Текст книги "Приключения 1974"
Автор книги: Григорий Федосеев
Соавторы: Алексей Азаров,Юлий Файбышенко,Владимир Кашаев,Николай Елин,Владимир Туболев,Николай Волков,Анатолий Голубев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)
Размеренно и безмолвно текла вокруг процедура прощания.
– Да, – протянул Стуков. – Жизнь человеческая несовершенна, а смерть и подавно. Знаешь, мне кажется, весь этот спектакль с похоронами надо устраивать человеку, когда он еще жив. Чтобы собственными глазами мог взглянуть на то, как много людей его любит. Возьми Прокофьева. Так стоять можно лишь у гроба очень дорогого человека...
– Я ему не верю. Играет. И играет здорово.
– Веришь не веришь, а впечатление производит правдоподобное.
– Я хочу взглянуть на лицо Мамлеева, – вдруг сказал Алексей. – Как-то по фотографиям очень плохо себе представляю его в жизни...
Он подошел к гробу. Прокофьев, сменившийся в карауле, исчез из зала через боковую дверь, правда кивнув Воронову напоследок. Алексей долго стоял, всматриваясь в лицо Мамлеева. Его нельзя было назвать даже симпатичным. Невысокий угловатый лоб нависал над носом. Маленькие глазницы, даже левая, не изувеченная осколком, казались пустыми. Остренький нос, вызывающе задиристый, смотрел вверх, выступая над тяжелыми костистыми скулами.
Воронов вернулся к Стукову с каким-то смешанным чувством разочарования и смутной тревоги, что у этого человека, очевидно, было немало «друзей», каждый из которых имел предостаточно оснований желать ему недоброго и подкрепить свое пожелание злой, ставшей теперь трагической шуткой.
Через день Воронов отправился к Мамлеевым. Дверь открыла аккуратно причесанная и одетая в опрятный накрахмаленный передник женщина. Ее белокурые волосы были уложены небольшим пучком высоко на затылке, что делало ее выше и старше своих лет. Воронов без труда признал женщину в черном, сидевшую позавчера на скамейке в нише.
Юлия Борисовна держалась просто и спокойно, словно беда, обрушившаяся на ее семью, давно отшумела и даже не осталось воспоминаний о ней. Хозяйка пригласила Воронова в комнату, обставленную скромно, с большой расчетливостью и вкусом. Они уселись друг против друга за круглым столом. Разговор не клеился, Юлия Борисовна начала заметно нервничать.
– Что вас интересует? – наконец спросила она. – Или вы хотите, чтобы рассказала я? Но о чем? Было так много всякого! Не знаешь, что важно, а что было мимолетным, сиюминутным...
– Зачем же рассказывать все? Хотя мне бы хотелось знать как можно больше не из простого любопытства. Признаюсь честно. Моя работа находится на таком этапе, что любая деталь может стать важной. Но кто определит ее ценность сейчас?
– Да, это верно. Мы немало лет прожили с Александром, но, пожалуй, лишь сейчас, после его смерти, я начала понимать многое. Отнюдь не закрываю глаза на сложности, что были в нашей жизни. Их, как во всякой семье, хватало. За последние годы у нас было так много ссор и так мало взаимопонимания, что мы стали почти чужими людьми, не скрывавшими, что живем под одной крышей только ради Аленки.
– Может, вам так лишь казалось?
Она продолжала говорить, почти не вслушиваясь в его слова. Воронов представил, как трудно жили эти два человека, умея, наверное, слушать лишь себя.
– Думаю, земля мало видела фанатиков, подобных Александру. Он знал лишь работу. И не признавал ничего иного. В его понятие «работа» входила не только кандидатская, ставшая в нашем ломе сущим проклятьем, но и стрельба, которую я никогда не понимала и всегда презирала. Для меня мужчина, занимающийся подобной ерундой, умом не выше мальчишки, стреляющего из рогатки по воробьям.
– Вы были когда-нибудь на стенде? – Воронов пытался хотя бы косвенно защитить Мамлеева.
– Нет. И теперь, к счастью, никогда не пойду. Надеюсь, вы меня поймете. Это проклятое занятие не только унесло счастье совместной жизни, но теперь и лишило Аленку отца.
– Мне кажется, Юлия Борисовна, что вы сейчас не совсем справедливы...
– Не беспокойтесь. Я не намерена осквернять память Александра. Себя я уже давно похоронила заживо. А мне так хотелось жить. Я устала...
– Странно, – Воронов виновато улыбнулся. – Совсем недавно жена еще одного видного стрелка говорила мне нечто подобное.
– Знаю. Великая скрипачка! Непризнанный гений! Ко мне ее трагедийные вопли не относятся. Я не гений и не чувствую себя ущемленной непризнанием. Просто я обыкновенная, примитивная баба и хотела жить нормально, по-человечески, с театрами и гостями, со спокойствием в доме и достатком. Взамен получала вечное одиночество, постоянные тревоги за мужа. И, как видите, не напрасные! Это было предчувствие, если хотите. Не знала когда, не знала как, но знала – все плохо кончится... Мельников, вечная спешка, постоянный страх перед возможным промахом во второй серии, от которого Александра еще за неделю до соревнований трясло так, будто вместе с промахом наступал конец света... – Несмотря на унижающие слова, которые произносила Юлия Борисовна, она говорила это без злобы, устало и вполголоса.
– Потом деньги... Дочь оставалась без осенних ботиков, а он уносил из дома последнюю десятку, скупая какие-то, по его мнению, фантастически сухие патроны. Ежедневные звонки с предложением обменять то боеприпасы на оружие, то наоборот. Полупьяные ружейные мастера, конфликты с тренерами... Александр напоминал скорый поезд, в котором, увы, не было ни одного места, отведенного для меня... Даже в день несчастья он с утра куда-то носился и с кем-то о чем-то договаривался.
Воронов насторожился.
– Юлия Борисовна, а не помните, с кем и о чем?
– Мне уже давно надоело прислушиваться к его телефонным переговорам.
Воронов понял, что с Юлией Борисовной, пока она в таком состоянии, говорить не только бесполезно, но и опасно. О чем бы ни зашла речь, заканчиваться она будет упреками в адрес Александра. Такая предвзятость информации, весьма и весьма неожиданная для Воронова, его совершенно не устраивала. Он было собрался прощаться, но упоминание об утреннем звонке и встрече с кем-то заставило Алексея остаться.
– Хоть какие-то детали того утреннего разговора вы не смогли бы вспомнить?
– Нет, – Юлия Борисовна даже не задумалась, – помню одно – он с кем-то договаривался встретиться...
– Ну и во сколько он ушел?
– Вот это помню точно. У меня подгорали котлеты, и пришлось дважды разогревать картошку. Его не было с девяти утра до десяти часов. Как раз закончилась передача для женщин, и он вошел...
– Александр был в хорошем настроении?
– Уже за неделю до состязаний он ходил чертом, и ни о каком хорошем настроении и речи быть не могло.
«Похоже, что это у нее маниакальное. Или со временем пройдет, или останется навсегда. Впрочем, будь она как-то причастна к смерти мужа, вряд ли вела бы себя так агрессивно. Скорее прикинулась бы любящей супругой».
От Юлии Борисовны Воронов уходил с чувством неудовлетворенности и горьким осадком на душе. Уже в дверях он остановился и спросил:
– Скажите, Юлия Борисовна, как вы узнали, что с Александром произошло несчастье?
– Мне позвонил со стрельбища Моцарт. Он бормотал что-то успокаивающее, но, верите, я сразу поняла, что случилось непоправимое.
– Что сказал Мельников?
– Моцарт был испуган. Сказал, произошла неприятность с оружием, и Александра отправили в больницу. Я не успела спросить в какую, нас разъединили. Он позвонил вновь через полчаса, которые показались мне вечностью. Когда я приехала по указанному адресу в больницу, Моцарт был уже там. С ним мы просидели возле операционной до того самого момента, когда вышел профессор и сказал...
Вернувшись от Юлии Борисовны, Воронов долго не мог сосредоточиться и осмыслить все то, что узнал в квартире Мамлеева. Стукова на месте не оказалось, и посоветоваться было не с кем. Хотелось просто излить душу и в ходе пересказа отфильтровать существенное от второстепенного, факты от эмоций и измышлений Юлии Борисовны.
Оставалось только одно: последовать стуковскому совету и взяться за перо. Тот часто любил повторять, что следователь, который не умеет писать и тем самым дисциплинировать свою мысль, не следователь. И добавлял: инспекторов это касается также.
Воронов не любил писать, особенно письма, – многие его «трения» с матерью были вызваны тем, что, уезжая, он напрочь обрывал всякую связь. И все-таки прав был Стуков. Алексей несколько раз пробовал излагать письменно очередную версию и ловил себя на признании, что если от написания версия не становится стройнее, то, по крайней мере, ошибки и несоответствия видны лучше.
Закрывшись в свободном кабинете и отключив дежурный телефон, он за два часа набросал приблизительную картину того, как начался для Мамлеева роковой день.
Вот что получилось:
«В то утро Александр встал, как никогда, рано.
Привыкнув работать над книгами далеко за полночь, он обычно просыпался тяжело. Пользуясь благосклонным отношением руководства института, Мамлеев нередко прихватывал утренние часы для сна под видом очередной тренировки. Работать продуктивно с утра он не мог, хотя и сознавал всю порочность ночных бдений. Следовательно, из постели в день происшествия его подняли какие-то особые обстоятельства. То ли нервное возбуждение перед состязаниями, то ли иные причины.
Итак, Мамлеев встал раньше жены. Судя по словам Юлии Борисовны, она застала мужа уже в кухне. На столе дымился кофе и лежала свежевычищенная пара сменных стволов к «меркелю». Александр сидел, зажав руки между колен и уставившись в пол, и не ответил жене на утреннее приветствие, встал и ушел в комнату. Через полуоткрытую дверь Юлия Борисовна видела, как муж лег на диван и закрыл глаза. Она даже спросила Александра, когда он будет завтракать, чтобы проверить, не спит ли он. Муж пробормотал в ответ что-то невнятное. И обозленная Юлия Борисовна с грохотом поставила на плиту алюминиевую сковородку.
Александр оставил без внимания и этот демарш жены. Он медленно, почти нехотя принялся собирать большую белую сумку «адидас». Сложил туда все, что обычно брал с собой на соревнования. (Эта сумка стоит у меня под столом.) Разобравшись в сумке и ознакомившись с вещами Мамлеева, я, может быть, найду кое-что интересное. Когда Юлия Борисовна вошла в комнату, чтобы пригласить мужа к завтраку, Александр разговаривал по телефону. Сумка стояла открытой, он, очевидно, не успел собрать ее до конца. Помешал телефонный звонок.
Быстро одевшись, он вышел. Было около девяти часов утра. Далее, до десяти часов, в хронологии утренних событий у меня самое большое и самое перспективное, с точки зрения хода расследования, белое пятно. Вернулся Мамлеев с окончанием передачи для женщин. Юлия Борисовна не видела, как он прошел в комнату, но слышала, как зажужжала «молния» сумки. Или он что-то туда еще и доложил, или просто закрыл. Пройдя в кухню, молча съел пережаренную картошку. К мясу не притронулся. Часы показывали четверть одиннадцатого. Мамлеев отправился на стенд, чтобы оттуда уже не вернуться домой никогда...
Итак, выводы.
Линия оружия – малоперспективная. Пока просматривается в ней только Прокофьев. Где-то за его спиной маячит Глушко.
Линия патронов – возможен опять-таки Прокофьев. И некто Иосик.
И вот теперь – что делал Мамлеев с девяти до десяти утра в день соревнований? Очевидно, с вечера эту встречу не планировал. Не здесь ли рождается главное направление?»
Дважды прочитав написанное, Воронов поставил на стол большую белую сумку «адидас», резким рывком открыл «молнию» и начал энергично раскладывать вещи на столе. Первое, на что он обратил внимание, – в ней не было ни одного патрона. Но ведь Мамлеев не дострелял даже первую серию.
Воронов поднял куртку и, как при обыске, прошелся ладонью по бортам. В маленьком боковом кармане обнаружил небольшой кусок картона с номером. Это был мамлеевский стартовый номер. Темно-синяя семерка на голубом фоне. «На Руси семерка считалась счастливым числом».
В карманах брюк оказалось еще две тщательно сложенные бумажки. Воронов отложил их, не раскрывая. Только сейчас он заметил пятна на правом плече куртки. Они шли по воротнику и лацкану. На темно-зеленой ткани пятна проступали нечетко, словно кто-то тщательно пытался их стереть. Серая рубашка с круглым высоким воротником, которую, похоже. Мамлеев надевал только на стенде под куртку, наоборот, была вся изукрашена потеками. Они засохли, и на одном из пятен прилип маленький кусочек ореховой древесины – осколок разбитой ложи. Брюки, лежавшие в сумке комом, смялись, и Воронов с трудом представил, как выглядели они на щеголеватом и педантичном Мамлееве. Небольшая финская шапочка с длинным полукруглым козырьком была совершенно чиста. Носки наспех сунуты в высокие охотничьи ботинки на рифленой подошве.
Воронов снова заглянул в сумку и только тут обратил внимание на боковой карман, из которого торчал уголок ярко-зеленого картона. Оказалось, четыре сплющенные коробки из-под патронов. Алексей узнал витиеватую надпись «Родони», какую видел у Вишняка.
Итак, у Мамлеева должно было остаться по меньшей мере четыре пачки «родони». Допустим, распечатывал он их уже на стенде. Но как понять, куда делись другие коробки – ведь стендовик берет с собой не менее двухсот пятидесяти патронов: две серии по сто и пятьдесят на случай, если придется производить дополнительную перестрелку. Итого у Александра как минимум должно было быть с собой восемь пачек. И это означает, что в сумке до того, как ее изъяла, оперативная группа, побывали чьи-то руки.
Воронов позвонил в больницу. Долго и безнадежно пытался выяснить, кто из врачей и сестер принимал Мамлеева, как и откуда появились у них вещи пострадавшего. Но по всем хозяйственным вопросам Воронова неизменно отсылали к какой-то старой и доброй нянечке, которая никак не могла взять в толк, что от нее хотят. Пришлось ехать в больницу.
В приемном покое старшая сестра, пожилая и спокойная женщина, ответила на его вопрос:
– Здесь записано, что вещи сдал в больницу товарищ Мельников. Вот и его подпись под актом о принятии. «Почему же Мельников не отвез их прямо домой? Не было времени или...»
Мельникова Воронов нашел на стенде «Локомотива» в тот же день. Был обеденный час. Не слышалось выстрелов. Не видно было людей. Стенд напоминал покинутую игровую площадку детского сада. Мельников сидел в тренерской один. Вблизи он мало напоминал того вертлявого человечка, которого Воронов видел в свой первый приход на стенд. Он был спокоен, насторожен и сдержан. Воронову почудилось, что дается это Мельникову нелегко. Впрочем, Алексей много раз пытался поставить себя на место людей, с которыми он, инспектор уголовного розыска, говорит, и каждый раз признавал, что чувствовал бы себя не в своей тарелке.
Они сели у окна, выходившего на просторный зеленый луг.
– Скажите, пожалуйста, каковы были ваши отношения с Мамлеевым?
– Каждая собака в Москве знает, что мы были друзьями, – виновато улыбнулся Мельников. – Нам нечего было делить, а объединяло многое. Хотя, признаюсь, компанейским парнем назвать Александра было трудно. – Мельников говорил теперь, тщательно взвешивая слова.
– Часто бывали у Мамлеева?
– Как сказать... Иногда семь раз в неделю. Иногда не встречались месяцами. У Александра начинались творческие запои, и вытащить его из библиотеки было делом мудреным. Ну, тренировки. Я ведь часто входил в состав сборной, и мы вместе тренировались. Правда, потом обычно Мамлеев уезжал за границу на соревнования, а я отправлялся домой, но такова уж судьба второго эшелона. Хотя из десятки лучших я не выпадал уже много лет.
Последняя фраза показалась Воронову где-то слышанной. Он начал лихорадочно вспоминать, при каких обстоятельствах и кто ее произносил. Юлия Борисовна? Прокофьев? Нет, память цепко держалась за нечто иное, но вот за что?
Мельников тем временем продолжал:
– Мне трудно говорить об Александре. Он мне исключительно дорог. И смерть его явилась жестоким ударом. Знаю я его давно, я уже входил в десятку лучших стрелков страны, Александр еще не знал, с какого конца заряжается ружье...
Каждое упоминание Мельникова о десятке лучших стрелков заставляло Воронова еще мучительнее вспоминать, где он слышал эти же слова. Алексей был почти уверен, что видел и это лицо, покрытое отличным бронзовым загаром. Тонкий нос имел две неровные горбинки и заканчивался маленьким раздвоенным шариком. Тонкие губы нервно подергивались. И когда он говорил долго, то языком облизывал губы изнутри. Движение это придавало его лицу сходство с мордочкой свистящего полевого зверька. Курчавые волосы лежали тугой шапкой. Светлые, как бы водянистые, глаза светились печалью, а руки, сухие, покрытые морщинистой не по годам, кожей, Мельников держал ладонями друг к другу. Словно молился... «Напоминает тушканчика». Воронов как бы включился в старую детскую игру «горячо – холодно», и сравнение с тушканчиком резко приблизило Алексея к «огню». Осталось немного, и он разыщет в своей памяти ту встречу...
– Об Александре вам наговорят разное. Думаю, больше плохого, чем хорошего. Сделают это по причине дурного мамлеевского характера. Мамлеев невольно обижал многих людей. Прокофьев и после смерти, наверно, не простит ему обиды. Знаете, о чем идет речь?
Воронов кивнул.
«Опять Прокофьев... Боюсь, что Стуков окажется не прав. Поведение на похоронах не больше как лихой спектакль».
Воронов всматривался в лицо Мельникова, стараясь уловить хоть какие-то скрытые переживания, когда Игорь Александрович называл имена знакомых людей. Но Мельников нервничал удивительно однообразно, о чем бы ни шла речь. Воронов даже не заметил, как волнение у него вдруг перешло в суетливость. Мельников встал и принялся расхаживать по комнате. Двигался он странной походкой, бочком, весь собравшись, ставя навыворот свои кривые ноги. Долгополый вельветовый пиджак яичного цвета еще больше подчеркивал кривизну ног. Длинный с широкими крыльями ноздрей нос на маленьком лице как бы служил телу противовесом, не давая Мельникову опрокинуться назад из-за гордо вскинутой головы.
– Ваше мнение – как это все могло случиться? – вопрос Алексея остановил Мельникова на середине комнаты.
Игорь Александрович ответил быстро, как человек, который давно ждал подобного вопроса и внутренне к нему приготовился.
– Просто не знаю. Недели за две до соревнований он что-то жаловался на свой «меркель» и отдавал его в ремонт...
– Кому?
– Прокофьеву. Надо сказать, что Николай Николаевич, когда трезв, приличный специалист. Лучше его вряд ли кто разбирается в иностранных ружейных системах.
Воронову понравилось, что Мельников не ответил прямо на его вопрос, ограничившись фамилией мастера. К тому же дал Прокофьеву хорошую характеристику.
– Вы предполагаете, что ремонт не мог привести к печальному результату?
– Трудно сказать. Я не видел оружия после разрыва. Его сразу же забрали ваши товарищи...
– Кто прикасался к «меркелю» после разрыва и до того, как оно попало в наши руки, могли бы сказать?
– Мог бы... Но, мне кажется, это не играет никакой роли....
– Позвольте, Игорь Александрович, я уж сам буду определять значение того или другого факта. Так кто же?
– Прокофьев... Он и передал остатки «меркеля» вашим товарищам.
– А вещи взяли вы?
– Да. Я помогал отнести Мамлеева в комнату.
– Кстати, почему вы не отнесли вещи Мамлеева домой сами, а сдали их в камеру хранения больницы?
– Мне их некуда было деть. С Юлей мы до вечера просидели в холле больницы, ожидая результатов операции. Мне и в голову не приходило тогда, что это имеет какое-то значение...
– А кто собирал вещи в сумку?
– Я. – Мельников пожал плечами, дескать, само собой разумеется.
Воронов удовлетворенно кивнул головой.
– Скажите, пожалуйста, а когда последний раз вы звонили Мамлееву домой?
– Вечером, – Мельников на мгновение задумался. – Да, вечером, накануне дня соревнований.
– А утром следующего дня?
– Нет. Я увидел его уже на стенде возле раздевалки. – Мельников лихорадочно облизнул губы.
– А куда делись патроны Мамлеева? – спросил Алексей. – Если мне не изменяет память, он не отстрелял и первой серии?!
Лицо Игоря Александровича на мгновение залилось краской, но он быстро взял себя в руки и, подойдя к шкафу, выдвинул нижний, закрывающийся на два замка ящик.
– Патроны лежали вот здесь. Немного – штук тридцать пять. Остальные Мамлеев хранил в своем шкафчике. Вы знаете, у него ведь здесь свой шкафчик?
– Где же остальные патроны?
Мельников вспыхнул снова.
– У меня их выпросил один молодой человек, собирающий коллекцию...
– Уж не Иосик ли?
– Он...
– Вы сможете забрать патроны обратно и передать мне?
– Конечно. Если он их еще не пустил в дело.
– Что значит «в дело»?
– Ну... Не переподарил или... не перепродал кому-нибудь из своих постоянных клиентов.
– Хорош коллекционер! Мне уже рассказывали о нем. Но никак не удается его встретить...
Мельников как-то облегченно вздохнул и показал кивком на окно:
– Это проще простого. Интеллигент сидит с ребятами возле нашего дома.
Воронов встал и подошел к окну. Внизу на скамейке сидели молодые люди. Стоя перед ними и отчаянно жестикулируя, что-то рассказывал долговязый, вызывающе ярко одетый паренек.
Черные усики, стрелками разбегавшиеся из-под носа, придавали всему его облику опереточность.
– Интеллигент – тот, с усиками?
– Он.
– Вы сами отдали Иосику патроны Мамлеева?
– Да, – неохотно ответил Мельников. – Не бросать же их было в мусорное ведро? Самому стрелять как-то не с руки показалось. Тем более что патроны эти Александру доставил Иосик.
– Вы совершенно в этом уверены?
– Еще бы, – обиженно фыркнул Мельников. – Карди звонил и мне, но я был занят, и тогда он сказал, что передаст патроны через Иосика, который был в ту минуту у него в номере «Националя».
– Покажите мне шкафчик Мамлеева.
Они вышли в полутемный коридор и свернули за угол. Мельников прошел вперед, открывая двери больших пустых комнат с лавками и шкафчиками вдоль стен, пока они наконец не прошли в маленькую уютную раздевалку, рассчитанную явно на избранных, – мягкие кресла с гнутыми никелированными ручками стояли в хаотическом беспорядке.
– Шкафчик Мамлеева последний, – Мельников указал в глубь комнаты. – Но без ключа мы туда не заберемся.
Воронов подошел к шкафчику и потянул за ручку. Дверца легко подалась, а замок с громким стуком упал на деревянную решетку под ногами. Шкафчик был взломан. Кроме старого, довольно грязного полотенца, в нем не оказалось ничего...
Воронов увидел, как побледнел Мельников.
– Странно. Еще вчера все было в порядке. Можно спросить деда – ключи от этой комнаты есть только у него и Прокофьева.
Воронов внимательно осмотрел шкаф. Работа была грязной. Ударом долота замок осадили назад к сильным рывком отжали планку. Прежде чем Воронов успел что-то сообразить, Мельников, стоявший рядом, обеими руками поднял замок и подал его Алексею. Если на замке и могли остаться следы злоумышленника, теперь они уже затерты пальцами Мельникова.
– Спасибо за информацию, Игорь Александрович. Сейчас мне бы хотелось встретиться с Иосиком. Меня, пожалуйста, представьте как одного из новых его клиентов.
Из окна раздевалки, откуда Воронов наблюдал за Интеллигентом, высунувшись по пояс, Мельников крикнул:
– Иосик, зайди!
Алексей не слышал, что ответили снизу, но по тому, как успокоенно Мельников сел ждать Иосика, понял, что тот откликнулся охотно. Интеллигент вошел в комнату с протянутой рукой, в которой красовалась десятирублевка.
– Игорюша, можешь не волноваться – за мной не пропадет!
Мельников растерянно закинул руки за спину. Иосик, осмотревшись, наконец увидел постороннего. Нисколько не смутившись, он подошел и сунул червонец в карман Мельникова.
– Товарищ насчет патронов, – только и смог пробормотать Игорь Александрович.
– Это можно. – Интеллигент развязно уселся на стол. – Товарищу, наверное, «звездочка» нужна? Калибр? – его деловитость в вопросах коммерции так не вязалась с расхлябанностью внешнего вида, что Воронов не выдержал и решил отменить комедию.
– И «звездочка», и все остальное! Я из уголовного розыска.
Еще не веря в сказанное, Иосик дважды зыркнул глазами в сторону Мельникова, но тот демонстративно отвернулся.
– Я хотел бы знать, куда девались патроны Мамлеева? – спросил Алексей.
От наглости Иосика не осталось и следа. Он еще раз зыркнул в сторону Мельникова и начал отвечать, растягивая слова и тем самым стараясь выиграть время.
«Ого, – подумал Алексей. – Судя по всему, на бизнесе у них довольно крепкая спайка! Самое время выпроводить Мельникова».
Он остановил Интеллигента на словах «это смотря о чем идет речь» поднятием руки и сказал:
– Игорь Александрович, спасибо большое, вы мне пока больше не нужны.
Пока Мельников выходил из комнаты, Иосик провожал его неотрывным взглядом, пытаясь уловить хоть какой-то намек на то, как ему себя вести. Мельников вышел, не дав Воронову ни малейшего повода для упрека. Иосик заговорил твердо и решительно.
– Довольно смешной фарс. Вы хотя бы договорились с этим... – Иосик кивнул головой в сторону двери, за которой скрылся Мельников, – а то сначала насчет патронов, потом про Мамлеева...
– Боюсь, что, если не сможете ответить дельно и четко на несколько вопросов, будет не до смеха!
– Пугаете? – Интеллигент достал сигарету и закурил, выпустив в сторону Воронова огромный клуб дыма. И Воронов подумал, что, наверно, недооценил Иосика.
Он пропустил вопрос Интеллигента мимо ушей и с интересом смотрел, как возвращалась на его лицо маска наглости. Такое Воронову приходилось видеть впервые.
– Итак, я хочу знать, куда пропали патроны Мамлеева, которые передал... Кстати, кто?
– Сами знаете, Мельников. Все ведь уже доложил.
– Разве в его информации кроется нечто порочное?
– Болтун он, – неопределенно протянул Иосик.
– Где же патроны?
– Не знаю. Кто-то попросил, пришлось уступить...
– Деловой человек!
– Деловой тот, кто строит дом из кирпичей, которые ему таскают другие. А я сам, – он постучал себя по шее, – свои кирпичики добываю!
– Иногда приходится делиться кирпичиками и с приятелями? – Воронов тоже кивнул в сторону двери.
– Силу надо уважать...
– Хорошее замечание. Дельное. Так вот, уважая силу, попытайтесь вспомнить, куда ушли все до одного патрона.
– А если мне не удастся?
– В данном случае дурная память может привести на скамью подсудимых.
Иосик испуганно взглянул на Воронова.
– За какое преступление?
– Считаете, что с Мамлеевым произошел несчастный случаи?
– Что же еще! Хотя непонятно, как все случилось!
Иосик произнес это довольно искренне.
– Почему вы, приятель Мамлеева, не пришли на похороны? Если мне память не изменяет, вы там не были?
– А вы что, всех переписали, кто был на похоронах?
– Так почему не были на похоронах?
– Недосуг...
– Продавали патроны Мамлеева?
– А если так – это что, преступление? Патроны его можете получить – пачка лежит дома. Две пачки уступил одному врачу...
– Фамилия?
– Есть такой хирург Савельев. Всегда можете спросить... – Иосик достал из кармана пухлую записную книжку и в мгновение ока нашел нужную страницу, – по телефону 506-04-21.
– Остальные патроны?
– Еще одну пачку отдал девице. Такая ненормальная Галина...
– Глушко?
– Давно за мной следите?
– К сожалению, недавно. Поэтому хочу знать, куда делись и те патроны, которые вы взяли из шкафа Мамлеева, взломав замок.
Иосик втянул голову в плечи. Но вопрос был задан слишком категорично, чтобы отрицать, и он глухо ответил:
– Я потерял ключ. Просить мамлеевский у жены неудобно. Дед может подтвердить, что Александр разрешал мне пользоваться его шкафчиком. Честное слово, взял только патроны, – он замялся, – которые Александру больше не нужны... Их бы все равно списали.
– Вы забирали эти патроны в день похорон? – Воронова вдруг охватило чувство брезгливости.
– Да... Но какое это имеет значение? Я действительно не крал!
– Патроны сегодня же принесете ко мне. Вот адрес, пропуск выпишу. Соберите все. И не вздумайте хоть один потерять. Кстати, – Воронову вдруг пришла в голову шальная мысль, – а что вы делали у Мамлеева с девяти утра до десяти в день соревнований?
– В день соревнований? – удивленно протянул Иосик.
– Именно, в день соревнований.
– Я был на стенде с восьми утра.
– Кто это может подтвердить?
– Дед. Мы с ним того, немножко выпили...
– Ничего не путаете?
– Чтоб мне всю жизнь одной фасолью питаться!
«Это было бы слишком легко, товарищ Воронов, если бы этот Иосик вот так взял и сознался в убийстве Мамлеева. К тому же не исключено, что он говорит правду. Тогда кто же звонил Мамлееву в то утро?»
Искать деда по территории не пришлось. Едва Воронов спустился по ступеням административного здания, за его спиной раздался насмешливый голос:
– Гражданин начальник! Позвольте к вам обратиться!
Воронов обернулся. Дед стоял рядом с лестницей, облокотившись на метлу, словно пьяный на столб.
– Обращайтесь, коль не шутите.
– С вами шутки плохи. Один раз пошутил – чуть целый год не пришлось портянки на «колючке» сушить! – дед передохнул. – Нашли того злодея, которого ищете, или по-прежнему в тумане блуждаете?
– В тумане. И, признаюсь честно, туман стал еще гуще, – Воронов потянул деда к скамейке, на которой они уже беседовали однажды. Дед шел охотно, не упираясь, и уселся основательно.
– Зовут-то вас как? – спросил Воронов.
– Дедом и кличут! Кому моя звалка нужна? В жисть вам того никто не скажет. Бухгалтерша, что деньги выдает, и та говорит: «Вот тут, дед, крест поставь!» А мне крест не на бумажке, а на кладбище уже ставить надо! За деньги могла бы, чай, и сама крест черкнуть! Эка хитрость!
– И все-таки, как вас по имени и отчеству?
– А дедом и по тому и по-другому, – упрямо повторил дед и капризно насупился. Чтобы не дразнить старика, Воронов решил отступиться.
– Так вот, дедуся. Темное дело. И мнения своего я пока не имею насчет злодея. Занимаюсь тем, что у других выспрашиваю. И прикидываю.
«А почему мне надо проверять именно Иосика? Ведь и сам дед с покойным имел счеты, и его кандидатура из списков подозреваемых не вычеркнута! Пока...»
Но спрашивать прямо, что делал дед в день гибели Мамлеева, Воронов не стал.
– У вас из-за чего ссора с Мамлеевым когда-то была?
Дед засопел и, не глядя на Воронова, как бы мимоходом отрезал:
– С другого конца до самого главного добираешься?
Воронов как можно искренне удивился.
– Вот то-то и дело, что самого главного не знаю.
Дед испытующе посмотрел на Алексея и сделал вид, что поверил. Отложив метлу, словно только сейчас понял, что она зря путается в руках, угрюмо проговорил:
– Ссора?! Из-за Мамлеева невиновным чуть не сел в тюрьму...
«Этого еще не хватало! Теперь всерьез следует выяснять, не отомстил ли Мамлееву этот гриб мухомор за старую обиду...»
Как все, о чем говорил, свои злоключения дед начал излагать охотно, будто на исповеди.
– Пять годков назад это случилось. Мамлеев тогда был динамовским, как и сейчас. Значит, пришлый, ненашенский. Тогда и Прокофьев ненашенский был. В тот день стреляли долго. Когда в раздевалку вернулись, пропажу и обнаружили. Исчез именной «бок» – к пятому чемпионству Александра лично туляками сработанный. Что бой у ружья, что отделка – одно удовольствие! И черт его знает, зачем он подарок в тот день на стенд притащил, поскольку из него не стрелял, а берег как коллекционную штуковину.
