Текст книги "Звездный егерь"

Автор книги: Григорий Темкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Ты одна? – оторопело спросил я первое, что пришло в голову. Не удосуживая себя ответом, девочка негромко произнесла:

– Позови доктора.

Странно, но я незамедлительно выполнил её просьбу-приказ.

– Рома! – заорал я. – К тебе посетитель!

– Ну чего шумишь? – недовольно отозвался с озера доктор, однако минуту спустя появился, таща снизку таких же, как вчера, фунтовых щурят. Заметив девочку, он застегнул латаную выцветшую штормовку на две пуговицы, опустил рыбу на мох. – Вы ко мне?

– Дедушка умирает, – сказала девочка.

– Где? – почему-то спросил Роман. – Гм-м.

– Там. – Девочка неопределённо махнула рукой в сторону тундры.

– А что с ним? – уже более профессионально, справившись с удивлением, осведомился Роман.

– Плохо. Рука не шевелится, нога не шевелится. Кушать не хочет. Помирать хочет.

– И давно?

– Третий день.

– Хорошо, – кивнул Роман. Хотя лично я ничего хорошего в ситуации не видел. – Сейчас соберусь.

Я юркнул вслед за ним в палатку.

– Ты это серьёзно?

– А ты как думал… – Роман деловито вывернул свой рюкзак мне на спальник, а потом ещё и встряхнул, высыпав на моё лежбище облако крошек, пыли и луковой шелухи.

– Чем же ты собираешься врачевать, Айболит несчастный? У тебя, кроме бинта и йода, нет, наверное, ничего.

– Кое-что найдётся. – Из кучи барахла Роман выудил белую пенопластовую коробку, сунул обратно в рюкзак. – Первая помощь. Хотя вряд ли от неё будет толк. У деда верней всего инсульт. Дело швах.

– Так какого же. – начал я, но осёкся. За месяц плавания с Романом пора было бы понять, что отговаривать его идти к больному, по меньшей мере, глупо. Я выбрался из палатки и подошёл к девочке. – Далеко до твоего дедушки?

– К вечеру придём. – Девочка говорила голосом, лишённым каких-либо интонаций, раскосые глаза её смотрели словно насквозь тебя, ничего не замечая, и от этой бесстрастности делалось как-то не по себе.

– Понимаешь, нам обязательно надо завтра уехать. Завтра вечером за нами приедут, – на всякий случай соврал я, мотодору мы ждали только послезавтра утром.

– Завтра вечером доктор вернётся.

– Почему – «доктор»? Мы же вдвоём.

– Ты не пойдёшь.

– Вот как? И кто же мне запретит? – возмутился я. Но девочка не удостоила меня ответом. – Ты слышал, Рома! – апеллировал я к доктору. – Что это дитя заявляет? Я – не пойду!

Роман высунул из палатки бороду, затем показался сам. Рюкзак уже висел у него за плечами. Вид Роман имел сосредоточенный, целеустремлённый – такой вид принимают врачи, входя к тяжелобольному. Никакого напускного оптимизма, фальшивой бодрости, лишь готовность сделать всё, что в его медицинских силах. Тактика эта обыкновенно внушает больному безоговорочную уверенность в своём враче, и каждое его слово, указание он принимает как откровение. Поэтому, когда Роман строго поглядел на девочку, кашлянул и произнёс: «Гм-м, а, собственно, почему?», я решил, что спор окончен. Но девочка снова покачала головой:

– Нет, нельзя. Пойдёшь ты один.

– Ну что ж, Вова. – сдался доктор. – Придётся тебе подождать.

– Выбрались, называется, на рыбалку в кои веки… Да что мне тут одному делать-то? – уже вслед крикнул я им в сердцах, не рассчитывая на ответ. Но девочка неожиданно откликнулась.

– Лови рыбу, – сказала она, обернувшись.

– Какую? Сяторей – не рыба, – вспомнил я и пнул ни в чём не повинных щурят на земле.

– Зачем сяторей. Харьюз лови в реке.

– Ха! Если бы. Не ловится хариус.

– Будет ловиться, – пообещала девочка. Доктор помахал мне, и вскоре они скрылись из виду, растворившись в серо-зелёном тундровом мареве.

Досадуя на злой рыбацкий рок, преследующий меня в этой экспедиции, на то, что из-за неудачного времени суток не удалось сфотографировать ни оленевода Апицына, ни странную, не по-детски уверенную в себе девочку-ненку, невесть откуда прознавшую про доктора, я вернулся к перекату. Машинально забросил крючок с пожухлым слепнем в струю.

Знакомым маршрутом слепня вынесло в улово, на спокойную воду, он подплыл к середине и там, булькнув, исчез. Кончик спиннинга отозвался резким рывком, я подсек с непростительным опозданием – и всё же рыба не сошла. Это был хариус – король северных рек, фиолетово-спинный красавец с высоким, как парус, пятнистым радужным плавником.

Весь этот день и следующий рыбалка была фантастической. Я прерывал ловлю, лишь чтобы перекусить на скорую руку, поймать несколько мух, жуков или слепней, и снова начинал проходку сверху вниз по ручью, из каждого улова выуживая по два-три тяжёлых, отливающих всеми цветами радуги хариуса. К возвращению доктора я приготовил царский ужин: хариус, копчённый во мху. Есть такой старый, почти забытый охотничий способ. Делаешь яму, разводишь в ней костёр. Когда дрова прогорят, наваливаешь на угли сырых веток, желательно можжевеловых, а сверху – два куска дёрна, мхом или травой друг к другу, так, чтобы слегка подсоленная рыба лежала между ними как в бутерброде. Четыре часа – и от рыбного копчёного духа начинает кружиться голова.

Доктор вернулся в сумерки, один, без провожатых, был он задумчив и несколько рассеян, на вопросы отвечал односложно. Однако деликатесный ужин оценил и, смолотив десяток хариусов, обмяк, отошёл, разговорился.

Рассказ Романа я записал в дневник только через двое суток, уже на борту шхуны, и какие-то детали, возможно, упустил, однако суть услышанного в тот вечер от него изложена в целом правильно. Это подтвердил, прочитав мои записи, и сам доктор. Хочу заметить также, что после редактирования из рукописи кое-что ушло, однако никаких новых «живописных» деталей не прибавилось.

Итак, вот что после ужина на Харьюзовом ручье рассказал доктор Роман Тимофеевич Алексеев.

Сиртя

Доктор шёл за девочкой и мысленно проклинал час и день, когда согласился принять участие в экспедиции во время отпуска. Проводил бы сейчас свой законный очередной у тётки на Конде, ягоды бы собирал, рыбу ловил, за девушками ухаживал. А тут с утра до вечера как на работе: дела, дела. Вот, думалось, наконец-то повезло, вырвались на рыбалку с Володей Карповым – нет, опять всё бросай и топай через тундру к умирающему деду.

Роман попытался заговорить с девочкой, идти молча было скучно, но та отвечала нехотя, скупо, не поворачивая головы. Вскоре желание задавать вопросы пропало: шли они быстро, по сырому вязкому мху, и усталость делалась всё ощутимее.

Чтобы как-то отвлечься, Роман принялся разглядывать одежду девочки, и чем больше он присматривался к её на первый взгляд грубому, на «живую нитку» сшитому из кусков оленьей замши костюму, тем нарядней и практичней находил его.

На девочке была лёгкая просторная паница [7]7
  Верхняя женская куртка у ненцев.


[Закрыть]до бёдер, нижнюю полу которой оторачивали несколько чередующихся полосок тёмно-коричневого и белого меха. В швах паницы покачивались вшитые разноцветные суконные лоскутки. Такие же суконные полоски, только красные, галунами украшали её широкие штаны. Штанины были заправлены в пимы – лёгкие; мягкие, настоящие сапожки-скороходы, под которыми ягель почти не проминался. Пимам доктор прямо-таки воззавидовал: его собственные резиновые сапоги, приобретённые перед самым отъездом, весом были под стать рыцарским доспехам и, что самое неприятное, начали сбивать ему пятки.

Пора сделать и привал, думал Роман, но, глядя на воздушную поступь девочки, короткие косички, подпрыгивающие в такт её шагам, шёл и шёл следом, почему-то стесняясь признать собственную усталость.

«Черт знает что, – бормотал себе под нос Роман, поглядывая на часы, уже скоро полдень, идём три часа, а этой пигалице хоть бы хны. А ведь весь путь она уже прошла пешком накануне!» Часом позже Роман сдался.

– Послушайте, вундеркинд! – остановился он. – Не пора ли подзаправиться? – И, не дожидаясь ответа, уселся на рюкзак.

Девочка повернулась, из-под паницы извлекла кожаный мешочек.

– На! – протянула она горсть сухих бурых ягод. И посмотрела на Романа с укоризной. Судя по её виду, она тоже изрядно устала. На лице пот оставил грязные разводы, глаза порозовели.

– Сядь! – велел Роман. – Отдохни.

– Нет, – покачала головой девочка. – Дедушка.

Ещё часа через два ходьбы ландшафт начал меняться: тундровая равнина захолмилась, вздыбилась, выгнулась скалистым хребтом, чёрными склонами перегородив путь.

– Туда? – уныло кивнул в сторону скал Роман. Перспектива попрактиковаться в альпинизме его нисколько не привлекала.

– Туда, – подтвердила девочка. И в ответ на вздох доктора обнадёжила: – Уже скоро.

Поминая недобрым словом свою злосчастную судьбу, и сапоги, и медицинский диплом, доктор обречённо полез по камням.

Подъём действительно длился недолго, но, когда они выбрались на относительно ровное каменное плато, Роману показалось, что сил не хватит даже на шаг. Он лёг, устроив горящие ступни на булыжник, и закрыл глаза. Не хотелось ни идти, ни говорить, ни думать, а только лежать вот так, наслаждаясь покоем, и свежим воздухом, и тонким, холодящим горло запахом тундры. И ещё – жевать кисловатые ягоды, которые девочка насыпала ему в ладонь. Ягоды, несомненно, имели тонизирующий эффект.

– Что это? – спросил Роман, не открывая глаз.

– Морошка. Вкусно?

– Угу. Кстати, тебя как зовут? Пора и познакомиться.

– Пуйме. А тебя – Роман.

– Верно. Но откуда. – хотел удивиться Роман тому, что девочка знает его имя, потом вспомнил, что она могла слышать, как к нему обращается Володя. Потом он, было, решил спросить, откуда ей стало известно, что на берегу появился доктор и что из них двоих доктор именно он, а не Володя, но не успел, Пуйме позвала его:

– Пойдём, Роман, дедушка один.

Они снова взбирались на гребни, спускались в распадки, перепрыгивали через ручьи. На ягеле, словно на страницах гигантской бледно-зелёной книги, каббалистическими узорами отпечатались следы лап и копыт, в зарослях стланика хлопали крыльями большие серые птицы, а в ручьях плескали крапчатые форельи хвосты, однако Роман не имел уже ни сил, ни желания присматриваться к чудесам, которые нежданно-негаданно рассыпала перед ним якобы скупая тундра. Только однажды они задержались на несколько минут. Пуйме остановилась у бегущего сверху ручья, доктор подождал, пока девочка напьётся, потом сам припал к ледяной, обжигающей рот струе. Для этого пришлось наклонить голову боком, и взгляд сам собой скользнул вверх, к тому месту, откуда по камню сбегала вода. От увиденного Роман поперхнулся, закашлялся. На камне, накрывая струю клыкастой верхней челюстью, лежал большой звериный череп.

– Оригинальный фонтанарий… Медведь?

– Ингней. Росомаха. Это место называется Сиртя-яха [8]8
  Река сиртя (ненец.).


[Закрыть]. Отсюда совсем близко.

Название показалось доктору знакомым, задуматься – и он бы вспомнил, что вчера Апицын говорил о сиртя, но задумываться было некогда, они опять шли по распадку: девочка – бесшумно, словно порхая над каменистыми осыпями, Роман – тяжело, грузно, глядя себе под ноги и время от времени нарочно, с непонятным мстительным удовольствием, спихивал камни вниз по склону.

За шумом собственной поступи Роман не расслышал плеска, и только когда Пуйме сказала «Пришли!», а лицо приятно защекотала холодная водяная пыль, он поднял голову.

Они стояли перед самым настоящим водопадом, который низвергался в речку с тридцатиметровой высоты. Падая со скалы, водопад разбивался о ступени каменных карнизов, отчего поток, подобно огням святого Эльма, окутывала ослепительно-голубая аура мельчайших брызг. Гора, с которой падала река, стеной тянулась и влево, и вправо, и проходов в ней заметно не было.

– Ну вот и пришли, – повторила Пуйме.

– Куда «пришли»? – непонимающе спросил доктор.

– Домой! – Впервые за весь день в тусклом, бесстрастном голосе девочки зазвучала радость. Пуйме впрыгнула на выступ скалы, проворно – словно и не было позади десятков километров пути – вскарабкалась на уровень середины водопада и исчезла.

Роман уже ничему не удивлялся. Сосредоточив остатки сил на том, чтобы не соскользнуть с сырых камней, он полез вслед за Пуйме и под одним из карнизов, там, где водопад отделялся от скалы, прикрывая её сверкающей струящейся шторой, обнаружил лаз. Где-то в глубине шелестели шаги девочки, и, вздохнув, Роман грузно опустился на четвереньки – при его росте другого способа двигаться по тоннелю не было. К счастью, ползти пришлось недолго. Через несколько метров коридор почти под прямым углом сделал поворот, расширился, позволив, хотя бы согнувшись, идти стоя, и вывел Романа в просторную и явно обжитую пещеру: после многих часов в тундре, на свежайшем воздухе, его обоняние буквально оглушили запахи золы, сухих трав, пищи. И болезни.

Больной лежал в левом дальнем углу пещеры, куда едва проникал свет, слабо брезживший из-за то ли прикрытой двери, то ли занавешенного окна напротив лаза. Здесь же, прислонившись к неровной стене грота, неприметно стояла Пуйме: «Это дедушка.» Роман подошёл к больному, взял его за запястье, нащупал пульс. Рука была холодная, маленькая, да и сам старичок словно сошёл из сказки про гномов: седенький, морщинистый, он лежал в странной кровати, выдолбленной в полутораметровом камне и засыпанной древесной трухой. Пульс едва прощупывался. Узкие, почти лишённые ресниц глаза были закрыты, жёлтое скуластое лицо неподвижно. Роман достал стетоскоп, послушал сердце, проверил конечности на реакцию. Заочный диагноз, увы, подтвердился: левая сторона полностью парализована, у деда явный инсульт. И весьма обширный. В городе, в блоке интенсивной терапии, ещё были бы какие-то шансы, хоть и слабые, но тут, в тундре.

Роман извлёк из походной аптечки разовый шприц, ампулу эуфиллина – единственное сосудорасширяющее, которое он захватил с собой. Потерявшая чувствительность плоть никак не отозвалась на укол.

Роман достал блокнот.

– Как зовут твоего дедушку?

– Сэрхасава. Сэрхасава Сиртя.

– Возраст?

– Старый, очень старый. Зачем пишешь?

– Положено. В Шойне оформят… гм… справку.

– Он умрёт?

Роман замялся, раздумывая, как сказать ребёнку о неизбежном, но Пуйме глядела на него требовательно и спокойно, а в голосе её не было слёз. Доктор кивнул.

– Может, сегодня, может, через три дня. Точно не знаю, зависит от организма.

– Я знаю. Дедушка говорит, завтра.

Роман невольно посмотрел на больного. Тот лежал в прежней позе, неподвижно и совершенно беззвучно.

– Дедушка сам доктор, всё знает, – заверила девочка. – Дедушка не хотел, чтобы я за тобой ходила, а я пошла. Напрасно.

– Извини, Пуйме, – покачал головой Роман, думая, что люди всегда одинаковы в этом: где бы они ни жили, чем ни занимались, никто не хочет мириться со смертью, и виноват всегда врач. – Извини. Но твоему дедушке уже не помочь. Послезавтра мы с другом вернёмся в Шойну, и за вами пришлют вертолёт. У тебя родители в Шойне?

– У меня никого нет, – ровным голосом произнесла девочка. Доктор замолчал, покашливая в бороду и слегка поёживаясь то ли от неловкости, то ли от того, что в разгорячённое ходьбой тело начала змейкой заползать прохлада. В пещере было свежо. Словно прочитав его мысли, Пуйме отошла от стены и из темноты подтащила к очагу охапку хвороста. – Много ходили, сейчас кушать будем. Отдыхай пока.

Роман с удовольствием опустился на одну из оленьих шкур, разбросанных по полу пещеры, другую свернул и пристроил как подушку. Голод он испытывал волчий и порадовался, что, судя по проворности Пуйме, ужина ждать придётся недолго. Девочка в считанные минуты успела пристроить над выложенным камнями очагом котелок, откуда-то из кладовой принесла тушку вяленого подкопчённого гуся и теперь, с одной спички разведя огонь, рубила гусятину длинным трёхгранным ножом.

Лениво наблюдая за её ловкими, умелыми движениями, доктор, наконец, спросил:

– Кстати, Пуйме, откуда ты вообще узнала, что мы высадились у этого… как его… Харьюзового ручья?

– Услышала.

– От Апицына?

– Зачем? Так услышала. Сама. Дедушка тоже слышал.

– Вот как. – Роман откинулся на оленьи шкуры и блаженно прикрыл глаза. Необычность ситуации начинала его интриговать. Пещера за водопадом посреди тундры, каменное ложе, старик отшельник, похожий на сказочного гнома, – знахарь-шаман, по всей видимости, его маленькая внучка, которая утверждает, что слышит то, чего нет. Или это у неё такая игра, детская фантазия?

– Пуйме, – решил подыграть Роман, – а ты случайно не слышишь, как там мой товарищ?

– Хорошо, – сообщила Пуйме, не отрываясь от разделки гуся. – Он поймал много рыбы и лёг спать.

– Я бы тоже подремал, Пуйме. Ты меня позови, если что.

Роман только начал погружаться в тягучую, обволакивающую дремоту, в которой так уютно пахло костром, и потрескивали дрова, и напевал что-то водопад за толщей каменных стен, как Пуйме тронула его за плечо:

– Дедушка хочет с тобой говорить.

Роман не без труда заставил себя встать, подошёл к старику. Сэрхасава Сиртя лежал точно так же, как и час назад, с закрытыми глазами, и казался без сознания. Полагать, что в его состоянии старик может или хочет что-либо сказать, было, по меньшей мере, наивно.

– Возьми его за руку, – велела девочка.

Роман коснулся безжизненной левой руки, намереваясь проверить пульс, но Пуйме остановила его:

– Не за эту, за другую.

Правое запястье у старика было чуть теплее – что, в общем, ничего не меняло.

– Крепче возьми!

Роман чуть крепче сжал пальцы, уже сердясь на себя за потакание глупым детским фантазиям. Пора сказать ей, что здесь не место и не время для игр, подумал Роман, открыл было рот и.

Словно разрядом тока обожгло его пальцы, обхватившие тощее старческое запястье, и рука, которая, казалось, не принадлежала более этому миру, дрогнула, согнулась слегка в локте, шевельнула кистью.

Не понимая, что происходит, Роман перевёл взгляд на лицо умирающего и едва не отпрянул, встретив ответный взгляд: Сэрхасава Сиртя смотрел на него широко открытым правым глазом. Глаз был водянисто-голубой, будто размытый старостью, мудрый и проницательный.

– Вы меня слышите? – громко спросил Роман. И, хотя губы старика почти не шелохнулись, услышал отчётливое и даже ироничное:

– Я слышу тебя очень хорошо, можешь не кричать. Болезнь забрала моё тело, но не разум.

– Ваша внучка сказала, что вы доктор?

– Это так. Я уже лечил людей, когда твои родители были младенцами. И видел много смертей. И потому знаю: мне не помочь. Не огорчайся. Ты хороший врач. Ты многим здесь удивлён, но ни о чем не спрашиваешь. Больной для тебя важней собственного любопытства.

– Вам не следует столько разговаривать, надо беречь силы.

– Зачем беречь? Нум [9]9
  В ненецкой мифологии – верховное бестелесное существо, творец Земли и всего на ней существующего.


[Закрыть]ждёт, завтра к нему пойду. А сегодня жизнь надо вспоминать. Долго жил, хорошо…

Сколько же ему лет, подумал Роман. Восемьдесят? Сто? И тут же услышал в ответ:

– Старый совсем. Пуйме ещё не было, а у меня в уголках глаз уже лебеди сели. Лет сто живу, думаю.

Телепатия, подумал Роман, стараясь сохранить спокойствие, самая обыкновенная телепатия. Самый обыкновенный шаман, который владеет самой обыкновенной телепатией. Ему захотелось ущипнуть себя и проснуться, и всё же он знал, что происходящее с ним сейчас – не сон, и, несмотря на обстоятельства, надо действовать рационально. Проще.

– Ты шаман? – решившись, напрямую спросил он.

– Так ненцы меня называют, – хихикнул дед.

– А ты не ненец разве?

– Сиртя я. Сиртя давно здесь жили, ещё до ненцев. Помаленьку умерли всё, мало осталось.

– Так что же ты в глушь забрался, в пещеру? От людей спрятаться?

– Зачем прятаться. У каждого своё место в жизни, своя работа. У меня здесь дел мно-ого! Людей лечить надо, когда приходят? Надо. Нуму молиться надо? Надо. Священное Ухо охранять надо? Тадебце [10]10
  Духи (ненец.).


[Закрыть]кормить надо? Надо.

Молитвы, духи и священные уши мало интересовали Романа, но вот то, что шаман-сиртя – опытный лекарь, вдруг кольнуло его горьким предчувствием неизбежной и невосполнимой утраты. Ему представилось, что вместе с этим шаманом, может быть, последним представителем своего племени, человеком несомненно редкого опыта, силы ума, – вместе с ним скоро исчезнут бесследно уникальные знания, хотя бы даже гомеопатические. Господи, сколько же секретов народной медицины утеряно из-за такой вот глупой культовости, мистической самоизоляции. Эх, дед, дед.

– Кто же твои дела вместо тебя станет делать?

– Пуйме и станет.

– Этот ребёнок малый? – удивился Роман. И сразу напомнил себе, что девочку надо обязательно забрать в посёлок, устроить в школу-интернат. Он обернулся и обомлел. Под котлом трещал сухим хворостом огонь, тепло костра ощущалось даже в углу, где лежал старик. А возле очага было просто жарко. Потому Пуйме уже скинула паницу и стояла, помешивая в котелке варево, обнажённая по пояс. Тело, которое увидел доктор в отблесках пламени, не было детским: перед ним стояла, нимало его не смущаясь, взрослая, полностью сформировавшаяся девушка. Роман понял теперь, в чем заключался диссонанс между поведением Пуйме и её обликом; ей было не двенадцать лет, как он ошибочно предположил, а никак не меньше двадцати. Лишь рост у неё был детский, метр десять, от силы метр двадцать. Впрочем, и дед не выше. Может, генотип такой у сиртя?

– Сиртя – человек маленький, – подтвердил его мысли Сэрхасава. – Зато шаман большой.

– И Пуйме?

– И Пуйме. Большой шаман. Выдутана. Хорошо камлает. Всех табедце знает… Ид'ерв знает, Яв-Мал знает, Я-Небя [11]11
  Дух воды; дух верховий рек; мать земля – покровительница женщин (ненец.).


[Закрыть]… – Мысленный голос старика ослаб, перешёл в невнятный шёпот.

– Дедушка устал, – сказала Пуйме. – Иди поешь. Пусть он пока отдохнёт.

Деревянной поварёшкой на длинной изогнутой ручке Пуйме выловила из котла гусиное мясо, одну миску – солдатскую, алюминиевую – наполнила почти до краёв, поставила перед Романом. В другую, эмалированную, поменьше, положила лишь несколько кусочков. Заправила бульон двумя пригоршнями муки, передвинула котелок к краю огня, на его место повесила большой медный чайник с узким и изогнутым, как журавлиная шея, носиком. И только после этого села на шкуры напротив Романа, протянув ему тяжёлую серебряную ложку с двуглавым орлом и вензелями на черенке.

После целых суток на одних сушёных ягодах соблюсти северный этикет – за едой держать язык за зубами – Роману не стоило ни малейшего труда. Гусятину он проглотил с волчьим аппетитом, на жирной пахучей похлёбке сбавил темп и перевёл дух только за чёрным и горьким, как хина, чаем.

– Ты собираешься здесь остаться? – спросил он.

– Да, – кивнула Пуйме. – Буду жить в сиртя-мя, как жил дедушка.

– Но ты же молодая, красивая. Неужели ты веришь, такое отшельничество кому-то нужно?

– Долг сиртя – лечить людей, молиться и охранять Священное Ухо.

– Это я уже слышал, – поморщился доктор. – Ну, хорошо. Допустим, всё это очень важно. Но где твои ученики? У Сэрхасавы была ты. А у тебя? Кому ты передашь свои обязанности? Ведь сиртя больше нет.

– Кровь народа сиртя смешалась с кровью ненцев. У ненцев иногда родятся совсем маленькие белолицые дети. Их показывают выдутана. Из них шаман отбирает настоящих сиртя и много лет учит. Так было и со мной.

– Пуйме, сейчас другое время! Шаманов больше нет. Ненцы лечатся у врачей в больницах. Часто к тебе сюда приходят?

– Редко, – грустно согласилась Пуйме.

– Ну вот. И даже если у кого и родится ребёнок-сиртя, сегодняшние ненцы не отдадут его тебе.

– Может, и не отдадут, – вздохнула Пуйме. – Может, я сама рожу. – Девушка сказала это просто, как нечто само собой разумеющееся, и Роман, уже привыкший к её наготе, снова увидел стройную шею, мягкие женственные плечи, высокую упругую грудь. Несмотря на рост, Пуйме отнюдь не походила на карлика, всё в ней было пропорционально и ладно. В том, что она родит много детей, можно было не сомневаться. – А если среди моих детей не родится ни один сиртя. Что ж, значит, таково желание Нума.

Пуйме отставила кружку с чаем, наклонила голову, прислушиваясь.

– Дедушка отдохнул, – сказала она, – сейчас начнёт вспоминать. Иди, будешь дальше слушать. Зовёт.