Текст книги "Звездный егерь"

Автор книги: Григорий Темкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Они сидели треугольником, лицами друг к другу, в мягких низких креслах – собранные, сосредоточенные, успев подумать, о чём станут говорить товарищам. Игорь крутил в руках проволочную головоломку, но видно было, что мысли его заняты отнюдь не фигурками из колец. Чекерс с трудом сдерживал ярость: на лбу и щёках у него выступили красные пятна, брови, если так можно назвать лишённые растительности надбровные дуги, были нахмурены, маленькие глазки запали ещё глубже, чем обычно. То и дело Роберт проводил ладонью по голове, приглаживая почти не существующую шевелюру – признак крайнего раздражения. Надя была расстроена и встревожена, но не столько пережитой опасностью, сколько предчувствием надвигающейся ссоры. Заметив, что пилот закусил пухлую нижнюю губу, Надя поняла, что сейчас он выскажет Игорю всё накипевшее, и поспешила заговорить первой:

– Ребята, только давайте спокойно. Конечно, получилось не слишком удачно. Но обошлось же…

– Ага, обошлось! – выкрикнул, сорвавшись от негодования на фальцет, Роберт. – Так что же мы? Давайте поблагодарим Краснова И. B. За решительность, так сказать, в критической ситуации. Это же так ценится: сохранить самообладание в критической ситуации! Только вот кто эту критическую ситуацию создал?

– Ну, разве он? – вступилась Надя. – Кто мог знать…

– Ах, не он! А дисколёт кто утопил? Из-за безответственности своей, несерьёзности утопил. А вопреки элементарному здравому смыслу кто нас на дне задержал? В чью голову, упрямую, как не знаю что, пришло взяться за исследования под водой, не имея на то ни специальной подготовки, ни оборудования? А станнер! Кто хвалился, что переделал станнер для подводной стрельбы?

– Ну, уж тут ты, Бобби, не прав. Станнер стрелял, я сама видела. Только почему-то плохо действовали стан-иглы.

– «Почему-то»! – фыркнул Чекерс. – Проверить надо было предварительно всё, тогда бы не пришлось гадать почему.

– Игорь проверял, – не уступала Надя. – Просто барракуда оказалась такой… Такой толстокожей. Всё же заснято, вот обработаем записи и увидим, что у неё не так.

– Это не у барракуды «не так». Это у него, – пилот указал пальцем на притихшего Игоря, – «не так». Вот кто действительно толстокожий. Ты помнишь, сколько раз я его предупреждал? Нет, ему всё шуточки. Трагедией чуть не кончились его шуточки. Слава богу, барракуду хоть в последний момент ненадолго парализовало. А запоздай действие иглы на несколько секунд? Или очнись ваша барракуда на минуту раньше? Да не молчи ты, в конце концов! – не выдержав, крикнул он Краснову. Молчание эколога озадачивало его и ещё больше выводило из себя, он был готов к чему угодно – спору, оправданиям, встречным упрёкам, наконец, но такой покорной пассивности он не ждал.

Надя тоже обратила внимание на то, что Игорь как-то странно, необычно молчалив. Причём не подавлен или расстроен, а скорее печально сдержан, и это настолько не соответствовало моменту, что даже пугало.

– Правда, Игорь, – поддержала она на этот раз Роберта, – скажи что-нибудь. Ну, виноват в чём-то – так не во всём. И потом, мы не ссориться здесь собрались, а проанализировать происшедшее и сделать практические выводы. Как ты думаешь: почему стан-иглы так плохо действовали?

Игорь сунул в карман головоломку, посмотрел не на Надю, а на Чекерса.

– Я не думаю, что стан-иглы действовали плохо, – бесцветным голосом произнёс он.

– «Не думаю»! – передразнил Роберт. – Так, может, станнер, по-твоему, сработал безупречно?

– Нет. Он вообще не сработал.

– То есть как «вообще»? – удивилась Надя. – Я сама видела, как барракуду парализовало.

– Нет, это был не стан-паралич. Барракуду держало какое-то поле. А потом отпустило.

– Какое поле? – опешил Роберт.

– Не знаю какое. Но сталкиваюсь с ним здесь, под водой, уже второй раз. Впервые это было, когда вчера мы с тобой возвращались на корабль. Помнишь, я задержался, так мне сковало руку.

– Парализовало? – попытался уточнить пилот.

– Нет, именно сковало. Это ощущение трудно передать, невозможно было даже пошевелить кончиком пальца. Словно рука непостижимым образом очутилась в тысячетонной гипсовой отливке, идеально подогнанной под её форму. Но тогда я решил, что это от усталости. Тем более что ощущение длилось какой-то миг.

– А теперь, сопоставив оба происшествия, ты считаешь…

– …Что барракуду держала та же сила. Откуда это силовое поле берётся, станет ясно, когда полностью расшифруют плёнки, однако в его существовании я почти не сомневаюсь. Более того, предполагаю… – Игорь сделал паузу, будто раздумывая, поделиться ли ещё одним невероятным выводом, – мне кажется, что поле это генерируют кораллы.

– Ну, знаешь… – с уважением протянул Чекерс, отдавая должное столь смелой фантазии. Гнев, переполнявший его минуту назад, исчез, сменившись чисто человеческой любознательностью. – И как, по-твоему, они его генерируют? И зачем?

– Трудно сказать. Возможно, они таким образом охотятся. Или защищаются. Ведь, собственно, что такое кораллы: примитивные кишечнополостные, класс, в который, кроме собственно кораллов, входят ещё морские анемоны и медузы. Вообще этот класс весьма представителен – в нём более шести тысяч видов, но мало кто образует такие обширные колонии, как мадрепоровые кораллы, или рифовые строители. Всю свою короткую жизнь они занимаются лишь тем, что спешно пристраивают к родительскому дому собственный известковый мезонинчик, чтобы успеть дать потомство – а размножаются они неполным почкованием – прежде, чем их настигает естественная или насильственная смерть. Конечно, чего ты смеёшься? – кивнул Игорь Наде, не удержавшейся от улыбки при слове «насильственная». – Думаешь, их скорлупа надёжная защита? Да существует множество рыб, которые запросто грызут их, как семечки. А морские черви, а губки. Никогда не попадались вам кораллы с аккуратно просверленными дырочками, потерявшие свой цвет? Их работа.

– Так что жизнь не сладкая, – заметила Надя.

– Вот именно. И кораллы, естественно, как могут защищаются. Пассивно, замуровывая себя в известковую трубку. И активно: у полипов есть клетки, которые вырабатывают весьма эффективное оружие – нематоцисты, такие длинные, свёрнутые пружинкой жгутики, которые выстреливаются, обхватывают противника или жертву и впрыскивают яд.

– Знаю! – вспомнила Надя. – Однажды в Мексиканском заливе я прислонилась к такому. Местные ребята рассказывали, что «ядовитые» кораллы чуть светлее обычных, розовых, а я не верила, думала, нарочно пугают. Так потом целую неделю у меня бок был как ошпаренный, даже кожа слезала.

– Вот видишь… Всем надо уметь обороняться. И как знать, какой способ обороны выработали в процессе эволюции здешние кораллы? Может быть, именно силовое поле – для крупной колонии оно, наверное, идеальный способ коллективной защиты. А наши агрессивные действия – вон мы их сколько накрошили, оглядитесь – могли вызвать оборонительную реакцию. Даже необязательно действия. Просто наши размеры, объём биомассы, могли показаться кораллам опасными…

– А это объясняет, почему кораллы «схватили» барракуду! – подхватила Надя. Гипотеза Игоря уже покорила её своей достаточно убедительной логикой и романтичностью – чего-то подобного она втайне и ждала от своей первой экспедиции на неисследованную планету. – У барракуды биомасса почти такая же, как у человека. И потому же в своё время они «схватили» и тебя!

– Может быть, и так, – согласился Игорь. – Но я не исключаю и другой вариант.

– Какой? – нетерпеливо спросила Надя.

– Вспомни. Там, у камня, мы стояли рядом, и вдвоём с тобой обладали явно большей биомассой, мешали барракуде. А значит, по этой теории, представляли для кораллов и большую опасность. Однако кораллы сжали не нас, а барракуду. Причём в самый критический для нас момент, когда она была совсем близко. Такая избирательность в объектах и во времени… Конечно, возможно, что кораллы рефлекторно защищали себя от барракуды, но… – Игорь сделал паузу, чтобы собраться с духом и высказать мысль, ещё час назад казавшуюся невероятной, но сейчас, в процессе разговора, окрепшую настолько, что он не смог промолчать. – …Но возможно, что они и сознательно спасали нас от неё!

Наступила тишина. У Нади округлились глаза, превратившись в два блестящих удивлённых блюдечка. Роберт сразу посерьёзнел. Он почувствовал пилотским чутьём, что предположения, высказанные экологом, повлекут за собой решения, по важности чрезвычайные. Не только для большой науки, а может быть, и вовсе не для неё. А для их маленькой научной экспедиции в целом. Чекерс тряхнул головой, отгоняя непонятное беспокойство.

– Гипотеза заманчивая, – сказал он, – и даже стройная. Но авантюрная, в твоём духе, Игорь. Впрочем, я не учёный, мне трудно судить. Если ты вдруг окажешься прав, Игорь, то ты открыл такое… Кайобланко станет самой известной после Земли планетой. А ты на правах первооткрывателя сможешь бывать тут, когда захочешь. Или возглавишь экологический центр. А может быть, и войдёшь в комиссию по Контакту… – Роберт остановился, заметив, что его уводит не туда, – с чего это он принялся разрисовывать Краснову перспективы? Неужели подсознательно для того, чтобы перехватить инициативу, увести эколога в сторону и не дать разговору дойти до той точки, откуда вернуться уже будет невозможно? Пилот кашлянул, чтобы скрыть замешательство, и продолжил уже в своей обычной, чёткой, суховатой манере: – Но это потом. Через год или чуть раньше. В общем, жизнь покажет. А нам надо трогаться. Надеюсь, ты не потребуешь, Игорь, задержаться ещё. Что мы сумеем тут сделать нашими силами? Только время тянуть.

– Ты прав, Боб, – сказал Игорь. – Сюда нужно полновесную научную экспедицию, целевую, специализированную, чтобы всё досконально выяснить и проверить. И ты прав, что нам пора трогаться – необходимо, не теряя времени, доставить домой информацию. Может быть, даже не залетая на Кайонегро. Но.

– Что «но»? Что ты всё недоговариваешь? «Может быть.», «вдруг.», «но.». Выкладывай, о чём думаешь.

– Скажи мне ещё раз, Боб: мы в состоянии подняться, хотя бы до поверхности, на вертолётной тяге?

– Ты же знаешь, что пропеллеры искорёжены и их не исправить. А запасные в прицепе. Стартовать надо только на ионной тяге.

– А-а-ах! – даже не вскрикнула, выдохнула сдавленно Надя и зажала рот ладонями. Потом отняла руки от лица и прошептала: – А кораллы! Как же кораллы! Мы же… их… УБЬЁМ!!!

На пороге появился хозяин дома, главный эколог планеты, руководящий научным штатом из пяти человек. Эколога отличали вызывающая молодость, красная клетчатая ковбойка и весёлые задиристые серые глаза. Таким, по крайней мере, Игорь был в первый день их знакомства на Анторге, таким знала Надя своего начальника и друга. Но разве только экология объединяет их с Игорем? Нет! Их связывает – причём всё крепче – что-то ещё, и что «что-то» уже начало проявляться в этой экспедиции.

«Что же с нами будет?» – подумала Надя и растёрла по щекам слезы. Что теперь будет, когда они сами поставили себя перед жуткой проблемой «мы или они»? Не взлетать? Запаса автономии хватит на несколько месяцев. Пусть даже полгода. А потом что? Всё тот же выбор: остаться под водой навсегда, похоронить себя заживо – или взлететь и в пламени реактивных дюз спалить колонию кораллов. А может, не кораллов? Неужели Игорь прав, они столкнулись с коллективным интеллектом? Впрочем, почему бы нет, руководствуются же коллективным инстинктом пчелы в ульях. А муравьи! Не один исследователь восхищался организацией муравейника, поразительно сложной для насекомых. Кого только нет в хитроумных галереях, залах, подземельях муравьиного дворца-государства – от царицы, главы рода и гаранта его продолжения, до трудолюбивейших строителей и преданных солдат. Причём каждый муравей ставит интересы муравейника выше собственной жизни.

Все самозабвенно заняты своим делом на своём месте. Чем не разделение труда, к которому человечество пришло лишь после тысяч лет существования первобытными общинами. С той, правда, решающей разницей, что работа муравьёв, такая целенаправленная и рациональная, всё же неосмысленна в отличие от зачастую малоразумного, но всё же осознанного труда человека. И, тем не менее, некоторые учёные считают, что, не будь на Земле человека, следующими претендентами на корону интеллекта стали бы именно муравьи. А фантасты! Те прямо создавали на страницах своих произведений десятки муравьиных цивилизаций, порой мирно соседствующих с человеком, порой вступающих с ним в смертельную борьбу. Ну, хорошо. Муравьи, пчёлы, термиты могли бы при определённых обстоятельствах развить коллективный инстинкт в коллективный интеллект, это мы допускаем. Так почему бы не допустить то же самое в отношении кораллов?

Надя подошла к столу, взяла в руки тяжёлую каменную ветвь, преподнесённую Игорем, – из-за неё, возможно, они впервые узнали о существовании силового поля.

Ветвь на первый взгляд ничем не отличалась от «оленьих рогов» из земных тропических морей: тот же углекислый кальций, в результате цепи превращений ставший шершавым, покрытым кружевной резьбой деревцем с хрупкими побегами, сверкающими стерильной белоснежностью – после автоклава и химобработки на них не осталось ни единой органической клеточки.

Наде вспомнилось, как очищали кораллы горластые, черноглазые мальчишки-мексиканцы: свежеотломленный коралл клали в таз с водой и выставляли на солнце. Вода буквально за день зацветала, коралл из оранжевого превращался в буро-зелёный, а через пару суток, когда все полипы в коралле успевали погибнуть и разложиться, его извлекали и промывали под напором воды из шланга. На глазах осклизлая зловонная ветка обращалась в восхитительный бело-розовый цветок.

По старой сибонейской сказке, кораллы и есть подводные цветы, заколдованные старой морской ведьмой. Чтобы скрыть от людей их красоту и многие волшебные свойства, она превратила цветы в камни и спрятала их на дне. Но от людей трудно что-либо утаить. Не повезло и морской ведьме – не уберегла она свои сокровища.

Разглядев красоту подводных садов, стали люди делать из кораллов украшения, и слава о них пошла по всему миру. Даже там, где о тёплых морях знали лишь по рассказам велеречивых купцов, за кораллы платили чистым золотом. Индейцы обеих Америк делали из кораллов бусы. Галльские воины украшали кораллами шлемы и рукояти коротких мечей. Римляне одевали на шеи своим детям коралловые амулеты, оберегающие от бед и опасностей. Престарелые японские князья пили зелье из толчёных кораллов, чтобы вернуть себе молодость и здоровье. А редкий чёрный коралл из Индийского океана назывался «королевским», поскольку владыки и повелители Индии, обладающие несметными богатствами, считали себя бедняками, пока у них не было скипетра из чёрного коралла.

Потом настали и быстро, к счастью, прошли бурные прагматические времена, когда ярлык с ценой вешался на всё, что угодно, в том числе на кораллы: кто-то подсчитал, что из кораллов выйдет отличный и дешёвый материал для строительства дорог. И закрутились в тропиках, перемалывая подводные цветы в тонны извести, кораллодробилки. Вот когда, должно быть, потирала довольно руки старая морская ведьма!

Надя поднесла коралл к глазам, вглядываясь в пустые ажурные домики. Кого выварила, вытравила она из этих крошечных келий-ячеек? Обыкновенных, лишённых практически какой-либо нервной организации коралловых полипов, таких же примитивных, как их аналоги в земных морях? Или.

Или убиты ганглии чужого, непонятного мозга – частица непостижимо сложного инопланетного разума, который и сейчас, пульсируя от непроходящей боли, неслышно взывает о пощаде?

– О господи, так можно с ума сойти, – вслух произнесла Надя. В конце концов, что такое одна ветка? Не может высокоорганизованное живое существо, тем более коллективное, слишком зависеть от малой своей части. Муравейник, даже если его на две трети разрушить, всё равно восстанавливается.

А тут всего одна ветка.

Наде стало страшно – за чужой, может быть, всё-таки существующий на Кайобланко коралловый разум. «Нет, не может быть, чтобы мы его убили, – думала Надя о кораллах. – Он здесь, наверное, уже тысячи лет, или даже десятки тысяч, у него должен быть иммунитет к некрупным повреждениям. Он должен уметь защищаться. Он и умеет – у него есть поле, он им мог нас блокировать. Или даже уничтожить. А раз он этого не сделал – значит, он не видит для себя никакой опасности, не боится потерять десяток-другой ветвей. Или он просто цивилизованнее нас и не ставит свою жизнь выше жизни других разумных существ?» Надя попыталась представить, как будет проходить их старт. Они усядутся в мягкие, удобные кресла. «Готовы?» – спросит Роберт. «Готовы!» – ответит она. Игорь молча кивнёт.

И Роберт нажмёт кнопку пуска. Из реактивных сопел ударят оранжевые струи. Дисколёт приподнимется, подожмёт плоскостопые лапы и гигантским жуком рванётся вверх, сквозь воду, сквозь безоблачное кайобланковское небо, туда, где на орбите ждёт их грузовой прицеп. А внизу останется безжизненное дно, залитое стекловидным сплавом. И на краях седловины, на тех дальних откосах, где они с Игорем видели совсем редкие, чахлые каменные кустики, будут корчиться в агонии последние обожжённые кораллы…

«Нет, нельзя этого допустить! – мысленно закричала Надя. – Мы же люди! Уж лучше… Лучше самим…»

И тут же возбуждённое воображение нарисовало новую картину. Словно заглянув в возможное будущее, Надя увидела салон дисколёта с едва мерцающим освещением; превращённого голодом в живой скелет Игоря; Чекерса, без сил лежащего на полу и судорожно ловящего бескровными губами застоялый затхлый воздух… Надя сама вдруг почувствовала приступ удушья, повернула регулятор кондиционера. В каюту хлынул поток свежего, прохладного и вкусного, как родниковая вода, воздуха. И сразу стало легче.

«О чём это я? – недоуменно спрашивала себя Надя, освобождаясь от кошмарного наваждения. – Какой разум, какой мозг? Несколько странных происшествий – и уже мерещится инопланетный интеллект. Чушь какая. А я-то хороша: начинающий учёный, биохимик со специальной подготовкой – а впечатлительна, как девчонка. Это же надо такого нафантазировать: добровольно обречь себя на гибель, отдать свою жизнь! Единственную жизнь и не увидеть больше Землю, днепровские закаты в черешневых садах… Навсегда, навечно отказаться от любимого дела, от молодости, только-только осознанной и потому ставшей великой ценностью, не познать большой, настоящей любви, не испытать материнства… И ради кого? Ради полипов каких-то, почти что амёб, наверняка не уникальных в океане Кайобланко. Нет, какая же я дура, просто невероятная дура!»

Надя окончательно успокоилась. Вот так из мухи делают слона, из кишечнополостного полипа – гиганта мысли. К чему усложнять, когда всё достаточно просто?

И поморщилась, ощутив слабый и в то же время неприятно болезненный укол от ещё раз затухающим бликом мелькнувшей мысли: «А вдруг всё и в самом деле не так просто?»

Надя ошибалась, предположив, что Краснов сидит и «заводит» себя в библиотеке. Не было его и в каюте у Чекерса.

Пилот и эколог разговаривали в рубке. И если б Надя заглянула в этот момент к ним, она была бы удивлена спокойному, деловитому тону их беседы.

– Игорь, – пилот сидел в кресле напротив Краснова, – давай ещё раз попытаемся разобраться. Скажи как эколог, хотя бы теоретически это возможно – чтобы кораллы развились до уровня интеллекта?

– Ты же знаешь, Боб, почти все верят в существование разумной жизни на других планетах, но пока разума ни на одной из известных планет не обнаружили. А теоретически… Чего-чего, а теорий хватает. К примеру, есть гипотеза, что при наличии определённой стабильности окружающей среды какие-либо из форм органической жизни рано или поздно обязательно достигнут стадии интеллекта. Но тут снова проблема, что считать интеллектом?

О критериях разума существует много спорных точек зрения. Одни философы считают, что разум – это умение трансформировать окружающую среду в собственных интересах, например, добывать полезные ископаемые или строить города.

Другие им на это возражают, не ставят качественной границы между Человеком Разумным и существами, разумом явно не обладающими: бактерии-металлофаги куда раньше людей начали добывать из почвы и морской воды чистые металлы, а обладатель прекрасно развитых конечностей – осьминог – живёт в собственно, так сказать, построенных поселениях. Интеллект, утверждают они, проявляется прежде всего в употреблении обширного числа речевых символов, способности к абстрактному мышлению и анализу, умении решать математические задачи. Многие в интеллекте видят способность понимать и контролировать взаимосвязи. А есть и совсем широкая формулировка, по которой разум начинается с осознания себя. Ну, по этому определению на практике судить вообще о разуме невозможно. Стоит себе, скажем, баобаб тысячу лет, и кто его знает: вдруг он давно уже осознал и себя, и собственное место в мироздании, вполне ими удовлетворен и философски!

– Но разработаны же специальные системы для определения интеллекта, тесты, шкалы…

– Однако единой системы нет. Наверное, всё-таки невозможно провести чёткую линию между разумом и неразумом. И судить, что отнести по эту сторону, а что по ту…

– Вот видишь: судить невозможно, а мы судим. Каждый день судим, каждую минуту, на каждом шагу уничтожая какую-то жизнь – бактерии, насекомых, скот, баобаб твой, насчёт которого ты сейчас острил. А вдруг он и в самом деле разумен? Или есть гарантия, что нет?

– Абсолютной, стопроцентной гарантии дать невозможно, Боб, – покачал головой Краснов. – Существует определённая вероятность, что этот баобаб окажется как-то по-своему разумен. Но с позиции всего человеческого опыта вероятность подобная ничтожна.

– И потому сбрасывается со счетов?

– Сбрасывается. Органическая жизнь зиждется на движении из одной формы в другую. Иначе не было бы эволюции.

– Так уж бы и не было? – усомнился в категоричности последнего утверждения Чекерс.

– Скорее всего, не было бы, – поправился Игорь. – Я всё же считаю, что разумная жизнь должна уметь влиять на окружающую среду для достижения отдалённых, несиюминутных целей. А значит, при необходимости и видоизменять гетерогенную органику.

– Убедил, убедил. Границ нет, но человек единственное явно разумное существо и потому имеет право другие существа «при необходимости видоизменять». Так что же нам мешает «видоизменить» горстку кораллов? Или раз тебе показалось, что они тоже умеют воздействовать на среду, их можно уже считать на нашей половине?

– Ты же сам спросил меня про теорию, Боб. Теоретически колония коралловых полипов могла эволюционировать до образования интеллекта, как любое другое живое существо. Тем более на незнакомой нам планете.

– Не вижу последовательности, Игорь. Кораллы воздействуют на твою руку, на угрожающую тебе барракуду – и ты предполагаешь в них разум и готов поступиться ради них жизнью. Но вот на тебя пытается воздействовать барракуда – и ты объявляешь её хищником и палишь из станнера, чтобы убить её. Где логика?

– Я человек, Роберт, и сужу человеческими мерками. Когда на тебя мчатся с разинутой пастью, трудно в этом усмотреть попытку к контакту. Скорее всего, это обычные действия крупной хищной рыбы, типичные для любой открытой экосистемы, где идёт борьба за выживание. А вот кораллы проявили себя нетипично.

– Перечисли эти нетипичные проявления, если тебе нетрудно, – Чекерс приготовился загибать пальцы. Или, вернее, отгибать, подумал Игорь: сам он, когда вёл счёт на пальцах, всегда раскрывал ладонь и начинал загибать пальцы с мизинца, – Роберт же выставлял сжатый кулак и на счёт «раз» выпрямлял большой палец…

– Фактов немного, – сказал Игорь. – Первое. Ночью, в белом свете, кораллы дают розовые оттенки, а под прожектором и даже после его выключения наблюдается сложное цветное свечение, в котором может заключаться информация. Второй факт. Вчера, когда я хотел отломить коралловую ветвь – не нечаянно, как во время ходьбы по дну, а специально, – то мне на мгновение сковало руку, словно кто-то невидимый пытался попросить не делать ему больно. И, в-третьих, эпизод с барракудой. Она была блокирована при таких обстоятельствах, что я усматриваю в этом лишь одну цель – дать нам с Надей уйти…

– Всё? Фактов больше нет?

– Всё.

– Хорошо. Теперь давай я объясню эти факты по-своему. Начнём со свечения. – Роберт вернул в кулак один из трёх отогнутых пальцев. – Не мне тебе рассказывать, сколько в природе люминесцирующих животных. Какими только цветами они не светятся: кто белым, кто жёлтым, кто багрово-красным. А на твоём Анторге – разве не переливается всеми цветами радуги анторгская утка?

– Только в инфракрасной подсветке, – заметил Игорь.

– Ну и что? А прожектор – разве не подсветка? Причём не забудь, что мы в океане, где особенно много всяких «хамелеонов»: осьминоги, камбалы, креветки. Пойдём дальше, насчёт «скованной» руки. Ты сам говорил, что руку тебе могло свести просто от усталости. Могло ведь?

– Могло.

– Вот видишь. И последнее. Вовсе не обязательно, что барракуду кто-то держал, не пускал к вам. Почему бы не предположить, что на неё так странно подействовал станнер?

– Я расшифровал кое-что из записей на лабораторном компьютере, Боб, – возразил эколог. – Эта барракуда действительно невосприимчива. У неё целых четыре моторно-двигательных центра, дублирующих друг друга: невероятный запас жизнестойкости. Дать импульс, способный перекрыть диапазон всех четырёх центров, наша стан-игла не может. В лучшем случае парализуются два, но барракуда этого даже не почувствует.

– Вот как? Ладно, предположим. Но даже если допустить, что некое силовое поле возникает и генерируют его кораллы – что ещё надо доказать! – оба случая могли всё-таки быть проявлением элементарного защитного инстинкта. Морской угорь генерирует же для защиты электрический заряд. Или актинии – силовое поле может оказаться чем-то наподобие их стрекательных нитей. Нагнулся ты за веткой – щёлк, включился блок защиты, агрессор остановлен. Разогналась барракуда в атаке, приблизилась к коралловому кусту – вы-то стояли тихо, не шевелясь, – щёлк, снова блок. Всё. Нету больше твоих фактов. Есть только подозрения, причём практически ничем не обоснованные.

К удивлению Чекерса, Игорь не стал спорить.

– Да, ты прав, – сказал он, – это не более чем догадка. И собственными силами нам не разобраться. Но всё же… Кораллы существуют колониями, а разговоры по поводу «коллективных интеллектов» давно ведутся на Земле. И мне, как человеку с Земли, легче допустить, что мириады разрозненных полипов связались в сложную единую структуру. И предположить, что у этой структуры вероятность разумности выше, чем у любого баобаба.

– Правильно, выше, – буркнул пилот. – Я тут тоже кое-что просчитал на компьютере. На центральном. На базе собранных на момент данных вероятность разумности у кайобланкских кораллов оценивается в три пятьдесят шесть с шестёрками на конце процентов. Тебе это что-нибудь говорит?

– Не самый высокий индекс. На Ас-Сафире было шесть и семь. На Трастворди – восемь и одна. Вдвое больше. И оба раза разумность не подтвердилась.

– Именно. И тут, скорее всего не подтвердится.

– Боб, я сам прекрасно осознаю, что шансы ничтожны. Но они всё-таки есть. И если, прилетев домой, мы выясним, что кораллы были разумными. Слышишь, я говорю «были»!

– Ну ладно, – хлопнул ладонью по подлокотнику кресла Чекерс. – Что ты предлагаешь?

– Нельзя уничтожать колонию кораллов.

– То есть нельзя взлетать?

– А какие будут последствия взлёта?

– Сейчас узнаем, – Роберт сдвинул панельку на пульте, привычно настучал задание корабельному компьютеру. Сразу, как только он окончил передачу, из печатного устройства поползла тонкая чёрная лента, испещрённая кружками. – Как я и думал, – сказал Чекерс, бегло просмотрев ленту.

– При взлёте на самой малой ионной тяге средняя температура воды в радиусе шестьдесят метров вокруг дисколёта поднимется до восьмидесяти двух Цельсия.

– Плохо, – нахмурился Игорь. – Рыбы погибнут все. А кораллы – их в лучшем случае уцелеет процентов десять-пятнадцать. Не более. Скорее даже меньше.

– Слушай, Игорь, – непривычно тихо и как-то просяще обратился Роберт к экологу, – а может, колония выживет, восстановится? Ведь за века существования у неё должна была выработаться чертовская жизнестойкость. Как у той барракуды.

– Возможно, если это колония обыкновенных кораллов. Но тогда и разговор вести не о чем. А если предположить, что это мыслящая структура, то на восстановление рассчитывать не приходится. Чем сложнее мозг, тем чувствительнее он к обширным травмам.

– А не наоборот? – удивился Чекерс. – Высокая организация предполагает высокую выживаемость?

– Нет, в том-то и парадокс. По мере эволюции в сторону интеллекта у существа, помимо первичных средств защиты, – клыков, когтей, ядовитых колючек, – вырабатывается как бы вторая линия обороны. Сперва это камень, палка, потом орудия всё усложняются, совершенствуются, и «вторая линия» становится основной, а позже и вовсе сводит значение первой почти на нет. Отбери у дикаря его топор или у средневекового рыцаря его доспехи – и вряд ли они долго проживут на белом свете. А мы, люди космической эры, – предкам мы бы показались всемогущими, но могущество наше в коллективности знаний и средств, отдельно же, каждый сам по себе, мы отнюдь не исполины тела и духа. Окажись я, к примеру, сейчас в осенней тайге в одном костюме, без запасов и рации, – думаю, я больше недели бы не протянул. Кораллы, если они разумны, давно уже обезопасили себя от врагов. Да и какие у них враги? Морские животные и рыбы? Силовое поле от них – прекрасная защита. Штормы? Смешно, какие могут быть штормы на шестидесяти метрах. Нарочно или нечаянно, но кораллы живут в идеальной экосистеме, они неуязвимы, давно уже неуязвимы, а потому не готовы, скорее всего, к таким неведомым катаклизмам, как тепловой удар. Это будет конец.

– Та-ак. – задумчиво протянул Чекерс. – Будем считать, что с возможностями кораллов мы разобрались. Ясно, что ничего не ясно. Подумаем, что останется нам.

– Боюсь, не так много, Боб.

– Короче говоря, есть два варианта: либо взлететь, либо не взлететь. Первый мы обсудили – колония при взлёте, по всей видимости, будет уничтожена. Результат нежелательный.

– Недопустимый, Боб.

– А если мы останемся… – Пилот снова пробежал пальцами по клавиатуре компьютера, считал ответ. – Системы жизнеобеспечения дисколёта отдельно от прицепа смогут нормально функционировать 108,72 дня.

– Это значит, что у нас всего три с половиной месяца.