – Алимардан бек пожал плечами. – Но я уверен, как только вы начнете выяснять, – заседание превратится в крикливый армянский базар.
– Предложение Хатисова – не скрывать ничего, – немедленно ограничится запрещением говорить о вещах, для армянских делегатов неприятных, – добавил Маевский.
– Они сразу обвинят нас в панисламизме, – мрачно сказал Шахмалиев.