Текст книги "Орден Ультрамаринов: Омнибус (ЛП)"

Автор книги: Грэм Макнилл

Соавторы: Аарон Дембски-Боуден,Бен Каунтер,Ник Кайм,Джонатан Грин,Мэтт Киф,Джеймс Мортимор,Грэм Лион
сообщить о нарушении

Текущая страница: 107 (всего у книги 172 страниц)

Ты была там.

Мезира Бардгил закричала – и кричала до тех пор, пока сознание ее не отрешилось от всех органов чувств и не нырнуло во тьму.

Шейво Тогандис почувствовал холод, исходящий от дверной ручки, прежде чем успел прикоснуться к ней. Дыхание облачками вырывалось из его рта, а неожиданно пробравшийся в комнату ледяной сквозняк проникал даже сквозь плотную материю одеяний.

Кардинал ощущал их там, за дверью, их желание, чтобы он вышел и встретился с ними лицом к лицу, чтобы они могли предъявить ему старые счета.

Страх овладел им, колени ослабли и были готовы подломиться.

Тогандис зашептал молитву Богу-Императору и закрыл глаза, повторяя стихи, которым его еще в детстве, когда он боялся темноты, научила мама, уверявшая, что Император обязательно защитит.

В это мгновение Шейво Тогандис вновь почувствовал себя четырехлетним мальчишкой, прячущимся от тьмы под одеялом и в ужасе шепчущим простейшие псалмы, чтобы отогнать чудовищ.

Стихи молитвы приходили к нему легко; страх протянулся через десятилетия к его юным годам и извлек нужные воспоминания из самых дальних, пыльных уголков сознания. С каждым произнесенным словом паника отступала, и вскоре рука кардинала сжала ручку двери.

Он повернул ее и толкнул, заставляя непослушные ноги вынести его в коридор. Волна холодного воздуха, морозного, точно дыхание зимы, вырвалась следом за ним, ударила в спину, словно нетерпеливые руки, подталкивающие его к тому, что ждало впереди.

Тогандис ощущал, как сквозняки ощупывают его, изучают… но слова детской молитвы заставляли их слабеть и становиться менее настойчивыми. Выставив перед собой требник с проповедями, кардинал вышел из библиотеки в холл церкви.

Он сбился на полуслове, когда понял, что церковь полна народу, вот только никто из собравшихся перед величественной золотой статуей Императора в конце нефа не то что не относится к числу его прихожан, но даже не может быть назван живым.

Чуть более явственные, чем пятна серебряного света, подобные огонькам свечей за матовым стеклом, они лишь отдаленно напоминали людей.

– Император меня храни, – прошептал кардинал, с неохотой двигаясь по трансепту к алтарю возле высокой статуи Императора. Та хрупкая отвага, что расцвела в его душе несколько минут назад, окончательно улетучилась, и холодный липкий страх вновь завладел его сердцем. Его стал подводить мочевой пузырь, и Тогандис испытал почти непреодолимое желание облегчиться.

Ему пришлось постараться, чтобы одержать верх над собственным телом, но он все равно заставил себя посмотреть сквозь мерцающие силуэты незваных гостей, чтобы увидеть столпившихся у алтаря священников, чтецов, младших исповедников и служек.

Лица людей сияли в благоговейном восторге от развернувшегося перед ними зрелища.

Неужели никто из них не понимал, что все это чудовищно, до ужаса неправильно?

Неужели они не видели, какая невероятная опасность им угрожает?

Что-то в душе Шейво Тогандиса, оставшееся от того человека, каким он был до кошмарных событий Зоны Поражения, заставило его собрать волю в кулак и подойти к живым, собравшимся возле огромной статуи.

В конце концов, это были его люди, и он за них отвечал.

На ходу он отметил, что призрачные силуэты поворачивают головы, бросая на него обвиняющие взгляды, и что в их глазах начинает разгораться злоба.

– Вы тоже их видите? – воскликнул один из священников, оглянувшись на подошедшего кардинала. – Ангелы, ваше преосвященство! Ангелы Императора!

Тогандис посмотрел на призрачные фигуры, и его передернуло от одной мысли о том, что столь мерзостных созданий кто-то ошибочно принимает за нечто столь чистое и чудесное, как ангелы. Пускай плоть и очертания лиц этих существ и были замаскированы серебряным светом, лившимся откуда-то из самой их глубины, только кардинал видел достаточно, чтобы понять: не ангелы это, но демоны в человеческом обличье, бесы, выбравшиеся из самой черной ямы адовой бездны.

– Не приближайтесь к ним! – закричал Тогандис, ускоряя шаг.

Пот на его бровях застыл и промораживал теперь до самых костей, а дыхание вырывалось из груди отрывистыми болезненными хрипами. Священники недоуменно посмотрели на своего главу, не видя того, что видел он, и тогда кардинал встал между ними и светящимися силуэтами.

Тогандис едва дышал от страха. Он чувствовал исходящие от тварей голод и ненависть и понимал теперь, что перед ним даже не демоны, но мстительные мертвецы, чьи алчущие крови, ненасытные души пришли взыскать с него то, что принадлежало им по праву.

Теперь его попытки спастись от столь могущественного зла при помощи детской молитвы казались до смешного глупыми, и какой-то частью своего сознания Тогандис понимал, что ему остается только отложить в сторону молитвенник и принять наказание за свои ошибки. Кардинал почувствовал, как требник начинает выскальзывать из его рук.

Прежний исповедник Фалькат, желчный старик по имени Тоурн, подарил ему этот требник в тот день, когда его и убили, и теперь, обратив на книжицу свое внимание, Тогандис увидел строки, начертанные мнемопером считаные минуты назад.

В этих словах он вдруг узрел силу, силу, сумевшую раздуть последние, едва тлеющие угли в его сердце.

– О Император, милосердный отец, надзирающий над нами, ниспошли же нам свет свой, дабы нам было с чем войти во тьму, – заговорил он. – В нужде нашей одари нас отвагой, что наполняет огнем сердца всех служителей праведности. Стань защитой нам и мечом нашим, дабы и мы исполнили то же для тебя!

Тогандис чувствовал, как его братия собирается у него за спиной, и их близость придала ему уверенности. Он перелистнул страницу, продолжая декламировать с такой энергетикой и такой отчетливостью, каких никогда не замечал за собой во время проповедей.

И пусть слова, которые он читал, были всего лишь обычными молитвами и благословениями, но сейчас они подпитывались его верой и потому обретали силу. Простой богословский текст, но богословский же, а такие вещи всегда обладают кое-какой властью.

Холодный ветер, втолкнувший кардинала в церковь, подул снова, на этот раз сильнее и уже без той осторожности и любопытства, какие проявлял прежде. Теперь это был настоящий шквал, проносящийся по нефу из конца в конец, завывающий и яростный, заставляющий развеваться одеяния Тогандиса, перелистывающий страницы требника и пытающийся их вырвать.

Священники закричали, увидев, как призрачная «паства» сливается в единый вихрь промораживающего до костей света. Словно подхваченный ветром туман, привидения утрачивали всякую индивидуальность, сливаясь в общую завывающую массу бесформенных лиц.

– Император хранит нас! – закричал Тогандис, силясь перебороть вопли и стенания разъяренных фантомов. Дующий из ниоткуда ветер принялся гонять мерцающее полупрозрачное облако по всей церкви, со свистом рассекая воздух и закручивая в спирали разводы серебристого света.

Призраки собрались у окна-розы в дальнем конце нефа перед мощными бронзовыми порталами, ведущими во внешний мир: клубящееся, бесформенное, пребывающее в постоянном движении облако света и дымки. Серебряные языки холодного огня вдруг взметнулись вдоль стен церкви, перекидываясь с одной колонны на другую, и в глазах Тогандиса защипало от неожиданно ударившего в его ноздри смрада горелой плоти.

Скамьи перед ним покрылись изморозью, а купель за спиной затянуло коркой льда. Священники и чтецы попадали на колени, сложив ладони в молитве. И все же их глаза по-прежнему были полны восхищения, и Тогандис понял, что ужас, несомый этими видениями, предназначен одному лишь ему.

Никто, кроме него, не мог видеть подлинную суть призраков, ибо те явились за ним и только за ним.

Слившись воедино, они спикировали вдоль нефа прямо к алтарю, и в каждом их агонизирующем крике кардинал слышал жажду его крови. Сотни ртов стали плавиться, превращаясь в одну общую пасть, и складки света распахнулись по бокам бесформенной массы, придавая ей подобие некого ужасного мстительного ангела.

– Мы лишь только скромные слуги Твои, – продолжал декламировать Тогандис, и его слова тут уже уносил прочь ледяной ветер, – обрати же к нам лик Свой, изгони тени, охрани верных и защити их от беззакония варпа!

Призраки вдруг начали утрачивать свою целостность, и за ангелом воздаяния застелился длинный светящийся шлейф расползающейся призрачной кожи. Тогандис зажмурился. Он крепко сжал свисающую с его шеи освященную аквилу и высоко поднял молитвенник.

Стена серебряного пламени врезалась в кардинала, и тот ощутил, как его словно сковывает вечной мерзлотой, приносимой проходящими сквозь него мертвецами. Муки их боли и ужаса перед таким существованием наполнили каждую клеточку его тела, от чрезмерно пухлых ног и до покрытого испариной лба, но, так и не найдя поживы, призраки с отчаянным криком уносились прочь.

Сердце Тогандиса сбивалось с ритма и грозило разорваться от неожиданной нагрузки, его клапаны и желудочки работали на износ, силясь удержать хозяина в мире живых. Перекрученные кровеносные сосуды едва не лопались. Какими бы запасами прочности ни обладало тело кардинала, вряд ли их могло хватить надолго.

Тогандис не отваживался открыть глаза, зная, что, поступив так, увидит нечто настолько ужасное, что это закончится для него смертью. И вдруг на церковь опустилась неожиданная, пугающая тишина, в которой он слышал одно лишь свое дыхание да затихающее эхо последнего стона.

На его плечо опустилась чья-то рука, и он вскрикнул, почувствовав резкий укол боли где-то в груди и последовавшее за этим покалывание в кончиках пальцев.

– Кардинал? – произнес осторожный, полный духовного экстаза голос у его уха. Тогандис узнал говорившего. Это был один из вечерних чтецов, хотя имени этого человека он не запомнил.

Сделав глубокий вдох, чтобы привести в порядок нервы, Тогандис открыл глаза.

Церковь вновь была точно такой, какой ей и полагалось быть в ночной час, – спокойным, темным местом, озаряемым только тусклым неровным светом свечей. От серебряных призрачных огней не осталось и следа, только по краям купели осталась корочка льда, да и та быстро таяла.

Тогандис немного помолчал, дожидаясь того момента, когда будет уверен, что его голос ничем не выдаст пережитого ужаса.

– Что тебе? – поинтересовался наконец кардинал.

– Это был ангел? – произнес чтец.

Тогандис посмотрел за спину и увидел полные восторга лица священников. Что он должен был им сказать? Правду? Вряд ли.

В их глазах горел свет веры, и он не имел права отнимать ее у них.

– Да, – кивнул Тогандис. – Это бы ангел Императора. Но молись, чтобы больше ты его не увидел.

Ночь в горах к северу от Барбадуса была непроницаемо черна.

Когда солнце опустилось за горизонт, бескожие стали неуверенно выползать из пещеры. Двигались они нерешительно и осторожно, будто боясь, что палящее светило может неожиданно вернуться. В течение всего долгого дня племя страдало, чувствуя себя обманутым из-за того, что солнечный свет едва не уничтожил их всех.

Пещера пропахла страхом, и только с полным наступлением темноты его начало сменять чувство облегчения. Теперь бескожие были в безопасности, во всяком случае на какое-то время.

Вожак обонял страх, испытываемый его племенем; сырой, выдающий тебя за версту запах, который прежде так нравился ему, когда исходил от других существ, теперь вызывал только гнев.

Он устал бояться, устал от того, что страх стал его извечным спутником.

Сколь бы силен и опасен ни был предводитель, но это чувство гнездилось в его сердце столько, сколько он себя помнил: вначале его пугали железные люди, потом – черное солнце, собственный чудовищный облик и мысли о том, что сделает с ним Император, когда вождь бескожих наконец предстанет перед Ним.

Вождь племени поднял перед собой руку и стал разглядывать чуть влажную и еще розовую молодую кожу. В течение дня она становилась все менее гладкой и блестящей, и когда предводитель осторожно потрогал ее, то почувствовал, как она отзывается на его прикосновения.

Вместо боли он ощутил рельеф своих пальцев, шероховатость ладоней.

Вероятно, это место еще могло стать новым домом для него и для его племени.

Он посмотрел туда, где его воины пировали над еще несколькими тушами мясистых существ, что паслись на горных склонах. Плоть этих животных была сочной и питательной, а их ноги не позволяли им передвигаться с ошеломительной скоростью бескожих.

Вожаку хотелось покинуть эти места, но пока что он не рисковал уводить племя слишком далеко от пещеры, опасаясь, что солнце снова застанет их в пути. Большинство воинов уже отращивало новую кожу, но процесс шел с очень разной скоростью, а те, у кого эта естественная броня не окажется достаточно прочной, несомненно погибнут, если не успеют найти укрытие до наступления дня.

Когда-нибудь они все обретут такую же кожу, как и сам предводитель, но могло пройти достаточно много времени, прежде чем их уродливые тела сумеют вспомнить то же, что уже вспомнило его собственное. Там, где плоть нависала складками, они обрастали защитным покровом куда медленнее, чем на выступающих перекрученных костях или мышцах бесформенных лиц – последние сейчас, пока их обладатели утоляли свой голод, активно работали, растягивались и сжимались, и каждый раз, когда воин начинал пережевывать очередной кусок мяса, его кожа рвалась, но тут же снова срасталась.

Вожак кинул взгляд через плечо.

Сколь ни темна была ночь, мертвый город купался в свете.

Глазам простого смертного Хатуриан показался бы таким же заброшенным и молчаливым, как прежде, но тот, чье зрение было создано колдунами на одном из самых мрачных миров, а мозг созревал и взрослел в матке существа, насквозь пропитанного чистым Хаосом, видел, что по улицам блуждают толпы силуэтов. Только принадлежали эти силуэты вовсе не живым людям, а… кому-то другому.

До этого вожак бескожих замечал их просто как мимолетное шевеление на краю поля зрения, но теперь мог наблюдать, что они собираются вместе, привлеченные в эти владения смерти прибытием машины железных людей.

Уриил и его товарищ не видели этих созданий и даже не догадывались об их существовании. Грозные энергии, омывавшие чудовищный локомотив, сумели разбудить заброшенные улицы мертвого города, возвратив сюда тех, кто когда-то именовал его домом, и одолжив призракам свои силы.

Вожак старался держать свое племя как можно дальше от собирающихся вместе, полных неутолимой ненависти существ, на уровне костного мозга осознавая, что если потревожить это море злобы и боли, то все может закончиться катастрофой.

Словно бы почувствовав его взгляд и обнаружив его присутствие, светящиеся силуэты пришли в движение и поплыли по улицам, направляясь к металлическому ограждению вокруг города. Хотя этот барьер и не позволил бы существам из плоти и крови покинуть Хатуриан, но удержать порождения света и ненависти было не в его силах.

Призраки устремились к горам и пирующему у входа в пещеру племени.

Бескожие почувствовали их приближение и потому оскалили клыки и выпустили когти.

Сам вожак тем временем стоял и наблюдал за направляющимися к нему огнями. Он не боялся их, поскольку мир черного солнца рождал в своем дымном чреве существ и пострашнее.

Племя скрылось в пещере, а предводитель встал у входа, защищая своих людей, великолепный и величественный в новой коже. Он ощущал ту кипящую ненависть, что бурлила внутри удивительных сияющих созданий, но, кроме того, чувствовал еще и их голод и желание причинять вред тем, кто когда-то лишил их жизни.

Пока он наблюдал за их приближением, его окутал запах паленого мяса, пробуждая начинавшие забываться воспоминания о вкусе человеческой плоти. Вожак испустил стон, и в складках его пасти начала скапливаться густая слюна.

Он потряс головой.

Уриил запретил им питаться вкусным мясом людей и пить их теплую кровь.

Император не желал, чтобы племя пожирало Его подданных.

Воины за спиной вожака заворчали и задвигали клыкастыми ртами, тоже почувствовав смрад горелого мяса и вспомнив о вкусе человечины. Запах был слишком силен, и предводителю пришлось постараться, чтобы его мысли не убежали от уже приблизившихся созданий.

Без всякого видимого движения они застыли, собравшись вокруг зева пещеры, – теснящаяся орда призрачных силуэтов, озаряемых льющимся из их сердец светом. Их тела в общем и целом напоминали человеческие… мужчины, женщины, дети – все они смотрели на него, и в их взглядах читались всевозможные вариации эмоций, от жалости и до предвкушения.

Лица их были черны и покрыты ожогами, оплавившаяся плоть сползала с их тел, и вождь бескожих ощущал их боль, бесконечные муки, прекратить которые могло лишь одно. Он знал, что перед ним вовсе не живые люди, а мертвецы, не имевшие права на существование.

Они устремились в пещеру к бескожим, ища не упокоения, но новой жизни.

Предводитель чувствовал, как мертвецы обтекают его, подобно водному потоку, – толкающаяся толпа, собравшаяся из многих тысяч созданий. Пещера наполнилась светом, ослепляющим, всепожирающим светом. Призраки прижимались к вожаку, совершенно непонятным ему способом проникали в его тело.

Миллион сознаний, подобно рою разъяренных насекомых, гудел в его голове, и он вскинул руки к ушам, силясь заглушить этот шум. Тысячи голосов отзывались эхом внутри его черепа, и каждый силился перекричать остальных, каждый умолял, упрашивал, требовал, чтобы ему предоставили право высказаться.

Тело предводителя наполнилось болью; чувство было такое, словно его вдруг охватил огонь, от жара которого вскипала кровь в венах, трещали кости и плавились мышцы. Стены пещеры, казалось, вдруг начали искажаться и расплываться, исчезая и уступая место новым, созданным из кирпича человеческими руками и разрушенным хитроумными боевыми машинами.

Вместо каменного свода над головой он видел небо… ясное небо, в котором кружили похожие на кресты силуэты, сбрасывающие вниз металлические канистры, оставлявшие за собой дымные следы, а потом падавшие на землю и взрывавшиеся жарким белым огнем. Пламя обступало со всех сторон, танцуя и прыгая, будто живое, пожирая все вокруг в остервенелом ликовании.

Вожак знал, что наблюдает за гибелью этих людей, этих существ, состоящих из света и гнева, и никак не мог изгнать видения из своего сознания. Он слышал крики – оглушительные, рвущие сердце на части.

– Нет! – взревел вождь бескожих. – Убирайтесь прочь из моей головы!

Теперь он мог расслышать испуганное рычание и стоны остального племени и заставил себя подняться, вжимая пальцы в молодую кожу на лице. Желтые когти разорвали ее, оставляя глубокие борозды на щеках, и боль от ран стала желанным гостем, поскольку это была боль. Срезанная кожа повисла лохмотьями, и свежая кровь окропила пол пещеры.

Руки предводителя исполняли какой-то совершенно противоестественный танец, содрогаясь и выкручиваясь под влиянием набившихся в его тело созданий. Каждый его мускул, каждая жилка и клеточка были наполнены энергией и яростью мертвецов.

Только боль по-прежнему оставалась его собственной, и вожак вцепился в свою грудь над сердцем и размашистым движением провел по ней когтями, пробороздив кровавые полосы и создав на своей коже рисунок, чем-то похожий на бьющегося в муках, кричащего орла.

Вождь бескожих рухнул на колени, вскидывая руки к небу… мертвые жители Хатуриана заполняли его, выдавливая его личную боль и страхи в последний сопротивляющийся уголок разума.

Теперь вместо своей боли он ощущал всю бесконечность страданий призраков.

Их гнев и ярость теперь стали его собственными.

И только одно могло положить им конец. Смерть.

Глава девятая

Уриил вынырнул из глубокого забытья, удивленный тем, что сумел с такой легкостью заснуть и что в этот раз его не посещали видения крови и смерти. Он так долго пробыл вдали от реального мира, что уже начал забывать, каково это – ложиться спать, не испытывая страха.

Пазаний звучно похрапывал на кровати у противоположной стены, и глаза его быстро двигались под сомкнутыми веками. Уриил нахмурился, когда в его памяти вдруг всплыл обрывок того, что ему снилось.

Он видел перед собой пещеру и что-то очень яркое и злобное, выползающее из нее. Уриил не мог в точности разглядеть его очертания и природу, но был абсолютно уверен, что это нечто неописуемо жуткое. Он потряс головой, прогоняя последние остатки сна, и свесил ноги с кровати.

Стараясь двигаться как можно тише, он налил в кубок воды и прополоскал рот. При этом капитан ощутил привкус пепла и еще чего-то металлического, напомнившего о крови. В воздухе витал слабый запах чего-то подгоревшего, и Уриил решил, что, должно быть, где-нибудь рядом с их комнатой находится кухня или столовая.

Он потер ладонями глаза, смущенный той вялостью, которая одолела его мышцы и мысли. В нормальных обстоятельствах космический десантник был способен перейти из сна в полную боевую готовность буквально за один вдох, но с самого первого дня на Салинасе всем его существом овладела странная апатия.

Возможно, была какая-то причина, которая могла объяснить и это его состояние, и то, что повсюду на улицах и среди самих Фалькат он видел только удрученные лица. Это была грустная планета, и меланхолия, захватившая в плен самого капитана, вполне могла быть составной ее частью, пропитавшей саму материю этого мира и населявших его людей.

Пазаний потянулся на кровати и сел, а затем поднял руки, чтобы почесать затылок… затылок, изрядно обросший за последнее время. Поднял сержант обе руки, но вот прикоснулась к волосам только левая.

– Черт, никак не привыкну, – произнес Пазаний, глядя на покрасневшую культю правой руки. – Пока она была заражена ксеноинфекцией, я ненавидел ее, а теперь мне ее не хватает. Тебе не кажется это странным?

– По мне, так вполне естественно, – отозвался Уриил. – Я слыхал, что некоторые люди, потеряв конечность, утверждали, будто чувствуют, как та чешется, словно она все еще на месте.

– И от кого же ты это слышал?

– Это было на Тарсис Ультра, – объяснил Уриил. – Магос Локард рассказывал мне о древнем адепте Марса. Звали его Симеоном, и он ввел в обиход целую серию новых разновидностей аугметических имплантатов. Что-то там было такое про то, что этому самому Симеону удалось сделать электрографические снимки пациентов, на которых все конечности оказывались видны даже после того, как их уже ампутировали.

– И как он их делал? – спросил Пазаний, почесывая культю, которая, как видел Уриил, была ярко-красной от воспаления и покрытой коричневатой коркой там, где еще не наросла кожа.

– Локард этого не знал, – ответил капитан, поднимаясь с постели и начиная серию упражнений, чтобы размять затекшие мышцы, – но рассказал мне, что Симеон был членом некого Драконьего культа и что никто точно не знает, существовал ли этот человек на самом деле. Рассказы о его трудах – на Марсе нечто вроде сказок. Говорят, он умер во время Марсианской схизмы в конце Древней Ночи.

– Зубы Императора, это же такая седая древность, что кто тут разберется, правда это или ложь! – сказал Пазаний, присоединяясь к зарядке Уриила.

– Примерно то же самое сказал и Локард, – ответил капитан. – Кроме того, он тогда еще добавил, что Марс забыл столько всего, что все что угодно из истории этой планеты может оказаться просто легендой.

– Легенды рождает время и пустая болтовня, – кивнул Пазаний, – разве не так говорят на Марсе?

– Дай достаточно времени, и все что угодно станет легендой, – согласился Уриил. – Однажды настанет момент, когда и мы с тобой в нее превратимся. Быть может, нам даже посвятят фрески в Храме Исправления.

– Или поставят статуи на Аллее Героев, – улыбнулся Пазаний.

Два друга провели первые утренние часы, вспоминая жизнь на Макрагге и красоты этого мира, который оба надеялись скоро увидеть. Спустя некоторое время они вдруг пришли к осознанию того, что уже слишком давно не проходили подобающие Астартес тесты на силу и выносливость. Оказавшись вдали от своих боевых братьев, они не имели возможности состязаться с ними и пытаться их превзойти, что не могло не сказаться на навыках. Этот факт был весьма неприятным.

Когда они как раз заканчивали с зарядкой, в дверь вежливо постучали, и в комнату вошел Эвершем, двигавшейся все с той же угрожающей кошачьей грацией. Его лицо не выдавало никаких эмоций; впрочем, Уриил всегда испытывал некоторые затруднения, когда пытался разобраться в чувствах простых смертных.

– Доброе утро, – сказал капитан.

– И в самом деле доброе, – отозвался Эвершем. – Надеюсь, вам хорошо спалось?

– Вполне, – заверил Пазаний.

– Чем можем быть вам полезны, мистер Эвершем? – спросил Уриил.

– Губернатор Барбаден посылает вам свой привет, – начал Эвершем, – и просит меня уведомить, что распорядился назначить для вас встречу с Яницепсами.

Ощущение солнечных лучей на коже стало для Сержа Касуабана приятным разнообразием после тесных, провоцирующих клаустрофобию Палат Провидения. И хотя воздух Мусорограда вряд ли можно было назвать свежим, он все равно был куда приятнее, нежели затхлая атмосфера смерти и отчаяния в металлических коридорах и больничных палатах.

Мусороград – именно такое «говорящее» название заслужил крупнейший район Барбадуса, и оно, как полагал Касуабан, как нельзя лучше ему подходило. Многие из изначальных построек, некогда возведенных здесь, были разрушены еще во время первой войны при усмирении планеты и так и не отстраивались заново. Те же, что сохранились, стояли впритирку к домам, созданным из оставленного гвардией наследства.

Это место стало кладбищем брошенных боевых машин полка. Дюжина бронированных рот оставила здесь свою технику, чьи экипажи уволились из Фалькат, или же просто поломанную и не поддающуюся ремонту. Находчивым гражданам не понадобилось много времени, чтобы, проявив смекалку, поселиться прямо в этих машинах, некогда несших в бой их врагов, и теперь бывшие танковые эскадры служили пристанищем для многих семей. Моторы были отремонтированы и переделаны в обогреватели, а отсеки боеприпасов превратились в спальни.

Тысячи людей жили в этих стесненных условиях, с первым заводским гудком отправляясь на работу в оружейные цеха или на фабрики по переработке прометия. На всем Мусорограде лежал налет усталости и меланхолии, и Касуабан понимал, что его собственное присутствие здесь терпят постольку, поскольку нуждаются в его лекарствах и врачебных способностях.

Касуабан сидел за металлическим столиком, установленным на козлы, и ставил успокаивающий бацитрациновый компресс рабочему, обварившему руку, когда подготавливал к отправке в другие миры топливный гель. Этот человек в некотором роде был счастливчиком – опытный санитар оказался неподалеку и обработал его рану прямо на месте, что, впрочем, не избавляло впоследствии от ужасных шрамов.

Закончив с компрессом, Касуабан отпустил мужчину со строгим наказом следить за чистотой раны, хотя и понимал, что исполнить это указание в таком месте, как Мусороград, весьма проблематично.

Позади медикае стоял грузовик, в кабине которого скучал санитар, а кузов был набит упаковками ампул с вакцинами, стерильных игл, марли, синтобинтов, витаминов, таблеток для очистки воды и прочими жизненно необходимыми медицинскими припасами.

Касуабан потер виски и тяжело вздохнул. Затем поднялся из-за столика и помахал людям, стоявшим к нему в очереди на осмотр.

– Вернусь через пару минут, – сказал он, прежде чем отойти к своему грузовику и принять из рук санитара кружку чуть теплого кофе. Напиток был мерзким на вкус и почти остывшим, но это все-таки было лучше, чем ничего.

Серж прикрыл веки и присел на подножку, опоясывавшую корпус двигателя. Он решил дать отдых своим усталым глазам – несколько часов прерванного сна, проведенные на раскладушке в кабинете, не смогли восстановить его силы.

Касуабан с самого рассвета работал в Мусорограде, и скоро ему предстояло ехать к очередному импровизированному медицинскому пункту. Серж покосился на кабину грузовика, раздумывая, как бы ему отвлечь санитара, когда увидит «Леман Русс», помеченный Паскалем Блезом, и суметь тайком выгрузить припасы.

– Легче не становится, как я погляжу, – раздался рядом чей-то голос.

Касуабан подскочил на месте – испуг и вызванный им скачок адреналина стали серьезным испытанием для его организма. Кофе расплескался, забрызгав одежду.

Рассерженный, медикае оглянулся и увидел Шейво Тогандиса, с трудом выбирающегося из комфортного паланкина Экклезиархии – словно огромная бабочка из слишком плотного кокона.

– Чего тебе? – прорычал Касуабан, радуясь тому, что кофе был таким холодным. – Что не легче?

– Не становится легче помогать страждущим, – пояснил кардинал. – Сдается мне, что кое-кто тут поставил перед собой цель, которую в принципе невозможно достигнуть.

– Ты прав, Шейво, – согласился Касуабан, откидываясь на борт грузовика. – Легче не становится. Да и не может стать.

– В точку, – произнес кардинал.

Тогандис просто обливался потом, что неудивительно при его комплекции, и Касуабан улыбнулся, наблюдая, как прислуга силится помочь толстяку выбраться из паланкина.

Оказавшись наконец на воле, Тогандис подошел к грузовику и обменялся рукопожатием с медикае, который с трудом подавил в себе желание сразу же вытереть о штаны ставшую липкой от чужого пота ладонь.

– Доброе утро, дружище, – произнес кардинал. – Еще один день в служении Императору и его народу.

– И еще один день для исправления ошибок прошлого, верно? – отозвался Касуабан.

Тогандис одарил его странным взглядом и кивнул, жестом приказывая своей свите, состоящей из священников и сервиторов, поставить его переносной алтарь у останков сгоревшей самоходной артиллерийской установки «Грифон».

Серж Касуабан и Шейво Тогандис составляли весьма странный дуэт и тем не менее за годы, прошедшие со Дня Восстановления, стали если и не друзьями, то во всяком случае – товарищами, связанными общим делом. Они никогда открыто не обсуждали то, чему стали свидетелями на Зоне Поражения, но оба каким-то образом поняли, насколько нуждаются друг в друге, и, почти не сговариваясь, принялись выплачивать свой долг Салинасу и всем его гражданам поочередно.

Раз в неделю они наведывались в самые нищие трущобы Барбадуса. Касуабан предлагал нуждающимся свои врачебные услуги и советы, а Тогандис проповедовал всем желающим слово Императора. Поначалу в этих вылазках трудиться приходилось почти лишь одному Касуабану, но время шло, дела у людей за годы, прошедшие со Дня Восстановления, становились все хуже, и все больше и больше граждан города приходили искать защиты и благословений Императора.

Касуабана никогда не сопровождали солдаты, только водитель да несколько сервиторов, чтобы помогать разгружать медикаменты и обеспечивать самую минимальную охрану, в которой, спасибо Паскалю Блезу, почти не было необходимости. Тогандис путешествовал несколько менее скромно, разъезжая в паланкине из инкрустированного дерева с серебряной оковкой, сопровождаемый небольшой компанией распевающих псалмы священников и лоботомированных кадильщиков.