Текст книги "Учитель из Меджибожа"

Автор книги: Григорий Полянкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

СРЕДИ РОДНЫХ ЛЮДЕЙ

После нескольких суток езды в тесных, вонючих теплушках (казалось, что эшелон уже вообще не доберется до места назначения), томясь от голода и жажды, от невероятной духоты, доплелись они до Умани.

Необычная колонна измученных людей, голодных, подавленных, выстроилась вдоль небольшой платформы. Откуда ни возьмись, сбежались женщины, дети. Плача и причитая, носились по шпалам, подальше от конвоиров, громко выкрикивали разные имена – может, отзовутся отцы, сыновья, родные и знакомые. С котомками за плечами всматривались в заросшие лица узников. Расстроенные, ошалелые от слез и ожидания, не находя своих, они бежали дальше, бросая на ходу в колонну что попало – хлеб, печеную картошку, капусту, огурцы…

Конвоиры то и дело набрасывались на женщин, детей, отгоняли, били. Но те, прячась за столбами и деревьями, снова и снова появлялись.

Толпа женщин заметно росла, заполняя привокзальную площадь. Они метались взад и вперед, под грубые окрики конвоиров разбегались, чтобы через несколько минут снова появиться словно из-под земли.

Из города прибыло несколько машин. Из них вышли какие-то офицеры высших рангов – шагали вдоль строя, заглядывая в лица военнопленных, останавливались возле застывшего начальника, давали ему какие-то указания.

Им явно не нравился вид прибывших на стройку. Смотрели на них с презрением и брезгливостью.

– С такими, – сказал какой-то интендант, – не то что дорогу, приличного нужника не построишь!

– Но что поделаешь, когда такой сброд прислали. Придется мобилизовать в помощь этим горе-рабочим мужиков и баб из окрестных сел… Приказ есть приказ!

Все эти высокие чины скептически смотрели не только на прибывших пленных, но и вообще на всю затею строительства железнодорожной ветки. Дела на фронте идут хуже некуда, и вряд ли русские дадут здесь что-нибудь строить. А главное – к чему? По всем данным, придется скоро и этот край оставлять. Оголили фронт до предела, перебросили к Орлу армии, технику. Если и там фюрер потерпит крах, тогда дай бог унести ноги отсюда! А здесь, очевидно, придется по воле великого фюрера «выравнивать линию фронта»: уже где-то на старой русской границе, а возможно, и на Висле, если не дальше…

Колонну продержали несколько часов под палящим солнцем. Потом прибыли подводы, привезли несколько бочек с похлебкой, эрзац-хлеб. Подкормив слегка пленных, чтобы они как-то продержались на ногах, погнали дальше пешим строем на новый участок. При этом разбили на две части, дабы строить ветку с двух концов.

Петр Лазутин и в теплушке как следует не отдохнул. Он присматривался к людям – искал среди них таких, с кем можно попытаться вырваться отсюда к партизанам или перейти линию фронта. Решил, что здесь он создаст большую группу. А если повезет, то и вооружит ее.

Присмотрелся к высокому пожилому Григорию Товченко, который молчаливо лежал рядом на нарах. За эти дни они узнали многое друг о друге, договорились, что сообща будут подбирать людей для побега. Стали втихомолку составлять план, распределили обязанности. Но Григорий попал в ту колонну, которая отправлялась в противоположную сторону. Казалось, что план сорвется. Но ничего, Петр Лазутин постарается не прерывать с ним связи.

Целый день и всю ночь колонна двигалась по пыльному разбитому колесами грейдеру. Вместе с ней шагал переводчик. Сперва ловил на себе враждебные взгляды попутчиков. Когда появлялся, люди прекращали разговоры, смотрели на него молча, опасаясь немца. Каждый раз к нему обращается сам начальник, лейтенант. Кто знает, чем он дышит, хоть ехал вместе с ними в вонючей теплушке и голодал, мучился так же, как они.

К нему сперва отнеслись настороженно. Однако постепенно, потихоньку присматриваясь, поняли, что этого человека бояться им нечего. Зла он никому не причинит. В дороге он помогал отстающим, успокаивал добрым словом, веселой прибауткой. А тем, кому совсем было трудно, помогал нести котомки. Вскоре убедились, что он какой-то необычный, не тот, за кого выдает себя.

Видно, он много знал, украдкой то одному, то другому рассказывал, что происходит на фронтах. Они услышали из его уст такое, что успокаивало и внушало веру. Скоро, очень скоро наступит конец их страданиям. И люди постепенно прониклись к переводчику уважением и доверием. Уже никто не таился от него, не отворачивался, как в первый день. Многие сообразили, что нужно держаться ближе к этому человеку, отнюдь не чуждаться его.

Спустя несколько дней уже слышали от него такие слова, которые им высказывали комиссары и командиры в те дни, когда были в строю и с оружием в руках сражались с коварным захватчиком. Скоро на этого молодого человека стали смотреть иными глазами, смело утверждали, что под этой курточкой мышиного цвета бьется благородное сердце советского патриота. Его хлесткие остроты и притчи об оккупантах веселили людей, и те смеялись, несмотря на свое отчаянное положение.

Здесь он со временем нашел немало единомышленников. Постепенно приходил к убеждению, что многие, очень многие пойдут за ним. Он был уверен, что Григорий тоже не будет зевать там, в соседней колонне. И оба они начнут готовиться, чтобы вырваться на свободу.

Людей терзали мысли: в то время, когда они начинают что-то строить для врага, для его армий, партизаны сражаются с оккупантами. Неужели невозможно прорваться к ним или вернуться в строй, чтобы участвовать в окончательном разгроме ненавистных фашистских орд?

С появлением Петра Лазутина все постепенно ожили. Верили, что этот человек что-то предпримет, во всяком случае, с ним они скорее избавятся от мук и бедственного рабского положения.

После утомительного марша прибыли они на новое место, остановились в большом селе Ружавка.

Несколько дней продолжались работы. Они соорудили что-то похожее на бараки – над головой появилась крыша, правда, за колючей проволокой. Режим тут был чуть мягче, не такой тяжелый, как прежде. Они строили железнодорожную ветку и каждое утро с рассветом отправлялись туда с лопатами и кирками на плечах.

Лейтенант приказал переводчику подыскать себе уголок в одной из сельских хат, недалеко от него, чтобы можно было вызвать его в любое время. Это Петру Лазутину весьма на руку.

Присмотревшись к местному населению, узнав, кто чем дышит, он поселился у старого колхозника, бывшего сельского активиста. Тот теперь совсем стушевался, смотрел на оккупантов враждебно, мечтал о том дне, когда вернутся наши и все пойдет по-иному.

Игнат Бравец… У него, бывало, собирались соседи, обсуждая события, высказывая свое возмущение новыми порядками, делились своим горем, чаяниями и надеждами.

С появлением здесь солдата все отхлынули от этого дома, держась от Игната Бравца на почтительном расстоянии. Один леший знает, кто это поселился в доме у Игната и какую беду может навлечь на них…

Да и сам Бравец встретил его довольно мрачно, не скрывал своей враждебности к человеку в чужой воинской форме. Как ни странно, именно эта враждебность и привлекла Петра.

Старик с семьей поселился во времянке в конце двора, чтобы поменьше видеть квартиранта. Так длилось дня три-четыре. Но вскоре Игнат Бравец и его соседи убедились, что очень ошиблись в этом человеке, приняв его за врага.

Веселый, жизнерадостный и добродушный солдат принес в дом немало радости. Совсем не похож он на тех оккупантов, которые жили здесь или проходили мимо Ружавки. Таких здесь еще не бывало. С хозяином вел себя так, словно дружил с ним невесть сколько времени, хотя по возрасту не подходили друг другу. Он стал помогать во всем не только Игнату Бравцу, но и соседям. Частенько приносил им хлеб, который доставал у знакомого кладовщика, а также медикаменты. Их необходимо было передавать в соседний лес, где находились партизаны. Но, самое главное, Петр Лазутин сообщал людям добрые вести, говорил о том, что происходит на фронтах.

Село жило в постоянном страхе. Полицаи терроризировали население, грабили, отбирали все, что находили, устраивали оргии, пьянствовали, отправляли молодых парней и девчат в Германию.

Петр Лазутин как-то осторожно сказал начальнику, что, мол, эти пьянчуги лишь на словах помогают немцам. На самом деле они служат помехой. Кроме того, эти преступники собираются напасть на него… Они уговаривают мужиков не выходить на работу, план постройки насыпи из-за этих подлецов может катастрофически погореть…

И однажды ночью, когда все полицаи участка в количестве шести тупых лбов сидели в чьей-то избе мертвецки пьяные и горланили похабные песни, туда ворвались немцы. Отняли у них винтовки, избили всех до полусмерти, заперли в подвал и держали без еды трое суток. Затем приказали убираться вон. Если они снова появятся – перестреляют всех, как бешеных собак.

На долгое время село вздохнуло с облегчением: оно осталось без полицаев. Люди знали, что за это они должны благодарить Петра Лазутина.

Далеко от начальства лейтенант чувствовал себя полноправным хозяином не только колонны, но и всего района. Не зная ни слова по-русски, он целиком доверился своему расторопному переводчику, все приказания передавал через него.

Большая часть хлеба, овощей и разных продуктов, что пришлые интенданты собирали и хранили в клубе, устроив здесь склад, стала попадать пленным. Вместо жидкого кулеша из всяких отбросов отныне пленным давали на обед и кусок мяса и картошку. Петру Лазутину надо было подкормить своих товарищей. Ведь многим предстояло перейти к партизанам, в лес. Люди понемногу готовились, тайком вооружались и ждали удобного момента, чтобы «добрый немец» повел их туда.

Как ни тяжело было ему связываться со своим другом из соседней колонны, Петр Лазутин все же поддерживал с ним постоянную связь. И Григорий готовил надежных людей к побегу из неволи.

Лейтенант, имея такого делового и преданного переводчика, мог спокойно сидеть дома, неделями не появляться на люди и заниматься своим здоровьем. Он усиленно лечился от разных недугов, замучил фельдшера, глотал огромное количество пилюль, запивая их микстурами.

Оторванный от начальства – не до него теперь было, – лейтенант не очень знал, что происходит на фронтах. И, передав переводчику свой маленький радиоприемник, велел ему слушать и докладывать обо всем, что передают из Берлина и что говорит Москва.

Петр Лазутин несказанно обрадовался. Он давно уже ждал этого предложения. Люди требовали от него новостей.

Переводчик под «величайшим секретом» сообщал лейтенанту, что передает Москва. Об этом же узнавали от него не только военнопленные, но и все жители Ружавки, колхозники окрестных деревень.

А жизнь меж тем текла без особых событий. Некоторые уверяли, что с тех пор, как появился удивительный Петр Лазутин, все стало по-иному. Словно вернулась в село Советская власть!

Уже не слышно было, чтобы кто-нибудь ходил по домам изымать продукты, теплые вещи. А когда из района прибыли несколько служителей «нового порядка» и отобрали группу молодых ребят, чтобы отправить в Германию, Лазутин побежал к лейтенанту, пожаловался, что у него забирают лучших рабочих. Тот приказал привести сюда пришельцев, обругал их последними словами и заявил, что, если они еще раз появятся в селе, он их немедленно бросит в подвал… Те уехали жаловаться на него высшему начальству. А Петр Лазутин помог ребятам бежать, скрыться на время. И тех, кому грозила опасность, как ветром сдуло.

Каждое утро колонну выводили из лагеря. Вместе с пленными насыпь строили и крестьяне из соседних деревень. Работали так, как мокрые дрова горят. В селах вокруг оказалось много больных. Изо всех сил старался для них Петр Лазутин – многие получили у фельдшера справки о том, что они, дескать, тяжело больны и физически трудиться не могут…

Работа на насыпи шла медленно и нудно. Лейтенант возмущался, требовал от переводчика, чтобы он подгонял ленивых мужиков. А тот успокаивал – нечего, мол, волноваться. Пока привезут из Германии обещанные шпалы и рельсы, насыпь будет готова. Начальство останется довольным.

Но, видимо, высокому начальству тем летом было не до Ружавки и не до железнодорожной ветки! У него были более важные заботы. Страшный разгром постиг немцев и на Курской дуге, их генеральное наступление с треском провалилось.

Снова пришлось объявить траур – на сей раз не только по разгромленным войскам фюрера, но, кажется, и по надеждам добиться перелома на фронтах. Теперь уж никто не мог предполагать, откуда русские нанесут новые удары, где они обрушатся на их голову. Шутка ли, открылась прямая дорога на Германию. Только чудо может спасти фюрера. Не о рельсах, не о железных дорогах думали сейчас нацисты, а о том, как бы выжить, спастись, выбраться отсюда живыми, пусть даже калеками попасть домой. Сыты по горло войной!

А лето в самом деле было удивительным и необычным. Нестерпимая жара вдруг сменилась непрекращающимися ливнями. Работы на строительстве насыпи надолго застопорились.

Погода не улучшалась. Люди говорили: это оттого, что самолетов много в небе, артиллерия беспрерывно бьет, собираются в небе облака, поэтому и льют бесконечные дожди.

Лейтенант уже сам стал думать, что о его стройке начальство позабыло. И не очень ругался, когда людей не выгоняли на работу. Видать, никому это уже не нужно, скоро придется сниматься и отсюда. Он потихоньку мечтал избавиться от колонны и этой неблагодарной службы. Сидит где-то у черта на куличках, забытый богом и начальством. Чего доброго, когда начнется бегство из России, командованию будет не до него, и озлобленные подопечные попросту повесят его. С некоторых пор лейтенант стал побаиваться их пуще смерти, вел себя осмотрительно и крайне осторожно.

Сколько ни писал, ни звонил, спрашивая, где же брать шпалы, костыли и когда привезут рельсы, конструкции для мостов, ответа не было. Все будто куда-то провалились!

Но вот совершенно неожиданно получил сообщение, что едет проверять его работу комиссия. Приедут важные лица.

На лейтенанта это обрушилось как гром среди ясного неба. Он помчался посмотреть, что там уже сделано, и схватился за голову! Что же он покажет комиссии? Ведь его растерзают, сорвут погоны. В лучшем случае отправят в штрафной батальон. Чем он тут занимался? Работа так и стоит на месте. Судить будут. Этого еще не хватало ко всем его несчастьям!

Но переводчик стал успокаивать – не велика, мол, беда, все будет в полном порядке. Нечего убиваться… Комиссия останется довольной. В тот день на работу выйдут все до единого человека и местное население выгонят. Начальники увидят, как кипит работа на стройке, и успокоятся. Об этом он уж позаботится! Поговорит с народом, попросит, чтобы не подвели в этот день.

Это несколько успокоило лейтенанта.

На следующий день Петр попросил Игната Бравца и еще нескольких соседей созвать односельчан. Он, дескать, хочет с ними поговорить по очень важному делу.

Прежде, бывало, когда оккупанты собирали людей, все притворялись хворыми, прятались. Но если их просит «добрый немец», тут уж никто не задумывался, люди поспешили к дому Бравца.

У калитки уже стоял Петр Лазутин. В ожидании остальных весело зубоскалил. А когда все были в сборе, он сказал:

– Как вы сами видели, дорогие, мы старались поменьше гонять вас на работу. И вообще, думаю, вам не стоит на меня обижаться. Надеюсь, скоро, очень скоро все это кончится. Ибо сами видите, что солнце уже всходит… Еще немного, вернутся ваши, и вы избавитесь от чужеземного кошмара. Дело в том, что великий фюрер скоро опять будет «выравнивать линию фронта»…

Послышался дружный смех.

– После того уже некому будет гнать вас на работу… – кивнул он в сторону насыпи. – Но сейчас у меня к вам одна большая просьба. В ближайшие дни сюда приедет комиссия из высших чинов. Она должна проверить, как идут дела на стройке дороги. А пока, вы сами видите, сделано с гулькин нос… Немцы остервенели после Курска, могут выместить свою злость на вас. Так давайте эти дни все дружно, как один, с лопатами, мотыгами, носилками выйдем на работу, чтобы начальство – пусть у них глаза повылазят – убедилось, как вы стараетесь. Знаете, нам в этих условиях было не так легко облегчить вашу участь. Но мы вам не досаждали, даже молодежь спасли от угона в Германию… Так вот, я прошу вас несколько дней поработать; и для вас, и для нас это будет выгодно. Они еще достаточно сильны, вооружены, несмотря на то, что им здорово всыпали под Курском… Недолго осталось уже терпеть! Так вот, когда увидите, что едет комиссия, все за лопаты. Покажите, якобы вы изо всех сил стараетесь для рейха. А уедут – спокойно разойдетесь по домам. Такова моя просьба. Согласны?

– Согласны! Все понятно, сынок! – раздались отовсюду одобрительные возгласы.

– Ну, это и все, дорогие товарищи. Попрошу завтра утром, когда выгонят колонну из лагеря, всем прийти к насыпи.

На следующий день все, кто мог держать в руках лопату, мотыгу, явились на работу. Пришли люди и из соседних деревень и хуторов. На сей раз не приходилось бегать по дворам ругаться, угрожать. Все явились сами.

Лейтенант приковылял к насыпи, еще издали увидел, как люди стараются. Поблагодарил переводчика за то, что тот сумел договориться с народом, так хорошо организовал дело. Не надо посылать автоматчиков. Обошлось все мирно и тихо.

«Хоть бы скорее прибыла сюда эта злосчастная комиссия, – думал лейтенант. – Все останутся довольны, и мне объявят за это благодарность, если не больше».

Видимо, само небо ненавидело оккупантов. С самого утра зарядил докучный дождь. Петр Лазутин вскочил с постели, выглянул в окно и расстроился: все его старания, видать, пойдут насмарку! В такую погоду вряд ли кто из крестьян выйдет из дому. И получится, что, кроме военнопленных, никто из гражданского населения не работает…

Во дворе уже стоял хозяин с лопатой. Заверил квартиранта, что тот зря тревожился, люди непременно придут. Можно не сомневаться.

И в самом деле, вскоре высыпали люди с лопатами, мотыгами, граблями. Напялив на голову все, чтоб хоть немножко заслониться от дождя, пошли к насыпи и приступили к работе. Со стороны могло показаться, что кипит дело. До этого в дождь ни одна душа и лопаты в руки не брала. Но теперь никто не позволил себе подвести Петра Лазутина.

Прошло некоторое время, и с разных сторон раздались возгласы:

– Хлопцы, девчата, гости едут! Нажимай на все педали!

Издали послышался шум моторов, но никто в ту сторону и не смотрел. Все были заняты важным делом – дорогу строят!

Машины остановились неподалеку, из раскрытых дверей вышло несколько офицеров в длинных балдахинах-накидках, направились к насыпи. Увидав, как энергично трудятся люди, раскрыли рты от удивления. Вот так да! Весьма расторопный этот лейтенант! Напрасно наговаривали на него, что он бездельник и дурак. Если бы так везде старались, не пришлось бы фюреру все время «выравнивать» линию фронта. Такого организатора, способного заставить русских швайнов работать даже в дождь, можно, пожалуй, выдвинуть на более высокий пост!

Комиссия недолго задержалась. Проклятый дождь не давал возможности оглядеться. Не понравилось и то, что в селе непролазная грязь. К тому же сообщили, что лейтенант неплохо подготовился к этой встрече, и все дружно отправились к нему домой, дабы отметить такой исторический момент.

Приезжие остались очень довольны делами на стройке, высоко оценили организаторские способности лейтенанта. Ничего не скажешь, здесь стараются. Даже в дождь работают. И не только пленные хорошо трудятся, но даже мирное население.

Пообещав обо всем этом доложить по команде, члены комиссии добавили, что сделают все от них зависящее, чтобы отметить старания лейтенанта. Может, его наградят крестом, повысят в должности. Теперь, правда, не до этого, но все же они приложат усилия, замолвят о нем, где надо, словечко. Теперь, когда у немцев ничего не ладится, все рушится, труд во имя рейха ценится выше всего…

Мужики и пленные тем временем посматривали на клятый дом, где веселилась комиссия. С нетерпением ждали, чтобы они уже поскорее убрались. Все промокли до нитки, но терпели. Пусть уж, гады, разъедутся. Надо держать марку до конца.

Часа два спустя оживленная ватага офицеров в черных накидках, смеясь и тараторя, спустилась с крыльца дома лейтенанта и направилась к машинам; громко и горячо благодарили за отличное угощение и шнапс. Они уж в долгу не останутся.

Только машины скрылись за углом крайней хаты, все побросали работу и разбежались по домам.

Оказывается, не только комиссия осталась чрезвычайно довольна тем, что здесь увидела. Был рад и сам лейтенант, – невольно посматривал на свой лацкан, примеряя, куда прицепит медаль. Он благодарил своего переводчика за старания. Не подвел! Молодчина!

Неделю спустя прибыл пакет с сургучными печатями, лейтенант не без волнения и душевного трепета вскрыл его. За отличную организацию труда на стройке железнодорожной ветки в районе Ружавка – Христиновка ему объявляли благодарность, представляли к повышению в звании до обер-лейтенанта, а также к медали.

В этот день начальника трудно было узнать. А что касается переводчика, то он вырос в его глазах. Стал доверять ему еще больше.

Правда, Петр Лазутин тем временем был занят более важными делами, чем выслушивать похвалы. Он уже сколотил значительную группу военнопленных, которые согласились перейти с ним к партизанам. Такое же сообщение получил от своего друга Григория Товченко, работавшего в соседней колонне. В эти дни Петру Лазутину удалось отправить в лес, где находились партизаны, подводы с мясом, медикаментами и взрывчаткой. В заброшенном подвале на краю села он припрятал немного оружия, продовольствия, перевязочного материала. Все это будет им необходимо, когда они покинут вотчину лейтенанта, отличившегося на строительстве железнодорожной ветки…

В эти дни, откуда ни возьмись, прибыли какие-то немецкие интенданты, забрали у крестьян весь хлеб, овощи, собранные на полях и огородах, свезли в помещение школы, поставили часового.

Люди впали в отчаяние – снова останутся на зиму без хлеба.

В одну из дождливых ночей, когда вокруг было пусто и безлюдно, Петр Лазутин решил провести, вернее, повторить прежнюю операцию. Он вызвал к себе охранника – знакомого ему солдата, хорошенько угостил самогоном. Зная, что в такую дождливую погоду с хлебом ничего страшного не произойдет, охранник выпил с переводчиком. А он, Лазутин, заранее предупредил жителей: когда стемнеет, отправляйтесь в школу и забирайте то, что принадлежит вам по праву. И в то время, как солдат-охранник развлекался, позабыв обо всем на свете, крестьяне несли домой мешки, тащили тачки с зерном.

Только поздней ночью распрощался Лазутин со своим повеселевшим гостем, проводил его до самой школы.

Все признательно смотрели на скромного молодого человека в немецкой куртке, преклоняясь перед его добротой, бесстрашием. Ведь он рисковал жизнью. Но переводчик сердился – не любил благодарности. Просто это его долг, и он был счастлив, когда удавалось приносить людям пользу. День, когда мог помочь своим или сообщить добрые вести с фронта, он считал для себя счастливым.

Однажды Петр Лазутин проходил мимо мельницы и увидел большую гурьбу крестьян. Мужчины, женщины, дети с мешками, котомками толпились у входа, чтобы смолоть немного зерна. Стояли шум, толчея. В самом хвосте очереди жались женщины-солдатки, старухи, дети. Их, оказывается, оттеснили мужики.

Петр Лазутин возмутился. Долго присматривался и, укоризненно покачав головой, пристыдил мужчин.

– Что это, люди добрые? – произнес он громко, чтобы услышали все. – Стало быть, у кого плечи покрепче, кто сильнее, тот отталкивает слабых?.. Тот первый сват на свадьбе? Красиво, нечего сказать! Выходит, человек человеку волк? По правилам фашистов, что ли? Значит, женщины, дети, солдатки будут без конца стоять здесь в хвосте очереди, мокнуть под дождем, а мужчины прорвутся вперед?.. А вы, люди добрые, не забыли часом, что мужья этих женщин, сыновья этих матерей кровь свою проливают, чтобы принести вам освобождение…

Мужчины стали что-то бормотать, испытывая стыд, неловкость, и понемногу отступали в сторону, давая место солдаткам и детям…

Лазутин позвал растерявшегося мельника:

– Вот что, служивый, в первую очередь молоть зерно женщинам, старикам, детям. Остальные пусть подождут. Понятно?

– Конечно, понятно, сынок… – обрадовался старик. – А разве я мог этих мужиков сдержать?.. Конечно, ваша правда!

– Ну вот, только так, батя… А если нарушат порядок, скажите мне… Нехорошо так, товарищи! Непорядочно!

– Спасибо, сынок! – закричали ожившие солдатки.

– За что тут спасибо. Надо, чтобы все было по-людски…

Все молча смотрели ему вслед. Пристыженные мужчины медленно отходили в сторону от исхлестанной дождями и ветрами, открытой всем ветрам маленькой мельницы.