Текст книги "Наркокурьер Лариосик"

Автор книги: Григорий Ряжский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Ленчик ошалело попытался вставить слово:

– Ну, как же так, Марина Дмитриевна, подождите, вы же знаете, я тут ни при чем… И цепь тоже не моя…

– Я не я, и цепь не моя, – женщина в трубке нехорошо засмеялась. – Не пизди! Я на тебя все подняла, ты у нас восемь лет в разработке сидишь, сучара!.. Погоди, я все на тебя выжму, даже как ты при белом билете с твоей статьей на тачке ездишь… А по доскам – весь Ярославль к тебе подвешу, паровозом… Как оргсообщество…

У Ленчика опустились руки… Обе… Включая ту, что с трубкой… Лицевой нерв дернулся и натянул левую щеку на край рта. Рот ответно подернулся и тоже замер в неудобняке. Безнадегой повеяло ужасающей… Небывалой повеяло безнадегой…

Ленчик снова поднес трубку к уху:

– Что же мне теперь делать, Марина Дмитриевна? – спросил он у майорши через кривой рот. – Петлю мылить прикажете?.. Или в бега подаваться?..

В телефоне ухмыльнулись:

– Ну, дальше Барнаула тебе все одно пути нет. А там таких искусствоведов быстро вычисляют. По роже… Мандельштамповой…

– Ну, а если ближе… То куда? – с глубоко сокрытым, но не для ментовского уха, намеком, соединенным со слабой надеждой на чудо, спросил Ленчик.

Вопрос выплыл сам по себе, ниоткуда, из пупка… И был непростой. Это знали они оба…

– Ну, а ближе если – то поговорим… – задумчиво и без агрессии произнесла трубка. – Потрем вопрос… Но знай… Работать будешь на меня… По-всякому… По делу и… так… По личному… Так что готовь шланг… Понял?..

Ленчик согласно промолчал… В трубке тоже помолчали, и Марина подвела итог беседе:

– Завтра увидимся – получишь что надо и разомнем, а сегодня еще перезвоню, будь на трубке… А Аньку тебе прощаю… Привет…

В трубке раздались короткие гудки…

Это было то, чего Леонид Иванович Кузин ждал всю преступную часть своей жизни…

Он снял со стены Кустодиева и завернул его в простыню. Потом собрал в пару больших рыночных сумок все ценное – деньги с балкона, доски из середины тахты, по которой путешествовала майорша, одежду, парфюмерию. Туфель набралось двенадцать пар, из них четыре – сияющих лаком. Он подумал и взял две сияющих и три таких. Звонить никому из дома не стал. Затем он снял с аппарата трубку и оставил ее рядом. Взвалив все на плечи, вышел из квартиры, не оглядываясь, и захлопнул за собой дверь. «Пирелли» вместе с бронзовым безменом остались лежать на балконе.

– Лучше стучать, чем перестукиваться, говоришь? – задумчиво спросил он у пустоты между открывшимися створками вызванного им лифта. – Поищи себе другой шланг… Помягче…

Холод внизу живота поутих, и там снова стало почти нормально…

Он гнал свою семерку по Калужскому шоссе, удаляясь от Москвы все дальше и дальше. Из географии он помнил, вернее сказать, представлял, что прямо перед ним – Калуга. Это был ближайший и единственный пока план. О прочем подумать времени не было из-за огромной скорости, на которой он несся от беды, – в сторону неизвестности, что, по-любому, было лучше, чем эту неизвестность ждать самому, – и сильного дождя, с которым не успевали справляться дворники. Гаишников он не опасался, по крайней мере, сегодня, пока его телефон дома был еще занят. Да и на этот случай у него всегда в бардачке были отложены упаковки фирменных презервативов со смазкой, которые не подвели еще ни разу, даже когда он бывал в жопу пьян. Причем это касалось как представителей Государственной автомобильной инспекции, так и инспектируемых уже непосредственно им самим девушек и дам. И каждый раз после этого он с удовлетворением вспоминал любимую частушку, простую, как стакан семечек, но очень философичную: «Е…тся вошь, е…тся гнида, е…тся тетка Степанида, е…тся северный олень, е…тся все, кому не лень, е…тся вся святая Русь…» – ну и так далее…

«Витька, главное, предупредить… Шпиона моего… – неотрывно думал он, – разведчика…»

Дорога шла в гору. Было уже темно, и дождь продолжал заливать лобовое стекло. Оно слегка запотело изнутри. Впереди возникли очертания длиннющего прицепа, который еле-еле преодолевал подъем вслед за вонючим тягачом-МАЗом. Ленчик резво взял на обгон и протянул руку, чтобы включить вентилятор обдува лобового стекла. Навстречу его семерке, из мокрой темноты внезапно надвинулся «Икарус» и ослепил ему глаза дальним светом фар. Вспышка была яркой и мгновенной. Она ударила сразу везде и высветила вдруг…

…Он вспомнил, что забыл в прихожей, на крючке, пиджак, в котором слева и справа на пришпиленных изнутри булавках, остались висеть сто пятьдесят белых и примерно столько же желтых контрабандных цепочек.

«Улика! Улика! Улика!» – подумал ослепленный Ленчик, и в этот миг сознание его раскололось вместе с подброшенной в воздух семеркой, Кустодиевым, досками, парфюмерией, лаковыми ботинками и томиком Мандельштама…

Первые пять штук Витек заплатил высококлассному столичному реаниматору сразу после того, как, практически оторвав от операции, посадил его в тачку и привез в Малоярославскую райбольницу, куда в бессознательном состоянии привезли Ленчика после автокатастрофы. Это было уже на третий день сплошной коматозки, и все это время искали кого-нибудь из родных, ну, а самым близким родственником из числа реальных оказался Витек. Врач сделал все, что было в его силах, а это, за такие деньги, надежно означало, что сделал все, чем располагала современная медицина. Травм было восемь, в том числе четыре – несовместимых с жизнью. Правда, за эти же деньги он договорился о перевозке Ленчика в Бурденко, на машине со спецмигалкой. Это позволило больному, Леониду Ивановичу Кузину, продлить коматозку еще на восемь дней.

Другие пять штук Витек заплатил знаменитому экстрасенсу. Тот с обнадеживающей легкостью взялся за лечение и сократил срок жизни коматозного пациента с восьми дней до шести… Пока убитая горем мама, Эсфирь Моисеевна, набирала по всему Барнаулу денег на авиабилет до Москвы и, так и не набрав на самолет, приехала поездом, Ленчиково тело уже умерло, так и не приходя в сознание…

За очередные пять штук Витек растолкал на Ваганьково могильное пространство между писателем Кавериным, которого пришлось сдвинуть чуть влево, и отъехавшим немного вправо каким-то знаменитым дядькой, каким – он точно не знал, был в них не очень… Выкроенное место Витек узаконил с помощью тех же самых местных вороватых могильных начальников. Вместо похоронного марша джазовый ансамбль с пешеходного Арбата выдал «Summer Time», потому что так однажды пошутил Ленчик, а кто-то это слышал и запомнил.

Остаток Ленчиковой доли из общих, штук около двадцати, перешел к третьей по счету жене из бывших – той, что валютная проститутка. Это произошло по Витьковой ошибке – он в его бабах часто путался – Ленчик имел в виду другую, на случай посадки.

Проститутка осталась недовольна – думала будет больше…

Последние пять штук Витек отдал за поминки в ресторане ЦДРИ. Народу было море: искусствоведы и художники, сценаристы и композиторы, фотографы и диссиденты, спекулянты антиквариатом и коллекционеры оружием, а также: ломщики и проститутки – от низкорублевых до высоковалютных, кидалы и фарцовщики, цеховики и воры в законе, а также: русские и евреи, татары и армяне, хохлы и прибалты, ну и, конечно, полукровки всех сортов – самые шустрые и удачливые, каждый в своем получестном деле, особенно русско-еврейские и евро-армянские…

И всем он был нужен…

Тут же родилась красивая идея скинуться на небольшую часовенку в память Ленчика, и тут же организовали сбор. С поминочного щедрого угара получилось прилично… Даже, можно сказать, неприлично много… Собравший деньги мужчина, тоже вполне приличный, с грустными глазами, исчез тихо и незаметно минут через пятнадцать. Позднее выяснилось, что раньше его никто не знал и никогда не видел…

Про часовенку благополучно забыли… Баня по понедельникам без Ленчика загнулась, Дом кино – тоже… Все потихоньку стали жить дальше, как жили раньше: ломщики – ломать, кидалы – кидать, сценаристы – писать, художники – рисовать, музыканты – играть, воры – воровать, а спекулянты – торговать и наваривать…

И лишь один только Витек-разведчик каждый раз у себя дома, в кругу семьи, принимая ежевечерние сто пятьдесят, стукнет, бывает, кулаком по столу да скажет:

– Это Мандель довел его до могилы… Ебаный Штамп!..

Небольшой сюжет

«Молодец все-таки Витька, – в очередной раз подумал Алик и улыбнулся. – Как раскрутился!»

Витька Иванов, бывший его одноклассник и старый друг, самый, в отличие от Алика, что ни на есть русский мужик – добрый, веселый, местами бешеный, но при этом ужасно умный в силу, очевидно, какого-то случайного хромосомного выброса, прибыл на постоянное место жительства в Канаду в позапрошлом году – почти за год до Аликовой эмиграции. Попервоначалу он дуриком очутился в Америке вместе с семьей – по приглашению. В первый же день он надрался так, что, если бы не барабанные перепонки – полилось бы из ушей, а утром, выяснив, что литр «Столичной» здесь стоит пятерку, трехлитровая бутыль Калифорнийского красного – три с полтиной, а вполне приличную тачку с работающим кондиционером можно взять долларов за четыреста, незамедлительно принял единовластное решение оставаться. Уже после обеда с упомянутым красным он ехал в Бруклин – на встречу с жуликоватым, судя по голосу, русскоговорящим адвокатом. Настроение было отличным. «Это же теперь вечно можно жить по Стендалю, – с удовлетворением думал он, – пить красное по-черному…»

Добраться до законника он не успел. Блуждая по окраине Бруклина в поисках адреса, он напоролся в одном из переулков на двух чернокожих верзил. На приличном, как ему казалось, английском с небольшой примесью русского жаргонного Витька обратился к ним за помощью по части местной географии и стал совать им бумажку с адресом. Очевидно одному из негров не понравился Витькин акцент, поэтому он смял и выбросил драгоценную бумажку и взамен, тоже на английском, как показалось Витьке, но уже с примесью лингвистических особенностей местного диалекта, предложил будущему рефьюджи купить у него сломанный зонтик за двадцать баксов. Второй же верзила в это время вынул из-за пояса здоровенный нож, перевернул его по-хитрому, так, что лезвие заторчало особенно страшно, и принялся не спеша вычищать острым кончиком грязь из-под ногтей. Витька, как аналитик высокого класса, расшифровал ситуацию довольно быстро и принял единственно правильное и спасительное, с его точки зрения, решение – со всей силы дал негру с ножом и ногтями в морду, другому – резко сунул коленом в пах и побежал со всей возможной похмельной прытью в противоположном от адвокатского района направлении. Бандюги так удивились, что им и в голову не пришло преследовать чужака. К вечеру семейный совет под председательством Витьки и в его же составе принял решение менять страну иммиграции с Америки на Канаду, где, по слухам, негров было совсем мало, но зато полно китайцев.

– Китаец негру рознь, – глубокомысленно изрек Витька. – И, вообще, там экология лучше… – и на следующий день поехал к другому жулику, и тоже в Бруклин. На этот раз обошлось без негров и ножей, и процесс начался…

Еще через год Витькина семья оказалась в Торонто, поселившись в бейсменте на самом краю русского района – Северного Йорка. И вот здесь уже для Витькиного распиздяйства места не осталось совсем. За жилье нужно было платить, сын заканчивал хай скул, а это значит – готовь деньги на высшее образование. К тому времени все, что было накоплено за жизнь, закончилось. Витька тяжело вздохнул и напрягся… Программа, которую он сочинил, подключив к работе полузнакомого бывшего питерского психолога из соседнего бейсмента, касалась медицинского аспекта человеческой деятельности и самым прямым и наглым образом залезала в святая святых взаимосвязи материи и духа, соединяя совершенно непривычным способом исследование причины, терминологию, совершаемые поступки из разумно возможных и принимаемые решения, а, как следствие – предлагала практические выводы. Программу приобрел Центр онкологических исследований, сделав Витьке предложение, от которого не отказываются. Еще через неделю обалдевший от привалившей удачи новый иммигрант получил контракт на восемнадцать тысяч в неделю со всеми вытекающими из этого немалыми последствиями. Последствия делились на две неравные части – приятную и не вполне, но терпимую. Приятная часть заключалась в покупке через полгода дома почти за миллион в респектабельном пригороде Ричмонд Хилл и обретении финансовой свободы, а неприятная – в необходимости отработки этой самой свободы на вражеской американской территории, где приходилось отсиживать с понедельника по пятницу и только на уикэнды прилетать домой, в Торонто, к семье.

– Ну их на хуй с этими деньгами, – искренне жаловался Витька Алику. – Никак на этой работе по Стендалю не получается. Не для русского это человека. Брошу я это все, пожалуй…

Алик смеялся, но почему-то верил. Он знал – не было в Витькиных словах притворства. Просто Витька был такой…

От него он сейчас и возвращался, получив в подарок клавиатуру с русским алфавитом.

– Может, чего про местную жизнь пропишешь, – напутствовал его друг детства. – А то им стихи твои здесь – ни в п…ду, ни в Красную Армию…

Собственно говоря, облом по линии поэзии, которой Алик занимался профессионально как себя помнил, начался гораздо раньше – с той самой минуты, когда все вдруг стало можно, и сотни книжек в ярких обложках заполонили прилавки многочисленных торговых точек по всей России. Книжки эти с регулярным продолжением и миллионными тиражами живописали жизнь бандитов и проституток, убийц и политиков, предлагали астрологически рассчитанные варианты жизни, смерти и успеха, а также заодно – похудания и омоложения вкупе с разнообразными способами секса, как традиционного, так и всех прочих. Честно говоря, и до этой самой вакханалии Алика печатали, в общем, не очень, если не сказать, вообще кое-как. В общем, пространства для изящных рифм ему не осталось на Родине совершенно.

«Там я хоть буду писать в стол по понятным причинам… – ухмыльнулся он сам себе перед отъездом. – Просто и без затей – для всего человечества разом. А, может, еще и грант какой-никакой выбью…»

Он продолжал ехать на юг, к себе, в даунтаун, где в течение последнего года снимал крохотную студию. На севере, в русском районе, за такое же жилье он мог бы платить чувствительно меньше, тем самым экономя прилично денег. Но жить среди русских Алик не желал совершенно.

– Уехал – значит, уехал, – говорил он Витьке. – Считай, отрубил… Людей моего круга здесь все равно не найти, а от харьковских и одесских – тошнит. Особенно в русских магазинах… Ну не хочу я жрать их Бородинский с селедкой и чесночную колбасу коляской!

Витька реагировал добродушно:

– Ну, не ты первый, не ты последний. Все так думают поначалу. А потом потихонечку… Полегонечку… И в магазинчик русский, и селедочку… и Бородинский… и газетку русскую, а кто побогаче – тарелочку на спутник, в православном направлении…

Алик упрямо не соглашался:

– Понимаешь, Вить, когда я вижу толстую тетку в кримплене, с рожей – вчера из Бердичева, которая кричит на весь магазин детям: Мищя-а-а, Джорджи-и-и-к! Му-у-в! Му-у-в! – мне ужасно стыдно и противно становится, как будто я в чем-то нехорошем замечен. И, заметь, – я, а не она…

– Ну, это хороший признак, – невозмутимо отвечал Витька, прихлебывая по Стендалю. – Это значит, ты не совсем еще потерян для иммиграции. Ты еще, стало быть, в поиске…

Он закурил беломорину, регулярно присылаемую сердобольной родней из Москвы, и продолжил:

– Тут есть история посерьезней твоих рефлексий – русские, что наезжают в последнее время, не хотят жить в эмигрантском районе по другой причине – не из-за родного языка, хоть и исковерканного, а конкретно – из-за евреев. Понимаешь, русские теперь по правам на выезд сравнялись с евреями и хотят продолжать не любить их здесь, как не любили и там. Они как бы своей эмиграцией на законном основании заслужили такое право, и многие его используют. Не афишируя, конечно…

– Но это же… – растерянно протянул Алик.

– Вот именно, – раздумчиво произнес Витька.

– Но тогда же получается… – тихо сказал Алик.

– В том-то и дело, – вздохнул Витька.

Зажегся красный свет, и Алик плавно притормозил у светофора. Он въезжал в Северный Йорк. В это время через улицу неровно двинулись пешеходы. Впереди вышагивала толстенная канадка в коротких, в обтяжку, шортах. В приподнятой правой руке она держала огромную порцию мороженого с тремя разноцветными шарами. Близоруко вглядываясь в шары, она ухитрялась поочередно отхватывать от каждого не меньше трети за раз. В другой руке у нее болтался бумажный пакет из «Бургер Кинг». Алик проглотил слюну и почему-то подумал: «Без комплексов… Культуры у них все ж маловато, но зато цивилизации – до хуя…» Далее, вслед за канадкой, держа друг друга за руки, шла влюбленная пара – молодые китаец с китаянкой. Он смотрел на нее своими узкими влюбленными глазами, и она что-то говорила ему – тихо и с нежностью во взгляде. Алик невольно улыбнулся. Последним улицу переходил пожилой еврей в широкополой черной шляпе и с курчавыми, развевающимися по ветру пейсами. Слева под мышкой у него торчала толстая книга, правой же рукой он держал за руку мальчика лет восьми с маленькой черной кипой на голове. Дедушка что-то говорил мальчику, и тот внимательно слушал, кивая головой… «Тору, наверное, толкует… – подумал Алик. – Еще одним раввином на свете больше будет. В общем, п…ц, приехали, здравствуй, дедушка!» – перефразировал он старый анекдот.

Зажегся зеленый свет, и Алик тронулся с места. Внезапно мотор его старенького «Понтиака» подозрительно чихнул и заглох. Алик бросил взгляд на приборную доску и обомлел – бензин был на устойчивом нуле. Сигнальная лампочка перегорела уже давно, и каждый раз он забывал ее сменить, да и не хотел, честно говоря, – «Понтиак» был уже не жилец. Он крутанул ключ зажигания. Машина завелась, и он тронулся. Справа на перекрестке он обнаружил заправочную станцию. «Господи, дотяни меня до бензина!» – на полном серьезе произнес он мысленно.

Отношения с господином Богом у Алика были непростые. Он, то есть, Господи мой Боже, зеленоглазый мой, как поэтический персонаж, занимал полноценное место в Аликовых рифмосплетениях. Что же касалось применения его в прикладном, бытовом, что ли, смысле – здесь дела обстояли не так однозначно. О том, какой из богов покровительствовал ему, Алик никогда не задумывался.

– Пусть делят меня как хотят, – говорил он Витьке. – Вон в древней Греции, как удобно, сколько богов и богинь было, на каждый случай предусмотрено: хочешь справедливости – Фемида тебе, спать захотел – Эрато…

– Надо жить не по вере, – не соглашался с ним программный аналитик. – Мы все равно до конца как положено не расставим.

– А как ты предлагаешь? – пытался уточнить Алик.

– Очень просто, – отвечал Витька, – по совести… Жить надо по совести… Это почти то же самое, но гораздо понятней. – Он затягивался беломориной и мечтательно говорил: – Был бы помоложе да поталантливей – программу бы написал…

В этот момент Алику непонятно было – говорил это Витька в шутку или всерьез…

«Понтиак» окончательно остановился, не дотянув до заправки двух метров с небольшим. Алик вытянул заправочный пистолет – до устья бензобака не хватало буквально полметра. Он поставил передачу на нейтралку и неловко толкнул «Понтиак» вперед. Старая колымага посопротивлялась и не сдалась…

– Тугеза! Ай хелп ю… – сзади к нему подошел русоволосый мужчина лет под пятьдесят в темно-синем комбинезоне и уперся вместе с Аликом в багажник. Машина скрипнула несмазанной телегой и подалась вперед на нужное расстояние.

– Сенк ю, сэр, – поблагодарил мужчину Алик. – Итс соу кайнд оф ю.

– О’кей, о’кей, – улыбнулся тот в ответ и, просунув руку через открытое окно двери, отомкнул капот «Понтиака».

Ловким движением, выдернув щуп, он проверил уровень масла, мазнул его со щупа пальцем, потер о другой палец, затем понюхал и, качая головой, произнес:

– Ю гата ченджь ойл, – и кивнул головой в сторону авторемонтного бокса на территории бензозаправки.

– Действительно, – подумал Алик, – давно пора, а то запорю движок окончательно и вообще никак не продам… О’кей, – согласился он, – ин файв минит.

После заправки он развернулся и заехал на подъемник. Два мужика, тоже в комбинезонах, шустро приступили к делу. Алик вышел на воздух и мечтательно прикрыл глаза. Внезапно вспомнились строчки из него самого, раннего:

 
С какой начать, с которой из тайн, что геометрий
Кругов, квадратов, линий и всех законов вне,
Что родились под солнцем, подвластные лишь ветру
Да поднебесной сини и не подвластны мне…
 

– Я ей говорю: ну как я тебе здесь две поллитры возьму, ебена мать? У них здесь так не разливают. У них, в основном, по литру все, а красное – вообще по полтора, ну я его, правда, не пробовал – у них водяра нормальная, но слабже нашей и чище… – Голос на родном языке прозвучал откуда-то сзади.

Алик обернулся. Мужики сливали черное изъезженное Аликово масло и, не спеша, продолжали беседу. Говорил первый, который постарше, а второй, помоложе, внимательно слушал и запоминал.

– Ну ты тут быстро разбересся, не бойся. Дело хорошее. Главное – налоги не платить, но и не высовываться. А так – нормально. А вот что хуево тут у них – везде лайсенсы на все надо. Куда ни плюнь – лайсенс. Бизнес какой захочешь если – лайсенс, рыбу ловить – тоже лайсенс, посрать надо – думаешь: а лайсенс-то я получил?

– А это за деньги, что ли, или как? – заинтересованно выспрашивал второй.

– Да ты чего, парень? – искренне удивился опытный. – Да тут все за деньги… – Он с раздражением потряс в воздухе кулаком. – За деньжищи!..

Последняя капля масла булькнула в корыте, мужики закрутили сливную пробку и потащили корыто в сторону. Алик улыбнулся и внезапно почувствовал, что у него нет привычного раздражения по отношению к бывшим соотечественникам. «Как трогательно, – подумал он. – Интересно, что происходит?»

Хлопнула боковая дверь, и в боксе появился тот, русоволосый, который помогал толкать Аликов «Понтиак».

– Ну, как у вас тут? – спросил он у тех двоих.

– Да, нормально, Толь, щас закончим уже… – бодро ответил, который постарше. – Чего ему лить-то, кастрола?

– Лей кастрол, а то ждет клиент, – по-деловому ответил Толик. – Быстрей давай…

– Ничего, я не спешу, – сказал Алик, обращаясь к Толику. – Все в порядке…

– Так ты свой, значит? – широко улыбнулся Толик. – То-то я смотрю… – он немного помялся, подбирая нужное слово, – толкает… Ты у меня не чинился еще? А то у меня многие наши чинятся. Толик я. Сам-то откуда?

– Из Москвы.

– Из самой? – переспросил Толик. – А то тут все, кто от Калуги до Владимира, – тоже из Москвы себя считают. Сейчас тут много оттуда, все больше русские, наши, ну в смысле натуральные русские, по нации.

– А у тебя что, только русские чинятся? – спросил Алик, нащупав вдруг интересную тему.

По спине у него пробежала легкая дрожь и слегка подернулось в анусе. Такое происходило с ним всегда, когда он знал точно – получилось или же вот-вот… И не было судьи у него строже в эти минуты и ценителя выше, чем его чуткое очко.

– Русские – по большей части, но и все другие тоже… – охотно ответил Толик и продолжил: – Они, понимаешь, приезжают когда, сразу к русским не идут. Потому что боятся, что их наебут, – ну как в Союзе все друг друга наебывали, а по нашему-то делу – сам знаешь. Они в «Канадиен Тая» идут чиниться поначалу – к канадцам, то есть. Ну а те их наебут еще больше, а денег возьмут – втрое против моего. Вот и считай… Ну, они сразу сюда тогда лыжи вострят чиниться. Я сразу вижу, кто после канадцев приканал, – он с улыбочкой такой, как виноватый вроде. Ну и я его чиню – не вопрос, и еще подскажу, как на потом сэкономить.

Алик заволновался:

– Ну, а канадцы, например, идут к тебе на сервис?

– Тут вот как интересно, – почесал затылок Толик, – если попадет кто, то по случайности разве, а так они к своим только, на канадский сервис едут. Но зато кто попал ко мне – сразу все просекает и потом уже к своим – ни ногой, – хули он там после меня увидит. А канадцы, натуральные которые, деньги знаешь как считают – наши рядом не валялись.

– Ну, а еще кто как чинится, знаешь, а, Толь?

– Кто как, говоришь? – он снова машинально почесал затылок. – Ну, вот итальянцы, например, к своим чиниться никогда не пойдут – не верят никому своим. И даже если, к примеру, их у себя там не наебут, то они все одно знают – наебут в другой раз непременно. И они лучше ко мне придут, сюда то есть. А те итальянцы других наебывают, кто про них не знает…

– Постой, постой, Толя, а кто про них не знает-то?

– Да и то, правда, – согласно кивнул Толик, поняв вопрос по-своему, – нет таких мудаков уже, кто про них не знает…

«Какой сюжет! – восторженно подумал про себя Алик. – Небольшой, конечно, но – сюжет!»

Толиков помощник выкатил из бокса «Понтиак» и протянул ключи Алику:

– Готово!

Алик рассеянно протянул за ключами руку. Он волновался, как охотник, который может упустить добычу.

– Скажи, Толя, а кто же к своим-то ходит? Какая нация?

Толик, не раздумывая ни секунды, тут же среагировал:

– Так китайцы же! Они только к своим и ходят. И не наебывают. Про других не знаю, а своих не наебывают – точно! Они без наебки друг друга держатся – по-хорошему и сильно дружат… И, вообще, я заметил, они ломаются плохо, ездят, как заговоренные.

Алик хотел еще и еще…

– А кто еще к своим ходит? Ну, вот индусы, например, куда идут?

Толик поморщился:

– Чего не знаю – того не знаю, не скажу… Но воняют они чем-то сладким очень все время. А так, не знаю… – Он посмотрел на часы. – А тебе зачем?

Алик как бы невзначай взял Толика за локоть – чтобы не выскользнул – и ответил:

– Понимаешь, я написать про это хочу. Ну, кто есть кто, вроде…

– А-а-а, ну это дело, – неуверенно произнес хозяин сервиса, взглянув на часы. – Про них надо…

Разговор увядал, времени выяснить, кого Толик имел в виду, не оставалось – не был задан еще один вопрос, возможно – главный…

– Ну, а евреи? Евреи к кому ходят чиниться, Толь? – Вопрос прозвучал слегка провокационно. Толик подозрительно глянул на Алика и ответил со всей слесарной прямотой:

– Знаешь, парень, я лично против ваших ничего не имею, но больно уж они… – он помялся, – дотошные. Они сначала по газетам все обзвонят, выспросят, прикинут, сравнят, все подсчитают и перепроверят, а уж потом только идут чиниться. Им все одно куда идти. Но все равно ко мне попадают, потому что у меня без наебки – как у китайцев, но еще и дешевле… – Он победоносно посмотрел на Алика и, воодушевленный произведенным разоблачением, добавил: – А вообще, я вот тебе скажу чего, писатель: нет на свете народа лучше русского – он самый добрый, самый щедрый и самый несчастный, в смысле угнетения… Вот!.. Поэтому все равно, как ни крути, к нему все пойдут… Кроме китайцев… – Толик сплюнул на асфальт и добавил: – Блядь… – Он протянул руку: – Ладно, давай четвертной и будь здоров…

Алик постоял еще немного, переваривая услышанное, затем сел в заправленный «Понтиак» и поехал на юг, в даунтаун, туда, где он жил вдали от русских и евреев, их сервисов и риэлтеров, магазинов и газет, врачей и адвокатов. Он ехал на юг, и сердце его переполнялось тихой радостью.

«Правильно… Все он сказал правильно, этот слесарь, – думал Алик. – Почему же мы все так не любим друг друга, не щадим и не желаем друг другу добра. И неправда, что русские не любят евреев. Просто они хотят уважения и… чтоб у них чинились… – улыбнулся он про себя. – Прав был Витька – просто надо жить по совести. Завтра об этом напишу. Нет, приеду и напишу сегодня…»

…Толик сунул деньги в карман и вернулся в бокс.

– Ну, чего ты там с этим так долго? – спросил его первый, который постарше.

– Да-а… – отмахнулся Толик, – свалился на мою голову… Писатель, херов. Морда жидовская. Все выспрашивал – что, да как… Про тех… Про этих… Копает что-то, гад. Я их сразу чую – умников. Ну, я его на пятерик нагрел, чтоб не очень умничал…

– А я ему кастрола почти литр не долил, – похвастался второй, который помоложе. – У него тачка все равно почти убитая – пусть теперь попишет…

– И то ладно… – равнодушно ответил Толик и зевнул во весь рот…