Текст книги "Ганнибал-Победитель"

Автор книги: Гуннель Алин

Соавторы: Ларс Алин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

VII

Благодаря одному удару и четырём отрубленным пальцам Ганнибал добился от царя Бранка всего, чего требовал: снаряжения в виде оружия, доспехов, тёплой одежды, обуви, поставок провианта на много дней вперёд и нескольких проводников. Всё это было необходимо в преддверии ожидавших нас испытаний. Недовольные бойи, которые прежде указывали нам путь, но к указаниям которых Ганнибал не очень-то прислушивался, были немедленно отпущены восвояси. Новоприобретённое имущество заметно подняло настроение наёмного воинства. Тем не менее мы должны были продолжить движение на север, вдоль Родана. Сципион уже достиг места нашей переправы через реку. «Что-то теперь предпримет консул? – спрашивали мы себя. – Попытается нагнать нас или разгадает замысел Ганнибала, его намерение напасть на Италию с севера?»

Не проходит дня, а возможно, и мгновения, чтобы я вновь не почувствовал на своей шее поддержки от Ганнибаловой руки. Только теперь я понял, что он рассмотрел во мне в минуту наивысшего подъёма. Его привлекли вовсе не мои речи о Европе, а моё лицо, горящее одушевлением, лукавством и игривостью. Признаки жизни были столь явственны, что выявили снедавшие меня чувства, и я предстал перед Ганнибалом уже истерзанный ими. Отсюда и сила, исходившая от его руки. Я решил, что ещё вернусь к теме Европы и Финикии – возродившейся Финикии! – в обновлённой Европе, а также к теме законных прав Карфагена.

Я сумел изложить Ганнибалу лишь незначительную долю всего, что мог бы сказать. Из того немногого, что я успел проговорить, он не составил себе сколько-нибудь вразумительного представления ни о моих идеях, ни тем более о стоящей за ними действительности. «Вспомни греков, этих отменных фальсификаторов, – мог бы сказать я, – которые по сей день не изъяли из своей мифологии мифа о Европе». Как только они обращаются мыслями к мифу о Европе, они не могут не вспомнить про нас, финикиян, и про царевну Европу, про её детей и прочую родню: все они сыграли важную роль в становлении Эллады. Финикияне с самого начала внесли весомый вклад в греческую политику, культуру и религию. Право слово, перед греками нам не приходится стыдиться.

Папаша Гамилькар сравнивал трёх своих сыновей с выводком львят. Я наблюдал Ганнибала в виде парящего в вышине Орла и в виде хищного Волка. Я наблюдал его также в других обличьях, например в виде увенчанного ветвистой короной благородного оленя: он величаво вышагивал, не обращая внимания ни на чьи взгляды, совершенно равнодушный к ним. Я видел его и в обличье горного козла, застывшего на вершине утёса, – выставив вперёд упрямый лоб, насторожив изогнутые рога, он холодным выжидательным взором обводил своё воинство и окрестности. И я уверен, что мне ещё предстоит увидеть его в обличье разъярённого леопарда, устремившегося на дно ущелья, дабы вонзиться зубами в глотку врага.

Передо мной предстала одна из моих излюбленных картин, картин будущего. Я увидел Ганнибала-Победителя, объединяющего в своём лице Геракла (то бишь Мелькарта) и Антея. Антей – это исполин, который остаётся непобедимым, пока его ноги касаются земли, но делается немощным, как только утрачивает связь с сим источником силы. Гераклу удаётся одолеть Антея, подняв его в воздух. Ганнибал-Победитель силён, потому что твёрдо стоит на земле, однако он может и оторваться от неё, не теряя при этом своей силы. Он уже не раз показывал себя не только отменным практиком, наделённым трезвым и здравым умом, но и дерзким стратегом, который руководствуется в действиях интуицией. Когда он до конца поймёт свою роль в развитии мифа о Европе, весь мир убедится в том, что Ганнибал сочетает в одном лице Мелькарта и Антея.

Сегодня я спал очень крепко. Утром Астер с трудом поднял меня на ноги. Вчера я был на пиру, который задал в честь знатных карфагенян царь Бранк. Накормили и напоили нас на славу. Но прежде чем выставили угощенье, было устроено шествие к святому источнику. Ганнибал выступал с чувством спокойной уверенности в себе. Сохраняя полное самообладание, он опустил щит на землю, положил на него толстый золотой браслет, вытащил меч и твёрдой рукой рассёк браслет, после чего поднял щит и бросил увесистое запястье в источник. Проходя мимо родника, каждый из нас, в том числе простые люди из подданных Бранкорига, пожертвовал по золотой монете. Какую драгоценность принёс в жертву сам царь, я проглядел.

К нашему удивлению, кавары пригласили нас в свой храм. Они хотели отпраздновать разрешение проблемы престолонаследия не только у источника, но и в недавно отстроенном капище. Нам предлагают зайти во дворик перед храмом. Мы попадаем туда через восточный вход, а затем, словно подчиняясь невидимому дирижёру, начинаем ходить по солнцу вокруг восьмигранного наоса, из которого уже доносится бормотание читающих молитвы жрецов. Следует невероятно долгая церемония жертвоприношения. Эти часы оказались серьёзным испытанием для нашего терпения. Столь же естественно, как мы, войдя, двинулись по солнцу, мы вскоре приспособились идти неспешным, торжественным шагом. Однако мы вертели головами из стороны в сторону, обозревая всё, что поддавалось обзору. Впрочем, там была всего одна вещь, достойная нашего внимания: колонны у входа в наос. Колонны были деревянные. В вырезанных на их поверхности нишах стояли мёртвые головы, некоторые – засушенные с мясом, как мумии, другие – очищенные до черепов, причём часть черепов была позолочена, а часть лоснилась от какого-то масла.

Пока я хожу кругами, в голове у меня заводят собственный хоровод извечные вопросы. Рождение – жизнь – смерть. Триада. Только что рядом с нами прошли два священнослужителя, неся изображение божества. Божество было трёхликое, все лики обращены в разные стороны. Я знаю, что учёные друиды в своей философии размышляют над сущностью триад. Время – пространство – движение. Прошлое – настоящее – будущее. Положение внизу – вверху – вровень. И так далее. Иногда друиды сочиняют какую-нибудь работу по-гречески, но на своём собственном языке они не пользуются так называемым греческим алфавитом. Они вообще ничего не пишут на своём языке. Вся накопленная ими премудрость (если позволительно применить к ней такое слово), всё законодательство, вся история, все мифы... короче говоря, все знания сохраняются исключительно у них в памяти. Как ни парадоксально это звучит, мне даже приятно, что они прибегают к алфавиту только в разговоре. Иначе их мысли, пожалуй, могли бы осквернить великий дар карфагенян человечеству.

Доносившаяся из наоса молитвенная литания[142]142
  Литания – вид молитвы у католиков.


[Закрыть] смолкла. Тут же наша процессия застопорилась перед входом в наос, который теперь заняли пять выстроившихся в ряд друидов. Нам пришлось потесниться и освободить место для двоих мужей с обнажёнными торсами, настоящих великанов. Мне видно, как вздымаются на вдохе их грудные клетки, как играют под кожей мускулы.

Подошедший жрец встаёт напротив мужей. Я понятия не имею, что должно произойти, потому меня ошарашивает следующий миг, когда жрец наносит одному из мужчин сильный удар в солнечное сплетение и тот, забившись в судорогах, падает. Жрец наносит такой же удар второму мужчине, который также валится на пол в корчах. Когда конвульсии прекращаются и оба мужа застывают на полу, по виду в бессознательном состоянии, сбивший их с ног жрец даёт каждому по две оплеухи. Оба мгновенно вскакивают и радостно смотрят вокруг. Теперь жрецы подходят к царю Бранку (рядом, преисполненный достоинства, стоит Ганнибал). Мне объясняют, что друиды изучили спастические движения сбитых мужей и прочли по ним будущее (они умеют определять будущее также по полёту птиц). Всё это я узнаю от протиснувшегося ко мне Бальтанда. Он говорит, что жрецы предсказывают царю и его подданным период согласия и мира. Один из друидов вытянул длани к царю и словно возвещает ему что-то руками.

Бальтанд явно в восторге от этого зрелища.

   – Почему ты не сказал мне, что у тебя мать кельтка? – укоряю его я.

   – Ты не спрашивал.

   – Мог бы и сам рассказать.

   – Я не представляю, что тебя интересует.

   – Ты знаешь какие-нибудь кельтские молитвы?

   – Хочешь выучить? – оживляется Бальтанд.

   – Только если будет очень короткая.

   – «Grian ocus esca ocus dule de archena».

   – Что это значит? – шёпотом вопрошаю я.

   – Солнце, луна и прочие божественные небесные создания.

   – Какие прочие создания?

   – Конечно, звёзды.

   – Молитва-то трёхчастная.

   – Разумеется.

   – Но с ног сбивали двоих, а не троих.

   – Чаще бывает один.

   – Повтори молитву.

   – «Grian ocus esca ocus dule de archena». Запомнил?

   – «Grian ocus esca ocus dule de archena». Да, запомнил!

   – Теперь снова пойдём бродить, – говорит Бальтанд, встраиваясь в наш хоровод. – Читай молитву снова и снова, тогда произойдёт одно из двух.

   – Что произойдёт?

   – Либо ты погрузишься в глубокие размышления, либо вообще ни о чём не будешь думать.

   – А можно выбрать, что я хочу?

   – Ни в коем случае!

Мы ещё раз собираемся у входа в священный наос. Двое мужчин вносят вепря, олицетворяющего свирепость воина. Кабан лежит, притороченный ремнями к подобию железных носилок. Он от головы до хвоста обвит ветками рябины. Роскошные гроздья ягод ещё влажны и горят лихорадочным румянцем. Мужчины, которые несли кабана, воздев носилки над головой, опускают свою ношу. Теперь моему взгляду предстаёт голова вепря, его устрашающие клыки. Он не шевелится, даже не поводит мордой. Вероятно, он тоже получил крепкий удар, заставивший его потерять сознание. И вдруг я вижу нечто, одновременно пугающее и притягивающее меня. Чёрные губы кабана раздвинуты в гримасе, похожей на язвительную человеческую усмешку. Эта жуткая и в то же время заразительная усмешка так и застыла на кабаньей морде. Я торопливо перевожу взгляд туда, где стоят царь, Ганнибал и их приближённые. Кельты тоже странно улыбаются. Такое впечатление, будто их снедает безумная радость, которая изменила их черты. Она же вынуждает их воздеть руки кверху и выставить вперёд нижнюю челюсть, обнажая выглядывающие из-под усов зубы. Откуда-то из нутра воинов доносится жужжащий звук, напоминающий гудение шмеля. Я бросаю взгляд на Бальтанда. Он тоже впал в экстаз, и во рту у него тоже гудит шмель. При всей моей отчуждённости происходящее с кельтами производит на меня потрясающее впечатление. Раздаётся глубокий вздох, который переходит в трубный рёв и, в свою очередь, мгновенно смолкает.

   – Что это было? – спрашиваю я Бальтанда.

Он весь трясётся и молчит.

   – Что это значит? – допытываюсь я.

Но ответа я не получаю. Мои ощущения так и остаются ощущениями чего-то неопределённого. Меня окружает нечто неведомое. Разыгрывающееся вокруг реально, однако непостижимо для меня.

Кабана снова поднимают и вносят в наос. Мы продолжаем стоять в преддверии святилища. Вскоре раздаётся кабаний вопль, и мы понимаем, что кабану перерезали глотку и что он пришёл в себя только ради этого предсмертного крика. Мы остаёмся на прежнем месте. Царь никуда не уходит, значит, церемониал ещё не окончен. Совершенно верно. К Бранкоригу приближается друид, который протягивает ему позолоченный череп. Выступив вперёд, царь Бранк берёт череп и подносит его к губам. Оказывается, позолоченный кранион превращён в чашу. Что в нём: кровь вепря или какой-нибудь иной жертвенный напиток? Царь пьёт. Я вижу это, но ничего не понимаю. Я смотрю на происходящее слепыми глазами.

Наконец изнурительное жертвоприношение закончилось. Мы с облегчением перешли из храма туда, где чувствовали себя более определённо, а именно на царский двор. Рядом с его покоями стояла огромная пиршественная зала, призванная вмещать всех знатных подданных Бранкорига. Кровлю залы подпирали украшенные орнаментом колонны, по бокам её размещалось несколько прямоугольников, отделённых друг от друга перегородками из плетня: эти закутки предназначались для самых почётных гостей. Ни стульев, ни скамей предусмотрено не было. Земляной пол был застелен звериными шкурами, а простые деревянные столы покоились на подставках, лишь немного приподнимавших их над уровнем пола.

Боги своё получили, теперь наступила очередь людей. Мои ноздри раздуваются от аппетитного запаха варёного мяса, а глаза наверняка блестят при виде выставленных яств. Большие хлебы, масло и мёд, сыр и молоко, жаркое из дичи, вместительные кувшины с вином, фрукты, блюда с оливками...

Схватив один хлеб, я ухожу вбок от огромной трапезной. Царские покои окружены высокими деревьями, как я теперь вижу, дубами и тополями. Листья на тополях уже приобрели золотисто-жёлтый цвет, однако ещё не опали. Я прислоняюсь спиной к старому дубу. Вскоре кора дерева проникает своими шероховатостями сквозь одежду и отпечатывает их на коже, вызывая у меня едва ли не вожделение. И тут я замечаю женщин, которые, я вижу, принадлежат к двум категориям: одни прислуживают, другие надзирают. Жрецы задерживаются. Может быть, они вовсе не появятся?

Я жую свой хлеб и слежу взглядом за женщиной, которая ходит с факелом, зажигая от него другие факелы. Вспыхивающее раз за разом пламя даёт отблеск в её рыже-каштановых волосах, которые она носит в виде венка из двух толстых кос, свисающего так низко, что он обрамляет лицо и образует на затылке нечто вроде шиньона. Моё томление отзывается болью в кончиках пальцев с их бурно пульсирующей кровью. Мне хочется погладить женщину по чудесным волосам.

На всех женщинах длинные складчатые одежды чистых, хотя и неярких тонов. На шее они носят золотые ожерелья, повыше локтя, а у некоторых и на запястьях я вижу браслеты. В наступающих сумерках выделяется белая кожа женщин, щёки у них красные от травяного настоя, крылья бровей подтемнены, подкрашены даже кончики пальцев. Женщин отличают высокий рост, широкие бёдра, прямая осанка. Они ступают на редкость красиво, с чувством собственного достоинства.

Одна из женщин приближается ко мне и осмеливается заговорить с чужестранцем. От неё исходит мелодичный перезвон – из-за пришитых к подолу юбки крохотных колокольчиков. Она протягивает мне пенящийся кубок.

   – Что там? – не слишком любезно спрашиваю я.

   – Попробуй, – предлагает она.

Я осторожно пригубливаю, затем делаю основательный глоток и, наконец, осушаю сосуд. Сначала на языке чувствовался привкус мёда. Потом напиток утолил мою жажду. Но он не притупил моей разбуженной любовной тоски.

   – Что это было? – интересуюсь я.

   – Корма, – отвечает женщина.

   – Корма?

   – Ну да. Это вид мёда. Он, как и вино, бывает разных сортов. Корма – один из лучших.

   – Очень вкусно, – говорю я.

   – Ты посмотрел на низ кубка? – спрашивает она.

   – Нет. А что, надо было?

   – Если хочешь.

Я разглядываю кубок. Внизу в него вделана золотая монета с изображением быка, на спине которого стоят три журавля. Сам кубок бронзовый. Вдоль внешней стороны выгравирован абстрактный узор из переплетений и извивов, явно навеянный весенним мотивом – свежими листочками и веточками.

   – Изумительно, – говорю я. – Видимо, у вас очень искусные ремесленники.

   – Это верно, – отзывается она. – Главное место в нашем государстве занимает царь, далее идут воины, затем – мастера, в первую очередь оружейники. Впрочем, нет, главнее всех, пожалуй, друиды. Они разрешают споры и дают советы, в том числе военные. Царь практически не может ослушаться этих советов, не накликав на себя беды.

   – Запомним.

   – Я сама вдова, по происхождению из аристократической семьи, – внезапно признается она и смотрит на меня прямодушным, искренним взглядом. – Я богата и многое повидала в этой жизни.

И тут мною завладевает Афродита.

   – Меня зовут Йадамилк, – отвечаю я, – и я поэт.

   – Меня зовут Хиомара. Мне дали это имя в честь кельтской женщины, которую превозносили за её мудрость и за высокие духовные качества. Барды часто вспоминают её в своих песнях. Будь я бардом, я бы спела для тебя.

   – Если ты знаешь песню про неё, перескажи её мне.

   – Хиомара была супругой Ортиагона, царя кельтского племени богов. Во время одного из сражений она попала в плен, и её обесчестил военачальник. Хиомара тоже принимала участие в битве. Про нас говорят, что целое войско чужеземцев не может устоять перед кельтом, если он возьмёт себе на подмогу жену. Вытянув шею, скрежеща зубами и размахивая бледными руками, она принимается раздавать тычки и пинки, забрасывая неприятеля ударами, словно камнями из катапульты.

Хиомара сжимает руки в кулаки и машет ими у меня перед носом. Мы оба смеёмся. Я уже полностью под властью Афродиты.

   – Однако на этот раз царица Хиомара оказалась дорогим трофеем более чем в одном смысле. Военачальнику пришлось разрываться между похотью и жадностью. Когда ему пообещали за пленницу большой выкуп, он согласился и отвёз Хиомару на условленное место. Стоило кельтам передать военачальнику оговорённую сумму золотых, как Хиомара знаками попросила своих соотечественников умертвить его, когда он будет прощаться с нею. Военачальник в последний раз обнял царицу, и в этот самый миг кельты пронзили его мечом. Потом они отрезали ему голову. Хиомара подхватила голову и спрятала в складках своей одежды. Вернувшись к супругу, она бросила голову к его ногам. «Верность – вещь крайне важная, жена моя», – молвил изумлённый царь. «Да, – ответствовала она. – Но есть нечто ещё более важное». – «Что же?» – спросил царь Ортиагон. «Из мужчин, которые были моими любовниками, я дозволяю жить только одному». Подобно царице Хиомаре, я не могу дозволить, чтобы на свете одновременно существовали двое любивших меня мужчин.

   – А сейчас? – пытаю я, прикасаясь к обнажённой руке Хиомары.

   – Сейчас один уже есть, – с ослепительной улыбкой откликается она.

Я содрогнулся, не в силах представить свою отрубленную голову в складках женского платья. Афродита мгновенно утратила надо мной власть.

   – Я хотела бы просветить чужеземца и поэта: мы, кельтские женщины, пользуемся большим уважением мужей, нежели, скажем, несчастные гречанки, которых держат взаперти, ограничивая круг их интересов едой и детьми. Нам живётся и лучше, чем римлянкам. Мы в открытую общаемся с лучшими мужами, тогда как римским жёнам приходится терпеть тайное совокупление с наихудшими.

   – Мы, карфагенские мужчины, тоже высоко ставим наших жён, – удаётся ввернуть мне. – В вашей стране я видел только жрецов-мужчин. У нас в храмах служат и женщины.

   – В виде сакральных проституток? – довольная собой, смеётся Хиомара.

   – Да нет же, – отвечаю я. – В виде целомудренных жриц со своим собственным культом.

   – У нас есть специальные места с женщинами-жрицами. Некоторые обряды исполняются только женщинами, по очень строгим правилам. Например, они уничтожают старый год, срывая кровлю, чтобы затем заново положить её. На одном острове неподалёку от кельтского побережья живут женщины, одержимые богом Езусом, тем самым, что известен как великий очиститель, который в мгновение ока обрубает все ветви на небесном древе. Они поклоняются Езусу с помощью священных ритуалов. Ни один мужчина не осмеливается причалить к их острову. Но сами женщины иногда переправляются на материк и тогда отдаются мужчинам. Рожают они исключительно девочек. Во всяком случае, вырастают у них лишь девочки. Каждый год они срывают крышу с храма Езуса и в тот же день настилают новую. Они вынуждены торопиться, поскольку работу эту следует завершить до захода солнца. Если какой-нибудь женщине случится уронить ношу на землю, остальные разрывают свою товарку на куски и обходят с ними вокруг святилища, возглашая: «Эуой! Эуой!» Бывает, что женщину, предназначенную в жертву, нарочно толкают, чтобы она выронила ношу из рук. Нельзя же оставлять жертву на волю случая. Наши божества строги и требовательны.

   – Наши тоже, – говорю я.

   – Особую строгость они проявляют на рубеже лет.

   – А наши – если случается несчастье.

   – На исходе следующего месяца мы будем справлять самухин, – рассказывает Хиомара. – При этом сжигается старый год и возводится новый. Мужи соперничают друг с другом, кто возьмёт на себя самую тяжкую ношу. Чем больше ноша и чем выше они хотят её поднять, тем труднее даётся каждый шаг – но и тем почётнее победа. А боги очень придирчиво наблюдают за соперничеством, повышая требования. Достаточно ли велика твоя жертвенная ноша? Дотягиваешь ли ты до мерки?.. В ночь накануне самухина выпускаются души умерших, и они свободно бродят среди живых. Тогда мы все приобщаемся к воспоминаниям о сотворении мира, когда хаос был превращён в теперешний порядок.

Хиомара умолкла и вызывающе посмотрела на меня. Афродиты во мне давно и след простыл.

   – Ты разве не хочешь есть? – спрашивает Хиомара.

Я киваю.

   – Ты очень голодный?

   – Как волк.

   – Тогда тебе пора присоединиться к остальным. Почти все уже вошли в залу.

   – Сначала я бы не отказался ещё от кубка кормы. Горло у меня, можно сказать, горит огнём.