Текст книги "Учитель из Меджибожа"

Автор книги: Григорий Полянкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

ДОРОГА В ЗАПОРОЖЬЕ

Эрнст почувствовал себя как рыба, нежданно-негаданно выброшенная бурей на песчаный берег.

Бежал извилистой пустынной донецкой балкой, а над головой нависало мрачное свинцовое небо. Ветер рвал полы его шинели и забивал дыхание, моросил дождь, холодные струйки стекали за шею, лицо и руки были мокрые. Огромные черные терриконы навевали страх. Казалось, они вот-вот свалятся на него, похоронят под собой. Он спешил. В конце поселка живут Нина, его верные друзья. У них он на короткое время найдет убежище. Если гестаповцы не обнаружат его, они, видимо, сразу бросятся в погоню, не догадываясь, что он где-то рядом. Только бы скорее добраться! Он испытывал неимоверную усталость, торопился из последних сил, лишь бы не попасть палачам в руки. Ему еще рано погибать. Впереди столько работы! Такие дела начинаются на фронте. Настало самое удобное время перебраться за линию фронта, к своим. За это время он уже дважды связывался с подпольем, с партизанами, хотел перейти к ним. А они в один голос: нет, ты нам все время помогаешь продовольствием, оружием, медикаментами. Иметь в стане врага такого человека – это для нас просто счастье!

Вот тебе и счастье!

Как же теперь быть! Он очутился, что называется, между небом и землей.

Уже отчетливо представлял себе, как примчались на своих машинах в команду эти черные головорезы. Как они свирепствуют, что творят. Хотелось бы со стороны взглянуть на лицо начальника. А Генрик-то! Каким чудным парнем он оказался! Если бы не он… Душа у него, оказывается, богатая! Мрачный, злой, а на самом деле спас его. Жаль, не может больше писать письма даме сердца. Можно считать, что на судьбе этой полковой вдовушки он, Эрнст, и построил свое благополучие. Но кто знает, спасен ли он. Безусловно, его будут искать. Не так эго просто уберечься от беды в таких условиях. Над ним нависла большая oпасность. Кто же его предал? Кто донес?

Но что бы там ни было, он сказал людям на митинге все свое заветное. Увидел на лицах счастливые улыбки, порадовал их, сообщил то, чего они с таким нетерпением ждали. Это ему дорого обошлось. Предстоят новые скитания. Но он ничуть не жалеет.

Объятый тревожными мыслями, не заметил, как выбрался из крутого буерака. Перед глазами обозначились знакомые шахтерские домишки. Все живое погружено в глубокий сон. Только издалека, со стороны улицы, где был недавно его приют, доносился хриплый лай собак. Откуда появились они, эти четвероногие создания? Вероятно, пришлые. Ведь как только форкоманда прибыла, лейтенант отдал строжайший приказ перестрелять всех собак. У него были слабые нервы, и он не терпел собачьего лая Когда наступила весна и птицы запели, он приказал обер-ефрейтору Генрику перестрелять всех пернатых. Ведь с ними могут появиться и голуби, а те тоже являются врагами фюрера, рейха. Русские могут их использовать – пересылать шифровки партизанам и своим соотечественникам за линию фронта…

В поселке уже не оставалось ни одного пса, да и птица была редкостью. Кошек постигла та же участь. Лейтенант оказался ко всему еще суеверным и не переносил, когда они перебегали ему дорогу…

Но что-то тревожно лают какие-то собаки. Должно быть, там уже приехали за ним.

Оглядываясь вокруг, он тихонько подкрался к избе Нины Ивановны и постучал в окно. Никто не ответил, словно дом был пуст. Он повторил стук – молчание. Но вот донесся сердитый старческий голос:

– Кто там? Что за нечистая сила спать не дает? Нинка, ты чуешь, стучат?.. И несет же кого-то…

Старуха, лежа на печи, возмущалась. Мало, что днем нет покоя от ее товарищей, так еще по ночам не дают спать! Невдомек им, что-ли. Ведь немцы расстреливает всех, кто бродит по темным улицам. Сюда еще беду накличут…

Старуха на минутку притихла и снова залепетала:

– Пойди, Нина, узнай, какой дьявол приплелся к нам так поздно?.. И никого не пускай в дом, слышишь? Очень опасно теперь… Эти антихристы – фашисты – видать, уже собираются пятки салом смазывать… Могут беды натворить…

Нина лежала с широко открытыми глазами, одним ухом прислушиваясь к стуку в окно, а другим – к болтовне матери. Сердце билось тревожно и учащенно. Мурашки пробежали по спине. Она не представляла себе, кто в такую темную ночь может прийти сюда. А что, если это ветвь акации хлещет по окошку? Она затаила дыхание, злилась на мать, которая все ворчала, не давала прислушаться.

В окно постучались настойчивее. И Нина соскочила с теплой постели, набросила на голые плечи большой теплый платок, прильнула к стеклу.

– Кто там?

– Открой, Нина… Свои…

– Что случилось, Эрнст? Почему так поздно?.. – проговорила она, нащупывая во тьме щеколду. Открыла дверь, заметила, что ночной гость чем-то очень возбужден. Поняла, что неспроста, и вызвалась помочь.

Провела его в свою комнату, поискала на столике спички, чтобы зажечь лампадку. Но он жестом руки остановил ее:

– Не надо, Нина… Меня ищет гестапо… Должны приехать за мной…

– Что ты! Не может быть! – произнесла она и тяжело вздохнула. – Что случилось? Верно, твоя речь на митинге не пришлась им по душе?

– Да, видимо, кто-то донес…

– Сердце мне подсказывало, что так и будет… – сказала она после долгой паузы. – Я так боялась, когда ты говорил!.. Знаешь, Эрнст, все восхищались тобой… Но это большой риск…

– Что ж, без риска нельзя… Все, что мы теперь делаем, тоже риск…

– Нинка, дочка, – послышался недовольный голос старухи. – Кто пришел? Что ему надо, дочка?..

– Тихо, маманя, никого нет… Это ветер…

– Да… ветер… Этот ветер может беду накликать на нашу голову… И когда это уже кончится? Погибель пришла…

– Да спи там, наконец-то! – рассердилась Нина. – Говорю тебе, что ветер… Ветки за окном шумят… Утром срублю…

– Да, срубишь… Сперва фашисты нас срубят… – не могла угомониться старуха.

Нина выслушала Эрнста, посмотрела на окно и поняла, что у нее остались считанные минуты, чтобы укрыть его. Одно ей было ясно: здесь ему ни минуты нельзя оставаться. Соседи видели, как «добрый немец» иногда заходил сюда. И если гестаповцы нагрянут – смерти не миновать.

Натянула на ноги стоявшие у дверей резиновые сапоги, накинула пальто на голые плечи и, нащупав в темноте его руку, повела Эрнста за собой. Волновалась, проходя мимо печи, на которой спала старуха.

– Спи, маманя, я выйду прикрыть окно… Сейчас вернусь…

И шмыгнула с ночным гостем за дверь.

Минуту всматривалась в ночную тьму, вслушиваясь в непривычный далекий лай собак, и повела Эрнста по извилистой тропе к соседним пустынным домишкам, где не было и признака жизни.

Долго петляли они небольшими дворами и запущенными палисадниками, остановились под небольшим горбом в заброшенном дворе у полуразрушенного погреба. Нина оттащила какие-то поломанные ящики, бочки, двуколку, пока открылся лаз.

– Да, дорогой, вот оно как обернулось… – сказала негромко, пристально всматриваясь в темень терриконов. – Не думала, Эрнст, что ты так неосмотрительно будешь выступать. Отчаянный ты все-таки человек!

– Обыкновенный… – промолвил он, улыбнувшись.

– Смеешься… Тебе еще весело!.. – укорила она его, посмотрев на него восхищенными глазами. – Беду накликал…

– Что ж, родная, иначе не могу… Давно искал случая, чтоб хорошее сказать людям… – И, повременив, продолжал: – Сказано ведь нашими мудрецами: «Волков бояться – в лес не ходить…» А я все это время среди таких живу. Правда, по-волчьи еще ни разу не выл…

– Это так, но вчера ты был очень неосмотрителен.

– Я хотел порадовать наших… И не жалею об этом, что бы со мной ни случилось…

– В этом погребе тебе будет спокойно. А я буду приходить к тебе…

– Спасибо… У меня будет отличная обитель… Повременю денька два, а там подамся дальше. Решил пробираться за линию фронта, к своим. Не могу больше жить среди этих гадин…

– Понимаю, дорогой, понимаю, – задумчиво сказала Нина. – Но ты ведь не зря был с ними… Не зря… Столько добра сделал для наших… А этот митинг. Если б ты стоял рядом со мной и слышал, как люди благодарили тебя за твои слова… Они были как бальзам… Особенно хорошо ты сказал, что мудрый фюрер выравнивает фронт. Как фашисты будут истекать кровью среди развалин их Берлина… Историческая речь… Порадовал ты людей!

– Ну, что ж, – усмехнулся парень, – пойду в свою темницу. Но ты, гляди, не забудь меня выпустить, засиживаться здесь я не собираюсь…

Нина приоткрыла лаз, передала ему спички и коптилку, кусок хлеба, захваченного из дому. И когда он опускался в погреб, остановила его:

– Погоди, Эрнст, там ведь холодно!..

Сняла с себя платок, протянула ему, обняла, прижав к полуобнаженной груди, и крепко поцеловала в губы.

– Спасибо, родной… – прошептала, и на глазах у нее выступили слезы. – Спасибо, Эрнст…

– За что же спасибо?

– Как за что? За то, что ты такой хороший человек…

Она отвернулась, чувствуя на себе его добрую усмешку. Осторожно прикрыла ход, завалила его теми же ящиками, бочками, еще чем-то, что попало под руку, и побежала домой.

Кое-как устроившись на досках и различном хламе, потомок Гершелэ из Острополья почувствовал себя точно так, как там, в селянской хатке, в Комаровке, когда ворвались немцы. Тогда он лежал с поднятой гранатой, его мучили раны и проклятый осколок в голове, тогда ему милее была смерть. Но теперь он уже чувствовал себя почти здоровым, бодрым и даже мог рискнуть на открытый бой с палачами, так не хотелось умирать, отдать самое ценное – жизнь, да еще так по-глупому.

И все же надо быть готовым ко всему. Его жизнь опять висела на волоске.

Он нащупал в кармане брюк пистолет, посчитал патроны. Их было вполне достаточно для того, чтобы убить двух-трех палачей и еще оставить один для себя. Живьем они его все равно не возьмут.

Кажется, уже брезжит рассвет. Над его временным убежищем вот-вот появятся первые солнечные лучи. Он представлял себе, что там, в команде, происходит, как ищут его гестаповцы, какой погром учинили из-за него.

Еще раз с благодарностью помянул Генрика, который спас его от верной гибели. Хоть бы сам он не пострадал. Но это человек ловкий, как-нибудь выкрутится, если даже попадет в руки гестапо. Все же он много воевал за рейх, потерял на войне глаз…

А вот остальные его товарищи, которые неоднократно помогали ему, выручали из многих бед? Он вспомнил доброго Ганса Айнарда. Жив ли он еще? Ведь последнее его письмо было таким безысходным! Он его не дописал – может, в тот момент был убит. Или валяется в госпитале?.. Кто знает?

Удастся ли ему, Эрнсту, когда-нибудь выполнить его просьбу – отыскать жену и Дорис?..

Как хорошо, когда на твоем пути встречаются благородные и честные люди.

Когда вокруг смерть, жестокость, предательство, и вдруг встречается на твоем пути добрый, честный человек, и тебе начинает казаться, что весь алчный мир переменился, солнечный луч пробил сплошной мрак, тебе уже хочется жить. Появляются свежие силы, жажда труда, желание воевать, всем помогать. Счастья им, таким людям! На таких, как они, весь мир держится.

Он вспоминал милую, добродушную ламповую из шахты «Наклонная» Нину Ивановну и ее товарищей по подполью, а также неразговорчивого, мрачного с виду, но удивительно честного Степана Гурченко, который занимается не только починкой немецких башмаков. Думал и об отважной комсомолке из Николаевки Клаве, ее доброй матери, о незабываемой бабке Ульяне и о многих других, которых встречал на своем нелегком пути.

В погребе было холодно и сыро, однако его согревали мысли о том, что немцы не смогли отравить души наших людей. Встречались и полицаи, и предатели, и мелкие продажные душонки. Но что они по сравнению с теми шахтерами, колхозниками, верными патриотами Родины, которых он встречал на своем пути? В жестокой неволе сохранили они свое человеческое достоинство, верность Отчизне.

Нo вместе с тем он думал и о другом: такие события в мире надвигаются, а ему приходится сидеть в погребе. Нет! Сегодня или завтра он вырвется отсюда, доберется до Днепра, а уж там перейдет через линию фронта и станет рядом со своими, в строю. Примет участие в последней битве с врагом.

Услышал гул моторов и напряг слух, прижался к стенке под маленьким оконцем. Шумно на улице. Слышны крики, ругань. Должно быть, его ищут. Что это, облава? Ведь они могут напасть на его след. Но он уже не думал о своей судьбе. Его больше всего волновала судьба Нины и ее товарищей. Мысленно укорял себя за свою неосмотрительность. Зачем он пришел к ней? Не лучше ли было податься куда-нибудь в степь, укрыться в какой-то яме, впадине от посаженной лавы, в одном из яров, которых тут хоть отбавляй? Он поступил необдуманно и навлек опасность на Нину и ее товарищей…

Может быть, незаметно выскользнуть отсюда? Перебраться в другой поселок? Но эту мысль он тут же отогнал. Ведь каратели рыщут вокруг. Небось, переворачивают все вверх дном, подняв на ноги целый легион прислужников.

Надо дождаться ночи. Может, появится Нина и расскажет, что там. Не может быть, чтобы они до сих пор искали его в поселке. Если уж он, считают в гестапо, какими-то судьбами узнал о карательной операции, то постарается убраться подальше. И ясно, что бросятся искать его на дорогах, установят слежку на переправах, на мостах.

Да, по-видимому, два, а то и три дня придется отсиживаться здесь. Но куда ему деваться потом? Пока, очевидно, невозможно перебраться на ту сторону линии фронта. Округа забита воинскими частями. Царит страшная неразбериха. Трудно разобраться в том, что происходит вокруг.

Но все же он решил, что каким-то образом нужно непременно добраться до Запорожья. Там у него хорошие знакомые, там и славный Степан Гурченко. У него какие-то связи с подпольем, с партизанами, которые воюют в днепровских плавнях. Он, безусловно, поможет ему перебраться к ним. Надо идти к людям, а но сидеть здесь, в ожидании, пока его схватят и прикончат.

Время тянулось томительно медленно. Казалось, с его приходом сюда оно остановилось. Хоть бы Нина подала какой-нибудь знак, принесла весточку!

Но тут же мысленно выругал себя: какой же он нетерпеливый! Ведь шум в поселке еще не прекратился. Вот н сюда, в подземелье, доносится. Делают, наверное, повальный обыск. Гестаповцы мечутся, хватают кого попало. Как же Нина сможет теперь к нему пробраться? Потянуть за собой хвост?..

Видно, в конспиративных делах она что-то смыслит. Ее на мякине не проведешь. Тихоня, а держит ухо востро!

Он попробовал подняться, чтобы ноги не отекли… Но, стукнувшись головой о низенький потолок, снова опустился на землю, вытянул ноги, прилег на хламе.

Вдруг он тихонечко замурлыкал себе под нос старинную песенку, запомнившуюся с раннего детства: «Афн припечик брент, а фаерл ун ин штуб из эйс. Ун дер ребэ мит ди клейне киндерлэх, лернт алеф-бейс» («На печурочке горит огонек, в избе тепло. Старый ребэ учит малых деточек, учит азбуке!»).

– Да… Учит алеф-бейс… – промолвил пленник. – А нынче меня учат «выстоять, мстить!». Попал, как кур во щи. Так неожиданно очутился между жизнью и смертью… И как некстати! К сожалению, несчастье всегда приходит неожиданно.

По ту сторону подземелья шум вдруг усилился. Все громче доносился рев автомашин. Эрнст прислушался. Неужели суматоха еще не улеглась? Может, выбраться отсюда и бежать, скрыться в другом месте? Неужели они могут сюда прийти?

Нет, никуда он не уйдет, пока не появится его спасительница. Иначе он жестоко ее и себя подведет!

Умостился поудобнее среди лохмотьев, затянулся сигаретой и на мгновенье почувствовал какое-то успокоение. Но потом опять стало страшно. Сердце тревожно забилось. Но удивительное дело: знакомый мотив снова пленил его, и он продолжал тихонько напевать. И мысли унеслись куда-то далеко от опасности, от этого мрачного погреба, от облавы и всех мирских тревог и забот.

Ему пришла в голову не только любимая песенка, которую мать пела над его колыбелью, но и великий земляк, шутник и затейник. Тот в любой ситуации мог выйти сухим из воды. Шутя и высмеивая местечковую знать, своих врагов в Меджибоже, Острополье и всей Подолии, всегда выходил победителем из любых схваток с ними. Что, к примеру, тот предпринял бы, если бы оказался теперь на месте Ильи? Когда Гершелэ попадал в беду, он выходил в город к добрым людям, шутил, зубоскалил, и ему сразу легче становилось на душе. Мог добиться всего, что ему было угодно. Ну, а он, Илья Френкис, то бишь Эрнст Грушко? Выберись только из своего укрытия и выйди на улицу, сразу попадешь в лапы малхамовеса – ангела смерти, то есть к гестаповцам. И его песенка будет спета.

Да, «наследнику Гершелэ из Острополья» теперь не до шуток. И то, что он сейчас переживает, его веселому земляку и не снилось!

Проделки и шутки Гершелэ из Острополья вызывали гомерический хохот у людей простого звания и невыразимый гнев богатеев. От этих ему порой доставалось, он частенько дорого платил за это. А вот Эрнст попытался немного подшутить над лейтенантом Шульцом и вынужден скрываться, ибо смерть нависла над его головой…

Правда, под конец своей жизни Гершелэ здорово поплатился. Он слишком много шутил, высмеивал своего врага и в конце концов был избит до полусмерти. Когда снова высмеял его глупость, его фальшь, тот вышел из себя и сбросил с лестницы веселого мудреца. Он рано ушел из жизни, обретя вечный покой на старом меджибожском погосте рядом с не менее знаменитым мудрецом Балшемом, который мог предвещать многие события. Правда, даже этому мудрецу не пришло в голову, что родится такой выродок, палач и ничтожество, как Гитлер, и превратит весь мир в сумасшедший дом, что грянет когда-нибудь такая страшная война, как эта… А где Илья найдет вечный покой?

Думая об этом, он почувствовал, как постепенно улетучиваются тревога, опасность, шум, который его еще несколько минут назад терзал. И мыслями уходил все дальше. Припомнил: когда был беззаботным шалуном и вел бесконечные войны с соседскими мальчишками на стенах древней крепости в Меджибоже, мать поведала ему изумительные истории о чудотворце и добром лекаре, мудреце Балшеме, который умел исцелять больных всякими травами. От всех хворей и недугов лечил людей, и они боготворили его. Верно служил людям, выручал из всех бед и несчастий, как родной отец. Правда, отправляясь в леса, в Карпатские горы, он годами бродил там, читал книги, учился и учил, беседовал и спорил с горцами. А когда возвращался домой, вся округа, все люди чувствовали себя увереннее, спокойнее, он им помогал, он их исцелял, он их заговаривал от всех бед. И люди забывали о смерти. Никто не лечил их так, как Балшем.

И местечко он спасал от всех напастей. Даже от царских погромщиков – черносотенцев. Никогда Меджибож не подвергался нападению банд, грабителей. Они обходили Меджибож десятой дорогой. Боялись даже заглянуть туда. Спустя много лет, когда прославленный мудрец и исцелитель уже почил навеки, какая-то банда попыталась ворваться в местечко. Тогда простые люди – ремесленники – взялись за топоры, дышла, дубинки, а крестьяне из соседнего села похватали лопаты, вилы, косы, гуртом двинулись на банду и разгромили ее. С тех пор никто не осмеливался приблизиться к местечку. Недруги повелели детям и правнукам своим никогда не лезть туда.

Прошли годы, и люди стали вспоминать, в чем же была сила Меджибожа. Не иначе, как великий земляк Балшем, решили они, заколдовал его навсегда от всех бед и несчастий. И жили-поживали там веселые, работящие люди в мире и согласии, не зная ни пожаров, ни наводнений, хоть находились между двух крутых рек – Бугом и Бужком.

И узнику пришла в голову смешная мысль, от которой он улыбнулся: если после всего, что ему, Илье, довелось пережить, остался жив, то, должно быть, и он заворожен, уж как-нибудь да уйдет от преследователей!

И еще вспомнил свой родной уголок… Он, выходит, тоже был заворожен? А значит, и люди там уцелели?

Как там мать, сестры, родичи, добрые веселые жители милого сказочного местечка? Миновала ли их жестокая судьба, постигшая многие города и местечки того края? Ведь и там прошли фашистские орды. А что с его девушкой, с его Ритой, первой его любовью, с которой он даже не успел проститься? Трудно представить, куда ее забросила судьба. Если она успела выехать из города, то куда? А если выжила, то помнит ли его, думает ли о нем, ждет ли? Встретятся ли они еще когда-нибудь?

Его захлестнули воспоминания… Задавал себе уйму вопросов, но, как назло, ни на один не находил ответа.

Как бы там ни было, в своем угрожающем положении ни разу не подумал о смерти, словно чувствовал, что у него еще осталось достаточно сил для борьбы. И он с удовольствием, внутренне посмеиваясь, подумал, что знаменитый земляк его также заколдовал от смерти. В самом деле, он ощутил теперь в себе такую силу, что сумела провести его сквозь все опасности, преодолеть препятствия, обойти самого малхамовеса – ангела смерти, если тот попытается приблизиться к нему и вонзить свои страшные когти.

Да, Илья, кажется, немного увлекся. Который теперь час? Сколько времени находится он под землей и скоро ли придет к нему его верная спасительница? Когда сможет отсюда выбраться и отправиться дальше?

Поднявшись на колени, Илья подполз к маленькому оконцу. Приложил ухо к сырой стенке, прислушиваясь. Вроде бы все стихло. Преследователи, должно быть, обшарили поселок и отправились дальше.

Но где же Нина? Уже поздно, а она все не подает признаков жизни. Правда, впопыхах они ни о чем не условились. Хоть бы постучалась, покашляла, что-то крикнула. Он узнал бы ее голос, и стало бы легче! Но, может, ее забрали во время облавы в гестапо и она падет жертвой вместо него? Как же тогда? Подождет еще до темноты, и если это так, то иного выхода у него не будет: сам явится в гестапо, а ее освободят. Он отлично понимает, чем это кончится. Но если с Ниной произойдет несчастье, он все равно не сможет жить…

Время тянулось бесконечно. Чуть заметный пучок света, пробившийся сюда сквозь маленькую щелку, становился все светлее. Очевидно, уже далеко за полдень. Совсем исчез шум, который еще недавно доносился сюда. Может, гестаповцы просто проехали, не задержавшись в поселке? Не обнаружив его, подались дальше, на дороги, ведущие в разные стороны фронта и тыла, в надежде настичь там его.

Да, трудно в этом погребе что-либо предугадать.

Только одна Нина может ему теперь открыть эту тайну. А ее, как назло, нет и нет! Тревога все возрастала.

Надвигались сумерки. Он не в силах был больше мучиться в неведении. Казалось, что он отлеживается в своей темнице целую вечность. Уже стал нащупывать выход. Но ему не выбраться отсюда без ее помощи… И в конце дня, когда стало совсем темно, решил попытаться своими силами выйти из этого убежища. Послышались осторожные шаги. Затаив дыхание, приподнялся. Да, это она, Нина!

И вздохнул с облегчением.

У входа послышалась возня, – должно быть, Нина отодвигала бочки и ящики. Лаз раскрылся, и вместе со снопом вечернего света появилась она, его спасительница.

В стареньком, потрепанном пальтишке и больших неуклюжих резиновых сапогах, она в его глазах была краше и милее всех женщин на свете, хоть в жизни далеко не красавица. Увидев его, горестно улыбнулась, дала понять, что опасность миновала.

Пригнувшись, протиснулась к нему в погреб и тихонько сказала:

– Слава богу, Эрнст… Убрались, гады, из поселка… Переворошили все. До нас не дошли… Были совсем близко от нашего дома, но как-то пронесло… Машины уехали. Будь они прокляты. Так испугалась. Думала, умру…

Он окинул ее долгим, благодарным взглядом:

– Ну и задал же я тебе мороки! Надо было уйти подальше от поселка. – Не тревожить тебя…

– Что ты, они бы тебя сразу поймали. После облавы решили, что ты скрылся куда-то, и помчались тебя искать…

– Не заметила часом куда повернули?

– Как же, свернули на Юзовскую дорогу… Потащили с собой несколько солдат из твоей команды. Да, твоего начальника тоже забрали. Избит, окровавлен – страшно на него смотреть…

Они сидели на ступеньке погреба. Тесно прижавшись друг к другу, обдумывали, как быть дальше. Ясно одно: теперь отправляться ему в Запорожье, куда он надумал идти, не было смысла. Уже, конечно, передали по линии, чтобы задержать его– Может, даже назначили большую цену за его голову. Придется несколько дней пересидеть где-нибудь. Оставаться здесь дальше нельзя– Слишком много людей его знает, и беды не оберешься!

Когда совсем стемнело, Нина повела его домой. Он осторожно проскользнул, чтобы не услышала старая мать. Умывшись, привел себя в человеческий вид, кое-как подкрепился, залил кипятком и пустынными двориками и палисадниками, балками и ярами отправился в соседний шахтерский поселок к знакомым. Нина проводила его, и они распрощались. Была удручена тем, что больше, наверное, с ним не встретится. И, чуть не плача, той же дорогой поспешила домой.

Об этом человеке знали многие шахтеры – куда бы он ни приходил, его радушно, как родного, встречали, прятали. Побыв пару дней в одном поселке, переходил в соседний – люди передавали его из рук в руки. Так прошло дней десять – достаточное, казалось бы, время, чтобы гестапо позабыло о нем.

Эрнст думал, что опасность совсем миновала, и решил отправиться наконец в сторону Запорожья.

В одно солнечное теплое утро распрощался он с добрыми людьми на последней своей конспиративной квартире и пошел к дороге, ведущей к приднепровскому городу. Ему предстояло проделать путь не очень длинный, но достаточно опасный и сложный. Знал, что на каждом перекрестке, у каждой переправы и моста может наткнуться на немецких патрулей, на полицаев и жандармов, и был готов к этому. Что поделаешь, иного пути, чтоб попасть в Запорожье, у него не было. Придется употребить всю свою ловкость, смекалку, хитрость, чтобы как-то проскочить в город.

На всех углах, заборах, телеграфных столбах были развешены грозные приказы немецких комендантов на немецком и русском языках. И каждый кончался непременным: «Капут… Тодт… Смерть!»

Подумав, через сколько смертей ему придется теперь пройти, он ужаснулся. Но так же уверенно направился к извилистому оживленному шоссе, ведущему к заветному городу. Хотя было еще довольно рано, там становилось все оживленнее. Взад и вперед сновали громоздкие грузовики, крытые брезентом, размалеванные под зеленые листья. Проносились юркие штабные машины, выкрашенные в темные тона. Немцы стали тщательно маскироваться: уже смертельно боялись русской авиации.

Тихонько напевая для храбрости веселую песенку, Эрнст шагал вдоль шоссе, внимательно присматривался к дороге.

А что у него было с собой, чтобы спокойно идти по этой дороге? Неизменный пистолет, с которым беглец не расставался: подарок от друга, шофера Ганса Айнарда. С этой штуковиной в кармане чувствовал себя куда увереннее. Еще у него была помятая старая справка – аусвайс, что он, Эрнст Грушко, фольксдойч, действительно является переводчиком при тыловой команде и что ему разрешается бывать в расположении своей части, а также в других местах круглые сутки.

Это все хорошо было раньше. Но теперь справка ломаного гроша не стоит но той причине, что Эрнст Грушко преступник, ярый враг фюрера и третьего рейха и гестапо разыскивает его, о чем уже сообщено по разным комендатурам. При задержании его немедленно надлежит доставить в гестапо или полевую жандармерию для строжайшего расследования.

По этой веской причине надо полагать, что фактически справки у него никакой нет и ее нужно немедля уничтожить. Она его может погубить. А что теперь стоит человек без бумажки с подписью и печатью?

Нет такого человека Эрнста Грушко! Весь выветрился. Не существует! И если его где-нибудь задержат, начнут допрашивать, он должен знать одно: никакой он не Эрнст Грушко, совсем не переводчик. Такого не знал, не знает и знать не желает.

Тут он вспомнил, что у него в кармане припрятан на всякий случай чистый бланк справки-аусвайс. Надо, стало быть, заполнить его, придумать новое имя и фамилию.

Опустившись в небольшую балку, достал аккуратно сложенную бумажку, написал какой-то номер, выдумал несуществующую команду и новое имя. Отныне он уже не фольксдойч, а просто работник при тыловой команде, от которой случайно отбился…

И так как на фронте у него был большой друг, погибший в бою, Петр Лазутин, то лучше всего взять себе это имя и фамилию.

Недолго думая, он так и сделал: написал в справке – Петр Лазутин…

Тут же сжег старую и сразу почувствовал себя увереннее. Порывшись в своей походной сумке, обнаружил там, кроме краюхи хлеба и луковицы, три пачки турецких сигарет, которые курил его бывший начальник. Эрнсту сунул их на прощанье навеки признательный ему обер-ефрейтор Генрик…

Эти сигареты могут ему очень пригодиться. Такое курево в состоянии смягчить сердце любого часового, любого охранника.

Получит эту сигарету самый строгий солдафон и тут же растает, откроет перед тобой все двери.

Легенду о том, как он, Петр Лазутин, работник великой всемогущей армии фюрера, вернее говоря, тыловой обслуживающей команды, отстал от нее во время боевых действий и столь энергично теперь ее ищет, он тоже уже придумал. Остается одно: кое-как добраться до Запорожья, откуда легче перейти через линию фронта к своим или в днепровские плавни к партизанам.

Все было продумано честь по чести, и пора двинуть в путь.

Он выбрался из балки и широко зашагал вдоль шоссейной дороги, все же держась на некотором расстоянии от нее. Решил, что идти по степи, пробираясь балками, ярами, будет куда безопаснее. Главное, никому не попадаться на глаза. Шагать и шагать, пока не достигнет заветной цели.

Он старался обойти села и поселки. Там можно было наткнуться на полицаев. Тепло – скоротаешь ночь-другую в степи, а то и в лесочке.

Все было бы хорошо, если б дороги не вели к переправам, к мостам, где, как на грех, непременно торчали часовые. И не всегда просто часовые, а солдаты рейха, охранники из полевой жандармерии, полицаи. Попробуй поговори с ними, проскользни мимо.

Как ни старался быть подальше от них, дорога вывела его к широкому мосту, который повис над безымянной речкой. Охранники увидели его издали, когда он только появился на косогоре, и не идти к ним было рискованно.

К мосту подъезжали машины, шли пешие. Всех там останавливали, тщательно проверяя документы, осматривали кузовы.

«Да, строгие контролеры, – подумал новоявленный Петр Лазутин. – От этих надо держаться подальше». И, попятившись, упал в небольшую яму, стал наблюдать за часовыми, выжидая.

Было раннее утро. Только-только край солнца блеснул на горизонте. Дорога на какое-то время стала пустынной. Откуда ни возьмись, словно из-под земли, у моста выросли двое. Одеты не то в штатское, не то в военное, с карабинами на плечах. Маленькие, толстые часовые, должно быть, нацмены-пленные.

Заметив, как они сменили немецкую охрану, решил подойти к ним.