Текст книги "Солнечный огонь"

Автор книги: Гусейн Гусейнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

15 сентября 1918 года азербайджанская армия вступила в Баку.

Летом того же года моя заветная мечта начала воплощаться в жизнь. Правительство Азербайджанской Республики предприняло меры по созданию и укреплению регулярной армии. Была объявлена мобилизация всех граждан мусульманского вероисповедания 1894-1899 годов рождения, создано Военное министерство, во главе которого встал сам премьер-министр Фатали хан Хойский, а его заместителем назначен опытный военный, генерал Мехмандаров. Мы, азербайджанцы, слишком долгое время были зрителями мировой истории. Чему радовались? Что не платим налоги, что наших юношей не берут в армию? За сто лет в Баку не было ни одного губернатора-мусульманина. Пределом власти для мусульман являлась должность пристава. Теперь начинался этап собственного исторического существования. Вот что необходимо новой власти донести до каждого.

Лето 1918-го. Армяне пытаются явочным порядком поселить на территории Грузии в Лагодехи пятнадцать тысяч своих беженцев. Война. В ноябре теперь уже с помощью Антанты дашнаки вновь рвутся вооруженным путем захватить у Грузии Ворчало с прилегающими территориями.

Турция побеждена. Великобритания требует от главнокомандующего Нури паши вывода турецких войск из Баку в течение недели, а из Закавказья – в месячный срок.

Дальновидный и мудрый шаг Азербайджанского Национального совета образование первого азербайджанского парламента. В законе о парламенте говорится, что он должен представлять все живущие в республике национальности. И вот, избранный на основе всеобщих выборов, наш парламент открывается в декабре.

17 ноября командующий английскими оккупационными войсками генерал Томсон прибывает в Баку. Объявляет себя губернатором города. Предлагается очистить город от азербайджанских и турецких войск. В компетенцию нашего правительства входит остальная территория Азербайджана.

Как я и предполагал, Европе нужны наши нефтеносные земли, англичане хотят превратить Баку во "вторую Индию". Аббас Кули, вернувшийся из Шарура, сообщил мне, что повсюду, откуда уходит турецкая армия, ее позиции занимают дашнакские военные формирования. А в Нахчиване засел Андраник, откуда собирается со своими головорезами в поход на Зангезур и Карабах. Штаб его обосновался в захваченном ими Горисе.

Пора!.. Снова в седло. Я покидаю Баку. Заниматься парламентской деятельностью и хитросплетениями политики, когда вновь горят мусульманские города и села, – не для меня. Выезжаю с десятью самыми верными соратниками в направлении Гянджи. Отряд буду формировать на месте.

Знакомый запах пожарищ, непогребенных тел, стаи стервятников, разоренные села – вот пейзаж Зангезура, оккупированного бандами Андраника. По лесам и в горах постоянно встречаем беженцев – то из Нахчивана, то из Джеванширского уезда, то из-под Шуши. Они потеряли представление о времени и месте, где находятся, ничего не знают о том, какая сейчас власть и вообще в какой стране они живут. Некоторые пребывали в полной уверенности, что армяне свергли царя в Петербурге и теперь всем Кавказом правит армянский царь. Встретился старик – единственный из выживших жителей села Шихлар, уничтоженного армянами. Его спасло то, что он отправился засветло в соседнее селение навестить брата, пошел короткой дорогой лесом да провалился в волчью яму, подвернул ногу и пока смог идти – просидел сутки в лесу. Вернувшись кое-как в родную деревню, он нашел на ее месте дымящийся пустырь...

Еще одна страшная встреча. Пожилой мужчина, мальчик лет пятнадцати и закутанная до глаз в платок женщина, прижимающая к себе завернутого в какие-то тряпки младенца. Спрашиваю у мужчины, откуда они? Оказывается, из Сисианского магала. Сколько уже бродят в лесах – подсчитать не может, но месяц точно. Их село не сожгли, а сровняли с землей и распахали. От его семьи из двенадцати человек осталось их трое. Женщина – жена его убитого сына, и мальчик – его внук. Во время всего разговора женщина безучастно сидит на поваленном дереве и судорожно качает ни разу не подавшего голос младенца. Мальчик не сводит с матери полного муки взгляда.

– Почему трое? – удивляюсь я и слегка оборачиваюсь в сторону женщины.

Старик опускает голову и говорит шепотом: – Ребенок мертвый... Она на кукурузном поле была, когда армяне пришли. Началась стрельба. В нашем доме они сразу закололи штыком мою внучку, которая нянчила малыша... Десять лет было внучке... А ребенка вышвырнули на камни во двор. Вместе с другими расстреляли сына и моего брата. Еще троих детей и мою жену зарезали, отец и мать мои по немощи не выходили из дома, так их заживо сожгли. Бахлул, мужчина кивает на мальчика, – сумел пробраться к нам во двор, вынес братца, тот еще живой был, хрипел...

По заросшему седой щетиной лицу мужчины скатываются прозрачные капли.

– Она не хочет его хоронить, – с трудом произносит парнишка. Разговаривает с ним, а нас с дедушкой не узнает.

– И забрать его у нее никак нельзя. Страшно кричать начинает... старик закрывает лицо ладонью.

Все смешалось в моем ошеломленном сознании. Я будто спустился с высоты. Стоял, выпрямившись, только не на земле, а в некой пустоте, над землей. Вокруг молчали мои поникшие воины. И хотя было тепло и сухо, я почувствовал в воздухе влагу... Поднял голову вверх. Бледное облако в вышине источало прозрачные слезы. Или это я плакал?

Собрав из жителей окрестных сел отряд в двести человек, мы заняли позицию в Забукском ущелье. Трижды отряды Андраника пытались прорваться здесь из Зангезура в нагорную часть Карабаха, но каждый раз мы обращали их вспять.

А из донесений в Эривань, перехваченных у гонцов Андраника, взятых нашими лазутчиками в плен, стало известно, что он уже объявил Зангезур, Карабах и расположенные к северу от Нагорного Карабаха территории Гянджинской губернии – "Малой Арменией" со столицей в Шуше. Здесь же рыскали, будто жирные крысы, и другие "армянские герои" -Амазасп, генерал Дро, полковник Долуханов. Нападали на села под покровом ночи, вгрызались спящим людям в горло, пили живую кровь и, опьянев, насиловали, жгли, взрывали, расстреливали. Добивали рассеянные по лесам группки беженцев. На больных, слепых, покалеченных, старых пули не тратили – сжигали живьем.

В Гянджинском округе осело свыше двадцати тысяч беженцев. В Шемахинском – около тридцати тысяч. А всего беженцев только по Новобаязетскому, Эчмиадзинскому и Эриванскому уездам доходило до 200 тысяч человек.

Газета "Азербайджан" писала зимой 1918 года: "Армяне задались целью вырезать все мусульманское население Зангезурского, Шарурского, Нахчиванского и Ордубадского уездов, "очистить" все эти уезды от мусульман, чтобы на будущей мирной конференции в Европе доказать свои права на эти территории и объявить их Арменией".

Разбившись на два отряда, примерно по сто человек, мы встали лагерем в горах вокруг Охчинского ущелья и организовали оборону окрестных сел. Кончался март, но я не замечал весны, гор, покрывшихся нежной молодой зеленью, будто шелковистая шерсть ягнят. Все заслоняли картины армянских зверств. Сколько мы уже миновали разоренных сел? Я потерял им счет. Во всяком случае, в Зангезурском уезде их было более ста. И всякий раз, видя изнасилованных женщин, обезглавленные тельца детей, груды обоженных черепов и костей, я спрашивал себя, когда же мы остановим их? Когда прервем этот пир людоедов? Мои аскеры, я знал, склоняя голову на пепелищах, произносили про себя слова проклятия и мести, которые вселяли бесстрашие в их души, помогали в боях неудержимо крошить неизмеримо превосходящего числом врага.

В редкие часы отдыха я по привычке к одиночеству уходил за версту от лагеря в горы к роднику, спадающему со скалы, словно маленький водопад. Его алмазная ледяная вода придавала моему телу бодрость. Как-то раз на пути туда я встретил в лесу мальчика со своей сестрой – девушкой лет пятнадцати. Они шли на яйлаг к своему отцу сообщить, что в его отсутствие в семье родился еще один сын... Их сопровождал кряжистый старый дед с винтовкой на плече. Пока разговаривал со стариком, дети увидели белку и теперь следили за тем, как она, распустив рыжий пушистый хвост, перелетает с вершины на вершину сосен. Легкий смех девушки пересыпался жемчужинами в лесной тишине. Она обернулась на нас, склонила голову и искоса взглянула в мою сторону, тут же застенчиво прикрыв смеющийся белозубой улыбкой рот кончиком платка. Что-то дрогнуло во мне: ее искрящийся глубокий взгляд напомнил мне мою Сону. Длинные ресницы, как опахала, бросали на розовые щеки таинственную тень. Это был бутон, обещавший дивную красоту будущего цветка.

– Ниса, Шакяр, – обратился к детям старик, смотревший на девушку с плохо скрываемой гордостью, – подайте мне мешок с гостинцами для отца, угостим уважаемого Ибрагим бека нашей домашней снедью.

Я поблагодарил его, приняв сверток, вкусно пахший забытым дымом очага, которого сам не имел. И невольно следил за точеной фигуркой Нисы, за движениями ее гибких рук.

Они исчезли в лесной чаще, а я все никак не мог отогнать марево воспоминаний, милосердным светом былого счастья потеснившее мрак моего сердца. Ниса, как росток первоцвета сквозь мерзлую землю, пробилась сквозь вечную ночь моей души.

Я засиделся у родника. Ничто не нарушало мой покой. Лишь раз показалось: в горах раздались выстрелы...

Пятеро тяжелых, воняющих потом и перегаром туш навалились на меня, когда я уже собирался уходить. Один упал прямо со скалы надо мной, оглушив, что притупило первую отчаянную мысль: "Взяли живым!" Второе же, о чем я подумал со злобой на себя: "Где мое чутье? Неужели они выведали, в какой стороне наш лагерь? Сколько их здесь?"

Мне тут же на голову надели мешок, связали руки и накинули на шею веревочную петлю. Кто-то из них сорвал у меня с безымянного пальца левой руки золотой перстень со змеей – память об отце. Я даже толком не успел разглядеть их лиц. Подталкивая в спину ружьем, повели на веревке вниз с горы, но в сторону, противоположную той, откуда я пришел. Несколько раз я падал, цепляясь ногами за поваленные деревья, меня поднимали пинками и волокли вперед. Из коротких реплик, а я знал армянский язык, понял, что меня повезут в штаб. Эти не были зинворами Андраника. Жители какого-то из близлежащих армянских сел, они после пира хищников налетали шакалами на остатки добычи. Как я был не прав, отговаривая товарищей уничтожать армянские села. Словно ядовитая грибница, они распространяли вокруг себя споры смерти.

Скоро я услышал тихое ржание лошадей. Меня, будто куль, перекинули поперек седла и повезли.

Меньше часа прошло, и я услыхал звуки людских голосов, блеянье овец, мычание коров. Мы въезжали в село. Вот лошадь моя встала. Меня столкнули на землю, развязали и сняли мешок. Я стоял на большой поляне, посередине горел костер, из-за деревьев сада выглядывала крыша добротного дома. Около походных палаток суетились вооруженные люди. Виднелись укрытые ветками повозки с пулеметами. Слева я различил очертания знакомых гор. Значит, буквально у нас под носом, на окраине этого якобы мирного села Каладжи гнездились андраниковцы. А ведь еще буквально неделю назад его староста и с ним несколько почтенных жителей приезжали для переговоров в соседнее азербайджанское селение и божились, что не пустят к себе вооруженных бандитов, обязательно предупредят соседей, если те у них появятся. Этот лагерь возник здесь явно не вчера. Армяне в очередной раз поймали азербайджанцев на доверии к слову. "Поделом тебе, Ибрагим!" – мысленно усмехнулся я. Самому погибнуть было не жаль, но вот как предупредить мой отряд?

Меня подвели к палаткам. На руке одного из конвоиров я заметил свой перстень: сверкнул слезою змеиный глаз... Главный из зинворов тоже углядел его, подошел ближе. Я слышал, как он сказал: – Дай сюда! Они заспорили за моей спиной, потом вспыхнула драка. На шум из палатки вышел обмотанный пулеметными лентами молодой парень, прикрикнул на спорящих, приблизился, не глядя на меня. Взял кольцо, рассмотрел, повертев в руке, и без слов надел на палец себе...

Меня толкнули на землю перед ним, и один из моих захватчиков начал, запинаясь, рассказывать, где они меня поймали.

Молодой пнул меня носком сапога и равнодушно спросил по-русски: – Ты русский понимаешь?

Я молчал, стараясь ничем не выдать себя. Крестьяне подняли меня, заломив за спину руки. Парень попытался заглянуть мне в глаза, и на секунду взгляды наши скрестились.

Он отшатнулся, будто ошпаренный, бросил своим коротко уже по-армянски: – Этот мертвец... – помедлил. – Займетесь им вечером. – Исчез в палатке, а меня с пинками поволокли в сторону прочного каменного сарая на краю поляны. На старом дубе, росшем у входа туда, болтался в петле голый человек, голова его свисала на плечо, снизу под ним еще дымился огонь костра, ноги до паха обуглились, седые волосы скрывали лицо и только разверстый рот беззвучно кричал о тех муках, которые пережил он, пока не отошла его душа... Под стеной сарая я увидел мешок, весь пропитанный кровью, приглядевшись, заметил, что он тихонько шевелится... Конвоир мой пихнул его ногой, захохотал, а мешок застонал так, что у меня встали на затылке волосы.

– Вот твоя сестра, – засмеялся солдат, когда я застыл над мешком как вкопанный. – Уже падаль. И сам ты труп.

Он открыл замок и втолкнул меня в сарай. Крикнул: – Если не понял еще, мусульманская свинья, так скоро поймешь, даже псы не станут жрать твои потроха!

Дверь захлопнулась. Щелкнул замок. И я очутился во тьме.

Я знал, что отсюда не спастись. Что телу моему предстоят ужасные часы, пока все не кончится для меня на этой земле. И упрекал себя лишь в одном, что мало повоевал, что и теперь, уходя, не смогу многих из них забрать с собой. "Как ты несправедлива ко мне, судьба! – взроптал я. – Почему не послала гибель в открытом бою? Я бы перед смертью видел смерть наших врагов".

"Испытание... Тебе дано испытание"... – эта мысль, внушенная мне как будто со стороны, неожиданно успокоила меня. Что ж... Пусть рвут, режут, жгут... Что плоть? Она тлен... Сознание мое будет не здесь... Я уйду прежде, чем рука палача остановит мое сердце навсегда.

Глаза привыкли к темноте, и я осторожно обследовал свою тюрьму. Нет, прочны были стены. Я вновь упал на влажную, жирную, пропитанную ужасом тех, кто был здесь до меня, землю и вытянулся в изнеможении. Загремели замки. Дверь приоткрылась. На меня упал солнечный луч. "Уже?" – даже с каким-то облегчением подумал я, но, постояв немного в проеме двери и о чем-то переговорив шепотом, двое пришедших вновь захлопнули ее. И я вдруг уснул... Рыжая белка мелькала в ветвях, и смеялась девушка. Только вот лица ее я не увидал...

За мной пришли ночью. А еще раньше я уловил во дворе какую-то суету.

Привели в тот самый крестьянский дом, который я заметил с поляны. В большой комнате, устланной коврами и освещенной двумя керосиновыми лампами, за остатками обильной трапезы восседал на мягких подушках грузный усатый старик в гимнастерке с генеральскими погонами, на ее расстегнутый ворот нависал дряблый подбородок, в щетине усов видна была седина. Светлая папаха сильно сдвинута набок. "Ухо... – догадался я, – неужели?.." И сердце забилось так сильно, что я чуть не потерял сознание от захлестнувшей меня ненависти. Понимая втайне: ненависть крепит меня, помогает не дрогнуть.

Компания, окружавшая его, видом своим походила на сборище бродячих комедиантов. У одного под гимнастеркой виднелся узорчатый жилет из камки, снятый, видно, с персидского купца, на другом – под портупеей блестел архалук из канавуса, годный разве что для гарема, у обоих на шеях болтались, наверное, по десятку золотых медальонов с яхонтом и изумрудами, толстые пальцы унизаны перстнями – все украденное, все снятое с убитых ими людей.

Приоткрылась боковая дверца, и в комнату, виляя бедрами, вошел виденный мною раньше на переговорах староста этого села. Губы его лоснились от подобострастной улыбочки. "Еще одна ошибка... – с досадой отметил я. – Мне нельзя было показываться на переговорах".

– Ну, что, Манучар? – сдвинув брови, хрипло спросил старик в генеральской форме.

– Да! Не ошибся я, Андраник паша! Мне в сарае его показали, и я узнал... Он из этих, с гор... – с придыханием от усердия отвечал староста.

Андраник перевел на меня свои потухшие глаза, казалось, пересаженные от мертвеца. Повисло молчание.

– Отвечай, сколько вас и где ваш лагерь? Покажешь – будешь жить, отпущу, – с важным видом по-турецки обратился он ко мне.

– Не расслышал тебя, повтори! – с усмешкой бросил я.

Он с минуту как будто обдумывал мои слова, лицо его побелело, а затем вкрадчиво, тихо спросил:

– А если уши свинцом забью – будешь лучше слышать?

– Да уж это почетнее, чем ухо за предательство потерять, – в том же тоне ответил я.

Опершись на руки, он приподнялся, навис над столом, лицо его свела судорога ярости, показалось: мертвые глаза сейчас выскочат из орбит.

– Уведите его и разделайте как свинью, да не дайте сразу умереть, пусть узнает, что такое армянский нож! – заорал он на весь дом. Ничего не понявшие из нашего стремительного обмена репликами его собутыльники и хозяин дома, объятые ужасом от этого дикого крика, втянули головы в плечи. Меня, как железом, подхватили сзади и поволокли на двор.

– Не останетесь? – успел уловить я плачущий голос старосты.

– Нет! Немедленно уезжаю! – провизжал Андраник.

Меня опять бросили в сарай. Но я понимал, что это ненадолго. На улице раздались какие-то команды. Затем – слаженный топот копыт. Все стихло. Сона, отец, мать – жизнь разделила нас, но скоро нас сблизит смерть. Ниса... Одно это имя словно заново пробуждает меня. Но... Загремел замок... Я глубоко вздохнул, пытаясь унять охвативший меня озноб, и приготовился принять неизбежное.

Когда подвесили меня вниз головой на суку рядом с тем, кого они раньше поджарили на медленном огне, и я был уже наполовину труп, а наполовину душа, и только разум мой не знал забвения, ветер зашелестел в верхах, и неожиданно пошел теплый крупный дождь. И вместе с запахом близкой земли я вдруг почуял, что следом движется буря огромной силы. Что-то почуяли и собаки в селе, которые тут же завыли тоскливо на разные голоса. Лишь мои полупьяные палачи наслаждались своим ремеслом, возбужденно переговаривались между собой, выбирая, как им будет сподручнее свежевать меня... Один из них подтянул мое тело веревкой повыше и стал бросать под голову хворост.

И тут порыв ураганного ветра страшной силы сошел с гор на поляну, сорвал пламя костров на сидящих вокруг людей, скомкал палатки, мощный дуб, где болтался я на суку, как будто нагнуло, и раздался треск. Мрак обступил нас. И в наступившей жуткой дымной мгле заметались люди и животные, смешались крики и пронзительное ржание.

Я почувствовал, что лежу на земле. Наверное, сук обломал ветер. Но головы поднять я не мог из-за продолжавшегося бушевания бури. Я вертелся в веревках, как червь, пытаясь высвободить хотя бы руки. А под головой едва уловимо задрожала земля. Ураган стих так же внезапно, как и начался. Но на поляну накатила другая стихия, сминая остатки армянского лагеря. Я услышал частые выстрелы, возгласы на родном языке, затарахтел и захлебнулся пулемет. С трудом приподняв голову, я по-звериному сквозь темноту различал яростную сшибку теней. Но вдруг позади меня вспыхнул стеной яркий свет. Заполыхало село...

На мгновение я ослеп, но почувствовал, как чьи-то руки освобождают меня от пут, поднимают с земли, натягивают какую-то одежду.

– Ибрагим бек... – Голос Аббас Кули. – Слава Аллаху, Бог не оставил нас.....

Я смотрю на дуб: он треснул пополам, и обломившийся сук придавил одного из палачей...

Товарищи обнимают меня.

Я смотрю на горящее село, и Аббас Кули произносит, проследив мой взгляд: – Давно надо было разгромить это змеиное гнездо...

– Там, в мешке... – говорю я, показывая рукой на сарай.

Двое аскеров бегут туда, и мы слышим их короткий вскрик. Аббас Кули жестом останавливает меня, подходит к сараю сам. Они возвращаются, опустив головы, один что-то несет на руках, осторожно кладет на землю, отводя глаза.

Я вижу перед собой обнаженное растерзанное девичье тело, вглядываюсь в страдальческое безжизненное лицо... Ниса... Золотая белка мелькает в вышине. Я лечу в глубокий черный провал.

Я перестал быть человеком вообще. Я стал войной, ее мечом и пулей... Пепел был внутри меня. Я катился на врага огненным шаром и, сжигая его своей ненавистью, вдыхал этот пепел, смотрел на мир сквозь его серую пелену...

Бои у Волчьих ворот между высотами Дахна и Велидаг. Нахчиванское правительство выставило здесь отряд в 1000 человек во главе с Хамзаевым. Мы влились в его части и задержали здесь наступление армян. Однако армяне, создав видимость отступления, выманили отряд Хамзаева на равнину и устроили сражение здесь, что было для нас невыгодно, так как они имели численное превосходство. Все это могло бы иметь для нас драматический оборот, если бы к нам на помощь не пришли войска под командой полковника Керим хана Эриванского. Его начальником штаба был мой давний друг, подполковник кербелаи Али хан Нахичеванский. Потерпев крупное поражение, армяне бежали в панике, а мы преследовали их до села Яйджи Эриванского уезда и пошли бы дальше, до Эривани, если бы не англичане, приславшие нам парламентера из Зангезура, где находилась английская миссия, потребовавшего прекратить наступление.

4-5 мая 1919 года в Нахчиван прибывает представитель британской военной миссии генерал Деви, который, собрав жителей Нахчиванского и Шарурского уездов, объявляет им, что они должны подчиниться власти армянского правительства. После чего собрание представителей этих уездов, где немалую роль играли и мы, военные, только что защитившие от армян Нахчиван, обсудив этот вопрос, приняло постановление, в котором указывалось на невозможность выполнения предложения Деви. Люди прекрасно знали, что ожидает их на подчиненной армянам территории. Было решено вновь направить войска к Волчьим воротам, чтобы не допустить в Нахчиванский уезд вооруженные армянские части. Огромную роль в защите Нахчивана от дашнакских банд сыграни братья Рагим хан и Джафаргулу хан Нахчиванские. Они были старостами города и сумели толково организовать отряды вооруженных добровольцев из его жителей, сами возглавив их. Они так же действовали и в 1905 году. Еще и поэтому Нахчиванский край не постигла судьба Баку, дважды – в 1905 и в 1918 годах пережившего армянский террор.

В июле в Нахчиван вошли англичане. И не придумали ничего лучшего, как создать здесь марионеточное правительство, члены которого не рисковали даже выходить за пределы своего военного лагеря. Нахчиванцы фактически не давали английскому губернатору полковнику Деви исполнять свои "обязанности", то есть смотреть сквозь пальцы на бесчинства армян. Власть находилась в руках Калбалы хана Кенгерли, одно имя которого внушало дашнакам ужас.

Бои... Бои... Бои...

Под селом Демурчи – с Долухановым.

Жестокая бомбежка армянами сел Таза-Кепир и Курдчи...

Уступили Демурчи. Потерял пятерых своих аскеров. Село разгромлено и разграблено "мешочниками", теми, кто специально шел за армянскими войсками, чтобы собрать ценности, а затем деревню поджигали. Жара. Пыль. Я не спал трое суток. Отряд Кербали хана подкрепил наши, зависшие на пределе, силы. Выбили армян из того, что когда-то называлось Демирчи и от Волчьих ворот, гнали их до станции Араздаян... Приготовились к обороне Беюк Веди, рассчитав, что именно туда будет направлен очередной армянский удар.

Полковник Керим Хан спрашивает у меня:

– Вы профессионал! Где вы учились военному делу?

– В Тертере, – совершенно серьезно отвечаю я. Он явно удивлен, но вопросов больше не задает.

После вмешательства англичан и долгих переговоров со вновь образованным правительством войска Армении входят в Нахчиванский и Шаруро-Даралагезский уезды. Лишь Беюк Веди, благодаря нам, остается непокоренным. 4 июля армяне в третий раз делают попытку наступления на село. Выдвигаемся им навстречу тремя колоннами на заранее подготовленные позиции и встречаем шквальным перекрестным огнем. Затем выпускаем конницу. Мне кажется, что бой длится миг, но проходят часы, прежде чем становится ясно: они побежали. В качестве военных трофеев нам достается четыре пулемета, около 400 винтовок, походная кухня, их канцелярия.

Оказывается, я ранен в плечо. А ведь не заметил этого в горячке конной атаки.

– А ты думал, что бесплотный? – смеется Аббас Кули, навещая меня в лазарете. На его обожженном солнцем, запыленном лице ярко сверкают глаза и зубы. Он еще весь находится как будто в вихре победной скачки, напряжен и подтянут.

– Дали бы мне разбить их окончательно и навсегда, – неожиданно говорит он, и я, прикрывая веки, вижу, как неудержимо несется он, припав к развевающейся гриве коня впереди наших войск, сверкая молниеподобным клинком...

– А то развели дипломатию! Из Парижа и Лондона армяне руководят всем... – досада слышна в его голосе.

Проваливаюсь в забытье. Огненные волны окружают меня вперемешку с дымом и вонью горелого мяса. Огонь мягкими лапами подхватывает мое тело, я становлюсь головешкой и не чувствую уже больше ничего – ни скорби, ни боли, ни страха перед неизвестностью.

Из Шарура прибыл связной. На Веди армянами готовится четвертое наступление. Наши люди предполагают, что его возглавит сам Дро, помощник военного министра в дашнакском правительстве. С ним, кроме регулярных войск, будет отряд "маузеристов".

На военном совете, предлагая наш план отражения этого наступления, Аббас Кули шутит:

– Да пусть хоть шайтанов выставит с бомбами, мы их все равно разобьем.

Я еще очень слаб и, кроме как в обсуждении плана, ни в чем участвовать не могу. Решаем на этот разподпустить их поближе. Оставим передовые позиции, но зато укрепим оборону села. Пусть решат, что мы вообще покинули Беюк Веди. План жесткий. Он не предусматривает маневра для отступления. Наш отряд таким образом превращается в сжатую пружину, которая силой своего удара при атаке должна буквально смести врага.

...Они шли густой ордой, избегали ровных мест, крылись по низинкам. До решительного удара все не показывались, собирались, видимо, грянуть разом. Метрах в ста перед оставленными нами укреплениями замедлили наступление, залегли... С правого фланга кто-то бросил бомбу в пустые окопчики. Выждали. Поползли по выжженной жесткой траве. Я лежал на крыше одного из высоких амбаров с биноклем, видел их выцветшие от солнца и пота английские гимнастерки, уловил шевеление на левом фланге в дальнем лесу – там затаилась конница, повозки с пулеметами.

Вот их первая цепь перевалила бруствер наших окопов. Скрылись там. Начнут ли стрелять по селу? Нет, решили подойти поближе, перебежками, перебежками пытаются окружить Веди. Показалась и конница, хлынула, разбившись на два потока вторым кольцом.

"Пора..." – Шепчу... "Пора..." А наши уже запалили с двух сторон села сухую до звона траву. Побежала по полю огненная змея и вдруг с треском встала во весь рост, обвила наступающих смертельной петлей. Вой, треск пламени, крики, ржание коней, стрельба – все слилось в один дикий рев. Земля шевелилась передо мной сплетением скрюченных горящих тел, мертвых и еще живых. Дыбились лошади, натыкались на пулеметный заслон, сбрасывали седоков, мчались, обезумевшие, посреди огня. А около леса начался уже рукопашный бой...

Через час с небольшим все было кончено...

Армяне отступили, преследуемые нашей конницей до села Иова, оставив на подступах к Веди тысячи убитых...

Часть нашего отряда тут же отправилась, как подкрепление отрядам братьев Нахичеванских, на железнодорожную линию Эривань – Джульфа, где около станции Норашен шли особенно упорные бои. Там армяне отражали атаки мусульманских войск с бронепоезда.

Я же, стесненный в своих действиях ранением, задумался о том, что пора мне перебираться поближе к родным местам – в Карабах... Там еще с начала 1919 года глава английской военной администрации генерал Томсон своим официальным распоряжением назначил временным губернатором Зангезурского, Шушинского, Джеванширского и Джебраильского уездов моего давнего друга доктора Хосров бека Султанова. Знал я также и то, что там запрещалось перемещение любых войск без разрешения английского командования.

Шуша...

Коротко рассказываю Хосров беку о положении в Нахчиване. Его усталое лицо светлеет.

– А я здесь связан по рукам и ногам, – говорит он. – Меня еще только предлагали на эту должность, никто толком и не знал, что я за человек, а армяне в Тифлисе завопили, будто я "агент Турции", "панисламист" и прочая чепуха. Уже и англичане заверили, что я вполне благонадежен и буду подчиняться во всем здешнему резиденту Монк-Мэзону, а они постоянно интригуют, саботируют мои решения, всячески пытаются очернить перед союзниками. Только здесь я понял, Ибрагим бек, что у них ограниченные, "куриные" мозги...

– Не совсем согласен, – улыбнулся я. – Мозги-то куриные, но повадки гиены.

– Да, странные существа, эти армяне, – продолжает Хосров бек, – они организовали подписку против меня, когда здесь было запрещено перемещение любых войск. Но, поскольку никаких других войск, кроме банд Андраника здесь не было, и ему пришлось подчиниться англичанам, уйти в Герюсы, то ведь ясно, чего они хотели... Безнаказанно убивать азербайджанцев. Теперь вот послали к Томсону в Баку местного епископа Вагана. Требуют устранить меня и создать дашнакское правительство. Громоздят ложь, что я провожу здесь абдул-гамидовскую систему уничтожения армян. Теперь вот под их влиянием англичане передали Зангезур в управление Армянскому национальному совету.

– Но ведь и в Нахчиване война продолжается из-за того, что область "присудили" армянам. Даже те территории, где азербайджанцы составляют подавляющее большинство, как в Нахчиванском и Шарурском уездах, – говорю я.

– Скажу больше, – Хосров бек понижает голос до шепота, – мне стало известно, что они хотят через Европу, через их тамошние связи добиться разрешения на постоянное присутствие здесь своих войск. Уже подготовлен некий представитель карабахского армянства для поездки в Париж на мирную конференцию, чтобы там ввести его в состав совета армянской делегации. Вы понимаете, что это значит?

– Еще бы! – усмехаюсь я. – Андраник будет резать мусульман, очищать территорию, а карабахский армянин в Париже добиваться признания Зангезура неоспоримой частью Армении.

– Андраника уже нет...

– Как? – изумленно восклицаю я.

– Он поссорился с дашнаками. Видно, не поделили власть. Он не признал Батумский договор и еще в конце весны вернулся в Эчмиадзин, распустил свою банду и отбыл за границу... – рассказывает Хосров бек.