Текст книги "Учитель из Меджибожа"

Автор книги: Григорий Полянкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

У ЛЮДЕЙ ОТЛИЧНАЯ ПАМЯТЬ

Давно не было так хорошо и светло на душе, как в эти дни. Простые, трогательные слова женщины, которая столько лет думала о нем, искала его, помнила все то хорошее, что он когда-то делал людям, перевернули всю его душу. А наивное обращение к газете, чтобы напечатали о нем, вызвало у него добродушную усмешку.

Илья никогда не считал себя каким-то героем, не думал и не мечтал, чтобы о нем писали в газетах. Таких, как он, великое множество. Разве о каждом писать?..

И все же он почувствовал прилив необычной радости и волнения. Что ни говори, а приятно, когда люди тебя помнят, жаждут увидеть!

Какая-то невыразимая гордость охватила его. Что-то в душе всколыхнулось, словно невидимая сила забурлила в груди и отняла покой. В эти минуты он почувствовал властное стремление делать для людей как можно больше хорошего.

Все время перед глазами, словно живая, стояла бедно одетая, измученная горем и голодом, страхом и тоской скромная, добродушная Клава, ее болезненный брат Вася. Не только его вырвал из лап смерти Илья, а многих молодых и пожилых крестьян, обреченных на муки, на гибель. Перед глазами неотступно мерещилась добрая труженица бабка Ульяна – она сперва встретила его враждебно, а потом полюбила словно родного сына и называла не иначе, как «добрый немец». И на всю жизнь запомнилось: когда он покидал ее избушку, прощался с нею, расплакалась, трижды поцеловала его и пожелала выжить в этой страшной войне, вернуться целым в родной город.

Многое из пережитого пришло ему теперь на память. А самое главное, запомнились последние слова бабки Ульяны: «Боже мой, сынок, ты покидаешь нас, несчастных. Кто же теперь защитит от проклятых супостатов, когда тебя здесь не будет?!»

Несколько дней ходил он под впечатлением полученного письма. Товарищи по работе не могли понять, что с ним случилось, почему он так взволнован.

Никто еще не видел его здесь удрученным, грустным. Все любили Илью за жизнерадостность, за то, что человек никогда не расставался с остротой, шуткой, не сходила с его лица улыбка; так что же с ним творится в эти дни? Что нашло на него, – окружающие не могли понять. Он не отваживался рассказать товарищам о полученном письме. Только попробуй, поведай людям, что ему написали, тогда наверное насядут и придется все рассказать. А этого так не хотелось! После того, как он пришел сюда, на завод, никому не рассказывал о себе и никто не знал, что он делал во время Отечественной войны. И теперь он растерялся. Ведь придется пойти к директору попросить на недельку отпуск, поехать в Николаевку, к друзьям, которые с таким нетерпением ждут его. А значит, вынужден будет рассказать, чем вызвана поездка. А если Данила Петрович узнает, это ни для кого уже не останется секретом: непременно прибегут из редакции многотиражки, из комитета комсомола, потребуют встречи, попросят выступить, рассказать о войне, о себе…

И Илья ломал себе голову: как получить отпуск незаметно, чтобы никто не узнал, куда его приглашают и зачем.

Прошло еще несколько дней, и жена встретила его с новым письмом. Теперь уже вела себя не так, как в первый раз, зная, что будет еще много, много подобных посланий.

Не раздевшись, он посмотрел на конверт и широко улыбнулся.

«Привет из Кривого Рога! – пробежал глазами первую строчку. – Привет от Василины Ивановны…» Стал читать размашисто написанные слова на листке из ученической тетрадки. Напрягая память, вспомнил колхозницу из небольшого села рядом с Кривым Рогом, где он был короткое время на постое. Это письмецо читал Илья с волнением, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза.

«Здравствуйте, дорогой товарищ Илья. А лучше всего я вас буду называть по старой привычке: Петр Лазутин. Сколько уже прошло с тех пор после наших страшных мук! Я еще помню, как Вы с несколькими ребятами поздно ночью у нас в клуне зарезали корову, а мясо отправили в лес, партизанам. И муку мололи для наших родных мстителей-партизан. В какой опасности Вы тогда находились! А кто из тех ребят, которые помогали Вам, остался в живых? Напишите ответ и сообщите, как живете, как Ваша семья. Я живу в Кривом Роге. Теперь работаю на базе номер 17. Дочь проживает далеко от меня, а сын служит в армии, танкист, сержант. У меня склероз сердца после всех страданий и мук, которые я перенесла за эту проклятую оккупацию…»

Илья читал эти корявые буквы, написанные неуверенной рукой старой женщины-колхозницы, и думал: ради таких добрых, задушевных людей со столь благородным сердцем и живой памятью стоило бороться, страдать, рисковать жизнью!

Он еще не успел ответить на письмо Василине, как прибыло еще одно из села Ружавка, что неподалеку от Умани, где он со своими товарищами когда-то «строил» железнодорожную ветку. Илья ломал себе голову – никак не мог постичь, как люди нашли его. Откуда узнали, что он жив? Ведь после того, как он встречался с ними, столько воды утекло, такой сложный и тяжкий путь он после этого прошел, столько крови еще пролил!

На сей раз, оказывается, писала дочь Игната Бравца – Люба, которую намеревались в ту пору отправить в Германию на каторгу, и он, Петр Лазутин, «добрый немец», выручил ее. Она теперь обращалась к Илье не только от своего имени, но и от имени отца и многих жителей Ружавки, которые, оказывается, до сих пор хорошо его помнят и с нетерпением ждут в гости, – его, как пишет Люба, «встретят точно родного брата».

Какие чудесные люди! Как хорошо, что судьба свела его в страшные годы войны именно с такими! И волнение охватывало Илью все сильнее, сердце тревожнее билось.

«Добрый день, уважаемый Илья Исаакович! С сердечным приветом обращаются к тебе твои бывшие хозяева Гнат, Даша Архиповна и Люба!

Извини, что будем тебя называть так, как привыкли, – Петром. Петр! Мы очень взволнованы и счастливы, что ты жив. Еще во время войны получили твой треугольничек с адресом полевой почты. Как мы были рады, когда пришла эта весточка! Ответили, как положено, но ответа не получили, не знали, что с тобой и где ты. Часто, очень часто говорили о тебе. Вспоминаем тот счастливый вечер, когда ты нам принес газету (забыла ее название) и мы впервые увидели своего советского бойца на картинке. В погонах. Потом после этого часто приходилось закрывать двери, завешивать окна и читать советские известия с фронтов. А читать такие газеты на оккупированной территории, где свирепствовали фашисты, было смертельно опасно, но и великая для нас честь и радость.

Вспоминали твою отвагу, геройство твое, как ты ночами отправлял партизанам в лес муку, мясо. Все вспоминали. И, думая, что тебя уже нет в живых, желали, чтобы тебе там пухом была земля. Но, оказывается, ты жив! Бессмертный ты у нас!

Тебе, Петр, и нельзя умирать! Столько хорошего ты сделал для людей. Тебе надо жить.

О том, кто ты на самом деле, что ты за человек, подозревали, а потом и сами догадались. Потом о тебе кое-что рассказал мне мой брат, тот учитель, Юрко Миронович – знали, знали и молчали. А вот почему ты, будучи живым и здоровым, позволил себе так долго молчать? Я тебе этого не прощу! Приедешь к нам, я заставлю выпить штрафные – несколько раз по сто грамм подряд – за мир, за нашу встречу, за мужество наших людей, за хорошего доктора Шота Алексеевича. У нас от него есть фото, а вот его самого не слышно: живой он или загордился, не пишет или, может, нет в живых?..

Так вот что, слушай, Петр, всего не опишешь. А от души хочется встретиться с тобой, поговорить обо всем пережитом да и о сегодняшнем. Так что прошу тебя: приезжай, будь добр, к нам в Ружавку.

Ждем, ждем, ждем тебя!

С сердечным приветом к тебе и твоей семье (может, она уже есть у тебя) – Гнат и Даша.

Привет от Мокрени и всех остальных односельчан. Ждем. До скорой встречи!

Писала Люба Бравец, Ружавка».

К Илье стали прибывать письма отовсюду. И он не знал, как выкроить время, чтобы всем ответить. Также не представлял, как выполнит просьбы, – побывать у них в гостях.

Каждый день, возвращаясь с работы домой, он заставал ворох писем, которые трогали его до глубины души своей искренностью, задушевностью, наивностью. Они его радовали, будили в памяти забытое, пережитое и переполняли сердце благодарностью. Помнят! Люди помнят!..

Узнав от Любы, что Петр Лазутин, то бишь Илья, жив, учитель Юрко Бравец тут же написал.

«Здорово, дорогой мой Илья!

Ты себе не представляешь, с каким восторженным волнением я узнал, что ты жив, здоров. Это вызвало во мне вереницу воспоминаний, связанных с черными временами войны и оккупации…

Да, было времечко, будь оно трижды проклято. И, несмотря на это, всем оставшимся в живых приятно вспомнить и это время с чувством гордости и сознания, что не уронили мы чувства собственного достоинства советского человека, хотя это было очень и очень трудно!

По моему личному убеждению и наблюдению, и ты ни капельки не уронил достоинства советского воина и делал все, что было возможно в тех условиях, чтобы приблизить великий день Победы над самым свирепым врагом человечества – фашизмом.

Я втихомолку тебя осуждал еще тогда за твою смелость, граничащую с отчаянием. Чтобы не быть голословным, припоминаю твой поступок на мельнице. Помнишь, как ты, нарушив очередь помола на мельнице, пропустил первыми солдаток. Заявил громогласно: „Их мужья кровь проливают за Родину!“ Ведь ты подвергал себя опасности быть разоблаченным. Не знаю, возможно, был уверен, что на доносы твое начальство не станет обращать внимания, поэтому и вел себя так смело. Вот по незнанию я имел полное право осуждать подобные твои поступки.

О том, что ты не немец, я убедился после того, как по неосторожности процитировал из Котляревского: „Еней був парубок моторний i хлопець хоть куди козак“.

Если помнишь, я тебе посоветовал после этого быть осторожнее в выражениях. Подкрепило это убеждение и сказанное вскользь тобой о Меджибоже…

А вообще, я мечтаю с тобой встретиться. Если тебе позволит время, прошу заехать ко мне в гости).

С искренним уважением Юрко Бравец.

С нетерпением жду подробного ответного письма».

Погруженный в работу, в маленькие и большие заботы, Илья исподволь стал забывать войну, муки и страдания, пройденный им сложный путь. Но все эти письма ворвались в его мирную, спокойную жизнь, как буря, взбудоражили, всколыхнули, и он утратил покой. Письма растравили старые раны, и он совсем позабыл о сне. По ночам вновь стали ему мерещиться кошмары. Они переплелись с веселыми и радостными сновидениями. Перед глазами, словно живые, вставали люди, с которыми сталкивала его судьба в те незабываемые годы. Потянуло в дорогу. Надо ехать. Друзья зовут, ждут, жаждут повидаться, хотят вспомнить былое, потолковать о грядущем… Он и сам мечтает встретиться с ними.

Стояла середина лета, а работы на заводе тьма-тьмущая! Об отпусках и поездках в гости покамест не могло быть и речи, пришлось это отложить на более подходящее время; но друзья Ильи не давали ему покоя, засыпали письмами, звонили, умоляли приехать как можно скорее. И откладывать было невозможно.

Каким-то образом об этих письмах стало известно в цеху. И товарищи тоже стали уговаривать: мол, как же так, люди тебя ждут.

Илья смущался, не поддерживал этого разговора. Но под давлением окружающих набрался мужества и направился к директору на прием.

Данила Петрович, уже пожилой человек, выслушав скромного, обычно веселого и приветливого человека, развел руками:

– Никак не могу тебя, дорогой, отпустить… Сам понимаешь, с планом у нас дела плохи! Какие отпуска теперь могут быть?

Да, конечно, он все отлично понимает. И не пришел бы с подобной просьбой. Но что поделаешь, когда уважительная причина… Хоть бы на недельку съездить…

Вконец смущенный, он нехотя протянул конверты.

Директор надел очки, пригладил седую шевелюру, задержал взгляд на одном письме, стал внимательно читать, и лицо его вытянулось.

– Ты смотри, – вскинул он на Илью удивленный взгляд. – А почему я ничего этого не знал?.. Как же так, столько лет работает на нашем заводе герой войны, а мы прохлопали!.. – И зеленые его глаза уставились на смущенного человека…

– Что вы, Данила Петрович! – покраснел Илья, отмахиваясь. – Какой же я герой? Обыкновенный человек… Воевал, как все…

– Ну, ну, как все! – Директор поднялся с места, подошел к нему и обнял за плечи. – Были бы все такие…

И снова стал читать письма, качал головой, то и дело бросая на Илью восхищенные и укоризненные взгляды.

– Ну, дорогой мой, знаешь, что я тебе скажу… Как же мы всего этого раньше не знали?.. Знали, что офицер, фронтовик. А то, что вот здесь люди пишут! Об этом мы поговорим с тобой потом, когда вернешься. А теперь собирайся в дорогу… Ничего не поделаешь! Непременно поезжай… Дней десять хватит? Твою скромность я знаю. Почему сразу не пришел ко мне?..

Он нажал на кнопку, пригласил секретаршу, продиктовал приказ. Смотрел на Илью, словно впервые видел его.

– Да, а мы и не знали, кто рядом с нами… Вот вернешься, на большом вечере в клубе все и расскажешь. Пусть люди услышат. Особенно наша молодежь…

– Да что же им рассказывать?

– Как что? А хоть бы эти письма прочитаешь…

Увидев вошедшего в кабинет бухгалтера, Данила Петрович попросил его выписать Илье деньги на дорогу.

– Зачем? Не надо!..

– Как это не надо? – прервал тот его. – В гости едешь к людям, которых столько лет не видел… Подарки, сувениры повезешь своим друзьям… А как же! Кстати, и премия тебе полагается. Получай, пригодится… Таких, как ты, Илья, у нас не так уж много…

– Спасибо, Данила Петрович, большое спасибо!..

А тот посмотрел на него с укоризной:

– За что же спасибо? Тебе, дорогой, от всех спасибо! Эх, черт, бить нас надо! – сокрушался директор. – До чего плохо мы знаем своих людей!

Проводив взволнованного посетителя до дверей и похлопав его по плечу, директор сказал:

– Ну, счастливого тебе пути! А вернешься – сразу ко мне! Расскажешь, как тебя принимали… Без всякой очереди заходи. И если мой госконтроль – Нина Сергеевна – скажет, что я занят, заседание или еще что-то в этом роде, не обращай внимания! Заходи и все! Запросто!

– Большое вам спасибо, Данила Петрович!..

– Опять спасибо! – Директор с напускной строгостью взглянул на смущенного посетителя. – Я уже сказал – тебе большое спасибо!

Когда Илья пришел на вокзал за билетом, он немного растерялся. Куда раньше ехать – в Николаевку, Кривой Рог, Ружавку или на Полтавщину? А может, вообще отправиться в Чижовку, где он был неподалеку в лесах, с партизанами. Как сейчас помнит, – вместе с советскими частями они освободили городок, где их встречали освобожденные из немецкой кабалы советские люди.

На всю жизнь запомнил старый лес и замысловатые землянки – убежище нескольких еврейских семей, которые скрывались там от фашистских громил. Эти люди и сейчас еще стоят перед глазами – истощенные, измученные, оборванные женщины, старики, дети. Как они были счастливы, увидев наконец своих освободителей, дожив до той минуты, когда смертельная опасность миновала и уже можно было свободно дышать, жить, подобно всем людям земли. Какой любовью окружили их партизаны! Накормили, приодели, вывели на свет божий из их живой могилы-убежища, сказав, что навсегда кончился для них и для миллионов таких, как они, страшный фашистский кошмар. Разве такое забывается? И разве забудешь когда-нибудь, какими полными слез и благодарности глазами смотрели освобожденные на него и его товарищей!

Люди обрели долгожданную свободу, навсегда закончились их горестные мытарства, муки, скитания. Теперь они могли чувствовать себя наравне со всеми.

Глаза спасенных! О, их не забыть никогда!

В тяжкие годы войны почти все советские люди, оказавшиеся в оккупации, были обречены на верную смерть, на муки. Над всеми, без исключения, кроме, конечно, продажных душ, – полицаев, старост, бургомистров, – был занесен фашистский топор. Но вот этим семьям было куда хуже. Илья был счастлив, что со своими боевыми друзьями смог тогда спасти от гибели и этих обреченных людей, прийти на помощь, вернуть им свет, надежду, веру, жизнь. Навсегда запомнил тот день, когда этих вконец истощенных, измученных и голодных женщин, детей, стариков привезли из леса в город, выделили квартиры и сказали, что здесь они могут располагаться, чувствовать себя как в былые годы, никого и ничего не бояться. Они смотрели на него и на его товарищей и долго еще не могли поверить, что кончился кошмар, хотя уже ощущали себя заново родившимися и знали, что страшная ночь для них, как и для всех советских людей, окончилась навсегда…

Да, надо будет как-нибудь выкроить пару дней, чтобы заехать и в тот городок, повидаться с людьми…

Но пока он остановился на Николаевке. Это его твердое решение. И он тут же отправил телеграмму.

Сидя в тесном вагоне, пытался представить себе бурную встречу с друзьями. Что он им скажет, о чем станет говорить? Сердце переполнилось тревогой. Как будет выглядеть первая встреча после стольких лет разлуки? Там его ждут с нетерпением. Неужели это не будет обычная встреча с близкими, друзьями, а какое-то торжество с речами, с музыкой? Он не привык к шуму. Даже не хотел сперва сообщить дня прибытия, думал приехать тихонько, провести с друзьями денек-другой… Но все же написал, просил не встречать, так как он отлично знает дорогу. Поезд приходит на полустанок, узнал он, после трех ночи. До деревни десяток километров; Он посидит где-нибудь до рассвета, а там помаленьку доберется.

Над грохочущим составом плыло темно-сизое небо, озаренное мириадами сверкающих звезд, а вокруг лежала безмолвная донская степь. Душно было в вагоне, жарко. Только изредка в раскрытое окно врывался слабый ветерок и приносил свежесть мяты, чебреца вместе с ароматом хлебов.

Соседи по полке давно уже похрапывали. А ему, Илье, не спалось, хоть он испытывал сильную усталость. Так и не сомкнул глаз, весь был в напряжении, опасаясь, как бы не проехать свой полустанок. Поезд стоит здесь две минуты, и если прозевать – будет над чем посмеяться!

Ночь, казалось, тянулась бесконечно долго. Не чересчур ли медленно ползет поезд? Волнение не оставляло его. Он ехал, как едут в свою юность, к прошедшим годам, к людям, с которыми судьба свела в те далекие годы войны, где одно доброе, правдивое слово, хорошая весточка могли помочь во всех бедах, развеять горестные мысли и возвратить к жизни. Он воочию чувствовал себя человеком среди этих добрых, столько переживших друзей, был свой между своих. Тут черпал силы, мужество, обрел веру в жизнь и отбросил все мысли о смерти. Тут он закалялся для борьбы с врагом, выполнял свой священный долг перед людьми, перед Родиной, перед собственной совестью.

Он спешил в свою молодость, и его мучило нетерпение. Ему казалось, что он уже в пути бог весть сколько времени и эта дорога никогда не кончится. И все же сердце подсказывало ему, что он уже близок к цели, до полустанка оставалось совсем немного. А ночь такая звездная, лунная, ясная. И ему вовсе не придется торчать на этом полустанке в ожидании рассвета. Он пешком пройдет нужное расстояние. Что значит для настоящего солдата десять километров?

Кругом – степное раздолье! Кланяются, волнуются под легким ветерком бледные в лунном свете нивы! Как неповторимо пахнут дозревающие хлеба!

Вот так между буйных колосьев по извилистым тропам он и пойдет до самой Николаевки. Это будет изумительная ночная прогулка!

Над головой плыла ночь. Поезд набирал скорость и быстро мчался по степной равнине. Стрелки часов приближались к трем. Через короткое время ровный перестук колес вдруг сменился скрежетом тормозов. Под колесами грохотал ажурный мост. Вот промелькнул перед окном столб, на котором мигал фонарь, второй, третий… Показалась будка стрелочника, а затем вкопанный в землю вагончик с призрачными огнями, полусонный дежурный с аккумуляторной лампой.

Пассажиры крепко спали. Никто не проснулся, не обратил внимания на то, что поезд подходил к степному полустанку и вот-вот остановится. Только один пассажир с небольшой сумкой, взволнованный двинулся к тамбуру. Его опередил усталый старенький проводник с фонарем и в нахлобученной на лоб форменной фуражке. Несколько секунд возился, пока открыл дверь. Неожиданно заиграл духовой оркестр, послышались удары в барабан, смех, возгласы людей.

Пассажиры проснулись, некоторые соскочили с полок, не поняли, что стряслось. Некоторые, ругаясь, приникли к окнам, всматривались в лунную ночь, чертыхались, недоумевая, что за нечистая сила разбудила их. Кому это так весело среди ночи?!

Илья рассеянно оглянулся, не понимая, что случилось.

Поезд резко остановился, и гость услышал быстрые шаги, громкие возгласы. Множество людей толпилось возле вагонов. Сюда доносились дружные возгласы.

– Эрнст Грушко! Эрнст Грушко!

– Мы вас ждем, Эрнст!..

– Илья Френкис, добро пожаловать!

Оркестр не переставал играть, заглушая крики, возгласы людей.

Разбуженные пассажиры возмущались: что это происходит?.. Почему не дают спать среди ночи? В вагоне послышались сердитые оклики:

– Какие-то пьяные нарушают порядок, а милиция спит!

– Может, свадьбу справляют?

– Какая к черту свадьба в степи?..

– Слышите, что творится? Совести нет! Из-за какого-то Эрнста всех разбудили!..

Илья растерялся, увидев толпу встречающих. Тревога охватила его. Сердце стало сильно колотиться. Что же это – его встречают? Зачем? Илья ведь просил не встречать!

Он соскочил с верхней ступеньки вагона, и к нему со всех сторон бросились с громкими возгласами, приветствиями. Он сразу очутился в объятиях плачущих от радости людей!

Из окон высунулись сонные, сердитые пассажиры, все еще не понимая, кого так встречают, что за праздник. Машинисты тоже смотрели с тепловоза на шумных, оживленных хлеборобов, позабыв, что время их давно истекло, они мешкали, не трогались в дальнейший путь…

Поезд наконец-то тронулся и вскоре исчез среди буйных хлебов.

А люди все толпились, шумели, смеялись, каждому хотелось протиснуться ближе к гостю, чтобы пожать руку, обнять, выразить свою радость.

Молодые парни подхватили его на руки и стали подбрасывать. Старые знакомые обнимали гостя как родного и близкого человека. А он не находил, что сказать этим возбужденным людям, как ответить на их многочисленные вопросы, чувствовал, как спазм сжимает горло.

Растолкав односельчан, подошла к гостю старая колхозница в большом льняном платке, из-под которого выглядывали густые седые пряди волос. Илья напряг память, стараясь узнать, кто эта женщина. И вдруг просиял: мать Клавы! В больших ее глазах сверкали слезы. Она обняла приезжего.

– Сынок наш, Илья! – заговорила срывающимся голосом, и слезы хлынули по ее морщинистым щекам. – Слава богу, что ты жив и мы с тобой встретились! Мы так ждали тебя, родной! У меня один-единственный сын Василь. Он тоже пришел сюда. Ты его знаешь. Это ты его в сорок третьем спас, вырвал из фашистских когтей. Полсела ты тогда спас! Сколько мне суждено жить, я этого не забуду. И никто не забудет твоего доброго сердца. Так вот, запомни, мой сын Илья! Нет, не думай, что я обмолвилась, назвав тебя сыном. С того самого дня, как ты спас моего Василя и добрых полсела мужчин, я считаю, что у меня два сына: ты и мой Василь…

И старушка низко поклонилась гостю, прильнула к его груди и забормотала что-то невнятное.

Илья крепко обнял ее.

– Мамаша, большое вам спасибо!.. Зачем же меня благодарите? Разве я спас тогда вашего сына и мужчин села?

Это Красная Армия их спасла… А я принадлежал к этой армии…

– Это так, сынок, но и не совсем так, – продолжала она. – Я понимаю: если б не армия наша, все мы погибли бы. Но она была далеко от нас. А вот ты был рядом и столько добра смог для людей сделать, рискуя собственной жизнью!.. Дай тебе бог много лет жизни и счастья! Тебе и твоей семье. Золотое у тебя сердце, сынок!

Глядя на эту старую женщину, он был тронут до слез. Стал ее успокаивать, благодарить.

Тут протиснулась Клава, крепко пожала руку, обняла его. Поймав на себе взгляды окружающих, сильно покраснела:

– Товарищи, что мы тут стоим? Взяли Илью в окружение, и до утра не выпустят! Поедемте домой! Замучаем нашего гостя. Ведь в селе многие его ждут!

Оркестр снова грянул. Люди оживились, зашумели пуще прежнего. Направились к машинам и мотоциклам. Бойкие парни и девчонки оседлали свои велосипеды и ринулись вперед.

Возле дома Клавы уже. толпились соседи. Услышав гул автомашин, выбежали из хат навстречу, перегородили дорогу.

– Глянь, наш Илья совсем не изменился. Такой же, как был!

– Какое счастье, Эрнст, что встретились после стольких лет!

Мало кто спал в деревне, многие были на ногах в этот ранний час: сбежались на радостную встречу!

В чуть заметной дымке рассвета подбились первые солнечные лучи. В саду вокруг расставленных под деревьями столов хлопотали женщины. Из соседних домов хозяйки носили подносы с закусками, сулеи вина, наливку – все, что недавно выдали людям богатая степь, эти сады и огороды.

Хотя Клава, раскрасневшаяся, взволнованная, уже который раз просила всех занять места за столом, люди все еще стояли вокруг Ильи, засыпая его вопросами, перебивая друга друга, внимательно прислушивались к его ответам, шуткам.

Наконец-то удалось их рассадить. А кому не хватило места, устраивались поблизости на пеньках и ящиках, просто на траве. Мальчишки и девчонки взобрались на деревья, оседлали изгородь, устремив взоры на гостя, делами которого во время войны восхищались только по рассказам.

Так вот какой простой и душевный человек тот, кого когда-то звали здесь Эрнстом. А настоящая его фамилия – Илья Френкис. Ради этого человека, о котором наслышались столько необычного, сельские мальчишки, как и взрослые, всю ночь не спали, боялись разминуться с ним. А теперь устремили на него восхищенные взгляды, напрягли все внимание, слух в ожидании того, что здесь произойдет.

Клава предложила наполнить стаканы и выпить за Илью Френкиса. Еще не улегся шум, как прибежала запыхавшаяся бабка Ульяна, которая недавно отпраздновала свое девяностолетие, та самая бабка Ульяна, у которой стоял на постое «добрый немец». Она обошла вокруг столов и, узнав гостя, обняла его.

– Боже мой, – воскликнула, – где же ты, сынок дорогой, пропадал столько времени? Бабка Ульяна могла умереть, не повидавшись с тобой! Ну, слава богу, что вижу тебя!.. Теперь мне уже легче будет умереть…

– Что вы, бабушка! Вам еще жить да жить! – поднялся с места приезжий. – Столько намучились в оккупации! Те годы мы списали. Теперь надо начинать заново.

Кто-то подал бабке Ульяне, которая нарядилась в длинное темное платье и большой цветастый платок, стакан вина. Она уставилась на посудину, укоризненно посмотрела на соседа, подавшего ей вино, и сердито сказала:

– Что это вы мне палили, хлопцы? Да я этой пакости сроду не пила! – И, поискав на столе бутылку с водкой, кивнула: – Вы мне вот этой, беленькой, налейте, казенки! Ради такого гостя я сегодня упьюсь и танцевать буду! Поняли?

Раздался громовой смех. Бабка Ульяна взяла большую стопку водки, махнула рукой, чтобы все смолкли.

– Дорогой сынок, Эрнст!.. Тьфу, что я говорю! Дорогой Илья, Илья Исаакович! Дорогие соседи, большое всем вам спасибо и низкий поклон, что бабку Ульяну не забыли позвать на такое великое торжество. Большое тебе спасибо, дорогой Илья, что наконец-то ты к нам пожаловал. Старая Ульяна уже думала было, что помрет, так и не увидя тебя…

Лицо старухи, покрытое густой сетью морщин, сияло от счастья, а в выцветших, глубоко посаженных глазах сверкали слезы.

– Так вот что я хочу сказать. Не напрасно я верю в бога. Я просила его, чтобы он меня к себе повременил забирать, покамест не увижу Ильюшу. Господь бог услышал мою просьбу. И вот мы рядом с нашим милым Ильей! То, что я загадала, давно сбылось! Дорогой наш сынок, мы все счастливы тебя видеть! Как хорошо, что ты остался таким же ласковым к людям, как тогда, когда фашистские супостаты нас душили. Слава богу, что я дожила до этого дня! Теперь мне не страшно будет умереть. Так выпьем же за дорогого нашего сына, за Илью!

Все встали, отовсюду раздавались громкие возгласы, к гостю тянулись руки с чарками. Но он поднялся и, обратившись к бабке Ульяне, сказал, задыхаясь от волнения:

– Дорогая мамаша Ульяна! Так дело не пойдет… Вы о смерти сказали. Этого я не признаю. За такой тост не пью. И никто не выпьет. Вы должны жить. Много лет! Столько намучились на своем веку, столько страдали! Значит, должны сбросить с плеч тяжелые годы, и выйдет так, мамаша, что вам не девяносто, а только сорок. Плохие годы надо отбросить, не считая!..

– Правду говоришь, Илья, чистую правду! – послышалось отовсюду.

– Вот видите, слышите, бабушка Ульяна!? Все со мной согласны! А если так, то давайте выпьем за ваше здоровье, за всех сидящих рядом, за дорогих моих друзей! За вашу добрую память, отзывчивое сердце и за то, чтобы мы больше никогда не знали войн, чтобы небо вечно было ясным над нами, над нашими детьми и внуками, чтобы никогда больше не доводилось переживать того, что мы с вами тогда пережили. За все это и выпьем!

– Правильно ты сказал, сынок! Выпили! Будьмо!

Послышался звон стаканов, раздались хлопки, веселые возгласы.

Радостное, шумное торжество было в разгаре, когда неизвестно каким образом прослышавшие о торжестве в Николаевке пришли люди из соседнего села, также помнившие «доброго немца».

Илье не давали покоя, приглашали, звали к себе.

И ему трудно было отказываться. Пришлось покориться, зайти в один дом, в другой, заводить разговоры о прошлом. Гостя повели осматривать хозяйство артели, рассказывали про житье-бытье, говорили о работе, успехах. Его пленили ребята из школы, просили прийти к ним рассказать о том, что было. И он не смог им отказать.

Трудно стало расставаться с этими добрыми друзьями, он не мог отказать тем, которые приглашали его на именины, на семейные торжества. С ним было легко и весело. Жалели, что время быстро проходит и он скоро уедет.

Но как ни тяжело было расставаться, наступило время, и на нескольких машинах, мотоциклах колхозники выехали проводить славного гостя к полустанку. Теперь этот человек сделался для всех во сто крат дороже и ближе. Он за эти дни приобрел здесь новых друзей.

Маленький полустанок посреди донской степи в эту ночь снова ожил. Кажется, никогда здесь не собиралось столько людей!

Гремел оркестр. Стояла теплая лунная ночь, над головой раскинулось сизое звездное небо. Опять, как и во время встречи гостя, пассажиры поезда были разбужены и приникли к окнам, не понимая, что происходит в этой степи, что за шум, кого это так дружно провожают. Шумный состав остановился, и один-единственный пассажир поднялся на ступеньки крайнего вагона. Ласково кивал, махал рукой, шутил, развлекал своих друзей до того момента, пока маленький полустанок не скрылся из виду.