Текст книги "Солнечный огонь"

Автор книги: Гусейн Гусейнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

Процитированный документ взят из архивов жандармского управления. Из него, как и из многих других, неоспоримо явствует, что царские власти отлично знали о готовящейся армянской агрессии в отношении мирного азербайджанского населения, но не приняли никаких реальных мер, чтобы помешать надвигавшейся трагедии.

Впрочем, армяне необычайно ловко, умело вводили в заблуждение царских чиновников и жандармов. "Армяне как народ, знающий способы приемов революционной борьбы, хотя и являлись нападающей на мусульман стороной, но ловко маскировали это и свою враждебность к правительству, убеждая агентов его, что все это есть результат проявления панисламизма, проникшего в край из сопрелегающих мусульманских государств, в этом же духе появились статьи и в армянской прессе; властей же, относившихся с недоверием к подобным заверениям, обвиняли в провокации, а иногда подвергали террору" – опять свидетельствует архив.

В начале 1900-х годов дашнаки уже убедились в том, что царское правительство не реагирует на сообщения о готовящейся кровавой резне и даже склонно разжигать межнациональную вражду, чтобы не допустить объединения революционных сил на Кавказе. И они перешли к выполнению основной цели массовым избиениям, вытеснению азербайджанцев из тех местностей, где армянское население проживало компактно и где у армян были шансы на успех. Эти избиения и погромы прошли в Елисаветпольской, Эриванской, Карсской областях, в Шуше и других районах Карабаха, Нахчивана, наконец, неоднократно, в Баку. И надо сказать, дашнаки в ряде случаев преуспели в своих замыслах. "На Кавказе армяне не могли удержать своей скрытой ненависти к мусульманам, и здесь началась междоусобица. Мусульман было перебито, по-видимому, большое число, и от них очищена часть территории, а часть размежевана" ("Сборник дипломатических документов" 1915 г.). Это "размежевание" означало на деле в большинстве случаев насильственное вытеснение азербайджанского населения из мест его исконного проживания и создание чисто армянских населенных пунктов. Такое размежевание было одной из целей, которые настойчиво преследовал Дашнакцутюн. Опираясь на эти, "чисто армянские" селения и целые районы, армянские националисты укрепляли свои позиции и одновременно закладывали основу для будущих территориальных претензий. В другом архивном документе читаем: "В Елисаветпольской, Эриванской и Карской областях размежевка отчасти была достигнута и освобождена часть земель, так как многие мусульмане спасались оттуда бегством". Далеко идущие замыслы армянских националистов не были сразу разгаданы властями. Вот что мы читаем по этому поводу в одном из архивных документов: "...Такая размежевка не подготовляла территории для будущего государства, а только делала армянские селения, вместо смешанного расположения с мусульманскими, вкрапленными группами в общий фон мусульманских селений. На Кавказе нет не только губернии, но даже уезда, который можно было бы считать исключительно армянским. Спрашивается, где же территория для будущего армянского государства?"

К этому времени относится появление отрядов печально прославившихся дашнаков-маузеристов, о чем имеется следующее свидетельство в архивных документах: "...Организованные партией Дашнакцутюн, вполне обученные и воспитанные в строгой дисциплине отряды хумбов зинворов как пеших, так и конных, вооруженных, главным образом, ружьями и револьверами системы "Маузер", по предписаниям комитетов направлялись в пункты, требовавшие сосредоточения сил; эти отряды перебрасывались с одной местности в другую с невероятной быстротой, благодаря правильной организации поставки по пути следования от населения сменных верховых лошадей. На эти отряды возлагалась не только защита слабых армянских пунктов, но главным образом разгром татарских (азербайджанских) селений вдали от арены борьбы армян с мусульманами. Эти отряды налетали сплошь и рядом как снег на голову на беззащитные татарские селения, которые и разгромляли дотла" (ряд селений Охчинского ущелья, с. Гюрс и т.д. на территории бывшей Елисаветпольской губернии).

Здесь хорошо описана подлая тактика дашнаков-маузеристов: исподтишка напасть на беззащитных ирных сельчан, вырезать все население, сжечь дотла дома и тут же исчезнуть, не дожидаясь возмездия. Так они действовали в начале века, так они действовали и в наши дни в Карабахе.

О грязных, подлых, кровавых методах, к которым прибегали озверевшие армянские националисты, чтобы спровоцировать резню и погромы, к сожалению, писалось и говорилось мало. Правда долго и тщательно замалчивалась, на протяжении десятков лет повторялся тезис о том, что "армяно-азербайджанские столкновения... в Баку, Елисаветполе, Шуше, Эривани, Нахичевани и других местах между армянами и азербайджанцами, связанными между собой "вековыми дружественными узами", происходили вследствие "гнусной провокации царского правительства и его приспешников".

Эта оценка, взятая из литературы коммунистического времени, была типичной для советской исторической науки. Однако документы, свидетельства очевидцев позволяют воссоздать совсем другую картину. "...Ныне уже не тайна, что Дашнакцутюн, имевший выдающееся значение в армяно-татарской резне, нередко прибегал для доказательства своей необходимости к чисто провокаторским действиям, вроде якобы тактических нападений банд "фидаев" на соседнее татарское (азербайджанское) население, конечно, не остававшееся в свою очередь в долгу перед армянами. Это стремление Дашнакцутюна объяснялось им обыкновенно стремлением образовать более или менее значительную территорию с одним сплошным армянским населением в целях подготовки лучшей почвы для создания в будущем автономной Армении" (сб-к "История Азербайджана по документам и публикациям", Баку, Элм, 1990, под редакцией академика З.Буниятова).

Как видим, методы, цели и задачи армянских националистов почти за 90 лет не изменились: цель – оздание территории "со сплошным армянским населением", для чего, например, в Нагорном Карабахе бандитствующие армянские формирования применяли тактику "выжженной земли", метод провокации, нападения на мирные села, убийства ни в чем не повинных жителей.

Даже такой армянофил, как граф Воронцов-Дашков, ставший в 1905 году царским наместником на Кавказе, не мог не признать, что в Шуше и в Тифлисе "начали массовую стрельбу" армяне.

...Когда придет этот час? Этот час... этот час...

Молодежь уже покинула келью, а в голове Аветиса эхом отзывались последние слова юноши, задавшего главный вопрос: "Когда?.."

Действительно, когда? Аветис в ожидании Григора, который должен был проводить его к трапезе, утомленно уставился на догорающие свечи. Прозрачные восковые слезы скатывались одна за другой в медные розетки. Слезы... Он слегка поежился от вида того, что напомнил ему расплавленный воск. Да, слез будет много! И крови... Но их ничто не остановит. Все предрешено партией, однако час пока никому неизвестен. Может быть, уже послезавтра отряды зинворов после молниеносных побед станут занимать города. А, может быть, их сражение затянется на годы. Годы крови и слез... И от поколения к поколению будет по-прежнему передаваться, как эстафета, мечта о Великой Армении. Рано или поздно – эта мечта станет явью. Воздвигнется Армения от Черного моря до Каспия, от равнин Киликии до Карабаха...

Аветиса совершенно не заботили жившие на этих землях люди. Если бы кто-то спросил его сейчас о них – он бы рассмеялся ему в лицо. Все они были для него абстрактными числами: тысяча их или пятьсот тысяч, миллион, два все едино. Эта живая, шевелящаяся человеческая масса, будто ком икры, состоящий из множества икринок, без лиц, без имен... Заслуживают ли эти двуногие сочувствия и сострадания, когда их размажут? Аветис поморщился. Пустые, нелепые мысли лезли ему в голову! Впереди у него – спокойный теплый ночлег, а наутро – снова в путь. В Шарур, в Нахичевань... Там тоже надо собирать силы, призывать в ряды партии молодежь.

А в Женеве сейчас такая теплынь! Аветис сладко потянулся и непроизвольно прикрыл ладонью глаза, чтобы подольше удержать в воображении образ пленительного города, неизвестно как прорвавшийся сюда, в эти убогие каменные стены, в эти зимние холода. Но мгновения блаженных воспоминаний оказались недолги. Что-то насторожило его: он услышал шорох шагов.

– Эй! Кто здесь? – Аветис, вертя головой, огляделся. На столе горела уже только одна свеча. Пространство кельи тонуло во мраке, однако он различил подле двери темную фигуру в рясе. Но это был не Григор...

– Кто ты? Ты пришел за мной? – с раздражением на молчаливого монаха, появившегося так внезапно, спросил Аветис.

Незнакомец слегка склонил голову и глухо, с неизвестным акцентом медленно выговорил:

– Да, я пришел за тобой...

Сердце Аветиса сжало какое-то тоскливое предчувствие. Подобный гонец не приносит хороших вестей. Аветис расхохотался вслух над собственной мнительностью и требовательно спросил:

– Кто тебя послал? Я не знаю тебя!

– Ты Аветис Мамиконян, сын Ованеса? Тебя просит к себе старец Петрос... – также монотонно произнес монах, ничуть не обратив внимания на недовольный тон собеседника.

Аветиса поразило даже не то, что было названо имя его умершего 10 лет назад отца, который к тому же, живя постоянно в Москве, довольно редко бывал в Эчмиадзине, его озадачило само приглашение. О старце Петросе он однажды мельком уловил почтительные замечания монахов и знал, что тот, девяностолетний и слепой, года два назад добрался сюда в сопровождении двух келейников из Сирии. Встречали его, словно святого, а потом почему-то ничего о нем не было слышно. Впрочем, Аветис церковными делами не интересовался.

– Старец Петрос?.. – переспросил он, недоумевая. – За что же такая честь?

В словах Аветиса сквозила насмешка. "Вряд ли моя заблудшая душа проникнется должным благоговением", – ехидно подумал он, но, поскольку монах молчал, ничего не оставалось делать, как подняться и двинуться следом за ним. Дверь как бы сама собой качнулась и распахнулась, и за нею вспыхнул свет. Там стоял в ожидании служка с фонарем. Они пошли по длинным узким переходам, миновали несколько лестниц с низкими ступеньками. Наконец сводчатый коридор вывел их к такой же окованной медью двери, как и та, откуда они недавно вышли. Сопровождающий легонько стукнул по ней кончиками пальцев. И тут же открыл ее, почтительно пропустив Аветиса вперед. Келья ничем не отличалась от множества им уже виденных ранее, разве что своим благовонным духом, да кресло, где сидел старец, выделялось древностью. При свете свечей его лицо с невидящими глазами казалось маской, длинная седая борода волной ниспадала на грудь.Аветис встал столбом у входа, не зная, как дальше вести себя, но те же сухие пальцы повелительно коснулись его спины, будто подтолкнули. Он сделал неловкий шаг вперед и громко поздоровался, сразу с усмешкой одернув себя: ведь старец был не глухой.

– Садись, – сказал старик. У него был тот же странный акцент. "Сирийский", догадался Аветис. И сел, искоса разглядывая неподвижное лицо монаха как будто тот мог видеть его взгляд. Нет, положительно Аветис чувствовал здесь себя не в своей тарелке, ему это не нравилось.

– Расскажи об отце. Как он прожил свою жизнь? – с живостью, необычной для столь почтенного возраста спросил монах.

"Наверное, он знал отца в юности"... – вдруг осенило Аветиса, и, преодолев настороженность, он стаг охотно описывать отцовскую жизнь, его работу в Лазаревском институте, его женитьбу, их дом в Москве... Наконец не удержался, похвастал:

– Мой отец много сил приложил для того, чтобь поднять армян на борьбу за наше будущее независимое государство, он дружил с Арцруни и писал статьи о том, как важно для победы объединиться! Ованес Мамиконян – среди тех, первых, кто создавал нашу партию...

Старец слушал, не перебивая, и Аветису вдруг показалось, что тот заснул... Он запнулся, но монах тут же сделал ему жест рукой – продолжай... Аветиса одолела скука. Он проголодался и хотел спать: завтра предстоял ранний подъем.

– Я все уже рассказал... – он пожал плечами.

– Ты учился в Москве? – спросил Петрос.

– И в Москве, и в Петербурге, и в Германии, – Аветис впервые улыбнулся.

– Вот как!.. – старец задумчиво склонил голову. – Твоему отцу было 20, мне около 13, я рос в семье, придерживающейся старых обычаев и нравов, мало знал об окружающем мире, а твой отец так пламенно рассказывал мне о жизни в Тифлисе, о своих мечтах повидать Москву, Петербург, Париж... Он умел хорошо говорить...

– Да, Париж... Он много раз ездил туда... А мне завтра в Нахичевань... Я тоже ведь, в своем роде, проповедник, – теперь он засмеялся: уж слишком разительным показался ему контраст нахичеванского захолустья и парижского великолепия.

– Проповедник? Говорят, ты отрицаешь небесную жизнь? – вопрос монаха, произнесенный с той же бесстрастной интонацией, как будто ударил Аветиса в лицо, щеки его побледнели. А старец Петрос продолжал: – В таком случае, чем же соблазняешь людей?

– Я проповедую вместо смирения и терпения борьбу и свободу, – с вызовом отвечал Аветис. – Утешаться несуществующим – жалкая участь рабов.

– А ты никогда не думал, что являешься орудием в руках дьявола, что он действует под твоим обличьем, говорит твоими устами? Видел ли ты, чтобы река повернула вспять?..

– О чем ты?.. – растерянно пробормотал Аветис, но сразу взял себя в руки, он понял теперь, почему эта древняя мумия доживает свои дни в Эчмиадзине в полном забвении... – А, я знаю! – вскричал он. – Ты отказался благословить нашу борьбу, наше стремление разрушить несправедливый к армянам мир!..

– Тобой движет ненависть, а тот, кто действует, движимый не любовью, а злобой, породит только зло... – изрек Петрос, его слепые глаза, казалось, пронзали Аветиса насквозь. – Вы используете народ! Вы несете ему лишения и гонения. И не только армянам!

– Старик! Ты предатель армянского дела! Ты – изменник нашей мечте о Великой Армении! – Аветис вскочил и забегал по келье, словно зверь в клетке.

– Да... – печально отозвался старец Петрос. – Эта ваша светлая мечта перемолола судьбу моей семьи, пресекла мой род. В подстроенном ради армянского дела пожаре в Мараге сгорели некогда моя мать и брат, моя близкая родня... Отец мой, тронувшись умом, бесследно сгинул на пути к страшному пепелищу. Сестра моя, красавица Ашхен, исплакала свою жизнь, тщетно ожидая поддержки того, единственного, кого впервые полюбила со всем жаром своего чистого сердца. Того, кто посватался к ней, а потом бесследно трусливо исчез, опасаясь потерять расположение богатого и влиятельного тифлисского дядюшки и лицемера Тирана, своего крестного отца... Ни одна ее весточка в Тифлис не нашла отклика... Еще бы! Ведь глава рода, уважаемый купец Мелик-Самвелян, ее отец, чьего покровительства искали, чьей похвалы добивались, в одночасье превратился в изгоя, решив жить так, как велит ему совесть, а не кучка замечтавшихся толстосумов и церковников.

– Вы о ком это?.. О ком?.. – прошептал Аветис, ощущая, что почва уходит из-под дрожащих ног. Он бессильно опустился на скамью.

– О тех, кого уже нет... – старец сделал отстраняющий жест, будто пытался загородиться от тяжких воспоминаний. – Скоро уйду и я... – почти радостно, с легкостью добавил он. – Я позвал тебя, чтобы, уходя, кое в чем убедиться самому... – Петрос вздохнул. – Теперь вижу: Всевышний милостив! Он отвел мою сестру от брака с твоим отцом... Он дал ее невинной ду– ше пристанище и покой в других пределах... Туда нет доступа ни вашей лжи, ни вашим кровавым игрищам, ни звону монет в грязных руках... Иди же... – старец встал. – И прощай!

Как он провел остаток вечера и ночь, Аветис не помнил. Его сжигала досада на себя за то, что он не нашелся с ответом старику, что последнее слово осталось не за ним. Лишь к утру он забылся сном. А уже в повозке по дороге в Нахичевань пришла вполне трезвая спасительная мысль: "Да пусть бы провалился старик со своей дурацкой историей! По заслугам получил его род, раз глава семьи пошел поперек общего дела армян..." Но ее мгновенно перекрыла другая, игривая: "А отец, значит, в молодости красавиц не пропускал..."

Мать его была из семьи сахарозаводчиков-миллионеров. Среди московских армян пучеглазая толстушка Ирене считалась одной из самых выгодных партий, и Аветис с возрастом сообразил, насколько завидовали отцу...

Уже на достаточном отдалении от Эчмиадзина спутник его, недавно ставший последователем дашнаков студент нерсесянской семинарии Арам, несмело обратился к Аветису: – Скажите, учитель, вы были у старца Петроса? Он сам пригласил вас?

– Ну и что?! – окончательно обретший хорошее расположение духа Аветис забавлялся юношеской непосредственностью Арама и его еще не изжитым семинарским пиететом перед церковными особами.

– Так он ведь окончательно ушел в затвор и никого не принимает... разъяснил молодой человек.

– Это почему же? По немощи своей? – Аветис хитро прищурился.

– Да нет... – Арам опустил голову... – разное говорят... Старец ведь ясновидящий... Что-то он такое католикосу предсказал... И теперь старца все сторонятся..

– А ты что думаешь? – машинально спросил Аветис, лихорадочно вспоминая подробности вчерашней беседы. Нет, кажется, ни на что страшное в его собственной судьбе этот Петрос не намекал. Но неужели он знает, видит будущее? У Аветиса мгновенно похолодели руки и ноги. Вот проклятый старик: еще накличет беду! Нет, уезжать отсюда надо, уезжать... Заниматься газетой где-нибудь в Париже, по утрам пить кофе на Елисейских полях... Вот оно, истинно небесное!.. Этому Аветис готов был отдаться всей душой...

Сквозь одолевавшую его дремоту он расслышал тихий голос Арама:

– Старец предсказал, что на эти земли армяне принесут кровь...

ГЛАВА 14

ПИСЬМО

Пещера

Друг мой! Чем дальше от меня во времени дни странствий по нахчиванской земле, тем ярче в памяти отдельные их картины и детали, тем отчетливее людские голоса. Перед глазами не меркнут остановленные, будто с помощью фотокамеры, мгновения: вот – пирамидальные тополя Шахбуза, кажущиеся на солнце отлитыми из серебра; вот – утопающий в цветах уютный Шарур; вот неподвижная зеленая водяная масса Арпачайского водохранилища, окруженного порыжевшими от жгучего зноя горами; вспомнил реку Арпачай в одном из стихотворений и путешествующий в этих местах А.С. Пушкин:

Отдохнув от злой погони,

Чуя родину свою,

Пьют уже донские кони

Арпачайскую струю.

Ну а вот – внушающие трепет развалины древней мечети Гарабаглар и небесной синевы майолика мавзолея подле нее. Под куполом этого мавзолея, не уступающего по красоте Момине Хатун, человеческий голос, словно подхваченный ангелами, обретает неземное звучание...

Двухолмная царственная громада Агрыдага-Арарата осеняет весь этот благодатный ландшафт: мост через быстрый Араке на границе, долины и горные плато – как бы отворяет врата в Иран и пески Аравии, в Турцию и Средиземноморье, и дальше, дальше в загадочные пространства Африки... Кажется, если здесь прижаться ухом к любому придорожному камню, он, точно раковина – шум моря, донесет до тебя бренчание колокольцев бесчисленных караванов верблюдов, груженых шелками, парчой и золотом, коврами и благовониями, жаркий топот конницы, звон сабель...

Но самое поразительное в этих краях – Пещера. Аль К'Ахф, как озаглавлена в священном Коране 18 сура, открывающая в назидание нам, простым смертным, одно из впечатляющих чудес Всемилостивого и Милосердного Аллаха!

Нахчиванская Пещера дает возможность каждому, чье сердце и душа открыты Господу, ощутить свою причастность к вечному и через это приобщение попытаться обрести то состояние, когда у человека открывается иное зрение, дающее ему возможность узреть иные Небеса, то, что великий Аль-Фараби называл "последним совершенством". Ты достигаешь этого в посюстороннем мире, но не в мире материи, наоборот, происходит освобождение от власти плоти, и пассивное восприятие божественных указаний переходит в прозрение, что, подобно Солнцу, внезапно освещает твою суетную тленную жизнь.

На подходе к Пещере полно паломников, больных и страждущих, детей и древних стариков, устремляющихся сюда в последней надежде на величайшую милость небесных сил, на помощь в жизненных невзгодах и сомнениях, на обретение крепости духа и преодоление немощи. Но есть такие, кто чужаки мутаваххиды среди других паломников, пришедшие сюда для осуществления главного назначения человеческого существования: они жаждут непосредственного созерцания Божественной истины. Ибн-Баджа, выдающийся исламский мыслитель, писал: "Одни видят Истину через слой воды, другие через слой воздуха, а иные – непосредственно". И это – счастье, доступное немногим, но к постижению такого счастья должны стремиться все. Это "естественная цель человека", а все остальное – лишь условия для осуществления главного.

Пещера помогает на этом нелегком пути. В лабиринтах подъема к ней, на крутых ступенях лестницы, ты заново переживаешь прожитое и, вспоминая строки 18 суры, которые только что услышал из уст муллы, направляющего паломников, стремишься вверх, смиренно ожидая знака: ты услышан, ты прощен...

Звучит в ушах 18 Сура:

2.

(Писание) прямое (без уверток),

Чтобы напомнить (нечестивым)

о наказании великом,

А тех, кто верует и делает добро,

Обрадовать благою Вестью,

Что им – прекрасная награда,

3.

И в ней им вечно пребывать*.

______________ * Перевод Валерии Пороховой

Разумеется, эта награда – не богатство, не слава, а состояние души, блаженство, в которое душа погружается, отмеченная за благодеяния.

Подобную награду получили и эти отроки, которые, живя среди язьиников, уверовали в Единого Бога, и их усердие было укреплено на праведном пути. Молла вдохновенно рассказывал, как во времена жестоких гонений за веру трое или семеро юношей (а сколько их было – знает только Всемилостивый и Милосердный Аллах), укрылись в Пещере и с ними вместе – собака, которая внезапно заговорила человеческим голосом и попросила их не прогонять ее, ибо она тоже хочет найти Господа Бога, какого обрели и они. Так вот – в Пещере этой им был послан сон, которым они проспали 309 лет, и ангелы прилетали переворачивать их, чтобы острые камни не повредили их тела. И собака тоже спала вместе с ними, вытянув лапы на порог... Когда же Господом сон их был прерван, юноши заспорили о том, сколько времени они проспали: один говорил день, другой – полдня... Однако, выйдя из Пещеры к людям купить еды, по тем деньгам, которые у них сохранились, они определили, что миновало три века и девять лет... Так известил Всемилостивый и Милосердный Аллах народ об этом чуде.

Ну, а затем, чтобы избегнуть дознания властей, которые уже послали за ними стражу, юноши взмолились, обращаясь к Господу:

"Ты хранил нас столько лет, храни и дальше!" И начали вновь подниматься к Пещере, а гора становилась как будто все выше и выше, ушла за облака, и эти юноши, и их собака навсегда пропали из глаз людских...

Грозным предупреждением для нечестивых и обещанием Рая для праведных исполнено окончание 18 суры:

103.

Скажи: "Не сообщить ли вам про тех,

Кто понесет от дел своих наибольшие

потери?

104.

Тех, чьи усилия впустую

Были потрачены (в их жизни на земле),

Они же думали, что делают прекрасные

дела".

105.

И это – те, которые в знамения

их Господа не верят,

Не верят, что Его им встретить

предстоит,

Дела их в тщету обратятся,

В День воскресения Мы не дадим им

никакого веса.

106.

Вот их награда – Ад!

За то, что не уверовали в Бога,

Подвергли осмеянию знамения Мои

И над пророками Моими насмехались.

107.

А тех, кто верует и делает добро

Для тех жилищем будут Райские Сады,

108.

Где пребывать навечно им

Без всякого желания замены*.

______________ * Перевод Валерии Пороховой

До наших дней Пещера хранит отпечатки тел праведников и их верного пса, уснувших на триста девять лет...

Я почитаю за великое счастье, что есть такие воспоминания, которые дозволяют прикоснуться к пределу, за каким – оборотная сторона этого мира, помогают отрешиться от земного и углубиться в возвышенное... В лиловую бархатную воронку вечности...

Изучение истории, близость к архивным источникам тоже внезапно рождает нечто вроде иллюзии прикосновения к вечному. Остановленное время выражается в сухих строках ветхих документов, в пожелтевших, истончившихся страницах книг. Ты ощущаешь себя сопричастным к жизни мужчин и женщин, которых никогда не видел, ты живешь их воспоминаниями, их страстями и разговорами так, что непрочное начинает казаться прочным, и это тоже сулит своего рода бессмертие. Где-то я прочитал, что бывают люди, которые идут, будто держа над головой горящую свечу – показывают путь. И хотя у каждого – своя орбита, с таким человеком все неожиданно чувствуют себя немного более едиными. Такими людьми были великие азербайджанцы Сабир, Мирза Фатали, Мирза Джалил, Гусейн Джавид...

Никогда не забуду, как сказал мне в нашем ночном доверительном разговоре ректор Нахчиванского университета Иса Габиббейли: "Только идя по пути Сабира, Джавида, можно остановить вражду и кровь, разрешить конфликты между народами".

А я добавил: "Ведь не существует послания самого по себе, есть посланцы, они-то и являются посланием, равно как любовь – это тот, кто любит..."

Величие человеческого духа, способного подняться над злобой дня, доносят до нас бессмертные, объединяющие сердца строки Сабира, "Кеманча" Мирзы Джалила, драматические полотна Гусейна Джавида, само имя которого Вечность – служит постоянным напоминанием о бренности потуг утвердиться на чьих-то чужих слезах и беде...

Вот "Кеманча" Джалила Мамедкулизаде. Кажется, какой простой сюжет у этой небольшой пьесы! Однако написанная в Карабахе, в Шуше, в 1920 году, она буквально пропитана воздухом того жестокого времени, когда озверевшие дашнакские банды в пламени всеобщей гражданской войны пытались террором мирного населения, побуждая его к бегству, присоединить эти земли к новосозданной Армянской республике. И вот к местному карабахскому беку приводят армянина, взятого в плен в результате столкновений с бандитами отряда азербайджанской самообороны. Армянин оказывается музыкантом-кеманчистом... Кто бы разбирался в этом, когда кругом стрельба, когда горят азербайджанские села, когда трупами женщин и детей устланы дороги... Только смерти заслуживает взятый в плен... Но все происходит иначе. Армянин играет на кеманче. И его музыка как бы приподнимает всю эту страшную и почти безнадежную ситуацию над враждой и страданиями... Руки, которые извлекают такие прекрасные звуки, не могут быть обагрены кровью... Так решает бек и отпускает пленного...

Великодушие, умение понять и оценить прекрасное – эти характерные черты психологии азербайджанцев запечатлены Мирзой Джалилом с огромной художественной силой. Но и сам автор, посланец в дни сегодняшние великих заветов гуманизма, предстает фигурой, выходящей за пределы национального мира, – Человеком Человечества.

Не хочется быть обвиненным в необъективности, мой друг, но продолжающиеся мои изыскания в истории армяно-азербайджанского конфликта постоянно, увы, предоставляли мне примеры коварства армян, даже в таком рискованном деле, как подтасовка в интерпретации исторических событий. Вот хотя бы вопиющий пример с энциклопедиями.

Часто новое – это всего лишь хорошо забытое старое. Многие ли, когда начался известный, искусственно подожженный армянами конфликт в Нагорном Карабахе в конце 80-х годов XX века, вспомнили (а некоторые сознательно замолчали) о том, что этот так называемый "карабахский вопрос" – лишь часть армянского вопроса. А армянский вопрос – часть более глобального "восточного вопроса". Между тем этой проблеме были посвящены в конце XIX – начале XX веков труды, к сожалению, незаслуженно забытые. Или, точнее, было сделано так, чтобы их забыли. К их числу относится работа историка В.Гурко-Кряжина "Ближний Восток и державы", изданная Научной Ассоциацией Востоковедения при ЦИК СССР в Москве в 1925 году, где убедительно раскрывались, в частности, причины падения Оттоманской Империи. Этот объективный исследователь, анализируя интересы великих держав на Ближнем Востоке, показал, как "армянский вопрос" стал эффективным инструментом их экспансионистских устремлений в данном регионе. Продолжением этой работы Гурко-Кряжина стала его же статья, опубликованная в третьем томе Большой Советской Энциклопедии издания 1926 года под редакцией будущего академика О.Ю.Шмидта, куда в редколлегию входили, в частности, такие авторитеты, как Н.И.Бухарин, В.В.Куйбышев, М.Н.Покровский, Г.М.Кржыжановский и др. Статья озаглавлена "Армянский вопрос". В ней ретроспективно дается полная экономическая, финансовая и политическая картина бытования армянской общины в Турции, а также отражены механизмы превращения армян в один из важных дестабилизирующих факторов, приведших в итоге к развалу Османской Империи. Интересен здесь отмеченный факт заключения Дашнакцутюном соглашения с младотурками для разработки плана государственного переворота против султана Абдул Гамида Второго.

И вообще – с кем только не кооперировались дашнаки: с эсерами, кадетами, социал-демократами, большевиками, македонским национально-освободительным движением и. т. д. И не было ни одной партии, ни одного национально-освободительного движения, интересы которого дашнаки впоследствии бы не предали. Так что их измена вчерашним друзьям – албанцам и македонцам – и заигрывания с младотурками были вполне закономерным явлением. Таких понятий, как мораль, долг, выполнение договоров и обещаний, что неоднократно фиксируется в исторической литературе, для дашнакцаканов никогда не существовало. Они всегда действовали и действуют как в коммерции, так и в политике, исходя из собственной выгоды и в соответствии с принципом: "Хорошо и нравственно лишь то, что полезно в данный момент для "армянской идеи"".

В.Л.Величко приводит в своей книге "Кавказ" интересное наблюдение немецкого путешественника Альфреда Керте из его работы "Анатолийские эскизы". Вот, что пишет Керте, приводя слова крупного подрядчика в Эски-Шехире: "Когда я уславливаюсь относительно дела с турком, то обхожусь без письменного контракта, – ибо его слова достаточно. С греком или иным левантинцем я заключаю письменное условие, ибо с ними это нужно и полезно; с армянами же я и на письме никаких дел не веду, потому что от их лживости и интриг не ограждает даже письменное условие". Жестокость нравов и ненадежность взаимных отношений – феноменальные, подчеркивает Величко.

Этот "армянский портрет" в основе своей не изменился за истекшее столетие. Те же их качества проявились и в недавней истории. Справедливо отмечает мужественный и честный армянин, человек, о котором у меня еще речь впереди, писатель Роберт Аракелов: "...К каким только средствам не прибегалось в попытке оттягать Карабах: от русофильства к русофобству, от "Ленин, Партия, Горбачев" к антикоммунизму, от традиционно антитурецкой агитации к попыткам мезальянса с Турцией".