Текст книги "Учитель из Меджибожа"

Автор книги: Григорий Полянкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

На дорогу выскочил стройный молодой лейтенант в новеньком аккуратном мундире. Он пристально посмотрел на солдата, который заметно побледнел под его взглядом. Достал из полевой сумки карту ц скороговоркой спросил, как проехать до Гуляйполя.

Немного отлегло от сердца. Петр ждал худшего! В одно мгновение преобразился, заявил, что это совсем несложно. Кстати, и он туда же держит путь, и ежели уважаемый герр лейтенант не против, то может проехать с ним до самого Гуляйполя.

И вдруг спохватился, что смолол глупость. В пути могут начаться расспросы, кто такой да откуда. Хотел было отойти от машины, но лейтенант тут же согласился взять его.

Путник мысленно выругался: ведет он себя хуже некуда и может за это поплатиться. Но ничего уже не поделаешь!

Он сидел на мягком сиденьи – давно не ездил так роскошно. Заметив, как лейтенант вытащил из кармана пачечку дешевых сигарет, порылся в сумке и вынул свои, турецкие. Угостив болтливого лейтенанта, а также погруженных в мрачные, видать, мысли капитана и шофера, стал рассказывать об аромате, качестве и свойстве этих сигарет и вообще о странах, производящих добротное курево.

– Мне кажется, что турецкие, – я имею в виду те, которые вы только закурили, – это лучшие в Европе… – Петр решил и слова не дать вымолвить офицерам. – Да, так я и говорю… Редко теперь найдешь хорошего табачка. Я был несколько дней у своего дяди, может слыхали, генерал Курт Гляке. – Он даже забыл, что совсем недавно назвался племянником совершенно другого. – Так он угостил меня вот этими чудесными сигаретами… Они, сами понимаете, теперь в цене, и курят их, как правило, только высшие чины.

– Конечно, кто же этого не знает, – мотнул головой лейтенант. – А что касается Курта Гляке, то это выдающийся известный генерал, ему и положено курить такие…

Значит, случайно встреченный солдат оказался родственником такого военного!

– Вот здорово! Очень приятно… Битте шён, наверное, приятно быть отпрыском знатного в рейхе человека…

– Ну, конечно! Дядюшка даже пытался оставить меня в штабе своей части, – оживился Петр. – Но я никогда же пойду на это! Цель одна: сражаться за великого фюрера, а не отсиживаться в штабе возле дядюшки… Фатерлянд, рейх юбер аллес!

Да, толковый солдат им попался! Все трое кивками головы одобрили его отношение к протекционизму.

Машина мягко неслась по прямой, как струна, асфальтированной дороге, местами сильно разбитой гусеницами танков. Пассажир не переставал говорить, посматривал, не покажется ли наконец Гуляйполе. Шутка ли, все время что-то рассказывать, околпачивать незнакомых офицеров сведениями о несуществующем дядюшке. С трудом сдерживал себя, чтобы не рассмеяться, – те говорили ему, что хорошо знают, слыхали о таком известном генерале от инфантерии.

Поскорее бы добраться до места! Хоть бы они не стали задавать каверзных вопросов: откуда едет, что собирается делать в городе?..

Когда у него иссяк запас слов, а на перекрестке появилась табличка «До Гуляйполя – три километра», попутчик еще успел рассказать уважаемым офицерам солдатский анекдот и сильно рассмешил их. И тогда, решил он, настало самое подходящее время расстаться.

Попросил остановить машину. Отсюда, значит, ему уже совсем близко до его части. Распрощались с веселым солдатом, позабыв о субординации. Он их еще раз угостил шикарными сигаретами – подарком дядюшки-генерала – н авто помчалось к Гуляйполю.

Петр Лазутин стоял посреди пыльного шоссе, глядя вслед убегающему «мерседесу». Облегченно вздохнул: слава богу, пронесло!

Вот и снова он на коне. Сегодня, можно сказать, самый удачный день за все время его скитаний. Как-никак, до Запорожья становится все ближе.

Он неторопливо зашагал вперед. Шел долго. Увидев громоздкий грузовик, на котором везли корову, поднял руку. Спросил, не подвезут ли его до Запорожья. Но шофер покачал отрицательно головой: не едет он туда, но может подбросить до Орехова…

Петр Лазутин поблагодарил и вскарабкался на высокий кузов.

Уже стали сгущаться сумерки, когда машина остановилась. Шофер помахал ему из кабины рукой, мол, дальше он не едет, сворачивает в сторону. Петр поблагодарил и соскочил на землю.

Да, этот день в самом деле удачный: немало километров проехал он с комфортом. Так помаленьку и доберется до Запорожья. Счастье от него, оказывается, еще не отвернулось. Главное – не падать духом. Не зря говорят: «Нет худа без добра!»

А вот где бы скоротать еще одну ночь? Да и поесть не мешает. Голод дает себя знать основательно.

Неподалеку, в стороне, показалась деревня. Позабыв о строгих приказах, он отправился к небольшой избе в густом садочке. Может, встретит добрых людей, которые дадут ему поесть и переночевать.

Постучался в окно. Послышались быстрые шаги. На пороге появилась пышная молодица, держала в одной руке горячую сковороду, а в другой – буханку хлеба. Вкусно запахло, и Петр Лазутин усмехнулся.

– Вечер добрый. Встречают с яичницей. Здорово!

– Чего же, заходите, солдатик, гостем будете, – ответила хозяйка, с любопытством оглядывая солдата. – Правда, сперва пойди к коменданту, – кивнула в сторону, – и принеси от него разрешение на ночлег.

Петр онемел. Хотел уже было попятиться назад, но из хаты вышел тщедушный и тощий полицай с карабином. Узнав, что солдат просится переночевать, поправил карабин на плече и кивнул ему, что, мол, проводит к коменданту. Тут совсем недалеко, метров двести…

«Влип», – подумал Петр.

Полицай был зол. Принесла ж нечистая сила этого немца! Вкусная яичница из доброго десятка яиц жарится там, на сковороде, да и бутыль самогонки стоит на столе, а тут надо вести этого балбеса.

– Ничего, не беспокойся, дружок, я и сам дойду! – Петр похлопал рьяного полицая по плечу.

– Тут недалеко… Но не положено солдатам ходить в одиночку без своей команды или части… Приказ строгий, – буркнул тот.

– Это меня не касается… У меня, брат, бумага. Вот она, с печатью…

– Там грамотные сидят. Прочитают. А мне эти бумаги ни к чему. – И пошел первым.

Петр посмотрел ему вслед. Зло его разобрало, – хотелось схватить и задушить. Но показался еще один полицай, направлялся к молодице на огонек.

Посмотрев колючими, как змеиное жало, глазами на задержанного, грозно потребовал, чтобы он шагал быстрее. И сам пошел рядом.

Петр попробовал было завести с ними разговор, но оба ответили, что люди они маленькие, только выполняют приказ. А то, что солдат хочет сказать, сможет изложить лично коменданту.

Петр смолк, шел, как идут на виселицу.

Село уже спало тревожным, тяжелым сном. Только из хаты, где он только что так неожиданно напоролся на полицая, доносились пьяные, хриплые голоса.

Двигались неторопливо, по бокам топали полицаи. Они переговаривались жестами. Длинная улица, по обеим сторонам которой выстроились однотипные избы с потухшими окнами и забитыми дверьми, навела на пленника уныние. Быстро темнело. На углу торчала большая неуклюжая хата с высоким крыльцом. Все окна были тускло освещены.

– Ну, вот и пришли… – кивнул полицай. – Я и говорил – недалеко…

Не дожидаясь ответа, ускорил шаг, гордо и важно взбежал на крыльцо. Но тут же спустился вниз:

– Куда же девался дежурный? Курт, слышь, Курт!

В палисаднике послышались девичий визг, смех, возня, и из-за кустарника, справа от избы, вышел длинный, мрачный ефрейтор с распахнутым кителем и взлохмаченной рыжей шевелюрой. Он явно был возмущен, что его отвлекли. Махнув девахе рукой, чтоб не смела убегать, вразвалку подошел к крыльцу:

– Чего вас черти носят так поздно? Побаловаться с молодухой не дадут!..

– Да тут, герр ефрейтор, одного солдата задержали… Проверьте. На ночлег просился к Ганке…

– Ладно, – крикнул он полицаям. Мол, можете идти. А сам подошел ближе к Петру, окинул недовольным взглядом.

– Герр ефрейтор, – возмутился Петр, – какое они имели право меня задержать? Я направляюсь в свою часть, хотел переночевать. А они, эти швайны…

Ефрейтор, дежурный комендатуры, был крайне раздосадован. Его девка ждет, а тут этот задержанный. Возмущается…

– Подождешь на скамейке, – кивнул он на крыльцо. – Я отлучусь на несколько минут… Посиди, разрешение на ночлег тебе напишу… Но подождешь коменданта, он скоро придет… Приказал без него не давать. Гестапо ищет какого-то в форме немецкого солдата, а он русский лазутчик… Тут есть фотография. Зовут, кажется, Эрнстом, а фамилия Грушко или Глушко… Ну да комендант скоро придет, разберется… Фотография в сейфе, а ключ у него… Посиди немного… Я враз… Знаешь, дело мужское… – подмигнул и выскочил за дверь.

Слова дежурного окончательно сразили Петра. Фотография в сейфе, скоро придет сам комендант, откроет сейф и покажет ему фотографию Эрнста Грушко. Что же делать, что предпринять?..

В коридоре, опершись на винтовку, храпел пьяный полицай. А там, в густых кустах, заливалась смехом в объятиях ефрейтора какая-то девица.

«Забавляются… Весна», – подумал Петр, осторожно поднявшись со скамьи.

Прислушавшись к храпу часового и возне влюбленных и увидя, как торчавшая минуту назад в кустах чубатая голова дежурного скрылась, Петр Лазутин на носках пробрался к соседнему двору, мгновенно перескочил через невысокий плетень и со всех ног побежал в непроглядную степь.

Добравшись до шоссе, внимательно огляделся, нет ли поблизости машин, перебежал на другую сторону, нырнул в глубокую балку и быстрым шагом направился в сторону Запорожья. То и дело оглядывался, не гонятся ли за ним. Но вокруг было тихо, только где-то далеко-далеко оглашал округу своим плачем сыч.

Он шагал, а над ним витала весенняя, облачная ночь. В темном небе сверкали редкие звездные россыпи, а иногда выплывал краешек рогатого месяца. Ранним утром он выберется на дорогу, больше ночлега искать не будет. Ни в коем случае. Наученный горьким опытом, остаток пути проделает отныне только на попутных машинах, чтобы никто не задерживал, не отправлял ко всяким комендантам и бургомистрам!

Правда, еще немало опасностей ждет его. Впереди несколько мостов, переправ, контрольно-пропускных пунктов. Что поделаешь, придется ему все преодолеть. Через эти пункты он проедет на попутных военных машинах, иначе путешествие может окончиться трагически.

СНОВА В ЗАПАДНЕ

Да, легко сказать – добираться до места только на попутных машинах! Поди останови, когда они движутся сплошным потоком – грузовики с солдатами, танки, броневики. Идут колоннами, а между ними снуют, мечутся офицеры с флажками, стараются установить порядок. А эта плывущая сутолока рычит, гудит, извергая тучи черного едкого дыма, ядреной ругани, криков.

«Мечутся гитлеровцы, – думал Петр Лазутин, стоя на значительном расстоянии от шоссе, – спешат за смертью… Идет большая передислокация, а точнее – гонят эти колонны в сторону Орла, Курска. Гитлер замыслил отомстить за разгром его войск под Сталинградом. Там собираются силы. Но фашист уже не тот, что был, и дела его уже иные, и дисциплина сильно упала, а о боевом духе и говорить не приходится. Однако огромная сила, техника продолжают двигаться, словно по инерции».

Сущее вавилонское столпотворение. В эту суматоху Петру теперь лезть опасно. Надо двигаться старым испытанным методом, как наши предки передвигались в былые времена, – пешком. И он пошел дальше степной дорогой, которая вилась вдоль шоссе.

Спешить пока было нечего. Никто нигде его не ждет, кроме гестапо и полевой жандармерии… Видно, очень им заинтересовались, если разослали по комендатурам фотографии.

Уже третью неделю находится он на правах беглеца, бездомного солдата. В обычное время проделал бы этот путь до Запорожья за каких-нибудь десяток часов. Но теперь ему приходилось обходить десятки преград, опасностей, ловушек, напрягать всю свою солдатскую смекалку, хитрость, находчивость. Пришел к выводу, что продвигается еще довольно быстро.

Не заметил, как дорога неожиданно вывела его к большому мосту, подходы к которому с обеих сторон были забиты машинами, танками, войсками. Внизу царила страшная неразбериха. Офицеры ругались последними словами, размахивали револьверами, угрожали, а бедные регулировщики растерянно разводили руками, не в состоянии разгрузить тот нескончаемый ноток. Солдаты со страхом и опаской посматривали на небо.

Спустя несколько минут Петр Лазутин понял, почему солдаты так орали у переправы и свирепо размахивали оружием, стараясь поскорее выбраться из суматохи. Раздался гул тяжело груженных бомбардировщиков, истребителей. Ровными треугольниками выплыли они из-за облаков. Поднялась страшная паника. Как безумные, разбежались мгновенно солдаты, офицеры. Побросав пушки, обозы и все на свете, устремились в степь, спасали свои грешные души. Загрохотали зенитки, пулеметы.

Но самолеты, властно гудя, шли к переправе. Через несколько минут земля содрогнулась от страшного удара.

Над мостом и у подходов к нему поднялись облака дыма, пыли, пламени. Заржали обезумевшие кони. Вырываясь из дышел, а то и просто переворачивая подводы, неслись подальше от этого ада. По обочинам дороги, а также в скоплениях обозов и машин неистово свистели, рвались бомбы. Дым и пламя вздымались все выше, поглощая переправу, дорогу, небо…

Петр стоял на пригорке, немного в стороне. Запрокинув голову, смотрел, как бомбят врага советские самолеты, как торчат в канавах, ямах, воронках в смертельном ужасе немецкие вояки, еще недавно считавшие себя непобедимыми. Прижимаясь к земле, они ползали на четвереньках, плакали, молились, выпрашивая у всевышнего прощения, моля о спасении. А бомбы с убийственным свистом сверлили воздух, рвались над переправой, над столпившимися обозами, колоннами.

Сердце Петра радовалось. После каждого взрыва, после каждого удара он шептал: «Так их, гадов! Так их! Молодцы!»

В это время он позабыл, что осколки могут задеть и его. И когда вдруг над самой головой с ужасающим визгом просвистел рой пуль, бросился на землю, вытянулся.

«Да, хорошо работают ребята…» – подумал он, наблюдая, как у переправы горят машины, подводы, как все там обволоклось дымом.

Минут пятнадцать длилось это светопреставление, но казалось, прошла целая вечность. Еще долго после того, как улетели бомбардировщики, не поднимались немцы из своих канав и ям, находясь в оцепенении, со страхом глядели в небо и прислушивались, не идут ли снова самолеты. Постепенно они, как очумелые, стали выползать из своих укрытий и бежать тушить пожары, спасать то, что у них еще оставалось.

Сбросив в воду горящие, разбитые машины, подводы, загородившие проезд и создавшие там большую пробку, они сели на уцелевший транспорт и двинулись дальше. Теперь фашисты торопливо уходили отсюда, опасаясь, как бы не повторилось побоище.

Петр поднялся с земли, отряхнул с себя пыль. Вот теперь, подумал он, удобно смешаться с насмерть перепуганной толпой солдат и перебраться на ту сторону реки. Кому нынче взбредет в голову задержать его для проверки документов, когда все словно ошалели и не знают, на каком свете находятся.

Он сбежал с горки, но тут его постигло разочарование. Какой-то крикливый лейтенант гнал всех, кто попадался ему на глаза, тушить горящие машины возле моста, разгружать, спасать то, что еще можно уберечь, собирать по обочине дороги разбросанные ящики с боеприпасами и продовольствием. Погнали туда и его, Петра. Он увидел в сторонке небольшой обоз подвод, груженных мешками, и пристроился к пожилым солдатам, которые дрожали от страха и с опаской посматривали на небо. Он закурил со старшим обоза – похрамывающим усатым фельдфебелем. Тот почему-то начал жаловаться, что там, в части, ждут не дождутся этих мешков с мукой, а он со своими подводами будет торчать тут до второго пришествия, пока снова не налетят русские самолеты.

Взяв в руки длинный кнут, Петр Лазутин подбежал к крикливому регулировщику и энергично обратился к нему:

– Герр лейтенант, наши доблестные солдаты рейха сидят без хлеба, а мы тут с мукой не можем переправиться… Пропустите, пожалуйста, обоз.

Лейтенант окинул его злобным взглядом, в сердцах выругался и заревел:

– Убирайся ко всем чертям! Тут у меня машины с боеприпасами, танки, а ты со своим хлебом!

И грубо оттолкнул его.

Но слова о доблестных солдатах рейха возымели действие. Когда Лазутин повернулся и зашагал прочь, лейтенант окликнул его:

– Где там твои подводы с мукой? Давай скорее подтяни их, за теми вон машинами проедете. Только побыстрее шевелитесь!.. Видишь, что делается?

Петр козырнул, как положено. И через несколько минут, неистово размахивая кнутом над головами лошадей, тащивших тяжело груженную подводу, гикая и ругаясь, как заправский ездовой, подбадривая остальных стариков, уже ехал по мосту.

Обозники и их старшой, хромающий фельдфебель, смотрели с восхищением на этого бойкого солдата. В самом деле, какой молодчина. Нагрянь он к ним раньше, уже давным-давно очутились бы по ту сторону, и не пришлось бы переживать эту страшную бомбежку…

Так двигался он несколько километров по обочине дороги. Поняв, что это занятие не для него, распрощался со всеми как со старыми приятелями и отправился дальше пешком.

Ночлега в придорожных селах он уже не искал. Скоротал ночь в степи, на ворохе прелой соломы возле бывшей скирды. И хотя целые рои мышей возились вокруг него, досаждали, залезали под шинель, но он уснул довольно быстро.

Проснулся Петр на рассвете от сильного гула моторов. Сонным взглядом окинул безоблачное небо, увидел множество самолетов. «Свои… Идут уже на работу, – подумал он, улыбнувшись. – Да, не дают наши ребята немцам скучать… Переменились роли…» Он вспомнил начало войны, когда фашистские бомбардировщики властвовали в воздухе. Расправил плечи, громко зевнул, посмотрел на дорогу.

Уже немного осталось до Запорожья. Сегодня надо добраться туда. Но впереди еще одна преграда: Днепр… Да, это тебе не речки, встречавшиеся доселе, не те мосты и переправы. Здесь дело посложнее!

Впереди днепровская плотина. Он, правда, знал, что плотину взорвали еще в начале войны, когда туда приближались немцы; ее развалины до сих нор торчат из реки. Но, должно быть, немцы рядом навели понтонный или временный деревянный мост, который, безусловно, сильно охраняется. Перебраться через него – великая трудность.

Путник призадумался.

Он шел степью долго, не сбавляя шага. В стороне меж курганами и глубокими балками извивалась дорога, оттуда все еще доносился гул машин. Огромный поток плыл туда, в сторону огромного города, куда и он, Петр Лазутин, держит путь.

Уже совсем была близка цель, его конечная остановка.

Становилось жарко, и он снял шинель, перебросил на руку, пилотку сунул за пазуху. Стало совсем легко идти просторной пересохшей степью, куда давно не приходили ни пахарь, ни косарь. Вокруг – пустынно, дико. От этого сердце больно сжималось.

Он еще долго петлял тропами, проселками. Пару раз на короткое время спускался в балку передохнуть, но тут же вставал, торопясь изо всех сил. Больше ночевать не хотелось.

Но как он ни спешил, к Днепру добрался вечером, когда солнце садилось, покрыв горизонт багрово-розовым пожаром. Поднявшись на крутой косогор, вздохнул полной грудью и просиял – увидел бушующие воды седого Славутича. Вода сверкала под последними солнечными лучами всеми цветами радуги, Наконец солнце скрылось. Суровый, сосредоточенный и грозный, бился о песчаные и каменистые берега старый Днепр, неся к морю свои взбудораженные волны.

Петр Лазутин стоял как завороженный, глядя на эту несказанную красоту. Ему казалось, что он здесь впервые в жизни. Да, первый раз видел человек эту сказочную реку и могучие глыбы порогов.

Где-то далеко-далеко гремело, рушилось, пылало, а река, как живая, плыла, несла свои волны. Петр не мог оторвать глаз от этого великолепия. К нему почему-то пришли милые сердцу слова, которые он запомнил на всю жизнь со времен далекого детства:

 
Реве та стогне Днiпр широкий,
Сердитий вiтер завива…
 

Да, сердитый ветер… Только теперь не сердитый, а грозный, неумолимый. Скоро, скоро сметет он все мерзкое, что принесли к этим берегам захватчики.

Он устремил взгляд к застывшей гребле, увидел в степи повергнутые, покосившиеся ажурные подпоры, спутанные, порванные провода электропередач… Давно, еще учась в техникуме, приезжал он сюда на экскурсию и с восхищением ходил по плотине, вслушиваясь в несмолкаемый рев днепровских вод, наблюдал, как шли через шлюзы приземистые, тяжелые пароходы, спускаясь все ниже и ниже, чтобы потом попасть к Черному морю. Сколько света, великолепия, сколько жизни было на этих берегах и на светлых улицах по обе стороны!.. А теперь все, казалось, вымерло, погрузилось во тьму, лежало в руинах, пепелищах. Только выжил могучий Днепр, гремел, буйствовал, по-прежнему бились его волны о каменистые берега, будто предсказывая: «Скоро все это кончится. Опять забурлит жизнь, поднимутся из пепелищ улицы, площади, города, и снова свет зальет веселым блеском все вокруг, помчится по проводам в самые отдаленные уголки республики…»

Петр Лазутин долго стоял, осматривая днепровские дали, и его вдруг потянуло к песчаным берегам; он сбежал вниз с косогора, упал на колени у самой кромки, зачерпнул полные пригоршни воды и жадно стал пить, захлебываясь, чувствуя, как вливаются в него свежие силы, усиливается жажда жизни, борьбы.

А от переправы, где столпились машины, подводы, люди, лошади, где все перемешалось, доносились грохот, крики, ругань. Ему казалось, что нужно идти вдоль берега, туда, где виднеются домишки, лачуги. Может, натолкнется на рыбаков, на добрых людей, которые на своих челнах переправят его на другой берег. Но поблизости не видно было ни живой души. У самой реки то там, то тут валялись прогнившие, пробитые пулями и осколками остатки лодок, скелеты баркасов, плотов, барж. А домишки и хижины безлюдны, заброшены. Должно быть, давно не было здесь людей. И он подумал, что может оказаться в новой западне, вызвать подозрение.

Лазутин быстро зашагал обратно к переправе. Осторожно огляделся вокруг и стал пробираться к ней ближе.

По понтонному мосту, мерно покачиваясь, шли машины, колонны тянулись осторожно, не задерживаясь. И здесь вокруг переправы видны были остовы сгоревших грузовиков, обломки повозок, сожженных танков и множество воронок от авиабомб.

Петр прилег на пригорке, следя за движущимися колоннами, прикидывал, к какой из них пристать, чтобы перебраться на ту сторону. Долго засиживаться тут было рискованно, могли заметить. Размышляя, как преодолеть эту последнюю преграду, вдруг услышал страшный треск, крик, стон и вскочил на ноги. Неподалеку от переправы столкнулись две огромные машины, и к месту аварии со всех сторон бросились солдаты, офицеры.

Движение остановилось. Люди прыгали с машин, подвод, стремглав неслись к мосту.

И тут Петр Лазутин подумал, что настала удобная минута, чтобы и он побежал вместе со всеми к переправе. В такой суматохе смешается с толпой, а там будет видно.

Солдаты уже вытаскивали из-под обломков искалеченных и убитых. Откуда ни возьмись, появились санитары и понесли раненых. А шум, крики, ругань все усиливались. Кто-то поносил последними словами нерасторопных шоферов, которые столкнулись на ровном месте, перегородив колоннам путь на ту сторону Днепра.

Петр Лазутин втиснулся в толчею, чем-то возмущался, махал руками, кого-то ругал.

Санитар вынес на обочину стонущего ефрейтора, достал из сумки большой бинт, опустился на колени возле раненого, стащил с него сапог и начал быстро перевязывать рану. Подъехала небольшая грузовая машина, стали поднимать на кузов раненых, и Петр Лазутин с серьезным и озабоченным видом тоже подставил плечо, крича вместе с другими, чтобы их пропустили поскорее. Машина тронулась. Медленно покачиваясь на понтонах, неторопливо двигалась на противоположную сторону.

Регулировщики отступили, громко ругались, сокрушаясь: мало того, что солдаты гибнут на фронте и под бомбами, им еще приходится терпеть из-за этих раззяв-шоферов!

Петр Лазутин облегченно вздохнул, когда часовые, не проверяя документы, пропустили набитую людьми машину.

Кто-то из охраны хотел было задержать сопровождающих, которые стояли в кузове, но махнул рукой.

Спустя полчаса грузовик остановился у большого трехэтажного, чудом уцелевшего дома, где расположился госпиталь. Выбежали санитары с носилками, раскрыли борта и стали осторожно разгружать. Тут уже Петр решил, что его удачная миссия окончена. Ранеными пусть теперь занимаются другие, а он может беспрепятственно идти дальше.

И он мысленно поблагодарил шоферов за то, что так вовремя столкнулись и дали ему возможность переправиться через Днепр. «Не было счастья, да несчастье помогло», – вот верная пословица.

Теперь уже, кажется, все опасности позади. До того предместья, куда лежал его путь, совсем близко.

Приняв серьезный вид, он быстро отправился в ту сторону, где несколько месяцев тому назад стояла его команда и где должен находиться старый сапожник. Через него он и попытается связаться со своими. Близость цели придала бодрости и сняла усталость. Даже позабыл о том, что почти ничего не ел с утра.

Предместье он увидел почти нежилым. Страх навевали эти мертвые развалины, поросшие бурьяном, безлюдные улицы. Проносились только военные машины с синими фарами и подводы. На заборах виднелись старые плакаты, выцветшие, исхлестанные дождями и ветрами, на них еще сохранились призывы первых дней войны: «Смерть немецким оккупантам!», «Победа будет за нами!». Это, правда, не помешало немцам расклеить рядышком приказы, где непременной концовкой было: «Смерть… Тодт… Капут!» Петр Лазутин и не смотрел на них – достаточно повидал их за всю эту страшную дорогу. Зато с огромным удовольствием останавливался, читая старые, полуистлевшие слова на плакатах: «Победа будет за нами!» Теперь они звучали особенно веско и убедительно. Их подтверждало увиденное им на дорогах, а также доносящийся приглушенный грохот советской артиллерии.

Он шагал по кривым улочкам, старался выбраться к тупику, где притаился подвал сапожника Степана Гурченко. Одно теперь отлично понимал: пока что должен быть подальше от немецких патрулей, меньше шататься по городу. Скоро стемнеет, и настанет благословенный «комендантский час», тогда совсем весело будет встретиться с патрулем… Ко всему он еще испытывал страшную усталость, отчаянный голод.

Он долго петлял по улицам и улочкам, никак не мог найти ни сапожника, ни его жилья. Много домов было разбомблено. А когда наконец добрался до знакомого забора, с горечью увидел груду щебня на месте дома и подвала, где некогда обитал Гурченко. Сердце его мучительно сжалось. Плохо дело: оборвалась главная нить, которая могла вывести его из западни.

А ночь неумолимо надвигалась. Надо было что-то спешно предпринять. И тут он вспомнил, что Степан устроил его тогда на несколько дней у своего товарища, старого рабочего гидростанции. Он свернул на соседнюю улочку, которая, к его радости, оказалась более или менее целой.

С усиленно бьющимся сердцем перешагнул он через каменную изгородь маленького двора, где в глубине под крутым пригорком прилепилась маленькая обтрепанная хибарка.

Оглянувшись внимательно, осторожно постучался. Никто не отозвался. Стукнул в дверь сильнее. Послышались неторопливые шаги, и неуверенный хрипловатый голос спросил:

– Кто там?..

– Свои… Откройте, пожалуйста, товарищ Митрошин… Свои…

Дверь не сразу приоткрылась. Петр Лазутин увидел бледного, сгорбившегося старика в очках, с обросшим лицом, в потрепанной и измятой куртке.

– Андрей Петрович, своих не узнаете?

– Смотря каких своих… – не сразу ответил тот. Стоя на пороге, пристально всматривался в незнакомца.

И вдруг глаза его расширились. Он отступил от порога, давая солдату дорогу:

– Свят… Свят… Заходи в дом, гостем будешь… Эрнст Грушко?! Слава богу, что вижу тебя живым. А мы уже давно похоронили тебя. Стало быть, долго жить будешь!.. Думал, что и ты угодил в тот переплет на Волге. Каким ветром, Эрнст?.. Заходи, чего мы здесь торчим? Скажи пожалуйста, Эрнст Грушко воскрес!..

Гость приложил палец к губам и прошел в комнату:

– Тс… Этого имени не надо произносить… И скажете нашим знакомым, что Эрнста уже не существует… Меня теперь зовут Петр Лазутин…

Хозяин дома насторожился. Испытующе глядя на него, пожал плечами и повторил одними губами:

– Петр Лазутин? Кто ж тебя перекрестил? Так ты уже не немец, не фольксдойч, не переводчик?

– Я теперь ничто… – горько улыбнулся Илья, сбрасывая шинель.

По обросшему лицу и измученному виду Андрей Петрович понял, что с этим человеком стряслось что-то страшное. Но первым долгом надо вскипятить котелок чая, покормить гостя, а уж потом говорить о другом. Если, конечно, он сам найдет нужным рассказать, каким ветром его снова прибило к этому берегу, к этому городу, который уже стал прифронтовым.