Текст книги "Приключения 1974"
Автор книги: Григорий Федосеев
Соавторы: Алексей Азаров,Юлий Файбышенко,Владимир Кашаев,Николай Елин,Владимир Туболев,Николай Волков,Анатолий Голубев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)
Минут через десять Юркин взвод и разведчики незаметно исчезли из лагеря, где все еще бродяжили двое десантников. От гостей не отходили несколько партизан, получивших инструкции. Еще один взвод под командой Точилина уже раскинулся в лесу, за деревьями, выставив стволы пулеметов и автоматов. Он должен был остановить Кюнмахля. После ухода командира к десанту комиссар должен был поднять в лагере тревогу.
В семь Редькин (у которого в бинтах спрятан был браунинг) и Репнев в сопровождении десантника со шрамом двинулись в лагерь парашютистов. Второй десантник оставался. Ему у партизан нравилось. Тем более что подошло еще четверо парашютистов, а у одной землянки уже позвякивали кружки – готовилось угощение гостям.
Редькин шел вслед за десантником, Репнев позади. Он был почти спокоен, почему-то с Редькиным всегда было спокойно. Высвистывали и кричали лесные птахи, сыпались листья с обламываемых парашютистом кустов – тот старался уберечь раненую руку Редькина. Широкоплечая спина командира, обмотанная бинтами шея и вызывающе заломленная фуражка двигались от него в двух шагах. Хворост поскрипывал под ногами. Редькин все время о чем-то расспрашивал десантника, а тот, приостанавливаясь, отвечал ему. Репнев вспоминал Коппа. «И надо убить первым, чтобы он не убил тебя».
Десантники расположились у самого болота, не более чем в двух километрах от партизан. Там, на болоте, была гать, и только по этой гати партизаны могли уйти в труднодоступные чащобы, если немцы нажмут с опушки. Редькин обычно такие и выбирал места для лагеря. Но теперь на пути к гати были парашютисты, и Репнев сейчас способен был оценить план Шренка. Редькин, повернувшись вдруг, подождал его и сказал вполголоса:
– А колпаки варят у Гансов. Со всех сторон нас обложили.
Редькин присел на пень. Десантник впереди забеспокоился.
– Товарищ капитан, надо поторапливаться.
– Ладно-ладно, – добродушно отозвался Редькин, отводя здоровой рукой еловую лапу. – Руку заломило, к тому же мы партизаны, браток, а не армия. У нас без опозданий не обходится. – Редькин оттягивал время. Ему важно было, чтоб Юркины парни успели. А лагерь уже был рядом. Слышались голоса, виднелась впереди защитная парусина палаток, и тут Редькин вдруг сказал:
– Вот что, сержант, пожалуй, мы это переиграем.
– Что переиграем? – с испуганным озлоблением спросил парашютист со шрамом.
– Без осторожности нельзя, – пояснил Редькин. – Иди к своему начальству и скажи: встретимся здесь. К вам я не пойду...
– Договорено же было, товарищ капитан! – взмолился сержант, багровея.
– Договорено не договорено, а передай своему капитану, что, как равные по званию, мы должны один на один встретиться. Пусть сюда приходит и с тобой. С одним. Поговорим, а там решим.
– Эх, товарищ капитан, – сказал, бычась и зло усмехаясь, парашютист, – а нам тут о вас: «Какой Редькин смельчак»!.. Хороша смелость!
– Вижу, разболтали тебя в десанте, – сказал Редькин, прищуриваясь. – Выполнять приказание! – поднял он голос.
Парашютист дернулся, вытянулся и убежал. Долго еще покачивались кусты, указывая его след.
– Нарушили им планчик, – засмеялся Редькин. – А прийти придут. Добыча-то рядом. Легкая!
– А вдруг наши? – подумал он вслух. – Что тогда?
Репнев не ответил, он как-то обмяк от ожидания.
Минут через десять послышался треск хвороста, и парень со шрамом вывел на полянку высокого черноволосого человека со шпалой в каждой петлице комбинезона. Фуражку тот держал в руке, но, увидев поджидавших его, надел на голову.
– Васин, – представился он, подходя и улыбаясь.
– Капитан Редькин. – Редькин встал, пожал протянутую руку и какими-то отрешенно-нежными глазами оглядел командира десанта. У того на красивом черноусом лице плутала улыбка, он тоже во все глаза смотрел на Редькина.
Редькин отступил и положил руку на бинты раненой руки. Репнев подтянулся к сержанту. Десантник следил за своим командиром. Репнев шагнул. Тот взглянул на него и осклабился. Но во всей его крепкой фигуре была готовность.
– Встретились, значит? – сказал Редькин, оглядывая командира десанта.
– Встретились, товарищ Редькин, встретились, – сказал тот, хищно улыбаясь. – А я...
– Погоди, Мирошниченко, погоди! – сказал Редькин. – За тобой еще будет слово...
От этих слов командира десанта согнуло, а сержант сделал шаг вперед.
– Знаешь? – спросил шепотом Мирошниченко, он был бел, одни глаза как-то сладострастно светили из-под густых бровей.
– Знаю, – тоже полушепотом сказал Редькин, – потому и пришел!
– Знаешь – и пришел? – не слушая, спрашивал Мирошниченко. Рука его ползла к кобуре на ягодице.
Сержант завертел головой, озираясь.
– Знаю и пришел, – сказал Редькин, выдергивая из бинтов браунинг.
Мирошниченко кинулся, а Репнев упал от прыгнувшего первым сержанта. Два выстрела хлестнули в тишине.
Репнев пытался вывернуться из-под насевшего на него десантника, когда стукнул еще один выстрел и тот обмяк на нем. Сейчас же грохнули разрывы, раздался вопль атакующих и сплошной треск автоматов и пулеметов. Репнев выбрался из-под сержанта и отвалил от себя труп. Редькин стоял над Мирошниченко. Тот еще дергался у его ног.
– Аньку помнишь? – спрашивал Редькин, а с земли на него ненавидяще глядел пригвожденный «парашютист». – Помнишь Аньку мою?
– Су-ка, – выхрипел, дергаясь, Мирошниченко, – мало я вас перестрелял, перерезал...
– Мало, – сказал Редькин и выстрелил еще раз. – Видно, мало, раз сам напоролся... По всему видать, наши их там кончают, – повернул он голову к Репневу. – Айда! – Он пошел к лагерю десанта и вдруг обернулся: – Как, Шибаев, говорил операция-то называлась у Шренка?
– «Троянский конь»! – сказал Репнев.
– Мы им другого коня покажем, – сказал Редькин, – буденновской породы. Попляшет он у меня, фон Шренк этот.
На кухне тикали ходики. Полина закрывала глаза и вновь открывала их. Ей начинало казаться, что ходики все убыстряют и убыстряют темп. Настойчивое тик-так перебивало ход мыслей, упорно долбило в висок металлическими молоточками. Сначала они, как пальцы терапевта, обстукивали височную кость, потом, ускоряя удары, разрывали ткани, вот они бьют уже в мозг, их бешеный выпляс никак нельзя остановить. Они молотят, они расшибают голову: «Гес-та-по, – грохочут молоточки, – Ши-ба-ев – а-гент гес-та-по! Как ты мог-ла по-ве-рить, – безумствуют в мозгу молоточки, – те-бя про-ве-ря-ли, и ты про-бол-та-лась!»
Она стиснула голову ладонями, сожмурила глаза: раз-два-три-четыре. Что я делаю? Надо соскочить с этого конвейера. Сбить темп. Но откуда Шибаев мог знать пароль? Откуда? Его знали только она, Бергман и Коля... Может, настоящий связной попал им в руки?
Но Шибаев же сбежал вместе с Кобзевым от гестапо!.. Кобзев не взял семьи – и это куда достовернее, а Шибаев сбежал с семьей. Как это похоже на спецзадание!
Она спустила ноги с кровати и села. Так можно сойти с ума. Надо отвлечься. Сейчас уже нет выхода. Надо ждать. Выход есть. Уйти. Но Рупп. Он тогда погиб. Со всех сторон был обложен неблагонадежными... Где он? Уже пора прийти... Фон Шренк поможет ему... Шренк обещал появиться. И Притвиц. Господи, хоть эти бы... Сейчас все равно кто...
Ветер ворвался в окно, заколыхал шторы. Она вздрогнула. Нет. Никого. Померещилось. Откуда-то наплыл звук мотора. Рупп? Нет, это на шоссе.
Грохнула входная дверь. Она села, окостенев. Простучали шаги. Голова Бергмана возникла в проеме распахнутой двери. В гостиной горел свет. Он мешал ему увидеть ее в темноте.
– Полин? – позвал он низким взволнованным голосом.
– Я тут! – Она смотрела на него из тьмы. Он повернул выключатель. Лампочка слабым светом озарила комнату.
– Маленькая Полин, – сказал вздрагивающим голосом Бергман и вдруг притянул ее к себе, и она припала к его прочному плечу и зарыдала. Как хорошо, что он здесь. Но мозг, успокоившись (она с изумлением подмечала это в себе), уже ставил вопросы.
– Тебя допрашивали, Рупп?
Он, поглаживая ее горячей сильной ладонью по спине, молчал. Потом сказал, с трудом подавляя рвущиеся нотки в голосе:
– Кранц сам заехал в госпиталь. С ним был лейтенант из абвера. Расспрашивали о Ньюш и о тебе. Это не было прямым допросом.
Он все поглаживал сильно и медлительно ее спину, волна тепла и слабости захлестывала ее.
– Полин! – шепнул Бергман. – Мы только двое в обезумевшем мире. Полин...
Она услышала ходики. Боже мой! В такую минуту... С усилием она отклонилась.
– Как ты думаешь, Рупп, – она старалась говорить как можно озабоченнее, – история с Нюшей кончилась?
Бергман отодвинулся, выдохнул, чтобы установить дыхание.
– Трудно сказать что-либо определенное. Но Шренк за нас.
– Он потребовал от Кранца не класть трубки и слушал, как Кранц допрашивает меня, – сказала она, – но долго он не сможет нас поддерживать. Вернее, не будет.
– Если у Кранца появится что-нибудь новенькое... – сказал Бергман.
Голос его был тускл, и от этого все в Полине опять завибрировало страхом: «Шибаев, кто же он?»
– Куда-то исчез Иоахим, – говорил в темноте Бергман, – и это меня тревожит.
Взвизгнули тормоза. У крыльца остановился автомобиль. Грохнула дверца кабины. Они вскочили одновременно.
– Я не закрыл дверь! – пробормотал Бергман, но по дому уже грохотали шаги, и через секунду Притвиц всунул в комнату свою голову в фуражке.
– Пардон, мсье и мадам, – сказал он, – господин майор и вы, Полин, немедленно принимайте решение. Я только что от шефа. Он опять беседует с Кранцем, и тот вновь требует разрешения взять вас, Полин.
– Но что за бред? – угрюмо глядя на него, спросил Бергман. – Откуда это сумасшествие?
– Вот что, дружище, – сказал Притвиц, входя в комнату и осматриваясь в ней, – у меня есть вариант. Не знаю, насколько он вам подойдет. Весь этот ажиотаж может продлиться несколько дней. Если они не будут иметь фактов, шеф не выдаст им Полин. Я в этом убежден. Но считаю, что сейчас ее надо укрыть. Да-да, укрыть. Надо спрятать Полин, и да поможет нам бог!
– Но куда? – с отчаянием спросил Бергман.
– У меня, – Притвиц с минуту наслаждался их растерянностью. – И только у меня. Кто будет искать преступницу у адъютанта начальника гарнизона. А через несколько дней головы прояснятся. Вы согласны, Бергман?
– Я согласен, Карл! – Бергман оглянулся на Полину. Та молчала. Она знала, почему Кранц снова взялся за нее. Шибаев! Проклятая доверчивость!..
– Тогда скорее! – Притвиц шагнул и потянул за руку Полину. – Нельзя терять ни секунды. По тону шефа я понял, что он не сможет долго сопротивляться. СД – это СД.
Они выскочили на улицу. Было темно. Ветер ворочался в кронах лип.
– Бергман, приезжайте часов в двенадцать! – крикнул Притвиц, включая зажигание. – Я думаю, они еще не установили за вами наблюдение? Операция к полночи кончится, и шеф оторвется от рации.
Он включил фары и крикнул назад Полине:
– Надо пригнуться. Вас могут увидеть.
Машина рванулась. Полина сквозь наружное стекло кабины видела мелькание ветвей.
– Утрем нос гестапо! – хохотал за рулем Притвиц. Его молодой голос легко перекрывал рев мотора, – Мы уже откалывали такие номера... В тридцать девятом в Потсдаме, слышите, Полин, мы украли работницу у крейслейтора НРСХА – вы слушаете? Мы, пехотные юнкера, у самого крейслейтора? Она была влюблена в одного нашего парня! А крейслейтор жаждал от нее не только работы на кухне!
Он вдруг умолк, и встречная машина, ослепив мгновенной вспышкой фар, пронеслась мимо.
Притвиц обернулся.
– Это их машина, а пташка улетела, – хохотал он. – Полин, посмотрим, как их встретит Кранц, когда они вернутся с пустыми руками.
Он хохотал, а Полина, вслушиваясь в этот беспечный голос, думала о том, что этому человеку невозможно доверить ни крохи из того, что она знала. Он явно ввязался в смертельную игру с гестапо из одного молодого озорства.
– Шренк знает, что вы задумали? – спросила она.
– Что? – он задрал голову, положив ее на спинку сиденья, чтобы было слышнее. Она повторила.
– Это будет для старика сюрпризом, – смеялся Притвиц. – Он любит, когда коричневым вставляют перо.
Машина со скрежетом остановилась. Притвиц открыл дверцу.
– На посту! – крикнул он.
Затопали сапоги по булыжнику и смолкли.
– Рядовой Шмидт, господин обер-лейтенант!
– Вот что, старина, – сказал Притвиц, сидя за рулем, – я знаю, это не по уставу. Но я прошу тебя. Сбегай на второй этаж, вот ключи. Позвони в комендатуру и спроси у дежурного: необходим ли полковнику обер-лейтенант Притвиц? Или у обер-лейтенанта есть хотя бы час времени?
– Но пост, господин обер-лейтенант!..
– Это две минуты. Я подменю тебя.
Брякнули передаваемые ключи. Зацокали, удаляясь, сапоги.
– Полин, на первый этаж, первая дверь направо, – шепнул Притвиц, – я буду чуть позже.
Полина выскользнула из машины и пробежала за ограду. Дверь была открыта. Сверху слышался голос солдата. С лестницы падали отсветы лампочки. Она увидела сбоку дверь, толкнула ее и, бесшумно затворив ее за собой, упала на кушетку у самой стены. Мимо двери протопали сапоги. Все это отсрочки. Как только Притвиц скажет о ней Шренку, все будет кончено. Теперь у Кранца в руках факты... Скорее бы приходил Рупп. Она посмотрела на часы. Уже половина одиннадцатого. В комнате было темно, пусто и страшно. Хлопнула входная дверь, вошел Притвиц и остановился, чернея на фоне двери.
– Полковник не нуждается во мне, – сказал он, – и собирается скоро быть сам. Пикантная ситуация, не правда ли? Обер-лейтенант и прекрасная женщина в темноте. Я решительно против службы в такие минуты.
Она поняла, что, если не сбить с Притвица его возрастающую игривость, положение может стать невыносимым.
– В чем, собственно, Кранц меня обвиняет? – спросила она.
– Этот дьявол создаст обвинение против самого господа бога, – сказал Притвиц, подходя и присаживаясь на кушетку. – Вы чем-то не понравились ему, Полин. Или наоборот – слишком понравились. Кроме того, он органически не выносит русских. – Притвиц придвинулся к ней. – А я напротив, Полин, – он осторожно двинулся к ней. – Я, как вы видите...
– Не приближайтесь, Карл, – приказала она, – ни шагу больше. Иначе я плохо пойму ваше теперешнее джентльменство.
Притвиц постоял, потом повернулся и вновь присел на кушетку.
– Я вам так неинтересен, Полин? – спросил он с обидой в голосе.
Она улыбнулась.
– Напротив. Но я умею любить только одного, Карл.
– Я всегда считал русских женщин несколько ненормальными, – объявил Притвиц, поудобнее устраиваясь на кушетке, – нет, вы несовременны, Полин.
– Возможно, – сказала она и вздрогнула, услышав взвизг входной двери. К ним постучали. Притвиц, стараясь загородить собою вход, приоткрыл дверь.
– А, это вы, господин майор, – сказал он без особого удовольствия. – Ну теперь не хватает только шефа.
– Они тебя расспрашивали? – спросила Полина, подходя к Бергману. В темноте на его лице видны были одни глаза. Они обдавали злым и нервным блеском.
– Перерыли вашу комнату, Полин, – сказал он, – оставили там засаду.
– А вас?.. – Она прикусила губу, увидев его приложенный ко рту палец.
– Пикантная историйка, – сказал Притвиц, и в этот миг где-то далеко ухнуло, и сразу по всему поселку загрохотали взрывы, загремели очереди.
– Это сон? – закричал Притвиц. – Разбудите меня, господа!
– Пар-ти-заны! – ахнула Полина. «Милый! – думала она о Шибаеве, – дошел, милый! Коля! Спасибо тебе».
Стрельба с нарастающей силой приближалась.
– Телефон! – Притвиц ударился телом в дверь и выскочил в вестибюль.
– Наши! – шепнула Полина Бергману, – наши, Рупп.
Но лицо его испугало ее.
– Раненые, – пробормотал он, – что они сделают с ранеными?
Совсем близко загрохотал пулемет, и в наружную дверь вскочило несколько солдат.
– Господин обер-лейтенант! – крикнул один из них с выражением ужаса и надежды на лице. – Что нам делать, господин лейтенант?
Притвиц, погасив свет на втором этаже, спускался с лестницы.
– Обороняться, дружище, обороняться, – сказал он спокойно. – Майор, вы примете команду?
– Командуйте вы, я врач, – ответил Бергман, и тут же грохотнуло, и пули с цокотом и лязгом защелкали по стенам и паркету, посыпался щебень, зазвенело стекло.
– Огонь! – закричал, прыгая к стене, Притвиц. – Огонь! – Он, не целясь, выстрелил несколько раз в окно.
Опять ударила очередь. Один из солдат закричал, а трое остальных помчались вверх по лестнице. Скребанули пули, и двое с криком покатились вниз. Бергман бросился к ним, начал оттаскивать их в угол. Притвиц выпустил в окно оставшиеся в обойме пули и завозился, перезаряжая пистолет.
– Обходи, Юрка! – услышала Полина русский выкрик и сама закричала от радости.
– Успокойтесь, Полин! Сейчас я...
Притвиц обернулся. Очередь через окно бросила его на пол. Тотчас же, ударом распахнув раму, прыгнул в дом какой-то человек.
– Хенде хох! – крикнул он.
Бергман обернулся. Секунду они с ворвавшимся смотрели друг на друга. Неожиданно Притвиц, лежавший на полу, сдернул нападавшего на пол. Звякнул отлетевший автомат. Полина подбежала. Они катались по осколкам стекла и щебня. Бергман встал. Он смотрел на борющихся и вытирал руки. У его ног стонал солдат. Полина смотрела, как Притвиц заламывает руки парню в ватнике с русым чубом на лбу. Бергман все смотрел из своего угла. Притвиц наседал на упавшего. Еще не поняв, что нужно сделать, Полина подбежала и надвинула Притвицу на глаза фуражку. Притвиц дернулся. Выкатившийся из-под него партизан ударил его ногой и насел на него сверху. Полина подбежала к лежащему пластом немецкому солдату, просунула руку под его еще теплое тело, отстегнула пряжку и вытянула из-под него ремень.
– Нужно? – спросила она чубатого, протягивая ремень. Тот выкручивал Притвицу руки.
– Вяжи, вяжи, – хрипел партизан, напрягшись в последнем усилии. Притвиц охнул и упал плашмя. Полина неумело просунула ремень под стиснутые руками чубатого запястья обер-лейтенанта.
– Так, – парень скрутил руки Притвицу и вскочил.
Он увидел наблюдающего за ним Бергмана и кинулся к автомату. Полина и Бергман онемело смотрели на него. Парень вскинул автомат и чему-то удивился.
– Чего смотришь? – спросил он Бергмана и вдруг осознал присутствие Полины. – Это ты мне ремень дала?
– Я, – сказала она.
– Кто такая?
– Своя, – сказала она, улыбаясь. Он вдруг показался ей смешным: чубатый, грязный.
– Понятно, – парень ткнул стволом в сторону Бергмана. – А этот чего? Ошалел?
– Он тоже свой, – сказала Полина.
Парень секунду поразмыслил.
– Как за шкирку возьмешь, все свои, – пробормотал он и поднял автомат. – А ну давай на улицу.
В дверь заскочили еще какие-то люди.
– Кого взял, Юрка? – спросил бородатый кряжистый мужик.
– Да вот «своя», говорит, – ответил Юрка и крикнул: – Наверху пошарь, я там не был. Главного пока не видал.
Репнев лежал на площади под колесом развороченного гранатой грузовика, прижимаясь к булыжнику. Крыша комендатуры горела. Горело невдалеке здание гестапо. Сейчас только длинная двухэтажная постройка комендатуры и оставалась немецкой территорией в поселке. Казармы на другом конце города они взяли штурмом, воспользовавшись внезапностью и забросав гранатами обалдевших со сна солдат, да их-то было не более двух десятков, основные силы брошены в помощь Кюнмахлю и были сейчас в тридцати километрах от города. Подростки и женщины, не пугаясь стрельбы, выныривали из тьмы, чтобы показать, где еще таятся немцы.
Комендатуру взять не удалось, потому что группа, посланная к ней, нарвалась на патруль, и стрельба подняла охрану в здании. На площади перед комендатурой, зыбко освещаемой огнем, лежало несколько неподвижных тел немцев и партизан. Репнев выжидал затишья, чтобы попробовать узнать, кто мертвый, а кто ранен. Но затишья не было. Повсюду – из-за заборов, разбитых машин и из кюветов – били партизанские автоматы и пулеметы, и в ответ им со второго этажа комендатуры резали по булыжнику площади, лязгали по камням, отскакивали и скребли в воздухе очереди крупнокалиберного пулемета. Подполз Редькин. Бинты на его плече были пламенными в отсветах пожара.
– Не иначе сам Шренк дерется, – сказал он, пробуя одной рукой свернуть самокрутку.
Репнев помог ему закурить.
– Главное, сволочь, тянет время. А Кюнмахль у Вязовского свои машины оставил. Если Шренк ему сообщит по рации, через час будет тут. Этот волк стреляный, и солдаты у него отборные. Комендатуру надо брать! – Редькин поднялся и стоял теперь, оглядывая площадь из-за борта грузовика.
– Товарищ командир, – вынырнул чубатый Юрка, – у меня тут...
– Юра, – перебил Редькин, – у тебя сколько человек?
– Восемь. Да два...
– Бери троих и ползи с фланга. Видишь? Через двор, – показал Редькин. – Забросай пулеметчика гранатами. Иначе пропадем.
– Есть! – Юрка уполз.
Редькин переждал минуту и, вывернувшись из-за машины, побежал вдоль площади. Упал на здоровую руку, пополз. Низко над ним ударила очередь. Пулемет на втором этаже комендатуры слал и слал из черноты окна огненные нити.
Репнев поймал себя на том, что впервые с начала этого рейда не думает о Полине. Он думал о ней каждую секунду, занимаясь делами, участвуя в разработке операции, трясясь на телеге по лесной дороге. А теперь она почти пропала из памяти. За Полиной пошел Шибаев. Он должен был доставить ее и Бергмана, но хотя в том конце поселка огонь и затих, изредка и там постреливали. Тревога за жену опять задрожала в нем сквозь усталость и озноб боя.
Вчера вечером, уничтожив десантников, Редькин решил поквитаться со Шренком. Как ни отговаривал его Точилин, командир был непоколебим. Он, видно, давно уже это задумал, потому что, когда, обманув и втянув Кюнмахля в затяжной бой с прикрытием, они вырвались на лесную дорогу, отряд там уже поджидал Трифоныч с двадцатью подводами. Вот он в чем заключался, план «Буденновский конь», понял тогда Репнев – в нескольких километрах от шоссе был некогда знаменитый конезавод. Давно уже комиссар вел там переговоры с мужиками. Конечно, часть поголовья немцы угнали, что много отличных племенных лошадей было укрыто в глухих чащобах. Теперь их передали партизанам. Раненые с Надей и Ниной загодя отправлены за болото, заслон все дальше уводил Кюнмахля, и Редькин повел отряд на Клинцы.
Все было рассчитано по минутам, определены сигналы. Группы нападения должны были затаиться и ждать у своих объектов. Все удалось, за исключением взятия комендатуры, и теперь она задерживала весь отряд. Почти тотчас с фланга, пригибаясь, побежали освещенные огнем фигуры. Грохнули взрывы.
– Ура-а! – встало над площадью. Репнев, захваченный атакой, бежал вместе со всеми. Навстречу разрозненно замелькали огоньки выстрелов, жалобно запели пули. Грохнуло еще несколько разрывов, и огромное пламя встало над комендатурой. Репнев нагнулся над телом упавшего партизана. Недвижные глаза смотрели в небо. Рядом уже распоряжался Редькин. В двери комендатуры ныряли и выскакивали оттуда бойцы.
Кого-то вынесли на шинели. Редькин насторожился. Четверо партизан поднесли и положили перед ним длинного немца в офицерском мундире. На шее поблескивал крест с белой окантовкой.
– Шренк? – спросил Редькин.
– Он, – сказал кто-то из бойцов.
Шренк держался за грудь, из-под руки его расползалось по мундиру темное пятно. Огонь высветил длинное лицо с утомленно глядящими глазами.
– Посмотри его, – кивнул Редькин Репневу, – надо б с собой забрать. Много знает.
Шренк посмотрел на него, приподняв голову.
– Реткин? – явственно произнес он.
– Узнал, – польщенно засмеялся Редькин, – спасибо и на том, Трифоныч! – закричал он, оборачиваясь. – Сигнал сбора!
Длинная кривая ракета располосовала небо. Подошел комиссар.
– Пополнение просится, командир. Человек пятьдесят.
– Шибаев пусть отбирает, – сказал Редькин. – Где Шибаев? Он местных лучше знает.
– Здесь я, – выдвинулся Шибаев, огненно-алый от сполохов. – Тут вот разведчица наша...
Редькин обернулся. Репнев, оторвавшись от Шренка, встал.
Высокая, рыжая сейчас от отблеска пожара, в черном костюме и белой блузке подходила Полина. За ней шагал широколобый крупный немец в офицерском мундире, без фуражки, с заложенными за спину руками.
– Коля! – вдруг крикнула Полина и рванулась к нему. Она ударилась об него всем телом и чуть не опрокинула его. Тесно прижавшись друг к другу, они молчали. Огонь пожара вызолотил ее щеку. Ее ресницы бились у его подбородка. Она не переставая шептала:
– Коля... Коля... Коля!
Он молча стискивал ее плечи. Сколько она вынесла, пока он нашел ее!
– Ладно, – сказал Редькин – благодарить их потом будем, а пока пусть обнимаются.
Репнев устыдился и отпустил Полину. Она взглянула на него, укоряя, но отошла.
– Товарищ командир, – сказал Шибаев, – и этот вот... наш, значит, немец. Помогал...
Редькин взглянул на Бергмана, подумал, потом шагнул и стиснул тому руку.
– Спасибо. Принимаем в отряд.
Полина перевела Бергману.
Репнев болезненно заморгал. К чему и кому относилось это выражение счастья в ее глазах?
– Вот еще один, – сказал Юрка, выталкивая вперед связанного обер-лейтенанта.
Притвиц стоял, угрюмый, смотрел под ноги.
– Адъютант фон Шренка, обер-лейтенант Притвиц, – пояснила Полина.
– Адъютант? – спросил Редькин. – С собой прихватим. Этот-то, – он кивнул головой на Шренка, – видать, не жилец. Ста-а-но-вись! – закричал он, и вся площадь вокруг наполнилась топотом и бряцаньем.
Притвиц со связанными руками подошел к лежащему на шинели фон Шренку. Репнев, вспоров мундир, осматривал рану. Полковник фон Шренк заканчивал земное существование. Потеря крови была очень большой.
– Вот, Карл, как мы кончаем, – сказал фон Шренк тихо.
Притвиц стоял над ним, склонив голову.
– Операция «Троянский конь» удалась, – с усилием говорил Шренк, кривя рот, – но не нам, а им. Вон кто сидел в коне этих диких ахейцев, – он кивнул головой на стоящих невдалеке Бергмана и Полину. Репнев силой заставил его лежать неподвижно.
– Только на пять минут опоздали... – бормотал Шренк. – Я не верил Кранцу, и напрасно. Денщик Бергмана признался, что был свидетелем, как она разговаривала с человеком из леса. Еще день допроса, и мы узнали бы и про Бергмана.
– Нет смысла вспоминать теперь об этом, шеф, – сказал Притвиц, – наша игра сыграна.
– Надо... было, – с клекотом в груди отозвался Шренк. Он дернулся. – Надо было... стрелять и стрелять их... Всех... Без различия.
Подошел Бергман. Вместе с Репневым склонился над раной.
– Иуда, – прохрипел фон Шренк, – с дикарями против Германии и цивилизации?
Репнев с помощью Бергмана перевязал Шренка. Бергман, затягивавший на его груди бинты, увидел прямо перед собой поблескивающие зрачки.
– Если бы вы были чуть здоровее, я бы кое-что объяснил вам по поводу Германии и цивилизации, – отчеканил он.
– Вы имели достаточно времени, а я здоровья совсем недавно, – иронически скривил рот фон Шренк, – но почему-то я тогда этих объяснений не услышал.
– Вы!.. – сказал, темнея, Бергман. – Вы, полковник, присвоили себе право убивать, жечь и насиловать именем Германии. Я всегда ненавидел такую Германию... И я готов погибнуть за то, чтоб она стала другой.
– Ты... за все заплатишь, предатель! – Фон Шренк дернулся. Густая черная струя крови ударила у него изо рта, конвульсии сотрясли тело. Через минуту он затих.
– В одном нельзя отказать этому господину, – сказал, отходя, Бергман, – он был до конца последователен.
– За исключением дружбы с вами, – пробормотал, глядя на мертвого полковника, Притвиц.
Молодой партизан толкнул его дулом автомата и погнал перед собой.
– Коля! – подошедшая Полина взяла Репнева за локоть. – Этот Притвиц меня спас. Укрыл от гестапо. Может быть, по доброте душевной, может, по недомыслию, но спас.
– Посмотрим, что для него можно сделать, – сказал Репнев.
Она вдруг обняла его и тут же, взглянув на Бергмана, убрала свои руки.
– Кстати, – сказал Бергман, старательно обходя их взглядом, – нельзя ли поискать в подвалах гестапо моего денщика? Если бы он начал выдавать на день раньше, ни меня, ни Полины, возможно, уже не было бы в живых.
– Спасти арестованных не успели, – сказал Репнев, – когда мы атаковали, гестаповцы бросили в подвал несколько гранат. Все, кто был там, погибли. Гестаповцев тоже не пощадили. Этот... Кранц, что ли, его опознали местные. Лежит с пробитым черепом.
– А бумаги, протоколы допросов?..
– Что могло сгореть, сгорело. Здание забросали гранатами и бутылками со смесью.
Далеко на шоссе послышался звук моторов.
– Уходим, – приказал Редькин. – Комиссар, выводи!
Репнев ждал, пока в тарахтящие повозки погрузят раненых. От шоссе полыхнула стрельба. Она усиливалась и приближалась.
Ночью, при свете свечей, Репнев и Бергман закончили седьмую операцию. Как были – Репнев в пропотненной гимнастерке, Бергман в распахнутом, пропотелом мундире – вышли из блиндажа. Звезды цвели над огромным лесным морем, льдистое их свечение, казалось, колебалось и двигалось в черноте неба. Вокруг спал партизанский лагерь. В эту ночь они остановились в прошлогодних блиндажах, раскинутых в самой чащобе леса. Здесь во времена осенних боев располагалась какая-то часть. Лошади всхрапывали во сне. Костры были залиты, и сапоги обоих нет-нет и наступали на кучки остывших головешек.
Неподалеку от блиндажа в черноте ночи Репнев наткнулся на телегу. В ней кто-то ворочался. Он узнал пленного обер-лейтенанта. Они прошли дальше.
– Сядем? – предложил Репнев, нащупав ногой какое-то бревно.
– Да, – согласился Бергман. Он вынул из кармана сигареты, чиркнул зажигалкой.
– Руки у вас замечательные, – сказал Репнев, он все еще переживал операцию Редькина, когда вдруг прорвалась артерия и кровь хлынула во вскрытую брюшину. Если бы не Бергман, успевший пальцем прижать кровоток, все было бы кончено.
– Вы хороший хирург, – сказал Бергман.
Они помолчали. Полина в накинутой шинели, выйдя за ними, неслышно приткнулась к задку телеги. Она думала о них обоих, и сердце полно было тихой боли и радости.
– Господин Репнев, – сказал Бергман, сильно затягиваясь, – у меня к вам небольшой разговор.
– Я слушаю вас, – сказал Борис.
– Вы должны меня понять, – сказал Бергман, – я против наци и сделал что мог. Собственно, это все ваша жена. Иначе я бы не решился... – Он смолк. – Я люблю Полин, господин Репнев.
Репнев весь сжался. Он не ждал этого разговора. Он принял Бергмана, принял его как великолепного хирурга и как человека, посмевшего пойти против фашизма. Бергман ничем не напоминал Коппа, но был одним из сотен и тысяч Коппов, которые спасали во всей этой огромной войне доброе имя немцев. Но говорить с ним о Полине Репнев не мог. Еще с той встречи он помнил их взаимную подключенность друг к другу. А сегодня, когда они уходили от преследования Кюнмахля, вглядевшись в их близко сдвинутые плечи на подводе, он все понял.
– Я знаю, – сказал он.
Полина в трех шагах от них изумленно подняла брови в темноте. Что он знает?
