Текст книги "Орден Ультрамаринов: Омнибус (ЛП)"

Автор книги: Грэм Макнилл

Соавторы: Аарон Дембски-Боуден,Бен Каунтер,Ник Кайм,Джонатан Грин,Мэтт Киф,Джеймс Мортимор,Грэм Лион
сообщить о нарушении

Текущая страница: 170 (всего у книги 172 страниц)

Аарон Дембски-Боуден
Без страха

Земля к земле. Пепел к пеплу. Прах к праху.

Земля с Иакса. Пепел с Калта. Прах с Макрагга.

Он освятил свои перчатки священной почвой с трех миров. Ритуал завершался соединением различных типов почв, отмечающих в конце перчатки доспеха. Наконец он приступил к осмотру своего оружия.

Первое: его пистолет. Старше чем сама империя, которую он защищал, полные десять тысяч лет почетной службы во имя нее. Он подвергался перековке, восстановлению, ремонту, но никогда не был утерян, забыт или разрушен. Другое его оружие – болтган из персональной оружейной, цепной меч на магнитном замке, покоящийся на поясе. Эти два более новые, с не более чем десятилетней историей службы. Пистолет в его арсенале наиболее примечателен в исполнении – это крупнокалиберный болт-пистолет системы "Умбра", создававшийся в золотое время Империума, прошедший тысячелетия войн. Все болтерное оружие утробно рычит при стрельбе, но вот этот рычит громче и грубее чем родственные модели, несомненный знак горделивого машинного духа, обитающего в нем. По всей длине черной ствольной коробки полированной бронзой блестели слова «Семпрам Фибери», что в переводе на высокий готик буквально означает «Всегда Свободный». Унифицированный готический диалект Макрагга гораздо более грубый среди местного населения. Благодаря этому, слова имеют несколько отличный подтекст, и более агрессивное значение: «Никогда не покоренный».

Хромированный символ Империалис на противоположной стороне оружие представляет собой крылатый череп – печать нерушимой верности, отголосок времен, когда не могло быть доверия между братьями. Времен, когда галактика горела в огне амбиций гнусного предательства, чтобы затем пасть пред великой, неотвратимой тьмой.

Старые, изношенные подвески на конце тонких цепочек свисали с рукояти пистолета: оба одинаковы в скромности исполнения и соответствия достоинства их обладателя, обе сотворены руками человека, нежели выкованы в цитадели магистра кузни. Первое выглядит как изображение примарха, размером не больше пальца. Десятилетия службы, выгладили выгравированные черты Жиллимана до неузнаваемости. Такого рода украшения даруются членами высокородных семей. Например, заботливой матерью или сестрой, когда сына или брата забирают из академии и избирают для испытаний.

Второе, одинаково изношенное и настолько же драгоценно, как и первое: черная стальная печать размером с монету, изображающая цветущий стебель лавра, обвивающий простой, вложенный в ножны меч. Этот символ происходит из первых семей иякса, во времена основания Ультрамара, и известен как венец чести семейства Лукаллий.

Воин выполнил необходимый обряд благословения еще один раз, произнося молитвы к духам болт-пистолета и цепного меча, прежде чем в очередной раз закрепить их на доспехах.

Он взглянул через красные линзы ретинального дисплея, пробегая третью, последнюю калибровку, дабы увериться в отсутствии задержки между движениями зрачка и наводящего прицела. Все работало, как и должно. Биосигналы братьев отображались вдоль края визора среди второстепенной россыпи рунических данных. Довольно грубый вариант расширенной версии, предоставляемой диагностическим шлемом апотекария, но тем не менее вполне полезный в бою. Показатели каждого бойца были в норме. Никаких знаков адреналиновых усилений или химических изменений, никто не применял ничего из наркотических резервов искусственных артерий в их силовых доспехах.

Он был готов точно по часам, за момент, прежде чем показался «Громовой ястреб», колеблясь от давления и жара атмосферной нагрузки.

Мерцающие сигналы боевой готовности в десантном отсеке, циклически перемигиваясь, затопили его с головой. Ритмические вспышки освещали выгравированное на наплечнике имя: Эней Лукаллий. Вытравленное кислотой, затем убрано золотом с мастерским изяществом внутри номерных знаков, определяющих его отделение.

– Анимарус эстаг гонори, – произнес сержант Визаний. Отвага и честь.

Каждый присутствующий Ультрадесантник повторил девиз, сотворив знак аквиллы и ударив бронированной перчаткой о грудную пластину.

Визанию не требовалось передавать приказы. Каждый воин отчетливо знал, с чем они столкнутся, удерживая в эйдетической памяти инструктаж, вплоть до расчетной вероятности собственного выживания. Сержант Визаний занял позицию в голове отделения. – Гексус-Окставус, – сказал он, произнося назначение братьев, отображенное в белых, мраморных цифрах на грудных пластинах и металлизированном напылении наплечников, что означает: шестое отделение, восьмой роты. В голос сержанта начали вмешиваться атмосферные помехи. – Туска паратим? – спросил он бойцов

– Сина метуро, – в унисон ответили они. Не ведая страха.

"Громовой ястреб" затрясло от перегрузок. Тепловой щит охватило огнем, когда он устремил нос к земле. Гидравлические замки загрохотали, высвобождаясь от вакуумных гермоуплотнителей. Воины десантируются менее чем через минуту, если точно, то через десять секунд после открытия люка. Десантная рампа со скрипом отворится, когда «Громовой ястреб» будет в шести тысячах метров над землей.

Без каких-либо команд, два воина одновременно вышли вперед, занимая место рядом с сержантом. Гай и Эраст, оба сжимали в кобальтовых перчатках освященные огнеметы. Честь первой атаки – оппугнарей примарис – достанется двоим занявшим фланги возле Визания. Таков обычай бытовал у Гексус-Октавус, принятый со времен, когда Визаний взял командование двадцать девять лет назад. Сигналы тревоги сходили с ума, вращаясь все и быстрее, и быстрее. Десантная рампа открыла дрожащую пасть, впуская внутрь беснующий ветер. Корабль шел над облаками, под ним ждала опустошенная войной земля измученного мира. Стремительный «Громовой ястреб» взирал с небес на серый скелет пылающего города.

Посторонние голоса присоединились к воксу отделения. Шедшие с поверхности, они спокойно и собрано сообщали срочные данные по ситуации внизу, чтобы потом так же резко замолчать.

Визаний сделал шаг вперед, словно боевые братья снизу звали его поскорее присоединиться.

– Игни феррокурум, – сказал он своему отделению на боевом наречии Гексус-Октавус. Огнем и сталью.

Сержант Визаний сорвался с места на бег и прыгнул прямо в небо. Гай и Эраст следовали в паре метров над ним.

Эней и Тиресий вышли пятым и шестым. За ним Иовиан и Приск, а самый младший Кайлий замыкал строй.

Эней стремительно летел вниз. Десантировавшись в полном обмундировании, облаченный в активную боевую броню он падал навстречу восстающему перед ним городом. С каждым циклом оборота измерителя высоты, город под ним расширялся все больше и больше. Шепотом он молил примарха стать свидетелем его деяний в этот день, а свою душу он вверял Императору. Здесь, среди бескрайней синевы неба присутствовало странное ощущение безмятежности. Из черной бездны в войну – было его реальностью, но сейчас его окружало только ничто.

Алтиметр забил тревогу, сменив цифры на мигающие предупредительные руны.

Несмотря на поднимающийся дым и зенитный обстрел, их высадка вышла идеальней чем любая тренировочная симуляция десантного штурма. Годы учений превратили муштру в инстинкт. Визаний первый погрузился в самое сердце врага, поражая противника взмахами громового молота с тектонической мощью. Гай и Эраст приземлились в точном порядке рядом с сержантом, невозможно плавными движениями они активировали огнеметы и извергли вихрь коррозийного химического огня. Огонь опалял ближайших врагов, остальных заставлял отступать с пронзительными криками. Они выжигали саму землю, подготавливая место для приземления братьев. Место боя когда-то служило базарной площадью, превратившись затем в место поклонение кощунственным идолам, а Гексус-Октавус преобразят ее в выжженный пустырь.

Эней, седьмой и заключительный раз активировал тормозные двигатели прыжкового ранца, точными, контролируемыми ускорениями. Обрушившись на каменистую, вызженную землю с оружием на готове. – Хаек, – сказал он, как только коснулся земли. В три шага, он достиг края опаляющего круга огня, сокрушая бронированными ботинками тела несчастных, выступивших против Гая и Эраста. Внутри шлема Энея прицельная сетка просчитывала все еще сумбурную паутину перекрывающейся информации. «Амбра» рычала с каждым ударом отдачи, выпуская болты в молниеносной последовательности. Эней мгновенно находил цели, целясь в торс противника, разрывал его на куски изнутри.

То были люди. Безусловно, люди. Кричащие, хохочущие, истекающие кровью мужчины и женщины, облаченные в промышленные защитные костюмы, обмотанные колючей проволокой поверх. Нечестивые кровоточащие шрамы исчерчивали их кожу, многие в болезненном поклонении изрезали свои языки надвое, а то и вовсе удаляли их в ритуальных целях, уяснить значение которых было невозможно.

Некоторые носили дыхательные маски, подходящие для работы в шахте или кузнице. Прочие, некогда лояльные Империуму, сражались в изорванной броне Астра Миллитарис. Словно дикие звери они кричали и лаяли, брызгая слюной. Эней убивал их без эмоции, отвечая на уколы штыков и удары дубин о доспех методичными крестообразными взмахами цепного меча. Сокрушительная сила и мономолекулярные зубья меча рвали легковооруженных дикарей на части.

Люди, хрупкие и смертные существа. По одиночке они слабы, но их сила в количестве. Центром их иступленного поклонения служила разбитая на части броня, привязанная к корпусу погибшего, выгоревшего изнутри «Гибельного клинка».

Сердце Энея скорбело, когда он узрел плененную реликвию, стыд от святотатства жег его душу. Распятый дредноут в течении трех долгих лет терпел превратности погоды и грязь черных сердец. Бронированные пластины дредноута, из тех, что остались нетронутыми, не расколотыми, и не изъеденными кислотными дождями, утратили гордый красный цвет, говоривший о его преданности Императору. Раздетый саркофаг носил тусклую эмблему ордена Генезиса – братского Ультрадесанту ордена с тех самых пор, когда волею и мудростью Мстящего Сына легионы были разделены на части. Имя покоящегося внутри воина, ставшего гниющей мумией отсоединенной и оскверненной, обернутой в колючую проволоку, располагалось на бронированной плите саркофага.

Бенедикт из Коблиев.

Близкое отношение к этому имени уязвило его сердце. Истинно, связь двух орденов была велика.

– Кавиантес, – предупредил Тиресия, тридцати шести летний ветеран, уроженец семейства Ютиай с Макрагга. Будь бдителен.

Эней уже был в курсе появившейся угрозы. Он развернулся, после того как брат дал предупреждение, поднял пистолет и послал три болта в группу грязных, сгорбившихся отбросов, отбросов, откуда-то притащивших стаббер в придорожную канаву, служившую теперь им окопом. Тела всех троих взорвались фонтаном плоти от выстрелов в корпус. Эней не видел их смерть. Он отбивал атаку нового противника: отведя цепным мечом наконечник самодельной пики и ногой проламил голову напавшей на него женщины. Она упала наземь с размозжённой головой и изломанной спиной.

На их места вставали другие безумцы, обвязанные динамитом, нападали на окруженных воинов с древковыми орудиями, сделанными из кирок. Цепные мечи резали и рубили. Болтеры несмолкающе лаяли. Если один Ультрадесантик был завален трупами, то второй стоял по колено в свежей крови. Доспех Эней весь запятнался ею, выкрасившей его ноги до голени в темно-бордовый цвет.

К этому моменту любой разумный человек уже бы обратился в бегство. Но эти жалкие существа, эти призраки, облаченные в изуродованную плоть, бросаются на У. с ножами или камнями, а то и просто с голыми руками, и ломают зубы о синий керамит.

Эней слышал сержанта по широкой вокс-связи, сообщающего о успешной высадке отделения. Гексус-Октавус разящий меч, нацеленный прямо в сердце дракона. Они убивали, убивали и убивали, круша мерзкую орду, расчищая путь для братьев из первой роты. Третья рота уже действуют где-нибудь в городе, уничтожая смуту охватившую восставший мир. Первая же ожидала их на орбите, молясь в глубине стальных гигантов, служивших ударной силой флота.

Гексус-Октавус продолжал атаку. Несмотря на генетические усиления, великая масса плоти, восставшая против них, испытывала силы отделения в убийственной силе. Символы жизненных показателей указывали на выброс боевых наркотиков в кровеносные системы, давая резкий прилив энергии. Болевые суспензоры обезболивали отравленные порезы и уколы, попавшие в мягкие сочленения брони Ультрадесантников, химические очистители обрабатывали незначительные раны, предупреждая инфекцию.

Любой воин чувствует этот момент: решимость врага поколеблена, и даже фанатичная орда, понеся ощутимые потери, останавливается, чтобы перевести дух.

Эней ощутил приближение отлива в тот самый момент, когда пришел приказ.

– Промавои! – скомандовал Визаний, впервые за все время повысив голос. Выдвигаемся!

Первая кровь за орденом. Сейчас настало время для второго удара.

Турбины с завыванием ожили, выдыхания огонь из дюз. Гексус-Октавус взмыли вверх. Стабберный огонь вхолостую рубил воздух мимо Энея, когда он оторвался от земли. Следом за отделением маяк телепорта мигнул в сердце орды, напевая свою песню кораблям на орбите. Те из бунтарей, кто не выплескивал свою злобу на воспаривших воинов, устремились к гудящему маяку, но слишком поздно они спохватились заглушить его призывный клич. Последние жертвы Гексус-Октавус все еще не испустили дух, когда первые громовые раскаты вытесненного воздуха огласили прибытие громадных воинов первой роты.

Эней взобрался на вершину разрушенного шпиля здания администратума, украшенного распятыми останками лояльных граждан. Занялся дождь, с шипением испаряясь на все еще активных двигателях, закрепленных на спинах воинов. Ретинальный дисплей Энея затемнился, компенсируя вспышки прибытия внизу. Ветераны ордена выходили на поле боля в раскаленных добела вспышках телепортации.

Он улыбнулся от увиденного. – Лаурелас, – передал он по воксу остальному отдлению. Победа.

Сержант Визаний кивнул с мягким жужжанием сервомоторов воротника. Новый приказ уже поступал на их глазные дисплеи.

– Туска паратим? – спросил он своих братьев еще один раз.

– Сина метуро, – раздался единогласный ответ.

Как и должно быть среди тех, кто не знает страха. И будет всегда.

Грэм Макнилл
Посох Асклепия

Исстван Кантарон бежит, хотя знает, что ему не скрыться от своего преследователя. У Дзибана сотни генетически подчиненных ему культистов. Они смертны, но хорошо вооружены и хирургически модифицированы так, чтобы не бояться Адептус Астартес.

Тем более если тот ранен и безоружен.

Он слышит, как они беснуются по всему кораблю, выкрикивая нечистые имена сущностей, которым следовало бы навсегда остаться безымянными. Они лишь немногим лучше зверей или плодов лабораторных экспериментов, обычно сжигаемых сразу после получения.

Исстван опирается рукой на стену коридора, когда колющая боль резко поднимается из паха в живот и грудную клетку. Основное сердце аритмично колотится. Оно скоро откажет, но на второе организм до сих пор не переключился.

Его рана не смертельна.

Во всяком случае, в обычных обстоятельствах он бы ее таковой не счел.

Он прислоняется к голому металлу переборки, но не чувствует вибрации от двигателей «Соджу», и собственное положение кажется ему еще более безнадежным.

Однако Исстван Кантарон – апотекарий Ультрамаринов, и безнадежные ситуации ему не внове. Каждый раз он из них выбирался. Он опускает взгляд на окровавленный наруч, прижатый к костно-белому нагруднику и наградной печати за Ичар IV. Отводит руку – и между пальцами пузырится кровь. У раны идеально круглое входное отверстие и абсолютно безобидный вид.

О себе дают знать десятилетия опыта и глубоко укоренившиеся принципы триажа, применявшегося к боевым братьям в разгар кровопролитнейших боев, – этой жестокой арифметики войны, которая решает, кому жить, а кому умереть.

Входное отверстие раны находится в левом боку, в трещине на стыке нагрудника и карапакса. Диаметр – два сантиметра.

Снаряд стаббера. Восходящая траектория. Выстрел с десяти метров.

Срикошетив от окостеневшего реберного каркаса, снаряд распался на осколки, которые направились вниз через тазовую полость.

Разрыв бедренной артерии

Без вмешательства внутреннее кровотечение его убьет.

Он мог бы сам провести спасительную операцию, но сомневается, что преследователи дадут ему время принять необходимые наркотики и усилители ясности.

Раньше мысль о столь недостойной смерти привела бы Исствана в отчаяние, но сейчас на кону не только его жизнь. С ним души павших братьев. Будущее любого ордена зависит от работы апотекариев – именно они собирают генетическое наследие возлюбленных сынов Императора.

Его братья по отделению мертвы – убиты в первые минуты атаки, когда предатели взяли «Соджу» на абордаж. Остался только он, а с ним – геносемя семи его товарищей. Он не успел добраться до двух последних прежде, чем их забрала пустота, и их героическое наследие потеряно навсегда.

Эта неудача висит на нем тяжким грузом.

Он поворачивает герметичный замок на нартециуме, и изнутри со свистом выпускаемого воздуха выдвигается пробирка в стальной оболочке.

– Такая маленькая, – говорит он. – Но как же много она значит.

Он опускается на колени и кривится, когда в животе вспыхивает боль. Отодвигает небольшую панель переборки и прячет за ней пробирку. Вернув панель на место, он быстро нацарапывает на ней символ: две змеи, обвивающие крылатый посох.

– Посмотрим же, как далеко ты пал, хирург-убийца…

Он опять поднимается и идет дальше, оставляя за собой блестящую дорожку из крови. Его дыхание затруднено, а предметы на периферии зрения кажутся серыми. По коже течет маслянистый пот: его загадочная физиология разгоняет механизмы исцеления до максимума.

Он знает, что они не справятся. Слишком велик ущерб, нанесенный его плоти разлетевшимися фрагментами снаряда. Ему следовало бы положиться на при-ан мембрану и позволить ей отключить все вторичные функции организма, но перед лицом долга жизнь становится недоступной роскошью.

Исстван спускается глубже в лабиринт нижних палуб. Когда-то давно он запоминал план «Соджу», но ее перестроили с тех пор, как он в последний раз летал на Марс со своей частью генетической десятины ордена.

Он больше не уверен, что идет по правильному пути.

Очередная пробирка прячется за вентиляционной решеткой, отмеченной торопливо нацарапанным крылатым посохом со змеями. Другая отправляется в разбитую люминесцентную трубку, обозначенную тем же символом. Ему больно при мысли, что не он поможет братьям переродиться в теле новообращенного воина ордена.

Раньше Адептус Астартес считали бессмертными, легендарными героями, которые смеются в лицо смерти и ступают по галактике с уверенностью полубогов. Великое Предательство разрушило эти представления, и их бессмертие превратилось в метафору, в преемственность героизма, существующую за счет мистического геносемени.

Он и ему подобные – стражи этого бессмертия, хранители будущего своих орденов. Но он не исполнил свой долг, и груз неудачи причиняет большую боль, чем повреждения умирающего тела.

Он успевает спрятать еще три пробирки, а затем преследователи нагоняют его.

Его чувства давно притупились. В обычных обстоятельствах он заметил бы, что предатели приближаются, и убил бы их, не дав даже себя обнаружить, но раны уже почти лишили его сил.

Исстван поворачивает за угол и оказывается под шквалом выстрелов.

Шесть культистов, замотанных в ураган цветов: синий-электрик, оглушительный розовый и тошнотворный фиолетовый. На них капюшоны, но ему видны декоративные шрамы и пирсинг, татуировки и ядовитые оттенки кожи.

– Дзибан! – кричат они, стреляя из примитивных стабберов и автопистолетов. Град снарядов отскакивает от керамитовых доспехов Исствана. Дух брони, разозленный своей прошлой неудачей, защищает от выстрелов и вводит ему дозу боевых стимуляторов.

Окутавший его туман усталости и нечувствительности спадает.

Восприятие обостряется, боль отходит, но он знает, что это временно. Когда эффект введенного средства спадет, ему станет хуже, чем раньше. Но может быть, этого хватит.

Исстван бросается на смертных, но они не убегают.

Генетические модификации Дзибана лишили их какой-либо возможности испытывать страх, и они отвечают на его атаку воем. Они не боятся его, но они – всего лишь смертные, а смертные умирают поразительно легко. Их конечности едва держатся на туловище, и им достаточно даже легкого удара.

Исстван уничтожает двоих одним взмахом кулака, превращая их черепа в чаши с кашей из мозгов. Третий гибнет, когда Исстван вырывает ему горло, а четвертого убивает удар локтем, раздробляющий ребра.

Оставшиеся два кидаются на него и пытаются поцарапать загнутыми кинжалами. Не будь у них нейрологических модификаций, их действия можно было бы назвать отважными, но твари почти не отличаются от автоматонов, и атакуют лишь потому, что это в них зашили.

Оба умирают меньше чем за секунду: костяная пила редуктора выпускает им внутренности, раскидывая в стороны ошметки плоти и кровь. Выпотрошенные тела падают, как мясо из пасти бешеного хищника.

Коридор превращается в скотобойню, в доказательство того, какими безжалостно эффективными в искусстве убийства сделаны космодесантники.

– Неплохо, сын Гиллимана, – раздается за спиной.

Исстван разворачивается, но стимуляторы уже начали истощать перевозбужденный организм.

Голова вдруг кружится, и он падает, когда взрыв масс-реактивного снаряда выбивает ему левое колено. Он прижимается к холодной переборке – системы жизнеобеспечения на «Соджу» сдают – и смотрит, как к нему шагает высокий воин в броне, даже более яркой, чем одежда культистов. Доспехи предателя представляют собой гротескный кошмар из причудливых узоров и фрактальных изображений рекомбинантных ДНК. И несмотря на туманящееся зрение и отказывающие органы, Исстван видит его с такой жуткой, резкой четкостью, что кажется, будто в глаза ему вбивают иголки.

Он узнает облачение Дзибана – он видел его в тысячах ненавистнеческих трактатов.

Дети Императора.

– Дзибан, – произносит он имя, ставшее проклятием в сотне языков. Они никогда не встречались лично, но Исстван наслышан о биологических и генетических ужасах, которые Дзибан творил в десятках звездных систем.

Ничто в его броне не указывает, как великолепна она когда-то была. Раньше ее покрывал финикийский пурпур и удостаивала величайшая честь носить императорского орла. Теперь ее иконографику уродуют богохульные символы Губительных сил, а цвета так отвратительны, что Исствану тяжело на них смотреть.

Он опускается перед Исстваном на колени.

– Ты знаешь меня? – спрашивает он.

Исстван не отвечает, чтобы не тратить воздух, и напрягает челюсть, активируя железу Блетчера. Он с такой силой плюнет едкой слюной в глаз своему мучителю, что та прожжет путь до самого мозга.

Дзибан выбрасывает вперед руку и хватает его за шею.

Он качает головой, как недовольный преподаватель в схоле.

– Давай обойдемся без этих мерзостей, – говорит он, надавливая пальцем на горло Исствана и проталкивая кислотную слюну вниз. – Ведь мы с тобой не из числа тех примитивных смертных.

Дзибан окидывает взглядом броню апотекария, считывая идентифицирующие знаки.

– Исстван? – произносит он. – У воинов ложного Императора это слово пользуется дурной славой.

– Оно напоминает мне о долге, – рычит тот в ответ.

– Но ты ничего не знаешь об этом мире, – говорит Дзибан. – А я был там. Я помню планету черных песков так хорошо, словно видел ее вчера. Это было великолепно.

– Ты чудовище, – рычит Исстван. – Гнусный торговец плотью и кровью. Я знаю, что ты ищешь, и ты это никогда не найдешь.

Дзибан ухмыляется, демонстрируя пилообразные акульи зубы.

– Отнюдь, – отвечает Дзибан. – Мы с тобой одинаковы. Мы – ценители тел, срезающие с них оболочку тайн, чтобы добраться до скрытой внутри истины. Когда-то и я носил священный нартециум и редуктор – пока Владыка Клонов, да будет благословенно его имя, не открыл мне глаза.

Слова Дзибана – не просто метафора.

Глаза предателя представляют собой вздутые сферы внутри глазниц, расширенных крючьями безумца. Чужая кожа на лице туго натянута нитями из сухожилий, концы которых вбиты в основание черепа.

Кузнец плоти из Детей Императора заводит руку за спину и достает несколько пробирок в стальной оболочке. Они поблескивают в тусклом свете тамбура, и видно, что на каждой кислотой выжжена Ультима Макрагга.

– Неужели ты действительно думал, что сумеешь спрятать их от меня?

При виде пробирок Исстван оседает.

– Я надеялся, – отвечает он. – Пусть они никогда не вернутся ордену, но я надеялся, что в твои руки они не попадут.

– И тем не менее ты так четко их пометил, – замечает Дзибан. – Может, я и поднялся на новый уровень плотского мастерства, но старые символы не забывал. Я видел кадуцеи, которыми ты их обозначил. Символ врачевателя с незапамятных времен. Ты рассчитывал, что твои братья-апотекарии станут искать эти тайники и увидят оставленные им крошки?

Исстван кивает.

– Я оскорблен, что ты усомнился в моей способности сделать то же самое, – говорит Дзибан.

– Ты и тебе подобные пали так низко. Я знал, что ты забудешь правду.

– Правду? – смеется Дзибан. – Я мог бы годами рассказывать про открытую мне правду – про правду, которую тебе подобные упрямо отказываются признавать. Но ты умираешь, и у нас нет этих лет. К тому же твой разбросанный флот уже перегруппировывается.

Развращенный апотекарий выбирает одну пробирку и срывает печать. По полированной стенке пробегает мерцающая на свету красная линия, а Дзибан между тем поднимает пробирку ко рту и глотает орган вместе с консервирующей суспензией.

Исстван пытается сохранять спокойное выражение лица, пока Дзибан по очереди открывает все пробирки и поглощает генетический материал.

– Давно у меня не было такого свежего материала, – говорит он. – Я изменил свои рецепторы омофагии и нейроглоттиса и наделил преомнор способностью отфильтровывать генокод, чтобы выделять нужные последовательности и зиготы из всего, что оказывается у меня во рту.

Исстван кивает, кашляет и оставляет на нагруднике Дзибана сгусток крови. Убийца стирает мокроту пальцем и облизывает его.

Он хмурится, распробовав вкус.

– Что ты сделал? – спрашивает Дзибан.

– Убил тебя… – отвечает Исстван, из последних сил бросается вперед и вгоняет нартециум Дзибану в грудь. Игла шприца пробивает многослойный силовой доспех и окостеневшую реберную клетку и пронзает сердце.

Воин из Детей Императора охает и резко опускает руку. Игла ломается и остается в нагруднике.

Из нее падают капли какой-то жидкости.

– Что… – произносит Дзибан.

– Компоненты тиранотоксина, – говорит Исстван. – Сами по себе безвредны, но становятся смертельными – даже для нас – при активации сверхбыстрым катализатором, который я только что ввел тебе в кровь.

– Нет… – выговаривает Дзибан, содрогаясь и хватаясь за горло. – Кадуцей… Я видел твои следы…

Украденное лицо предателя неспособно менять выражение, но когда его тело начинает пожирать себя, в глазах становится ясно виден страх.

– Ты последовал за ложных символом, – отвечает Исстван. – Кадуцей никогда не был символом врачевателей. Древний бог-целитель старой Земли носил с собой посох Асклепия, а не кадуцей. Тот был символом торговли, продавцов, лжецов и воров…

Исстван вновь прислоняется к переборке и улыбается сквозь вернувшуюся боль. Он чувствует вибрацию металла, слышит звук включающихся двигателей, абордажных торпед и «Громовых ястребов», пробивающих поврежденную обстрелами обшивку.

– Геносемя… Где? – хрипит Дзибан, сжимая пробирки. Некроз с пугающей скоростью поражает мышцы, виднеющиеся из-под кожаной маски. Яд был создан для тиранидов, но тело древнего легионера он уничтожает не менее основательно.

Дзибан машет головой. Он уже не может говорить из-за опухшего горла.

– Наследие моих братьев течет в моих венах, – говорит Исстван. – Я погибну, не дождавшись спасения, но все, чем мы были и можем быть, продолжит жить. А ты умрешь и будешь забыт. Плоть твоя обратится в пепел, имя твое с презрением сотрут.

Дзибан падает на бок. Изо рта валится мерзкая, испещренная фиолетовыми точками пена. Он хрипит, пытается сказать что-то, но растворяющийся мозг уже вытекает из ушей и собирается в лужицу под размягчившимися костями черепа.

Исстван слышит, как по кораблю разносится эхо болтерных выстрелов.

Смертные гибнут.

Перед глазами сереет, и он сжимает зубы, борясь с сжимающей в тисках болью. Автономные системы перехватывают у сознания контроль над организмом. Они останавливают его когнитивные процессы, направляя все ресурсы при-ан мембране.

Он позволяет ей утянуть себя в темноту, надеясь, что этого будет достаточно.

Смерть идет к нему, но он ее не боится. Не теперь.

– Воин, который действует из чести, не может потерпеть неудачу, – произносит он из последних сил. – Его долг – его честь. Даже смерть – если она благородна – является наградой и не может являться поражением, поскольку исходит из долга. Ищите честь, – и вы не будете знать никакого страха.