Текст книги "Звездный егерь"

Автор книги: Григорий Темкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Глава 4

Было ещё совсем темно, когда охотники покинули палатку и двинулись к берегу. Ночь стояла чёрная и тёплая. Слабо шелестели листья, откликаясь на ветерок, едва колышущий воздух. Пахло сонным предрассветным лесом, рекой и ещё чем-то таким знакомым, земным, однако вспомнить, что это за запах, Бурлаке никак не удавалось.

Дойдя до воды, каждый надул себе лёгкую, почти круглой формы лодочку. Шёпотом пожелав друг другу удачи, они разъехались. Заранее было условлено, что Бурлака поедет налево, к кустистому островку, а Грауфф встанет в заросшем тиной заливе справа. Стас охотиться не собирался, он сказал, что будет собирать образцы водорослей неподалёку от лагеря.

Сделав несколько гребков вёслами, похожими на теннисные ракетки, Бурлака обернулся, но темнота уже растворила и его спутников, и берега, и саму реку. Он словно снова оказался в открытом космосе, в непостижимой всеобъемлющей черноте, где даже мириады звёзд кажутся всего лишь горсточкой неосторожно рассыпанной сахарной пудры.

Бурлака прислушался к неожиданно сильно застучавшему сердцу и улыбнулся: ощущение было ему хорошо знакомо. Оно часто приходило, когда поднятый загонщиками зверь, хрустнув веткой, появлялся в двух шагах от него на просеке; и когда спиннинг, до того чуть подрагивавший кончиком в такт колебаниям блесны, сгибался в дугу и тупо замирал, словно схватившись крючком за корягу, а через секунду оживал, отдавая в руку тяжёлыми, отчаянными рывками засёкшейся рыбы; и когда искрящееся мелководье в ярко-зелёных пятнах водорослей и апельсиновых кустах кораллов вдруг обрывалось, растворяясь в синей глубине, и он, чувствуя себя в маске и ластах одиноким и беззащитным, зависал над прозрачной и в то же время непроглядной бездной. Нет, это был не страх, а так, лёгкий страшок, он не мешал ни выстрелу, ни хладнокровию, и потому Бурлака никогда не отгонял его, а, напротив, смаковал, как чашечку горького кофе, и испытывал даже лёгкое сожаление, когда это состояние холодящего возбуждения проходило.

Было так темно, что Бурлака не мог даже различить кольцо со швартовочной верёвкой в полутора метрах от себя на носу лодки. Чтобы не проплыть мимо островка, который он присмотрел себе по карте накануне, он начал считать гребки. Если по полметра на гребок, остров должен быть гребков через пятьсот – шестьсот. Пять… Двадцать восемь… Сто тридцать два… Четыреста десять… Заскрежетав днищем по топляку, лодка развернулась, ткнулась бортом в нависшие над водой кусты и остановилась. В кустах сварливо взвизгнула какая-то птица, захлопала крыльями и, отлетев от островка, опустилась на воду где-то неподалёку.

Бурлака шёпотом обругал себя идиотом: надо же, не учесть течения и впилиться прямо в остров! Хорошо ещё, лодку не порвал. Бурлака осторожно спихнул лодку с топляка и привязал к нему верёвку с носа лодки. Кормовой конец он набросил на куст и выбрал слабину, натянув верёвку. Лодка обрела устойчивость. Бурлака уселся поудобнее, расстегнул клапан патронташа, зарядил двухстволку и принялся ждать рассвета.

Ночь никак не хотела уходить, отдавать слившиеся в тугую чёрную бесконечность небо, воду, лес. Но вот ночь начала уставать, в посветлевшем небе, как снежинки на тёплой земле, стали таять звезды, осторожно легли на воду первые, едва заметные блики. Расплывчато, словно проявляясь на фотобумаге, из ниоткуда возникли контуры леса. В зарослях надсадно закрякала утка, ей тут же отозвалась другая, побасовитей, потом в разговор включился третий голос, и вдруг весь берег, вся река взорвались тысячеголосым хором, поющим, щелкающим, квакающим.

Ошеломлённый этим неожиданным концертом, Бурлака замер, сжав в руках ружьё, и до рези напряг глаза, силясь разглядеть на воде хоть одного из невидимых участников. Что-то со свистом пронеслось над лодкой. Он быстро перевёл взгляд вверх, но было ещё слишком темно. Тени, почти призрачные силуэты появлялись и исчезали, прежде чем он успевал вскинуть ружьё. «Рано, – уговаривал он себя, – ещё слишком рано. Бесполезно пока стрелять». Вдалеке будто стукнул кто-то обухом по дуплистому стволу. «Ну, вот, – подумал Бурлака, – Глен уже стреляет. Убил, наверное. Всегда ему везёт!» Прямо над головой у него зашелестели крылья. Не пытаясь целиться, Бурлака выстрелил навскидку и прислушался, не раздастся ли всплеск падающей птицы. Но только эхо прокатилось по воде, ударилось о лесную стену и вернулось обратно слабым отзвуком. Смазал!

Промах несколько охладил Бурлаку. Он решил больше не стрелять, пока не рассветёт как следует.

Светало теперь уже быстро, день неудержно теснил ночь, заставляя её бледнеть. Птиц по-прежнему летало много, но Бурлака уже мог разглядеть, что в большинстве своём это мелкота, интересная разве что для учёных: длинноклювые птахи размером с голубя, похожие на куликов. С экологом они договорились, что убьют по две птицы, не более, и тратить свою «квоту» на этих мух он не собирался. Бурлака знал, на кого они с Грауффом приехали охотиться: на знаменитую анторгскую утку. Прославили её два замечательных качества. Во-первых, она была бесценным охотничьим трофеем благодаря своему оперению. Пёстрое, яркое, долго не теряющее своей окраски, оно обладает свойством при инфракрасной подсветке светиться в темноте всеми цветами радуги. Считанные охотники могут похвастаться тем, что в гостиной у них висит чучело анторгской утки. Во-вторых, по рассказам знатоков, мясо анторгской утки – сказочный деликатес, оно сочетает в себе сочность и белизну курицы, нежность и аромат тропических фруктов и ни с чем не сравнимый, пьянящий вкус лесной дичи.

Бурлака вспомнил свою коллекцию, собранную с тщательностью и любовью за три десятка лет. Гости, приходя к нему в дом, часами могли стоять у стеллажей и полок, разглядывая диковинные трофеи с разных планет. Сколько восторгов всегда вызывает голова саблезубого верблюда, или ноги гигантского шпороносца, или костумбрианский ракоскорпион. Причём все без исключения трофеи добыты им самим. Бурлака всегда строго соблюдал принцип вносить в коллекцию только то, что убил на охоте лично он. Принципы вообще были коньком Бурлаки. Он считал, что главное в жизни – иметь принципы и никогда их не нарушать. Только глубоко принципиальный человек способен зайти в туман нейтральной полосы между дозволенным и недозволенным и не заблудиться в нём. А полоса эта будет существовать, пока человеку будет хотеться большего, чем возможно сегодня. Иначе говоря, она будет существовать вечно, потому что потребности человечества, размах его действий всегда будут впереди его возможностей. Пусть человечество обеспечило разумное изобилие на Земле и на ещё двух десятках планет, но искательский дух, тяга к новому, неизведанному заставляют людей проникать всё в новые миры. И каждый год в Галактике открывают планеты, пригодные к освоению. Но все колонии, удалённые от Земли и других развитых планет на тысячи световых лет, обеспечить всем необходимым просто невозможно, и, пока они сами не станут метрополиями, не овладеют ресурсами планеты, там не будет хватать многих, порой самых необходимых вещей. Это неизбежно. А потому неизбежны и вечны на базах – сухопутных, морских, космических – просители, которые скорее требуют, чем просят, яростно доказывая, что именно их колонии ядерный реактор в сборе нужен в первую очередь. И, как тысячу лет назад, часто только от подписи заведующего зависит, в чей адрес будет отгружен дефицитный ядерный реактор. Да, когда первоочерёдность очевидна, никаких сомнений не может и быть. Но нередко какие-либо веские причины отсутствуют, и тогда вопрос решают обыкновенные личные симпатии.

Бурлака, проработавший в космопорте много лет, прекрасно понимал деликатную специфику своей должности и попытки завоевать его симпатии воспринимал как нечто вполне естественное. Он не злоупотреблял своим положением, старался быть объективным, в спорных случаях тщательно изучал все «за» и «против». Когда аргументы претендующих оказывались всё же равнозначными, у него оставалось два выхода: либо бросить жребий, либо отдать нужный груз тому, кто ему приятней. Но жребия он не признавал.

Его часто приглашали в колонии и, зная о страсти завкосмопортом, устраивали ему там охоту. Приглашения Бурлака принимал, был весёлым компаньоном и приятным гостем, однако, зная мотивы гостеприимства хозяев, тесной дружбы с ними принципиально никогда не заводил. Недолюбливал он и других «ответственных», с которыми ему порой приходилось встречаться на охоте, считал, что они не имеют права на «специальный» приём и поступают беспринципно. Долгое время Бурлака предпочитал отправляться в свои охотничьи вояжи один, пока не познакомился с Гленом Грауффом. Медвежья сила доктора, его фанатичная преданность охоте, спокойная медлительность, странным образом уживающаяся рядом с острым, аналитическим умом хирурга и способностью принимать мгновенные решения в критических ситуациях, произвели на Бурлаку впечатление. Поразмыслив над правом главврача Комитета по освоению принимать «специальные» приглашения, он пришёл к выводу, что Грауфф вполне вписывается в систему его принципов. Они подружились и с тех пор почти всегда путешествовали вместе.

Бурлака вспомнил, как несколько лет назад в снежных горах на Сагитаре он оступился в припорошённую трещину, сломал ногу, и уже немолодой Грауфф полдня нёс его на себе. «Как хорошо, что Глен сумел выбраться на Анторг», – растроганно подумал Бурлака.

Мысли его прервал свист крыльев. Было уже светло, и Бурлака отчётливо увидел, как прямо на него, шумно рассекая воздух, углом летят четыре крупные анторгские утки. Он затаил дыхание, палец лёг на спусковой крючок: ещё немного – и они будут над ним! Однако утки заметили лодку и в последний момент повернули к правому берегу. Не перестраиваясь, всё так же – одна позади и несколько левей предыдущей – птицы выполнили разворот быстро и плавно, с синхронностью спортивных космояхт, однако та, что летела последней, в результате манёвра оказалась от охотника на расстоянии выстрела. Бурлака вновь ощутил в груди знакомый холодок – на этот раз в предчувствии удачи, не спеша поднял ружьё.

Утка словно ударилась с разгону о невидимую преграду, тряпкой обвисло перебитое крыло. Завалившись набок, она стала падать. Хищно чавкнула река, принимая сбитую птицу, и заплескала под здоровым крылом, которым утка судорожно пыталась отгрести к ближайшему кусту. Бурлака было прицелился, чтобы добить её, но тут утка обмякла, уронила голову в воду, хлопанье крыла перешло в слабое подрагивание.

Бурлака удовлетворённо опустил ружьё, отвязал лодку и неторопливо поплыл к добыче. «Хороша, – думал Бурлака, глядя на зелёно-фиолетовый комок на воде. – Больше нашего гуся будет. А крылья, крылья-то какие!» Ему уже виделось переливающееся внеземной палитрой чучело, радостные восторги жены, уважительные поздравления гостей.

Неожиданно, когда до утки оставалось всего несколько метров, рядом с ней из воды вынырнула чуть приплюснутая крысиная мордочка с маленькими мохнатыми ушками. Головка огляделась и сразу же скрылась, на её месте проструился лоснящийся иссиня-чёрный бок, махнул, будто разметая за собой рябь, окладистый пушистый хвост. Зверёк показался и исчез, и только тут до завкосмопортом дошло, что вместе с ним исчезла с поверхности убитая утка.

– Стой, куда! Да что же это? – забормотал Бурлака, растерянно вглядываясь в разбегающиеся по воде круги. – Это же надо, из-под носа… Так провести! – Растерянность сменилась весёлостью. – Ну, негодник! В жизни не видел такого нахальства. Поохотились.

Вдалеке глухо кашлянул автомат Грауффа. Бурлака прислушался, но второго выстрела не последовало. Значит, убил. Второй раз обычно стреляют вдогонку после первого промаха – и снова мажут. Он поймал себя на том, что испытывает лёгкую досаду: у Глена, судя по всему, уже пара уток есть, а у него ни одной. Бурлака представил себе, как доволен будет мальчишка-эколог, если он вернётся пустой. А Глен, с его первобытным юмором, обязательно ляпнет что-нибудь вроде «стрелять надо уметь».

Бурлака застыл, различив в утреннем воздухе, уже подкрашенном рассветом, знакомый посвист.

Над островком показалась стайка уток. Они летели с большой скоростью, на предельной для охотничьего ружья высоте. Бурлака поймал на мушку первую, дал упреждение в два корпуса и спустил курок. Как подстёгнутая кнутом, стая резко взмыла вверх, а та, в которую стрелял Бурлака, застыла на миг в воздухе, потом вдруг, словно лишившись опоры под крыльями, закувыркалась и камнем рухнула в воду.

На этот раз Бурлака решил поспешить и погнал лодку к добыче резкими, энергичными гребками. «Что, стрелять надо уметь, – приговаривал он себе под нос, работая вёслами. – Какой выстрел, чёрт побери! Ах, какой выстрел!»

Раздался всплеск. На поверхности снова появилась та же чёрная меховая спина и устремилась к его утке. Состязаться утлой надувной лодчонке с речным хищником было бесполезно.

– Кыш, проклятая! – заорал Бурлака, изо всех сил хлопая по воде вёслами.

Спина быстро приближалась к убитой им утке.

– Ах, ты так! – Бурлака в отчаянии бросил весла и схватил ружьё. – Тогда получай!

Мгновением позже грохота выстрела по воде вокруг плывущего зверька туго хлестнула дробь. Зверёк крутнулся волчком, словно пытаясь ухватить себя за длинный хвост, и перевернулся вверх нежно-жёлтым брюхом.

Глава 5

Грауфф уже давно отстрелялся, взял двух положенных ему уток и вернулся к Стасу, оставшемуся на берегу около лагеря. Они молча сидели рядом, отложив ружья, и с наслаждением глядели на реку, вбирая в себя её непрозрачную, зеркальную чистоту, так же как и река вобрала в себя деревья и кусты по берегам, розово-голубое небо и их самих. Отражение всё время подрагивало, то хмурясь непрошено набежавшему ветерку, то закручиваясь в весёлых, из ниоткуда возникающих водоворотиках, то рябью разбегаясь в разные стороны под ударом тяжёлого рыбьего хвоста и серебристым дождиком выплеснувших из воды мальков. Время от времени на реку серыми планерами ложились скользящие тени, и тогда они поднимали голову и глядели на стаи длинношеих птиц. В некоторых Грауфф узнавал анторгских уток, но большей частью они, хотя и удивительно напоминали земных птиц, были ему незнакомы.

– Вы знаете, что это за птицы, Стас? – поинтересовался он.

– В основном водоплавающие. Больше всего здесь уток, но водятся и фламинго, пеликаны, цапли, журавли. То есть не настоящие, конечно, а их, если так можно выразиться, анторгские аналоги.

– Это невероятно, – покачал головой Грауфф, – за тысячи световых лет от Земли встретить почти что её близнеца. Невероятно.

– Что ж такого невероятного? – возразил Стас. – Органическая жизнь развивается в миллиардах миров, и пути её развития бесконечно разнообразны. А согласившись с этим утверждением, нельзя не признать, что в бесконечности вероятны и очень схожие модели эволюции. Может быть, даже идентичные. Но если Анторг и брат Земли, то не родной, а многомногоюродный.

– И всё же я должен признаться, что ни на одной ещё планете не чувствовал себя так уверенно, по-домашнему, как здесь. Порой я даже начинаю забывать, что не на Земле.

– Сходство, Глен, в основном внешнее. Возьмите тех же уток, например. Нам известно, что они водоплавающие, пернатые, держатся стаями. Ещё – что они съедобны для человека и что из них выходят роскошные чучела. И всё. Мы даже не знаем, как они появляются на свет. Мы уже привыкли видеть в небе или на реке взрослых особей, но никто никогда не встречал птенцов. Я уже не говорю о гнёздах. Не исключено, что они вовсе не несут яйца, как предполагается. Это я вам затем сказал, Глен, чтоб вы поняли, что мы почти ничего не знаем об экологии Анторга. Хотя уже активно в неё включились. Так почему-то получается всегда. Сначала мы проникаем в среду, ломая при этом какие-то устоявшиеся связи и создавая новые, а уж потом начинаем изучать её. К счастью, экологические системы достаточно гибки и выдерживают в большинстве случаев разумное вмешательство. Точнее, вмешательство до определённых разумных пределов. Но где эти пределы? Кто определит их для конкретного экоцентра, который, кстати, никогда не бывает замкнутым полностью?

– Да, я понимаю вас, – задумчиво произнёс Грауфф, провожая взглядом стаю белых длинноклювых птиц, протянувшихся вдоль реки. – На родной планете нам потребовались сотни лет, чтобы перестать пилить под собой сук.

– И ещё сотни лет, – подхватил Стас, – чтобы осторожно вернуть к жизни то, что ещё можно было спасти, и установить, наконец, с природой долгожданные «разумные отношения». Понадобилась для этого ни много ни мало вся научная и техническая мощь Земли. А чем располагаем мы в малых колониях? Что есть у нас? Полевая лаборатория, пять-шесть специалистов и право выписывать на экологические нужды полтонны оборудования в год.

– Но человечество обживает и исследует сотни планет. Вы же понимаете, что сразу всюду создать полноценные научные центры невозможно.

– Объективно мне это ясно. Но на практике получается, что, пока колония на планете не станет достаточно развитой и автономной, экология вынуждена тянуться позади экономии. Первобытные люди брали от природы всё, что могли, чтобы выжить, приспособиться. Мы тоже сейчас на положении первобытных, мы тоже первые, и, чтобы приспособиться, нам тоже надо брать у природы. Однако между нами есть существенная разница: те первобытные были слабее природы, они отщипывали от неё по крохам, пока не осмелели; мы же уже смелые, мы вооружены опытом и знаниями тысяч поколений и можем сделать с анторгской природой всё что угодно. Да, я понимаю, чем скорей будет создана на Анторге экономическая база, тем больше средств и сил колония позволит отдать экологическим исследованиям. Но поймите, каково мне сейчас: вырубают дерево, а я не знаю, какие птицы и насекомые питаются его плодами или листьями; выкорчёвывается кустарник, а я не знаю, какие животные лишились укрытия; бульдозер срезает слой почвы, а я не знаю, чьи норы заваливает его нож.

– Стас, будьте справедливы. – Грауфф успокаивающе хлопнул Стаса по колену. – Работы ведутся на ничтожной площади. Живую природу не изгоняют, а только просят слегка потесниться.

– Вот она и «потесняется». Раньше, говорят, пятнистые лоси выходили прямо к строительным площадкам, обезьяны корм брали из рук. А теперь? Даже утки, завидев человека, облетают его стороной.

– Ох, и дались вам эти утки! Ну, скажите, вот убили мы четыре утки, я две и Виктор две, если он, конечно, не мазал всё утро.

– И не надейтесь, он не мазал! – с торжественным возгласом появился из-за кустов Бурлака. В одной руке он держал за ложе ружьё и роскошную анторгскую утку. Другой рукой, поднятой с усилием на уровень розовых, расплывшихся в улыбке щёк, Бурлака сжимал задние лапы похожего на выдру речного зверька. Упругий жёсткий мех ещё поблёскивал не просохшими капельками воды и крови, маленькие глазки тускло застыли за полупрозрачной плёнкой век, мертво болтался непристойно алый язык, свесившись из приоткрытой оскаленной пасти. – Вот как надо охотиться! – радостно повторил Бурлака и осёкся, увидев выражение лица эколога. Улыбка медленно сползла с его губ. Он перевёл взгляд на Грауффа, но и у того лицо точно окаменело.

– Что это, Виктор? – глухим голосом спросил доктор.

– Да чёрт её знает, тварь какая-то. Она у меня уток таскала. Прямо из-под носа. Вы что, ребята?

Стас поднялся с земли, медленно отряхнул комбинезон и сделал шаг в сторону завкосмопортом. Тот невольно попятился.

– Стас, поверьте, зверь сам лез. Утку сбитую утащил.

– Кто вам позволил? – раздельно, почти по слогам, произнёс Стас. Завкосмопортом уже справился с первым замешательством и попытался перехватить инициативу.

– Да что вы, в самом-то деле, – деланно оскорбился он. – Что ж мне, по-вашему, смотреть, как моих уток жрёт какая-то крыса? И потом, она вам может пригодиться, возьмите её в лабораторию, сами говорили, образцов не хватает.

– Отдайте ружьё, – тихо потребовал Стас. Бурлака изумлённо вытаращил глаза.

– Вы в своём уме, юноша? Вы понимаете, что говорите?

– Стас, может быть, не надо так? – попробовал вмешаться Грауфф. – Конечно, Виктор виноват, когда мы вернёмся, я с ним поговорю. Обещаю.

Стас резко повернулся лицом к доктору.

– Обещаете! Я наслушался ваших обещаний! «По правилам», «не больше нормы», «только уток»… С меня хватит. Я слышал, вы были штурманом в своё время, Бурлака, надеюсь, вы ещё не совсем забыли, что такое дисциплина. Как главный эколог Анторга, приказываю вам отдать оружие.

Нехотя, со скорбно-мученическим видом Бурлака протянул двухстволку.

Стас преломил стволы, убедился, что патронники пустые, и, закинув ружьё за плечо, быстро зашагал в сторону лагеря.

У самой палатки его нагнал Грауфф. Вдвоём они быстро выдавили из полостей газ, сложили ткань в аккуратный прямоугольный тючок, упаковали рюкзаки. У Бурлаки рюкзак получился самым объёмистым, ему пришлось запихнуть туда и контейнер с убитым зверем. Почти не разговаривая, сели поесть перед дорогой. На душе у всех троих было тягостно.

«Нам всем стыдно, – подумал Грауфф, – не то за других, не то за себя». Он ещё раз попытался разрядить атмосферу.

– Послушайте, друзья, неужели мы вот так закончим нашу охоту? Из-за одного-единственного зверька.

– Да поймите вы, наконец, – взорвался Стас, – что он, может, и вправду был один-единственный. Я никогда не встречал таких, не слышал о них. Об этом животном я ничего – вы слышите, ни-че-го! – не знаю. Зато я знаю другое. Я знаю, что никто не знает, как часто и каким образом анторгские животные размножаются. Мы восемнадцать лет на этой планете, и никто ещё ни разу не видел ни беременной самки, ни самки вообще, поскольку у них нет самок и самцов, а есть одинаковые стерильные взрослые особи. И никто не видел новорождённых детёнышей, или птенцов, или яиц, или куколок, а это значит, они размножаются очень редко, и потому не исключено, что целый вид может состоять всего из нескольких особей, а может, только из одной. И что, если именно такую особь вы сегодня, развлекаясь, убили? – Стас перевёл дух после своей тирады, обвёл взглядом притихших охотников. – Всё. Двинулись, – скомандовал он и взялся за лямку рюкзака.

…Некоторое время они шли молча, держась друг от друга на расстоянии, и только треск ветвей позади говорил Стасу, что его «экскурсанты» не отстали.

Злость в нём уже поостыла, и теперь, отмеряя шаг за шагом по зелёному редколесью, Стас размышлял, как быть дальше с завкосмопортом. Конечно, писать жалобу в Общество охотников он не станет, но припугнуть его будет не лишним. А за компанию с ним и Ларго. Чтобы раз и навсегда покончить со «спецпрогулками».

Ход его мыслей прервал возглас Бурлаки, в котором явственно слышалось смешанное с ужасом изумление.

– Стас, Глен! Что это? Быстрее сюда!

Когда Стас подбежал, Бурлака и Грауфф плечо к плечу стояли на небольшой травянистой поляне и, застыв на месте, смотрели на что-то, скрытое от Стаса их спинами. Стас нетерпеливо протиснулся между ними и замер, поражённый увиденным.

На поляне, поперёк высокого корневища, словно переломившись о него, мордой вверх лежал большой, той же породы, что и Ксют, шимпанзе. Грудь его от диафрагмы до горла была вскрыта, будто её пропахал какой-то жуткий плуг. Из страшной раны торчали белёсые концы рёбер, трава вокруг была забрызгана уже запёкшейся кровью. Над мёртвым животным озабоченно гудел рой крупных, как пчелы, мух.