Текст книги "Звездный егерь"

Автор книги: Григорий Темкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Барьер

1

Филипп скользнул спиной по Барьеру, вжимаясь в мёртвую зону, – он очень надеялся, что угол Барьера и стены окажется мёртвой зоной. Сердце его отчаянно колотилось: если он ошибся, и зона всё-таки простреливается, его убьют. Через несколько секунд. И помешать этому он не в силах. Филипп закрыл глаза, готовясь к самому худшему. Говорят, в такие мгновения людям вспоминается вся их жизнь. Однако Филиппу вспоминались лишь события последнего полугода. Точнее, ста шестидесяти двух дней. Ровно столько сегодня с тех пор, как он попал в Сферу… Господи, с чего же начался этот кошмар?

2

Море в тот день было спокойным, как маленький пруд. Филипп плескался в заливе, наслаждаясь солнцем и безветрием, – и вдруг этот шквал. Ветер обрушился сверху тяжёлым сырым одеялом, завертел воду, взбивая на гребнях пену. Потом всё море превратилось в пену, ею заполнило нос, рот, лёгкие… Филипп уже начинал терять сознание, и тут всё кончилось. Рассеялась мокрая пелена, колени и ладони ощутили сухую твёрдую поверхность. Странно, но тело тоже оказалось совершенно сухим.

– С приездом! – произнёс хрипловатый, слегка насмешливый голос.

– Который час?

Филипп с усилием поднялся на ноги, протёр глаза. Перед ним на полупрозрачном пластиковом полу сидел, поджав под себя босые ноги, мужчина лет тридцати пяти с худощавым лицом и светло-голубыми, почти бесцветными, глазами. Одет он был в ночную пижаму.

– Не знаю, – машинально ответил Филипп, – я купался в море, часы оставил на берегу.

И удивился: почему его спрашивают о времени?

– Скажите, как я к вам попал? – спросил он.

– Ко мне? – Мужчина криво усмехнулся. – Я здесь такой же гость, как и вы. Выхватило из постели несколько часов назад. Вот, сижу, гадаю, зачем я им.

– Кому «им»?

– Им. Пришельцам, инопланетянам, зелёным человечкам – какая разница. Тем, кто засадил нас в эту Сферу. Или вы думаете, что нас сюда упрятали люди?

Филипп, борясь с подступающей паникой, огляделся. Они находились в круглом зале диаметром метров тридцать-сорок, со всех сторон их окружала такая же, как пол, полупрозрачная стена, наверху плавно переходившая в купольный свод. В помещении не было ни одного предмета или устройства – стерильностью Сфера напоминала инфекционный бокс в больнице. Или лабораторию для опытов?

– Но если это… пришельцы, – сказал Филипп, первое, что пришло в голову, – они должны показаться, объяснить…

– Кто знает, что они должны, а что – нет, – буркнул незнакомец. – Хоть бы покормили. Я, например, успел изрядно проголодаться.

Едва он сказал это, в центре зала в полу высветился оранжевый круг размером со средний поднос и там из ничего появился завтрак: хлеб, два яблока, полиэтиленовая бутылка с водой.

– Не бог весть что, но сойдёт. Подсаживайтесь, – пригласил мужчина, передвигаясь к кругу. – Кстати, как вас зовут? Меня – Марко. Давайте перекусим, а потом пусть они приходят и объясняют…

Они перекусили и стали ждать. Но никто к ним так и не пришёл и ничего не объяснил. Они сами постепенно выяснили, что Сфера, если отдавать достаточно чёткие мысленные приказания, обеспечит их простой пищей, водой, уничтожит то, что не нужно. Позже они научились получать от Сферы предметы первой необходимости. В их маленьком замкнутом мирке появились деревянные табуретки и столик, керамические чашки, бумага, угольные карандаши. Игра в «выйдет – не выйдет» оказалась весьма увлекательной и помогала скоротать первые месяц-полтора.

А затем они перестали ждать визита неизвестных хозяев и решили как-то выбираться из Сферы. Подготовка побега поглотила их целиком, ей они отдавали всю свою изобретательность, целеустремлённость, находчивость, поддерживая и дополняя друг друга. Начитанный Филипп одну за одной выдвигал идеи прорыва Сферы; Марко, обладавший более предметным мышлением, добывал из круга инструменты: молотки, топоры, долота, свёрла… Острый металл при определённом усилии проходил через материал Сферы, однако тёплое, на ощупь твёрдое вещество стен и пола обладало необычной текучестью – любые проколы и разрезы в нем моментально затягивались.

В конце концов Марко и Филипп отчаялись и признали своё бессилие перед Сферой. Возбуждение борьбы сменило безразличие. Марко целыми днями рисовал на бумаге картинки, в основном навеянные тоской по покинутой ферме; Филипп, вздыхая, писал стихи, а по вечерам они показывали друг другу плоды своего творчества. Сельскохозяйственные рисунки Марко, увы, не отвечали эстетическому вкусу Филиппа, а лирика Филиппа резала привыкший к более конкретным формам слух Марко; и как-то один из них – трудно сейчас сказать, кто это был, – высказал своё мнение другому и получил столь же нелицеприятный ответ. Тогда они в первый раз поссорились.

3

Марко пошевелил арбалетной стрелой в отверстии, вынул её, попробовал другую амбразуру, третью, десятую. Нет. Слишком толст Барьер и слишком узки в нем отверстия. Как ни изгибайся, всё равно остаётся мёртвая зона, которую стрелой не достать. Быстро Филипп сообразил. Всё продумал, видно.

– Филипп! Выбирайся из своего угла. Никто не собирается тебя убивать. Давай доиграем в шахматы.

«Только бы добраться до круга…» – Филипп почувствовал, как между лопаток выступили противные холодные капли пота. Стараясь придать голосу твёрдость, он произнёс:

– Отбрось арбалет подальше. Я подойду к доске.

– Пожалуйста. – Марко, не спуская тетивы, положил оружие на пол и оттолкнул ногой.

Готовый в любой момент метнуться обратно в спасительный угол, Филипп подошёл к своей шахматной доске. Вторая доска с таким же расположением фигур стояла на половине Марко. – Слон бьёт на эф-шесть, шах! – объявил Филипп, делая ход, от которого час назад решил отказаться: ход этот вёл к проигрышу. Но час назад у Марко не было арбалета…

Марко погрузился в раздумье.

А Филипп, пока противник отвлёкся, всё своё внимание сосредоточил на арбалете у стены. Стараясь понять и включить в мысленный образ каждую деталь, каждый узел, он приказал Сфере: «Хочу такой же!»

Марко заметил, что в круге на половине Филиппа появляется арбалет, и реакция его была мгновенной: он откатился броском к стене, схватил оружие, рванулся к центру – замер. В руках у Филиппа был точно такой же взведённый арбалет, и находился Филипп от амбразур на том же расстоянии, что и он. «И что теперь, – с тоской подумал Марко, – дьявол бы побрал эту дырявую перегородку, откуда она только взялась…»

4

Марко догадывался, откуда взялся Барьер.

После первой размолвки ссоры между ним и Филиппом стали случаться чаще и чаще. Они вдруг начали подмечать друг у друга множество неприятных чёрточек, которые постепенно делались просто невыносимыми. Обоюдное раздражение вызывало всё: поступки, слова, даже внешность. Марко бесили напускное спокойствие Филиппа, его широкое, полногубое лицо, невозмутимые круглые глаза… Несколько раз Марко ловил себя на мысли, что ему хочется пустить в ход кулаки. Похоже было, что и Филипп порой с трудом сдерживается. Чтобы хоть как-то разрядить растущую напряжённость, они нарисовали шахматную доску, изготовили фигурки и договорились провести турнир. Но через несколько партий выяснилось, что Филипп играет существенно лучше, а Марко терпеть не может проигрывать. Более того, одерживая победу, Филипп непременно бросал пару едких замечаний – это было невыносимо. И однажды Марко сорвался. Чего они наговорили друг другу в ярости, он не помнил, знал только, что остановились в самый последний момент: Филипп, замахнувшийся тяжёлым молотком, и он – с зажатой в кулаке длинной острой стамеской…

«Что же это?! – мысленно ужаснулся тогда Марко. – Неужели нас запихнули в эту Сферу, чтобы мы прикончили друг друга?»

Он взглянул на Филиппа: у его врага на лице тоже была уже написана не ярость, а отчаяние. И оба они просили Сферу в тот миг об одном – уберечь, развести, разгородить их!

Вот тогда и возник между ними Барьер – сплошная прозрачная перегородка от пола до потолка, поделившая Сферу на две равные части. Пройдя через центр зала. Барьер разделил пополам и оранжевый круг – вместо большого общего «подноса» Марко и Филипп имели теперь по половинке.

Барьер в отличие от самой Сферы был абсолютно непроницаемым для инструментов и изолировал бы людей друг от друга полностью, если бы не десятки отверстий в палец толщиной – через них проходил звук, через них можно было передавать небольшие предметы.

Барьер разгородил их, но не убавил взаимной неприязни. Марко и Филипп пробовали не замечать, что делается на чужой половине, но скоро убедились, что это бесполезно: в их тесном прозрачном мире притворяться, что ты один, было невозможно. И опять пошли попытки задеть, уязвить друг друга. Марко рисовал на Филиппа оскорбительные карикатуры и, свернув их трубочкой, просовывал через дыры в Барьере; Филипп же, стоило Марко задремать или задуматься, принимался распевать обидные куплеты собственного сочинения. Страсти накалялись, и лишь сознание того, что человек за Барьером – реальность и что хочешь, не хочешь, а с ним предстоит соседствовать в Сфере месяцы, годы, может, даже всю жизнь, несколько сдерживало проявления враждебности.

Они возобновили свой бесконечный шахматный турнир; много времени проводили у своих полукругов, изощряясь в получении всяческих предметов, – кучи хлама, которые собирались после их экспериментов, они потом стаскивали в места для отходов, и те в какой-то неуловимый миг исчезали. Но однажды в куче у Филиппа Марко заметил железную трубку. Что это значит, он определил почти сразу: ствол, ружейный ствол, Филипп работает над созданием оружия и, как только представит устройство настолько ясно, чтобы Сфера поняла, он это оружие получит. Зачем? Яснее ясного – чтобы убить его. Выход один: опередить…

Марко перестал рисовать шаржи на Филиппа. Вместо этого он теперь чертил по памяти пистолеты, винтовки, автоматы – пока не понял, что «изобрести» огнестрельное оружие не сможет, хотя и сотни раз стрелял из него. Даже если бы ему удалось с помощью примитивных инструментов одолеть механическую часть, что сомнительно, состав пороховой смеси он не представит. Лук со стрелами можно было бы сделать без труда, но он с детства не держал лук в руках и тренироваться в Сфере негде. А всё решит первый выстрел – он должен быть точным, как из винтовки, которую делает Филипп.

За трое суток напряжённой работы Марко составил чертёж простого, но вполне надёжного арбалета.

5

…Они долго стояли друг против друга со взведёнными арбалетами. Затем сообразили, что до бесконечности так продолжаться не может.

– Ну, что дальше будем делать? – спросил Филипп.

– Не знаю. – Марко облизнул пересохшие губы.

– Уничтожь свой арбалет.

– Чтобы ты меня тут же пристрелил?

– Я свой тоже уничтожу.

– А потом дождёшься, когда я засну, и сделаешь такой же.

– Но ведь и мне надо спать… Да, пожалуй, и я не рискнул бы заснуть без этой штуки под боком.

– То-то и оно. Мы не можем доверять друг другу. Придётся всё время быть начеку. Только давай договоримся: от Барьера держаться на одинаковом расстоянии. Для начала.

– Для начала давай присядем. Марко, я устал стоять. Они осторожно сели, арбалеты устроили на коленях.

– Зачем ты хочешь меня убить. Марко?

– Я – тебя?! Это ты давно задумал со мной разделаться. К счастью, я придумал арбалет прежде, чем ты сделал своё ружье.

– Какое ружье?

– Такое, такое. Думаешь, не знаю? Но теперь ты ко мне не сунешься.

– И ты ко мне не сунешься, чёрт тебя побери.

– Ну и отлично.

– Вот и хорошо.

Они помолчали. Обоим было ясно, что ничего хорошего в ситуации нет. Кончиться всё это могло лишь одним: когда нервы от постоянного хождения «начеку» сдадут, кто-то сделает первый выстрел – и тот, кто стреляет точнее, останется один. А через неделю сойдёт с ума.

– Может, заделать дыры? – предложил Марко.

– Как ты себе это представляешь?

– Ну, получим из круга деревянные клинья, забьём… – Марко осёкся. До него дошло, что забивающий, вколачивая пробку в одну дыру, непременно окажется перед другой и будет практически незащищённой мишенью.

– И всё-таки, Марко, – произнёс Филипп. – Давай хоть пока избавимся от наших игрушек.

Марко угрюмо кивнул.

Не сводя друг с друга глаз, они попятились к дальней стене, медленно сложили под неё арбалеты, сделали по шагу в сторону. Арбалеты растворились в воздухе.

– Стой, не подходи к кругу! – выкрикнул Марко, заметив, что Филипп отходит от стены.

– Ты что, спятил? Я пить хочу.

– А если вместо стакана воды ты закажешь что-нибудь поинтереснее? Не подходи!

– Что же, мы теперь не будем ни есть, ни пить?

– Раз ты такой смелый, может, дашь мне подойти к кругу первым? – Марко шагнул к центру зала.

– Стой на месте! Я тоже не верю тебе. Марко…

6

Они едва вздремнули в эту ночь, почти не сомкнули глаз и в следующую. Только днём рискнули немного поспать – полусидя, вжавшись каждый в свою мёртвую зону. Ели одновременно, каждое движение друг друга сопровождали подозрительными взглядами.

– Марко, всё это плохо кончится, – сказал Филипп. – Надо искать выход.

– Откуда: из ситуации или из Сферы?

– Это одно и то же. Марко. Я уверен, из нашего плена должен быть выход.

– Это точно, – согласился Марко и заговорщицки подмигнул. – Слушай, Филипп, похоже, у меня есть идейка. Тебе не кажется, что мы сами выстроили этот Барьер – испугавшись самих себя? Мы ведь оба тогда как следует струхнули. Желание у нас было общее, и Сфера его выполнила.

– Даже если и так, что с того?

– А то, что мы должны вместе изо всех сил захотеть что-нибудь такое, от чего и Барьер, и Сфера развалятся на куски!

– Марко, я уже давно хочу этого изо всех сил!

Не сговариваясь, Филипп и Марко подошли к Барьеру, приложили ладони к прозрачной перегородке в символическом рукопожатии и впервые за столько дней улыбнулись.

7

…Над кругом уже показалось несколько зелёных ветвей, и листья на них были самые настоящие дубовые – узкие у основания, к середине расширяющиеся, с резными закруглёнными краями. Но само дерево никак не прорастало. Это должен был быть дуб – единственное крепкое дерево, о котором оба они имели достаточно чёткое представление. Филипп продумал, как дуб должен выглядеть, а Марко нарисовал эскиз: могучие корни, глубоко уходящие в землю, кряжистый ствол, раздвоенная вершина.

Именно ею, раздвоенной вершиной, дуб должен был по их замыслу упереться в нижний край Барьера и, прорастая через круг, сокрушить Барьер или расщепиться. Так случалось со всеми предметами, которые при материализации не умещались в границы одного из полукружий: они либо не появлялись вовсе, либо обрезались по кромке Барьера, причём на другой половине могла возникнуть отрезанная часть. Расчёт Марко и Филиппа строился на том, что Барьер, по всей видимости предназначенный защищать биологические организмы, живое дерево не повредит. Скорее Сфера откажется прорастить дерево, но это будет зависеть от силы и единства их мысленного приказа.

Люди напрягли волю, и ветки потянулись вверх, к зениту Сферы, у пола делаясь всё толще и крепче. Ещё немного – и вся крона оказалась в Сфере: два мощных сука с множеством побегов, ветвей, листьев, по одному на каждой половине.

«Пока неплохо, – подумал Марко, – всё как на рисунке: один сук по ту сторону, другой здесь».

«Развилка теперь, должно быть, как раз под Барьером, – подумал Филипп. – Вот он, экзамен. Ну, Марко, взяли…»

Но вершина дальше не поднималась, развилкой уперевшись в невидимую преграду где-то под полом. Думать тоже становилось всё труднее, словно и мысли попали в полосу препятствий и пробуксовывают, пробуксовывают в чем-то зыбком… «Ну же, ещё, ещё чуть-чуть», – приговаривал про себя Марко, всей мощью своей мысли проталкивая дуб через оранжевый круг. Чувствуя, что силы на исходе, он напрягся перед последним рывком. Оба, готовясь к решающему усилию, глубоко вздохнули – и в лёгкие, уже привыкшие к стерильному воздуху Сферы, хлынул запах дубовой листвы, травы, леса: запах Земли. Их мысли, страдания, мечты переплелись, сложились воедино, сокрушая все помехи на своём пути.

По всенепроницаемому, сверхпрочному Барьеру пробежала дрожь. Он заколыхался, словно матерчатая прозрачная занавеска, и исчез. Свободный от препятствия, вверх потянулся живой древесный ствол, дошёл до купола Сферы и, как паутинку, поднял её на могучих ветвях.

Ещё не осознав величия содеянного, Филипп и Марко почувствовали, что стоят на Земле, у большого зелёного дерева, и что под ногами не пластик, а тёплая упругая почва, и что созвездия в густом вечернем небе необычно крупны, словно спелые виноградные грозди – протяни руку и сорви…

Они только начинали понимать, что всё-таки прошли сквозь Барьер друг к другу.

И что вся Вселенная теперь открыта перед ними.

Рисунок Василия Лапина

Лунный лист

Харьюзовый ручей

Рыбак-дилетант, оказавшись у водоёма, действует поспешно, суетливо: скидывает рюкзак на землю, хватает удочку и, на ходу разматывая леску, несётся к берегу. Рыболов опытный, профессионал в своём хобби, добравшись до заветного места, сперва устраивает лагерь, потом неторопливо настраивает снасти, с любовью перебирая блесны, лески, крючки. Он научился уже ценить не только результат, но и процесс, и смакует каждый миг, слагающий столь дорогую его сердцу рыбалку – от подготовки удочек до дегустации ухи. Одним словом, ведёт себя как настоящий гурман.

Мы – доктор Роман Алексеев, и я, спецфотокор АПН Владимир Карпов, – именно такие гурманы от рыбалки. И потому, высадившись с мотодоры, первым делом поставили палатку, надули резиновые матрасы, натаскали для костра дров – благо все беломорские берега усеяны плавником, набрали воды из речки, на рогульках с перекладиной пристроили котелок… И только когда оставалось поднести к хворосту спичку, а в воду положить рыбу – пока не пойманную – расчехлили мы наши заветные и столь мало за последний месяц бывшие в употреблении спиннинги.

А ведь, отправляясь в экспедицию по Белому морю на шхуне «Одиссей», мы наивно надеялись, что обязанности обязанностями, а и удастся ещё отвести душу на рыбной ловле. Куда там! К тому моменту, когда шхуна бросила якорь в посёлке Шойна на западном побережье Канина полуострова, позади уже было больше половины пути, и всё это время безраздельно было поглощено однообразной судовой работой, вахтами, лекциями в поморских посёлках, а главное – гонкой за графиком плавания: стиснутая рамками отпусков, экспедиция к первому августа должна была вернуться в Беломорск, исходный пункт, замкнув таким образом двухтысячемильное кольцо нашего маршрута.

И потому, когда в Шойне у «Одиссея» вдруг пробило прокладку дизеля и выяснилось, что ремонт задержит нас минимум на трое суток, мы с доктором, стыдно признаться, даже обрадовались. Убедить руководство, что выход в тундру на три дня несказанно обогатит экспедиционные фотоматериалы, и договориться с шойнинскими рыбаками о доставке было уже делом техники.

Почему мы причалили именно у этого ручья? Трудно сказать. Скорее всего, чисто случайно: повсюду были точно такие же каменистые берега, изрезанные ручейками и речушками, а за ними везде стелилась одинаково зелёная тысячеглазая тундра, с любопытством всматривающаяся в небо бесчисленными озёрами. Просто нам показалось, что мы отъехали от Шойны, последнего оплота цивилизации на Канинском полуострове, достаточно далеко, а потому сказали себе – здесь! Не глуша мотора, молодой помор Серёжа Заборщиков помог выгрузиться, велел ждать утром через два дня на третий, и его узконосая деревянная лодка нырнула в подступающий к берегу туман.

Пока разбивали лагерь, каждый приглядел себе место по рыбацкому вкусу. Доктор отправился на ближайшее озерцо, затянутое по краям нежно-зелёной травой, а я решил поблеснить в речушке, где, по моим представлениям, должны были рыскать голодные косяки нельмы, сига, омуля. Однако если рыба и водилась в речке, присутствия своего она ничем не выдала. Безрезультатно побросав спиннинг минут сорок, я заскучал и пошёл проведать Романа.

Окружённый зыбким гудящим ореолом комаров и мошки, доктор стоял по колено в сыром ягеле и, воинственно выставив окладистую бороду, вываживал какую-то рыбину: кончик его спиннинга пружинисто, в такт рывкам, изгибался.

– Уже третья, – сообщил Роман, выбрасывая на берег щучку весом не более полукилограмма. – Присоединяйся.

Я не заставил себя долго упрашивать и вскоре убедился, что щурята берут здесь безотказно, а вот их бабушки и дедушки от знакомства с нами упорно отказываются. Натаскав десятка полтора фунтовых «шнурков», мы заверили друг друга, что мелкая щука несравненно вкуснее крупной, и двинулись готовить ужин.

Ночи в Заполярье во второй половине июля ещё не чёрные, но уже и не белые. Они скорее серовато-голубые или перламутровые; когда такая ночь опускается, тундру затягивает, словно вышедший из фокуса негатив, дрожащей полупрозрачной дымкой, и эта пелена порой совсем безмолвна, даже твой собственный голос вязнет в её ватном теле, а иногда делается разговорчивой и многозвучной, и тогда опытный охотник различит в ней тявканье песца, всхлипы совы, кашель росомахи…

Мы сидели с Романом у костра, ждали, когда снятая с огня уха дойдёт на углях, и вслушивались в дремлющую тундру. Тундра молчала, и тишина оттого казалась абсолютной, безграничной, всеобъемлющей. Не зря такую тишину называют звенящей, подумал я. Мне даже показалось, что в ней и правда, звучат далёкие, почти неразличимые колокольчики.

– Колокольчики. – не то спросил, не то сообщил мне Роман.

И тут я осознал, что перезвон мне не причудился, а реально существует. И бубенчики, кому бы они ни принадлежали, движутся в нашу сторону.

– Похоже, у нас будут гости, Рома.

Доктор покосился на прислонённое к палатке ружье и ничего не ответил. Колокольчики шли прямо на нас, и я тщетно пытался разобрать, сколько их, пока в сумерках не обрисовались силуэты человека и двух оленей.

Оставив оленей поодаль, человек не спеша и как-то по-хозяйски подошёл к костру, молча уселся на землю. Достал из-за пазухи трубку, прикурил от головёшки. Так же молча, не глядя на нас, полностью погрузился в курение. Это был пожилой ненец лет пятидесяти, одетый в летнюю потрёпанную малицу, сверкающие на коленях штаны из ровдуги [2]2
  Замша из оленьей шкуры.


[Закрыть]и облысевшие от возраста пимы [3]3
  Высокие сапоги из камусов (шкур с ног оленя) мехом наружу.


[Закрыть]. Лицо его, усталое и морщинистое, излучало наслаждение, глаза сошлись в узенькие щёлочки; весь мир, казалось, сосредоточился для него в трубке, исторгавшей клубы чёрного и довольно зловонного дыма.

Мы переглянулись с доктором. Северный этикет нам был немного знаком: сперва угощение, потом беседа. Роман указал взглядом на уху, и я разлил её на троих – доктору и ненцу в миски, себе в крышку от котелка. Ни слова не говоря, подал гостю уху, пододвинул хлеб, чеснок.

Ненец так же молча принял миску, зачерпнул ложкой, попробовал, и звучно сплюнул в сторону. Затем встал, отошёл на несколько шагов и выплеснул содержимое миски. Вернулся. Сел. И с брезгливостью произнёс:

– Сяторей [4]4
  Щука (ненец.).


[Закрыть]. Не рыба.

Я разозлился, на мой вкус уха получилась отменная, но спорить не стал – человек прямодушно высказал своё мнение, что ж теперь.

Пока мы с Романом ели уху, ненец терпеливо и задумчиво жевал хлеб с чесноком, храня молчание, и оживился, только когда заварился чай.

За чаем и познакомились; выяснилось: наш ночной гость оленевод, пасёт с бригадой большое колхозное стадо где-то здесь, на севере Канина, и зовут его Николай Апицын.

– Отчего же у тебя фамилия русская? – поинтересовался доктор.

– Почему русская, – не согласился Николай. – От Апицы идём, из рода Вэры. Учёный из Ленинграда приезжал, говорил, ещё четыреста лет назад писали: был на Канине ненец Апица.

Ещё минут двадцать Апицын, в котором проснулась словоохотливость, рассказывал о своих предках, и вдруг безо всякой видимой причины заявил:

– Зря сюда приехали. Плохое место. Болота. Гнус. Холодно.

– Чем же плохо? – рассудительно возразил доктор. – От гнуса мазь есть. Костюмы у нас тёплые. Палатка. Дров много. В озере рыба.

– Хо! Разве сяторей – рыба? В ручье есть рыба, правда. Хариус. Но его тру-удно поймать. Сильно осторожная рыба.

Я обрадовался:

– Ну вот, даже хариус водится! Мы здесь отлично отдохнём.

Апицын снова замолчал, смиряясь, судя по всему, с тем, что место нам всё равно нравится. Затем с явной неохотой уступил:

– Отдыхайте. Только уходить от Харьюзового ручья не надо.

– Почему это не надо? – начал заводиться я. Что это за дела: пришёл, уху охаял, а теперь с места согнать пытается. – Захотим, на другой ручей пойдём.

– Не надо уходить далеко, – повторил Апицын.

– Но почему?!

– Сиртя тут живут. – неохотно пробормотал ненец.

– Сиртя? – переспросил Роман. Он, как и я, слышал это слово впервые. – А это что ещё такое?

– Маленькие люди такие. Шаманы. Сильные шаманы. Выдутана [5]5
  У ненцев шаман высшей категории. Выдутана лечили тяжелобольных, предсказывали будущее. Камлание выдутана сопровождалось невероятными трюками, например, они якобы могли протыкать себя хореем.


[Закрыть].

– Сказка, – фыркнул доктор.

– Как сказка! Сиртя раньше много было в тундре, тысячи. Сейчас совсем мало. Однако, есть. Ненцы к ним иногда ходят, когда болеют. Или когда про завтра спросить надо.

– Значит, сиртя людям помогают? – зацепился дотошный Роман.

– Помогают, помогают.

– Так отчего же место, где живут эти сиртя, плохое? Ненец смутился:

– Говорят так. Олень туда не ходит, ягель не растёт вокруг сиртямя [6]6
  Чум сиртя (ненец.).


[Закрыть]. Если человек без дела придёт, помереть может. Подальше от сиртя надо ходить.

Чего-то не договаривал Апицын, темнил.

– Ну а сам ты зачем в эти «плохие» места пришёл? Просто так, что ли?

– Зачем просто так. Хэхэ пришёл проведать, – сообщил Апицын и снова принялся набивать трубку.

Что означает «хэхэ», я понятия не имел. Даже не был уверен, что оленевод просто не морочил нам головы. Но Апицын произнёс «хэхэ» как нечто само собой разумеющееся, и невеждой показаться мне не хотелось.

– И далеко ещё идти? – решил задать я наводящий вопрос. – Вон уже море. Или заблудился?

– Как заблудился? Ненец в тундре не заблудится. Пришёл уже.

Я обвёл взглядом сидящих у костра, высвеченное бликами огня пятно побережья, но так и не угадал, кого или что имел в виду Апицын под словом «хэхэ». Любопытство моё разгоралось всё больше.

– И когда же ты будешь – хэхэ проведывать?

– Сейчас и буду. Докурю и проведаю.

– А нам можно?

– Пойдём, – разрешил Апицын. – Фонарик есть? Возьми.

Мы отошли от костра по берегу метров на сто пятьдесят, не более, как оленевод поднял руку: «Тут!» Роман включил фонарик, посветил перед ненцем. Николай Апицын с каким-то странным, то ли ошеломлённым, то ли очень-очень почтительным видом глядел на большой, почти в человеческий рост, валун. Тёмная от ночной сырости поверхность хэхэ тускло поблёскивала в свете фонаря, но ни знаков, ни петроглифических рисунков на камне не было заметно. Роман опустил луч ниже – и мы оба чуть не ахнули.

Под валуном кучей, внавал, лежали рогатые оленьи черепа. Их тут были десятки – побелевшие от времени, почти рассыпавшиеся, и относительно свежие, положенные хэхэ не столь уж давно. На некоторых рогах висели пёстрые лоскутки материи, подвязанные к отросткам. Тут же стоял ржавый чугунок, служивший, видимо, ёмкостью для более мелких подношений, валялись осколки стекла.

Не обращая на нас никакого внимания, Николай семь раз обошёл вокруг камня, опустился на колени, высыпал горсть чего-то – как мне показалось, табака – в чугунок. Затем достал плоскую фляжку коньяка, скрутил пробку и вылил содержимое на камень. После чего повернулся к нам:

– Всё, идите обратно. С хэхэ говорить буду.

Поражённые увиденным, мы как во сне вернулись к дотлевающему костру, налили ещё чаю. Апицын не возвращался. Стало зябко, и мы забрались в палатку.

– Завтра снимешь кадр века, – сказал доктор, зарываясь в спальник. – «Рома и Вова у хэхэ». Первый приз обеспечен.

– Сплюнь три раза, – сказал я. – И так, слышал же, место плохое.

– Суеверия. Будем устранять хирургически, – пробормотал Роман и захрапел.

Встали мы рано, с рассветом, но Апицына уже не было. Видимо, «проведав» своего хэхэ, ненец сразу тронулся в обратный путь.

С моря, нагоняя сиреневые облака, порывами задувал холодный ветер, и оттого утро казалось сырым и промозглым, захотелось обратно в палатку. Против такой «спросонной» пасмурности лучшее средство – горячий чай. Я быстро раздул вчерашние угли, подложил дров, зачерпнул из ручья котелок воды. Через несколько минут чай вскипел, доктор, озябший до синевы на губах, жадно хлебнул из кружки и прыснул чаем в сторону, словно попробовал бог весть чего:

– Шуточки у тебя, фотограф.

– Да вы что, сговорились всё? – обиделся было я. Но, глотнув чая, поступил так же, как Роман. Жидкость в кружке, куда я положил четыре куска сахара, имела омерзительный горько-сладко-солёный вкус.

Выражение моего лица убедило Романа, что он не стал жертвой розыгрыша. Доктор подошёл к ручью, окунул в воду палец, облизнулся. И скривился:

– Воду в прибрежных ручьях, уважаемый фотограф, желательно набирать, когда она ещё пресная!

Тут и я увидел; был самый разгар прилива, воды прибыло уже метра на полтора, и – ручей, вечером бодро бежавший к морю, стоял сейчас совсем тихо и даже, казалось, двигался немного вспять. Можно было сходить за водой к озеру или подняться выше по ручью, но желание чаёвничать пропало, и мы разошлись на рыбалку: доктор обратно на озеро, а я снова на речку. Слова ненца о том, что её зовут Харьюзовый ручей, задели моё рыбацкое самолюбие.

В кармане у меня лежала коробочка со слепнями, предусмотрительно заготовленными – ещё в Шойне. Я отправился вверх по течению до первого переката, под которым голубело прозрачное плесо – на Севере их называют «улово», – и бросил одного слепня в ручей. Стремнина благополучно перенесла его через перекат, закрутила в водовороте в начале улова к середине. И вдруг слепень исчез, только булькнуло что-то на том месте, где он был. Я повторил эксперимент, и опять слепень исчез на середине улова, но на этот раз я успел заметить, как мелькнул под ним тёмный продолговатый силуэт.

Где-то под сердцем щекотнул приятный холодок предвкушения, я торопливо отстегнул от лески вчерашнюю блесну, поставил одинарный крючок, наживил овода. Сплавил его, готовый в любой момент к поклёвке, до середины улова. Ничего. Ещё раз. И снова впустую. И снова. Как я ни подёргивал леску, как ни «играл» насадкой, хариус на мои хитрости не поддавался.

Долго выносить подобное издевательство – дело трудное, чреватое стрессами, и потому, вполголоса сообщив хариусам, что я – о них думаю, я собрался к Роману на озеро за «синицей в руках». Это же надо, – думал я, – не поймать ни одной рыбины на ручье, который называют Харьюзовым!

Смотал спиннинг. Повернулся. И мне захотелось протереть глаза.

На холмике метрах в пятидесяти от меня стояла девочка лет двенадцати в ненецкой одежде и смотрела в мою сторону. Ни взрослых, ни оленей рядом с ней не было.