Текст книги "Приключения 1974"
Автор книги: Григорий Федосеев
Соавторы: Алексей Азаров,Юлий Файбышенко,Владимир Кашаев,Николай Елин,Владимир Туболев,Николай Волков,Анатолий Голубев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)
Николай ВОЛКОВ
Желтоглазый волчина
День был воскресный, и многие из курортников уехали на теплоходе «Россия» в Сухуми. Оставшиеся, всего человек десять-двенадцать, сидели на веранде и явно скучали.
– Что это у вас за орден? – спросил я лежавшего с книгой в шезлонге пожилого добродушного бородача, показывая на глубокий коричневый шрам на его широкой груди. – В каком бою вы его заслужили?
– К сожалению, не в бою, – ответил бородач, приветливо улыбнувшись. – Как раз из-за этого «ордена» мне и не пришлось побывать на войне.
Завсегдатаи нашей веранды, привыкшие получать каждый день порцию чрезвычайных происшествий, почуяв, что пахнет новым рассказом, стали перебираться поближе.
– Может, расскажете? – спросил один, наиболее нетерпеливый.
– Отчего не рассказать, – согласился бородач, откладывая книгу. – Только не знаю, интересно ли вам будет.
Он немного помолчал, глядя в подернутую легким маревом голубую даль, словно заглядывая в свое прошлое, потом устроился поудобнее и вздохнул.
– Начало войны застало меня в глухом сибирском таежном селе. Работал я тогда директором леспромхоза. Коренной сибиряк, выросший в лесу, я любил тайгу, рыбалку, охоту, и работа в леспромхозе была как раз по мне.
Город с его шумом, дымом никогда меня особенно не привлекал, а с широким миром мы и так, я считаю, общались достаточно с помощью газет, журналов, книг, радио, кино.
Жена, верный спутник в моих скитаниях по таежным углам Сибири, была мне под стать. Она тоже не очень увлекалась театрами, магазинами, нарядами, тем более что и времени для этого не хватало – работала сельским врачом. А это значит – вечно в больнице либо в разъездах. Вот так и жили мы до самой войны.
Едва я услышал о предательском нападении фашистов, как тотчас решил, что если началась война, то нужно и мне воевать. Передал леспромхоз своему заместителю, попрощался с женой, сам запряг свою любимую лошаденку и махнул в райцентр, в военкомат. «Вот он я, хочу на фронт». Но военком посмотрел мою карточку и сказал усталым голосом:
– Когда потребуетесь, мы вас и так не забудем.
Я в райком, а там мне:
– На каком основании вы бросили доверенный вам пост?!
В общем, прочитали мне мораль о паникерах и некоторых товарищах, не понимающих, что успех войны решается не только на фронте, но и в тылу.
Делать нечего, пришлось возвращаться. Однако по делам службы я задержался в районном селе на двое суток. Устроил кое-какие служебные дела, еду обратно, вдруг, гляжу, навстречу мне катит моя супруга. Бросился я к ней, спрашиваю:
– Что случилось? Куда ты собралась?
– Не волнуйся. Получила повестку. Призвана в армию. Ведь я же лейтенант медицинской службы.
Обнял я ее и чуть не заплакал от обиды. Вот ведь как бывает. Все у нас вышло наоборот. Жена ушла воевать, а я, здоровый и сильный мужик, остался в глубоком тылу и по уши залез в свою работу, тем более что она становилась с каждым месяцем все сложней и трудней. Наряды на материалы, горючее, продовольствие все уменьшались, а план заготовок леса все увеличивался, а ведь выполнять его теперь стало для нас делом чести.
И вот на фоне этой картины начались в нашей местности очень неприятные происшествия, о каких раньше и слышно не было. Поехала, например, женщина-колхозница на базар в районный центр, повезла картошку продавать и исчезла вместе с лошадью и с картошкой. У ветеринарного врача угнали лошадь: поехал он рыбки половить, стреножил лошаденку, пустил ее пастись, а когда хватился, ее и след простыл. В начале зимы дошла очередь и до нас.
Послал я по первопутку молодого паренька на паре лошадей свезти хлеб и кое-что из продуктов на дальний лесоучасток. Проходит время, должен он уже вернуться, как вдруг вместо него приезжает вся бригада. Вваливаются ко мне в кабинет, все злые как черти, орут:
– Вы что нас голодом морите? Мы кто для вас, люди или собаки?
Оказывается, парень с продуктами к ним и не приезжал. Куда делся – неизвестно. Заявили мы в милицию, сами бросились на розыски. Последний раз видели его ребята из геологической партии, чай он у них пил, грелся. Выехал еще засветло в ту сторону, куда следовало, однако получилось так, что не доехал. Пропал, как в воду канул.
Находились такие, которые предполагали, что паренек был себе на уме, лошадь продал, а сам сбежал, но мы-то отлично знали – не могло этого быть: хороший был парень, достойный всякого доверия. И мы очень его жалели.
Прошло примерно с месяц после этого печального происшествия, как получил я наконец повестку от военкомата. Все у меня было уже подготовлено на этот случай: и заместитель подобран дельный, и документы держались в ажуре. Сдал я дела честь честью, выпил по рюмке с друзьями и отправился в райцентр.
Подмораживало. Дорога шла лесом. По обе стороны ее, как на параде, выстроились высоченные черные ели. Тишина стояла поразительная, только снег визжал под полозьями да пофыркивала лошаденка.
Еду я таким образом и раздумываю, о чем еще нужно сказать в райисполкоме, как, вижу, бегут мне навстречу сани, запряженные серой легкой лошадкой, а в них на каком-то высоком сиденье, не то тюке, не то ящике, сидит бородатый человек в пестрой собачьей дохе.
Свернул я в сторону, дал ему дорогу, причем моя лошадь чуть не по пузо в снег провалилась, а как только он проехал, я вдруг сообразил, что ведь этот дядька на нашей лошади едет, на той самой Ласточке, что пропала вместе с парнем, который вез продукты на лесоучасток!
Однако, пока я выбирался на дорогу, пока, глядя вслед саням, раздумывал, что делать, они укатили довольно далеко. Этак можно было и упустить внезапную находку. Я живо повернул лошадь, понукнул ее и вскоре стал заметно настигать бородача в пестрой дохе. Между тем он, видимо, заметил мой маневр и, нагнувшись, начал что-то шарить у себя в сене под ногами. Я полагал, что бородач ищет кнут и сейчас станет настегивать Ласточку, чтобы уйти от погони, но, к моему удивлению, он поднялся на ноги и стал ее придерживать.
Когда я подъехал вплотную, он вовсе остановил лошадь и, встав коленом на свое высокое сиденье, уставился на меня рыжеватыми мрачными глазами из-под насупленных, сросшихся бровей.
Лицо его я не особенно запомнил. В памяти осталось только, что оно было худое, бледное, заросшее бурой щетинистой бородой.
– Ты что вернулся? – крикнул он мне, оскалившись, как будто смеясь. – Или забыл что?
– Ничего не забыл, – волнуясь, ответил я. – Ты лучше скажи, где раздобыл свою кобылу?
– А это не твое дело, – ответил он, все так же по-волчьи скаля зубы. – Ну-ка поворачивай обратно!
И тут пола его дохи чуть отвернулась, и из-под нее выглянуло вороненое дуло винтовочного обреза.
«Черт подери! Что же делать? – подумал я. – Куда я против него с голыми руками? Не лезть же на рожон?»
Проклиная все на свете, повернул я обратно лошадь, все чувствуя, как буравят меня эти рыжие глаза, и... больше ничего не помню.
После уж, когда я очнулся в больнице, мне рассказали, что выстрелил он мне в спину из обреза. Пуля вот здесь, как видите, прошила меня насквозь, а из двух других, что он послал мне вслед, одна плечо задела, а другая коня царапнула. Он, должно быть, с этого и понес вскачь. Так бы, наверное, где-нибудь и убился, если бы не налетел на колхозников, ехавших порожняком за дровами.
Они потом следователю рассказывали, что видели, как кто-то гнался за моей кошевой, но, заметив их, повернул обратно.
В тот же день, как меня привезли, милиция наладила погоню на восьми лошадях за этим волчиной, но вы представляете наши леса, таежные трущобы, снега по грудь. Найти там человека не так-то легко, тем более что зимний день с воробьиный коготок, а ночи темные.
В больницу меня привезли почти без дыхания, не думали, что выживу, потом пришлось в областную клинику перевезти, там две операции делали, и только через год я, слабый, худой, похожий на мертвеца, выписался наконец из хирургического корпуса.
Посмотрел я на себя в зеркало и, стыдно сказать, заплакал. Ведь я был до этого человек как человек, здоровый, молодой, сильный, а теперь самому страшно взглянуть. И к тому же инвалид. О работе пока запретили и думать.
Но оказалось, что есть еще и хуже несчастья – перестал я получать письма от жены. Бедная моя жена! Сколько она там на фронте перемучилась, как она тревожилась, узнав про мое ранение! А едва я стал поправляться, как с ней что-то там приключилось. Куда я только не писал, но никак не мог добиться толку. Думаю, вам нетрудно себе представить мое душевное состояние в те черные для меня дни.
Если бы я хоть мог работать, то все же сколько-нибудь отвлекался бы от своих неотвязчивых, тяжелых дум. Стыдно признаться, какие малодушные мысли приходили тогда мне в голову, и лишь одно мешало уйти из жизни – мысль о том, что только я один знаю в лицо желтоглазого бандита, натворившего столько преступлений. Ведь он и у меня отнял буквально все: здоровье, работу, возможность защищать Родину. Нет, я должен был его найти! Должен!
Меня мучило сознание, что, пока я тут валяюсь в постели, там, где-то в тайге, бродит матерый волк, выглядывая себе новую жертву. Каких только планов я не разрабатывал, с помощью которых можно было выследить и схватить этого бандита! Как только немного окрепло здоровье, решил начать действовать.
Прежде всего направился в областное управление милиции. Там внимательно выслушали все, что я рассказал, но от помощи моей вежливо отказались. Оказывается, примерно в тех же местах, где орудовал Желтоглазый, была выслежена и арестована банда из трех человек, пытавшаяся ограбить магазин. Преступники пытались бежать, но были убиты. Товарищ, беседовавший со мной, полагал, что один из них и был тот самый бандит, с которым я столкнулся в тайге.
Меня, однако, эти разговоры не убедили, и я обратился к заместителю начальника управления подполковнику Егорову, о котором не раз слышал, что это интересный, живой человек, настоящий знаток своего дела.
– Что же, – сказал он, выслушав мое довольно необычное предложение, – ведь вообще наша работа без помощи населения не стоит ломаного гроша.
Прежде всего он затребовал из архива снимки убитых бандитов, о которых мне рассказывали. Естественно, что по фотографиям, снятым с мертвецов, трудновато было судить, как они выглядели при жизни, но я мог под присягой заявить, что ни один из них ничем не был похож на Желтоглазого.
Дело по розыску Желтоглазого было вновь поднято. Я с ним ознакомился. Тот факт, что у этого бандита оказался обрез из армейской трехлинейки, навел следствие на мысль, что он, возможно, дезертир. Соображение это хотя и не подтвердилось, но тем не менее навело работников милиции на след некоего бандита Жоглова.
Незадолго до того он вышел из тюрьмы, где сидел по делу о незначительной краже, однако имелось подозрение, что в краже он попался умышленно, чтобы ускользнуть от обвинения в более тяжком преступлении – в убийстве, связанном с грабежом.
За это время, пока я болел, никто не встречал этого Жоглова. Не слышно было о человеке с обрезом и в соседних областях, но в некоторых наших районах участились случаи краж лошадей, коров и другого скота.
– Возможно, что и ваш Жоглов тут прикладывает руку, – сказал мне подполковник. – Чем-то ему нужно жить, вот он и добывает себе мясо. Но не мясом единым жив человек, – пошутил он, – следовательно, часть мяса бандит должен продавать. Верней всего, что он это делает через другие руки. Мы уже интересовались личностями, которые поторговывают мясом, не имея своего скота. Неплохо, если и вы включитесь в эту работу. Вам в ряде случаев будет даже удобней действовать, чем нашим товарищам.
Вышел я от Егорова окрыленный. Ведь он был первый, кто посмотрел на меня не как на никуда не годную развалину, а как на человека, который еще может быть полезным в государственном деле.
Незаметно для себя дошагал я до дома и только у калитки сообразил, что за всю дорогу я не задыхался и ни разу не присел ни на одну скамейку, что попадались в пути. А ведь еще вчера квартала не мог пройти, чтобы не отдохнуть.
Мне кажется, что именно с этого дня я начал по-настоящему выздоравливать. Вскоре после нашего разговора с подполковником Егоровым получаю я приглашение от управляющего трестом «Обллесзаг», в системе которого я работал до своей катастрофы. Конечно, я тотчас приковылял в трест. Управляющий поговорил со мной о том, о сем, о здоровье, о планах на будущее, и когда я ему сказал, что ничего доброго от своего будущего не жду, он неожиданно предложил мне поступить к ним в трест на инспекторскую работу.
– Вы человек опытный, знающий, – говорил он. – Вот и будете ездить инспектировать, советовать, подталкивать. С кадрами сами представляете, какое у нас положение, так что каждый совет знающего человека на вес золота.
Предложение это так обрадовало меня, что я сразу было ухватился за него обеими руками, но потом подумал, не помешает ли новая работа моим заветным планам.
Возможно, управляющий понял, почему я колеблюсь, засмеялся и спросил:
– А вы не догадываетесь, кто о вас хлопотал?
– Не подполковник ли Егоров? – удивился я.
– Совершенно верно, он самый. У него с вами, как он говорил, есть какой-то замысел, так я наперед скажу, что не буду мешать его выполнению.
Тогда я без раздумий, с радостью согласился на предложение управляющего. Однако работа, особенно на первых порах, показалась мне непосильной. Плохо, когда нет здоровья. Бывали такие моменты, хоть ложись и помирай. Но тогда я говорил себе, что на фронте многим приходится еще хуже, и заставлял себя хоть через силу подняться с постели, чтобы ехать куда нужно.
Приходилось терпеть и холод, и голод – командированные со своими рейсовыми карточками не очень-то жирно тогда питались.
Правда, стоило мне приехать в какой-нибудь леспромхоз, как обязательно находился там знакомый человек, который тащил к себе и устраивал как родного.
Везде, куда бы я только ни приезжал, я находил время прощупать, не появлялся ли в этих местах такой-то человек с рыжеватыми глазами, не слышно ли о случаях грабежа на дорогах, покражи скота, угона лошадей.
Но вот в своих разъездах я посетил Таловский леспромхоз, где у меня тоже нашлись друзья. С Виктором Андроновым, начальником леспромхоза, мы учились вместе в лесном техникуме, а с его женой Марией Петровной немало потанцевали на студенческих вечеринках.
Прожил я у них дня четыре. Съездил с Виктором на лесоучастки, кое в чем я ему помог, кое за что наругал и уж собрался было уезжать, как получился у меня с Марией Петровной такой разговор:
– Как вы тут с мясом устраиваетесь? – спросил я ее больше по установившейся привычке, чем в надежде что-то разузнать.
– Бывает, что колхозники бьют скотину, – ответила она, – тогда у них покупаем, но обыкновенно мне одна женщина приносит, тоже колхозница, дояркой работает. У нее и говядина, и баранина бывает, а нет – то и конинкой не брезгуем. За войну научились.
– Ей что же, в колхозе выдают? – насторожился я.
– Кто ее знает, – пожала плечами Мария Петровна. – Я не спрашивала. Как-то неудобно. Все-таки как-никак одолжение делает.
Нельзя сказать, что я сразу загорелся интересом и ухватился за эту ниточку. Длинная цепь беспрерывных неудач сделала свое дело. Но привычка доводить до конца начатое дело заставила меня продолжать расспросы.
Я узнал и запомнил, что доярку, продающую мясо, зовут Серафимой Кузьмовной, что она уже давно вдова, живет одна-одинешенька в справной пятистенной избе, характер имеет независимый и строптивый, в обращении до смешного манерна, словно всячески желает подчеркнуть, что она тоже не лыком шита и понимает вежливое обхождение. Счастливый случай позволил мне в тот же день увидеть эту самую Серафиму Кузьмовну. Мы только что садились обедать в просторной и чистенькой кухне моих хозяев, как она постучалась, деликатно перешагнула порог и, увидев нас за обедом, картинно застеснялась:
– Простици, я, кажется, не вовремя. Лучше в другой раз приду.
Серафиме Кузьмовне было примерно лет сорок пять. Невысокого роста, пышная, с маленькими, живыми, близко поставленными черными глазками и задорно торчащим вперед носом лопаточкой, она напоминала хорошо откормленную уточку. Даже и походка у нее была с перевалочкой. Обыкновенную букву «т» Серафима Кузьмовна, очевидно, считала низким выговаривать по-человечески, а произносила скорее как «ц», да еще с каким-то присвистом.
Особенно эффектно у нее получилось, когда, поставив на край плиты бидончик с молоком и подобрав губки на шнурочек, она манерно произнесла:
– Ослободици!
Что-то еще ей надо было сказать Марии Петровне, но при нас она стеснялась и потому вызвала ее для переговоров в сени. Оказалось, она принесла небольшой окорочок баранины, сказав Марии Петровне, что утром пришлось заколоть свою неразъягнившуюся овечку.
Когда она ушла, я не утерпел, вскочил из-за стола и стал разглядывать принесенное мясо. Оно никак не напоминало парное, уже промерзло, даже слегка заветрело. Кое-где к нему прилипли сухие травинки и коричневые тончайшие волоконца от крапивного мешка. Видимо, баранину откуда-то привезли. И Виктор и Мария Петровна вовсю зубоскалили надо мной, называли Шерлоком Холмсом, Пинкертоном.
За столом я не стал засиживаться, сказал, что хочу прогуляться. По вполне понятным соображениям местом для прогулки я выбрал окрестности дома Серафимы Кузьмовны. Домик ничем не отличался от соседних крестьянских изб. В окнах стояли те же герани и фуксии. Забор около дома покосился, но ворота были еще крепкие, и вид у них был такой, словно они век не отворялись.
Даже снег перед ними не был примят. Корову же хозяйка запускала во двор через калитку.
Можно было сделать вывод, что неведомый благодетель, доставлявший ей частенько разнообразное мясцо, не приезжает к ней на лошади, а приходит пешком. Следовательно, он или местный житель, или, приезжая в Таловку, останавливается не у Серафимы Кузьмовны. Это значительно осложняло розыски.
Однако на всякий случай я решил обследовать усадьбу этой церемонной особы с тыла, и здесь мои поиски были вдруг вознаграждены! Я увидел следы подкованных саней, свернувших с дороги в сторону огорода, затем как бы нырнувших под жерди, которыми он был огражден. Дальше след тянулся между гряд прямехонько во двор. Я потрогал жерди и убедился, что они служат здесь примитивными воротами. Кому нужно проехать, тот сдвигает их в сторону, а после снова кладет на место.
С забившимся сердцем я начал разглядывать санную колею. Видимо, здесь проезжали за зиму несколько раз, но свежий след был только один и, судя по отпечатку подков, ясно говорил, что к почтенной Серафиме Кузьмовне кто-то приехал не дальше чем вчера и не успел еще уехать.
Сгоряча я слишком далеко продвинулся по следу. Залаял пес, привязанный во дворе, и мне пришлось затаиться у задней стены нового сарая.
Лай затих, однако другой звук привлек мое внимание. Сквозь неплотную стенку сарая до меня доносилось мирное пофыркивание и хруст сена на зубах стоявшей там лошади. Я прильнул к щели в стене сарая. Прямо передо мной у колоды стояла гнедая лошадь с залепленной еще осенними репьями гривой, а за ней в полумраке я разглядел обычные крестьянские розвальни с каким-то сундуком сзади.
Тут я сразу вспомнил, что Желтоглазый сидел в своих санях именно на сундуке, и если бы вы знали, как мне в этот момент захотелось хоть одним глазом взглянуть на гостя Серафимы Кузьмовны! Однако если это был действительно Жоглов, то соваться к нему с голыми руками не следовало. И вообще одному мне, даже вооруженному, было бы трудно с ним управиться. Для такого свидания следовало взять кого-то себе в компанию, чтобы не повторилась такая же история, как при первой нашей встрече. Я помчался домой.
Как назло, Виктор, на которого я мог рассчитывать, куда-то ушел. Прошло два часа, пока он наконец явился. Но, выслушав мой горячий рассказ, Виктор расхохотался:
– Нашел преступника! Поздравляю! Так ведь это же Трофим Егорыч Маслянников, агент утильсырья. То-то бабочки поговаривали, будто он к Кузьмовне наведывается. Что поделаешь! Нужно войти и в ее положение. Женщина она еще не старая, вдовая. Скажешь, на Джульетту не похожа? Ну и что? Трофим Егорыч тоже не так чтобы Ромео. Прежде всего он инвалид, одна нога на деревяшке. Да еще и подслеповатый, как летучая мышь, потому и дымчатые очки носит.
Однако я все-таки убедил Виктора и председателя сельсовета пойти со мной, чтобы поближе познакомиться с Трофимом Егорычем.
Когда наш отряд был сформирован, вооружен двумя охотничьими ружьями и двинут на приступ несокрушимой цитадели Серафимы Кузьмовны, уже начало смеркаться. Увы! Нас ожидала неудача. Едва мы подошли к огороду почтенной вдовы, я, несмотря на сгустившиеся сумерки, ясно разглядел, что количество санных следов на дорожке, пробегавшей под пряслами, удвоилось, а четкие оттиски подков, как печати на командировочном удостоверении, подтверждали, что таинственный утильщик убыл из села.
Оставаться в Таловке, чтобы ожидать следующего визита Трофима Егорыча к своей манерной приятельнице, было бессмысленно, и я отправился по другим леспромхозам, но на этот раз везде, где бы ни останавливался, всюду интересовался одноногим агентом утильсырья в дымчатых очках.
В двух деревнях его знали, но ругали в один голос:
– Никакого от него толка нет! Берет только годную к носке одежду, да и то не всегда, а от тряпок, железа, костей вовсе отказывается. Да и товара у него мало. Только краска для шерсти да детские соски, а кому они сейчас нужны? Все бабы порожние ходят.
– А где он останавливается, у кого? – допытывался я, и тут выяснилось забавное обстоятельство: в обеих деревнях он заезжал обычно к одиноким, немолодым, но и не старым женщинам. Причем, видимо, для того, чтобы не было лишних, разговоров, он чаще всего приезжал и уезжал по ночам. Но в небольших поселках трудно укрыться от постороннего любопытного взгляда, и кумушки немало судачили насчет его тайных наездов.
Очень хотелось мне лично повидать этого «покровителя вдов», но так и не удалось.
Подполковник Егоров, которому я, вернувшись домой, рассказал о своем неудачном путешествии, вовсе не нашел, что оно так уж очень неудачно.
– Помилуйте! – говорил он возбужденно, расхаживая по своему кабинету. – Просто у вас не хватает фантазии и профессионального навыка, чтобы обобщить отдельные установленные вами факты и создать из них, как из отдельных штрихов, фигуру интересующей нас личности. А ведь фигура-то получается довольно любопытная. Выходит, что этот человек, желающий, чтобы его считали агентом по заготовке утиля, фактически ничего не заготавливает, а между тем что-то заставляет его разъезжать из села в село и останавливаться на ночевки почти тайком у преданных ему женщин, услуги которых он оплачивает говядиной и бараниной. Не кажется ли вам, что это нехитрая стратегия человека, живущего на волчьих правах? Таким образом, он может нигде не работать, нигде не прописываться, красть скот в одном районе, а продавать его в другом. Я, конечно, не говорю, что этот Трофим Егорыч преступник, но заинтересоваться им следует. Вы хоть справлялись, числится ли в утильсырье такой агент? – И, предвидя мой отрицательный ответ, взялся за трубку.
Через несколько минут мы узнали, что в Таловском районе, куда я ездил, среди агентов утильсырья не было никакого Трофима Егорыча Маслянникова, как не было среди них и инвалидов без ноги. Однако беседовавший с подполковником товарищ сказал, что слышал как-то мельком, будто в Таловку наезжает иногда какой-то старик агент из соседней области, но это «существенного влияния на выполнение плана заготовок по области не сможет оказать».
– Пожалуй, что планы у этого заезжего агента несколько другие, чем думают товарищи из утильсырья, – сказал подполковник, – нам придется им заинтересоваться вплотную.
Получилось так, что не прошло и недели после моей поездки, о которой я вам рассказал, как мне пришлось опять выехать в Таловский леспромхоз по поводу происшедшего, у них на одной из лесосек несчастного случая.
Поручение это я выполнил быстро, там и разбираться-то было не в чем, хотел уже ехать обратно, как вдруг вызывает меня к телефону подполковник.
– Насчет вашего знакомого мы интересовались. Действительно, в Тороповском районе соседней области еще до вашей встречи с Жогловым работал агентом утильсырья Трофим Егорыч Маслянников, но что-то с ним случилось. То ли его ограбили, то ли симулировал ограбление. В общем, ему пришлось уволиться, но под суд его не отдавали, так как недостачу он покрыл, да и сумма была незначительная. Но, что интереснее всего, этот Маслянников благополучно проживает на старом месте, работает в колхозе и никуда за это время не выезжал.
– Так выходит, что кто-то работает под его маркой?! – воскликнул я, чувствуя, как во мне разгорается прежний азарт. – А вы не интересовались его наружностью?
– Как не интересовался, – засмеялся в трубку подполковник. – Он среднего роста, седоватый, бородатый, носит очки. Одна нога у него прострелена еще на финской, и он ковыляет на деревяшке.
– Так, значит, какое-то сходство все-таки есть?
– Это мы увидим, когда познакомимся ближе с тем Маслянниковым, который разъезжает по нашим районам. Я уже дал кое-какие указания. Желательно, чтобы и вы на него взглянули. Поэтому вам придется немного задержаться в Таловке. С вашим начальством я это согласую.
Я хотел еще кое о чем расспросить подполковника, но в кабинет Виктора, откуда я говорил, пришел посторонний человек, какой-то заезжий геолог, и мне пришлось воздержаться от расспросов. Однако оставалось неясным, должен ли я сам постараться увидеть Трофима Егорыча, если он появится, или нет.
Между тем время подходило к обеду, и Виктор позвал нас с геологом к себе домой, обещая угостить пельменями с медвежатиной. Мы не отказались, но я проклял все на свете, когда за столом Мария Петровна и особенно Виктор, слышавший обрывки нашего разговора с полковником, начали трунить над моими сыскными похождениями. Виктору я ничего не стал говорить, он такой упрямый, что ему хоть кол на голове теши, все равно не убедишь, а Марии Петровне я, воспользовавшись случаем, высказал неудовольствие ее болтовней при постороннем человеке.
– Да бросьте вы... – успокаивала она меня. – Этот геолог как приехал, так и уедет. Никому он ничего не скажет. Зато я приберегла для вас сюрприз, узнала от Серафимы Кузьмовны, когда приедет ее обожатель.
– Неужели так прямо и спросили? – ужаснулся я, боясь, что эта болтушка провалит нам всю музыку.
– Зачем считать меня окончательной дурой? – обиделась она. – Я просто сегодня утром сказала ей, что мне нужно было бы мяса, лучше всего, если бы говядины, и она пообещала, что, может быть, поздно вечером в субботу, а верней, что утром в воскресенье что-нибудь сообразит.
«Суббота! – прикидывал я в уме. – Сегодня четверг. А что, если этот Трофим Егорыч, или как его еще зовут, уже здесь и Серафима Кузьмовна только дожидается его отъезда, чтобы продать привезенное мясо? Нужно, пожалуй, пойти проверить, как обстоит дело у нее на задворках, вчера там не было свежих следов».
Однако когда я пошел «прогуляться», то этот чертов геолог увязался за мной.
– Куда собрались? – спросил он, догнав меня. – Надеюсь, не на розыски?
– Нет! – сердито отрезал я. – Просто хотелось пройтись одному. Нужно обдумать одно дело.
– Обдумывать нужно вдвоем, – улыбаясь, ответил геолог. – В этом отношении я привык следовать любимой поговорке моего начальника, подполковника Егорова: «Ум хорошо, а два лучше». Он мне поручил связаться с вами.
– Так вы от него! – обрадовался я. – Вот хорошо! А то я не знал, что мне следует предпринять.
– Для вас самое главное – ничего не предпринимать, – ответил мой собеседник уже официальным тоном. – Кстати, зовут меня лейтенант Ивкин. Все, что нужно, сделаем мы. Я и так убедился, что обо всей этой операции осведомлено слишком много людей. Взять хотя бы ту же Марию Петровну, зачем ее-то нужно было посвящать в такие дела?
– Зато благодаря ей я узнал, что Маслянников будет здесь если не сегодня и не завтра, то обязательно в субботу, – возразил я.
– Едва ли, – покачал головой лейтенант. – Верней, что он вовсе не появится здесь больше. Кроме здешнего пункта, у него есть еще три. На одном из них, самом дальнем, его на днях проворонили, теперь ожидают на двух промежуточных. Сюда же я приехал на всякий случай, если ему взбредет в голову изменить свой обычный маршрут. Вас я попрошу остаться здесь, пока Маслянникова не арестуют, чтобы вы помогли его опознать.
В пятницу мы с лейтенантом несколько раз по очереди проверяли, не появились ли новые следы на огороде Серафимы Кузьмовны, но там не было ни новых, ни старых. Выпавший снежок запорошил все колеи.
Наступила суббота. Возможно, что в сумерки должен был пожаловать долгожданный гость. Лейтенант накануне вызвал к себе в помощь милиционера из райцентра, но тот что-то не появлялся.
– Начинает смеркаться, – сказал наконец лейтенант, взглянув в окно. – Больше задерживаться нельзя. Пойду один.
– Пойду с вами! – вскочил я, хватаясь за полушубок.
– Не выйдет! Посторонним там делать нечего, – возразил лейтенант подчеркнуто спокойным тоном. – И вообще, вероятней всего, сегодня никто не явится.
Я настаивал чуть ли не с пеной у рта, убеждая его, что преступник от него одного обязательно сбежит.
– Не сбежит! – скривил губы лейтенант. – Не таких приходилось брать. – Но под конец согласился и даже дал мне свой запасной пистолет.
В гости к Серафиме Кузьмовне мы отправились не через калитку, а известной уже нам дорожкой для особо дорогих гостей, через огороды. Немного обождали, пока она вышла в сарай доить корову, и прошли прямо в избу.
Пес, как и следовало ожидать, поднял гам и этим заставил хозяйку вернуться.
– Здравствуйте! – сказала она, разглядев нас. – Зачем пожаловали?
– Да вот хотим на квартиру к вам устроиться временно, – объяснил лейтенант. – Мы ненадолго.
– Никак не могу пустить, – наотрез отказала Серафима Кузьмовна на этот раз самым обычным русским языком, без малейшего жеманства. – Я женщина одинокая, цельный день на работе, а вы тем более мужчины.
– А вы разве не пускаете мужчин к себе на постой! – придрался к слову лейтенант.
– Ну что вы! – возмутилась хозяйка. – Что люди говорить станут?
– А как же Трофим Егорыч к вам наведывается?
– Какой Трофим Егорыч? – вспыхнула хозяйка. – На одинокую вдову всякий зря наговорить может.
– Так вы утверждаете, что незнакомы с Трофимом Егорычем и что он ни разу у вас не бывал? – спросил лейтенант, подавая ей свое удостоверение.
Ох и затрещала же она ему в ответ!
– А почему бы мне и не принимать Трофима Его-рыча? Он человек служащий, командировочный, должен же он где-то останавливаться, если на заезжей вечно народу битком набито. Может, еще налоги с меня за это станете брать, так не выйдет у вас это дело. Трофим Егорыч мой давнишний знакомый, даже родственник, и я его из одного только уважения, без всякой платы, как дорогого гостя, принимаю.
