Текст книги "Путешествие без карты"

Конголезский дневник

31 января 1959 года

О задуманной мною истории я знаю только одно: некий человек «неожиданно очутился…», и единственно поэтому я лечу в самолете из Брюсселя в Леопольдвиль. Но тут поиск персонажа не кончается – X. наверняка знал Леопольдвиль, добирался тем же путем, и все– таки впервые он проникает в мое сознание в поселке для прокаженных в сотнях миль вверх по реке Конго. Может быть, в Йонде, а может, и в совсем крохотном селении в четырех днях пути. Я знаю об этом человеке не больше, чем его вынужденные знакомые, обитатели поселка. Я даже не могу себе представить места действия и почему мне следует оказаться именно там. Мой герой – человек со средствами, и, возможно, приехал на автомобиле, а может, на колесном пароходе или даже на лодке. Он окунулся в жизнь лепрозория самозабвенно – возможно ли это? – но что его к тому побудило, мне известно не более, чем священникам и докторам поселка. Роман – это незнакомец, которого предстоит отыскать, но всю эту историю я пока даже смутно себе не представляю: обстановка для меня столь же необычна, как и для него, когда он впервые в ней очутился.

1 февраля. Воскресенье. Леопольдвиль

Меня теперь опекает множество незнакомых людей, только вовсе не тех, о которых меня предупредили заранее. Новенький с иголочки город с миниатюрными небоскребами – я завтракал на четырнадцатом этаже. Но лишь выйдя из аэропорта, я вдохнул аромат Африки – впервые я почувствовал его в Дакаре в 1934 году по пути в Либерию; и теперь чувствую его снова и снова, и не только в Западной Африке, но и на летном поле в Касабланке и по дороге в Найроби. Что это? Зной? Почва? Растения? Запах негритянской кожи?

В гостинице я разделся донага и только прилег вздремнуть, как меня разбудил стук в дверь. Я накинул плащ и открыл дверь: на пороге стояла молодая женщина – она до того заикалась, что я вообще долго не мог понять, в чем дело. Не успела она уйти, как на смену ей появились журналисты [54]54
  Две недели назад в Леопольдвиле бушевали беспорядки, и журналисты никак не хотели верить, что мой приезд – намеченный давным – давно – не связан с ними. – Прим. автора.


[Закрыть].

Улицы Лео, примыкающие к центру, слаженно охраняются военными грузовиками, танками и негритянскими войсками и напоминают мне войну в Индокитае.

Обед с бизнесменом. Неизбежные разговоры о женщинах, и мне неизбежно приходится их поддерживать. «Метод» здесь вроде таков: объезжаешь туземный город, пока не встретишь подходящую женщину, тогда посылаешь к ней шофера, и он предлагает ей деньги. Если она замужем, то никогда не пойдет без согласия мужа. Для залетных пташек вроде меня шофер такси доставит хоть целую вереницу женщин, надо только подробнее их описать. Есть – правда, их немного – и «свободные» женщины, которые принимают мужчин у себя дома. Венерические болезни, по статистике, очень редки. Негритянские женщины в интимном смысле чистоплотнее европейских. Они гораздо более pudique [55]55
  Стыдливы (фр.).


[Закрыть]и в то же время проще и всегда безотказны.

Бизнесмен, угощавший меня обедом, наутро повез меня по городу. В туземном городе (вернее, городах Лео-1 и Лео-2 – старый и новый) он предложил шоферу снять фуражку, чтобы тот не бросался в глаза [56]56
  По африканским понятиям, это кажется чересчур утонченным. На самом же деле мой спутник просто боялся, что нас забросают камнями. – Прим. автора.


[Закрыть]. Подъезжаем к новому университету Лованиум, огромному, необитаемому – когда его еще достроят? Потом объезжаем памятник Стенли. Тяжелая уродливая статуя на том месте, где Стенли разбил лагерь, с видом на реку Конго и озеро Пул. Вдалеке небоскребы и новые многоквартирные дома.

«И здесь тоже, – неожиданно сказал Марлоу, – было одно из самых мрачных мест на земле».

Завтрак с офицером разведки в его квартире на четырнадцатом этаже. Говорили о кибонгоистах, верящих в божественность Кибонго, человека, умершего в тюрьме в Елизаветвиле в 40–х годах. Некоторые обвиняют в нынешних бедах именно их. Тип из Би – би– си с женой и ребенком в брюссельских кружевах, фанатически помешанный на своей работе.

После вторжения журналистов еду в один из богатых аристократических домов Леопольдвиля. Красивая молодая женщина – длинные скрещенные ноги в обтягивающих голубых джинсах; она – жена немолодого мужчины в костюме для верховой езды, очень богатого, из тех, что всего добились в жизни сами, – он поставщик камнедробилок для постройки дорог, с умным, выразительным лицом.

2 февраля. Кокилатвиль

Доктор Лешй встретил меня в аэропорту и повез в Йонду. Цветущий городок с восьмью сотнями больных. Вечером люди рассаживаются маленькими группками вокруг костров. Доктор изучает истории болезней, трогает кожу, протирает руки спиртом – больные все здесь заразные. Если нервные окончания поражены, пальцы на руках и ногах уже не спасти, хотя болезнь и можно контролировать [57]57
  Как позднее объяснил мне доктор Леша, многие больные были незаразны, да и данные о вероятности заражения при открытых формах до сих пор разноречивы. Опасность заражения сильно преувеличена. – Прим. автора.


[Закрыть].

Устал от жары и множества незнакомых людей. Епископ приехал в Йонду праздновать юбилей какой‑то монахини – меня одолела тоска [58]58
  В 10 часов утра в слепящем зное радушный епископ настаивал, чтобы я выпил чистого виски. – Прим. автора.


[Закрыть]. В моей голой комнате даже негде повесить одежду, а в обшем душе – пять огромных тараканов. Что я тут делаю? Вечером ко мне зашли губернатор с женой – добросердечная женщина, которой хотелось, чтобы я переводил ее книги. Она уже написала книгу и опубликовала ее за свой счет. С наступлением темноты москиты становятся невыносимы.

История о старом лавочнике – греке, который застал своего продавца в постели со своей женой – конголезкой. Не промолвив ни слова, старик пошел и на все свои сбережения купил подержанный автомобиль, до того старый, что он трогался с места, только когда его подталкивали. Никто не понимал, зачем ему понадобился автомобиль, но старик объяснил, что хотел хоть раз в жизни проехать на автомобиле: итак, машину толкали, пока мотор не завелся, и старик поехал в свой квартал и посигналил своим продавцам. Останавливать машину нельзя было, иначе она бы не завелась. Старик сказал продавцу, чтобы тот его подождал, а сам, объехав разок вокруг квартала, вдруг рванул руль и, направив машину на продавца, въехал в дверь магазина. Продавец остался жив, но с переломанными ногами и разбитым тазом. Старик вылез из машины и стал ждать полицию. У молоденького комиссара это был первый вызов.

– Что вы сделали? – спросил он.

– Тут суть не в том, что я сделал, а в том, что я сейчас сделаю, – сказал старик и выстрелил себе в голову [59]59
  Экономный романист слегка сродни бережливой хозяйке, которая не выбрасывает ничего, что может сгодиться. Или скорей повару – китайцу, что пускает в дело чуть ли не все части утки. Эта история, вложенная в уста доктора Колена, помогла мне заполнить паузу в «Ценой потери». – Прим. автора.


[Закрыть].

3 февраля. Йонда

Все вокруг меняется. Ночью просыпаюсь, разбуженный молитвою и ответствиями в часовенке по соседству, и снова засыпаю до семи утра. Яркое солнце, но еще свежо. В душевой нет тараканов. Изнуренный священник, высокий, бледный, с длинными изящными кистями рук: он преподает в негритянской семинарии – во всем районе, кроме учителей, всего один белый; рыжебородый священник с извечным огрызком сигары во рту, суровый и молчаливый монах в миру, который успел побывать в японском тюремном лагере, у него неприязненный вид, но в моей истории он начинает действовать лишь в самом конце, неожиданно выступая в защиту X., моего главного персонажа [60]60
  Этой идеей я не воспользовался. – Прим. автора.


[Закрыть]. Что же до изнуренного священника, то трудно и вообразить, что за жизнь он ведет, если ищет отдохновения в лепрозории.

Благоустраиваю свою комнату – поставил в ней вешалку, и она служит мне платяным шкафом. Еще немного – и вполне станет походить на жилье. Спускаюсь к реке Конго. Огромные деревья с корнями, напоминающими корабельные шпангоуты. С самолета, наверно, кажется, будто они выступают из зеленого ковра джунглей с темнеющими, точно у цветной капусты, верхушками. Их извивающиеся стволы наводят на мысль о рептилиях. Среди мелкого – кофейного цвета – рогатого скота белеют, пятнами снега, цапли. Огромная река Конго с ее бурным течением похожа на знаменитые нью – йоркские мосты в час пик. Со времен Конрада ничего не переменилось. «Порожний поток, величавое безмолвие, непроходимый лес». Отовсюду, насколько объемлет взгляд, островки травы плывут к морю, до которого им вовек не доплыть, – одни маленькие, словно дно от ведра, другие – крупные, с обеденный стол. Издалека, когда отплываешь от Африки, они напоминают утиные выводки [61]61
  Позднее я узнал, что это не трава, а водяные гиацинты. – Прим. автора


[Закрыть]. Два ржавых суденышка. Голубоватые кувшинки. Семейство в пироге: мать в ярко – желтом платье, девочка с младенцем на руках, – улыбаясь, он похож на раскрытый рояль.

Доктор – датчанин [62]62
  Речь идет о докторе Мёллер – Кристенсене. По рассказам о нем в Ионде он казался мне легендарным; позднее он был так добр, что прислал мне свою книгу «Костные изменения при проказе». – Прим. автора.


[Закрыть]раскапывал могилы на старом кладбище и находил скелеты без пальцев – это было кладбище прокаженных четырнадцатого столетия. С помощью рентгена он изучал кости, особенно тщательно в носовой области, и сделал несколько открытий. Теперь он специалист по проказе и возит этот свой череп на международные конференции: этот череп прошел уже не одну douane [63]63
  Таможню (фр.).


[Закрыть].

В конце сиесты ко мне заявился некий тип, похожий на крысу, фламандец, учитель протестантской школы. Он написал роман на английском языке и пришел посоветоваться о литературном агенте. Есть ли на свете края, даже в самых отдаленных уголках земли, где, едва появившись, писатель с известностью не встретил бы человека, жаждущего стать литератором? Интересно, встречают ли врачи пожилых людей, все еще лелеющих честолюбивую мечту стать врачами?

Обед со священниками; крохотная мишень для метания тоненьких стрел; пикировка изнуренного священника и бывшего заключенного, который уже немного пришел в себя. Вода, суп, омлет, ананасы.

Девиз здешнего племени: «Москиты не щадят тощих».

4 февраля. Йонда

Спал плохо. Никак не мог улечься на жестком матраце: слабый приступ ревматизма из‑за того, что вспотел, москиты гудят за пологом. Проснулся без двадцати семь, пасмурным утром. Написал письмо матери, с «Дневником» Жюльена Грина спустился к реке Конго и устроился на борту какого‑то ржавого суденышка – единственное место, где не было муравьев. Все изумляюсь бесконечной веренице островков из травы; двигаясь со скоростью четырех миль в час, плывут они из самого сердца Африки, и ни одни, даже самые крошечные, не перегоняют друг друга.

Когда X. здесь появился, пожалуй, у него были иллюзии, что он сможет работать в больнице. И вот ему говорят: «Возвращайтесь в Европу и пройдите шестимесячный курс психотерапии и массажа, тогда вы могли бы здесь пригодиться». Но он боится вернуться. Возникает подозрение – хотя особых опасений и не высказывают, – что, возможно, на родине его разыскивает полиция. По – французски говорит он довольно плохо, и поэтому неизбежно, что наибольшая близость возникает у него с единственным священником, который говорит по – английски [64]64
  Не знаю, почему X., который затем стал Керрй, утратил половину своей английской национальности. – Прим. автора.


[Закрыть].

От чьего лица будет вестись этот рассказ? Во всяком случае, не от лица X., хотя я и могу представить себе несколько писем от женщин – обвинений, вызвавших те вспышки гнева, свидетелем которых делается священник. Не думаю, что история эта может быть рассказана и от лица священника – откуда мне так уж хорошо знать и его самого, и его повседневную деятельность. Я могу предположить наличие различных точек зрения, проблем – но не настолько глубоко знаю их, чтобы изложить в письмах и диалогах, уже «содержащихся» в самой этой истории. Остается авторское «я», но ему не следует вторгаться в мысли персонажей романа, которые должны быть обозначены только действиями и диалогом. Это вызывает атмосферу таинственности, чего я и хотел бы достигнуть. Название? Возможно, «Незавершенное досье». Если священник ведет досье на Х., то мы совершенно лишены возможности заглянуть в его мысли. И уж менее всего способен разобраться во всем этом сам X.

Посетил амбулаторию доктора Леша.

Замкнутый круг: заразная и незаразная формы проказы – это различные болезни, однако незаразные формы могут развиваться в заразные. В большинстве серьезных случаев начатое в нужный момент лечение протекает быстрее, чем у незаразных больных, но, если момент упущен, дело обстоит очень плохо.

Бактерии приходится культивировать – они не могут быть привиты животным. Социальная проблема: мужья менее склонны следовать в колонию за своими женами, чем жены за своими мужьями. Муж заводит новый семейный очаг в своей деревне; если же его жена в колонии находит мужчину, который оказывает ей внимание, тут откуда ни возьмись появляется муж, требуя восстановления справедливости и возврата «приданого». В протестантских миссиях идут на это, католические же отцы живо спроваживают таких мужей куда подальше. Люди предоставлены самим себе, здесь не место преследованиям по соображениям нравственности. Двое мужей покинули колонию после лечения, и обе женщины остались теперь при одном мужчине.

История о том, как один весьма образованный старый джентльмен в Париже – приятель Жида – чуть не выставил доктора из своей квартиры, узнав, что тот работал в лепрозории. «Вы должны были сказать мне об этом. Я в ответе за всех, кто живет здесь. Сколько времени должно пройти, пока узнаешь, не заразился ли проказой?» Ему было семьдесят четыре года. «Через десять лет». – «Вы полагаете, что я должен десять лет жить под страхом этой заразы?»

…Трудность заразиться проказой, доказанная тем, как один немецкий врач (предшественник врачей из Бельзена) безрезультатно пытался инфицировать сто четырнадцать здоровых людей по их собственному желанию (их должны были выдворить из «владений» отца Дамиана).

Странности заражения:два солдата – техасца из одной роты, которые вдруг, не имея никаких контактов с прокаженными, подхватили инфекцию. Они сделали себе татуировку на Гавайях (?) у кого‑то, кто только что теми же иглами пользовал прокаженного.

К вечеру воздух настолько пропитан влагой, что как бы растекается по коже, окутывая все тело пеленою дождя. Стемнело, и вместе с порывами ветра грянул дождь, правда не слишком сильный. Нам не повезло. Л. сказал, что за шесть лет он не припомнит и двадцати дней такой влажности и такого пекла. Ко мне пристал школьный учитель, пытаясь то так, то эдак сделать меня объектом своего рода духовного шантажа [65]65
  Я – не автор католических романов, но писатель, который для четырех – пяти своих книг избрал персонажей, разделяющих идеи католицизма. Тем не менее в течение ряда лет – особенно после появления романа «Суть дела» – ко мне постоянно обращаются люди за помощью в решении своих духовных проблем, помощью, оказать которую я совершенно не в состоянии. Среди них было даже несколько священников. То раздражение, которое у меня вызвал этот бедняга – учитель, мне остается приписать только жаре, а также тому, что я стал понемногу ощущать себя в шкуре Керри, человека, которого уже загнали в угол. – Прим. автора.


[Закрыть]. Я ответил ему, что я вовсе не знаток в делах веры – ему лучше было бы обратиться к священнику.

Во время обеда со священниками атмосфера гораздо легче – может, из‑за того, что я меньше робею и уже лучше схватываю бельгийский акцент.

1 февраля. Йонда

Необычайно хмурый день. Солнце не возвестило о приходе утра, и многие опоздали на работу.

Я бреюсь, а мимо проходит рабочий в сандалиях, специально обрезанных для ног, на которых нет пальцев, и я уже на это обращаю внимание не более, чем на пение прокаженного, который сейчас красит наружную сторону моей двери. Этот калека с такой силой ступает на землю, что кажется, будто он утрамбовывает ее железным пестом.

До чего ж тягостно в первый день в совершенно чужом краю от одной мысли, что пройдут долгие недели, прежде чем вернешься к прежней привычной жизни; но вот прошло несколько дней (скрепись, потерпи, и они пройдут), и ты уже выстроил привычное в самой сердцевине чужого. Обыденное становится удовольствием: после завтрака бреешься, пишешь письмо, а то и прочтешь статью в журнале, потом спускаешься к реке и там на старой посудине читаешь книгу, возвращаешься, еще одно письмо, книга, иногда – как, например, вчера – заглянешь в амбулаторию: у врачей в это время ленч; потом послеобеденный отдых, снова прогулка к реке, вечерняя рюмка виски, обед со священниками и в постель – еще один день промелькнул. Я чуть ли не расстроен, что сегодня заведенный порядок будет нарушен: ленч со священниками, поездка в Кок на piqure [66]66
  Прививку (фр.)


[Закрыть]и чтобы похлопотать о путешествии в буш [67]67
  Некультивируемые земли, покрытые зарослями дикой растительности.


[Закрыть], а затем в гости к губернатору.

Смех африканцев; где в Европе услышишь, чтобы столько смеялись, сколько смеются эти больные проказой рабочие? Но верно и другое: видя, как они страдают от боли, испытываешь глубочайшее отчаяние. (Я вспоминаю моих носильщиков в Либерии, слуг в Сьерра – Леоне.) Жизнь – мгновение. Смехом они обращают ее в вечность.

Вчера сценка в амбулатории: дети громко плакали, стоял невыносимый шум, врач позвал своего помощника, и тот скомандовал: «Прижмите детей к груди» – команда, которая, по его словам, то и дело звучит во время мессы. Само собой, тут же воцарилась тишина.

Слишком пасмурно для прогулки. Ходил в главную амбулаторию и новую лабораторию, которая еще только строится. Л. показал мне сложный прибор для определения нервной чувствительности за 1/20 000 секунды. Но что особенно его радует, это сравнительно дешевый прибор для измерения температуры кожи одновременно в двадцати точках. Похоже, что температура в области пятен выше температуры тела, и Л. надеется, что можно будет предотвратить их появление у ребенка и начать лечение заблаговременно. И еще он надеется, что станет возможным предвидеть и предотвратить калечение пальцев.

В амбулаторию явился пациент со слоновой болезнью: его ступни и голени – шишковатые и узловатые – напоминают стволы древних деревьев, вырезанные у основания в виде огромных пальцев.

Пусть прежде X. был преуспевающим архитектором, неужто невозможно, чтобы склонность его угасла? Его любовь к искусству претерпела то же, что и его любовь к женщинам, – некое чувственное истощение.

После обеда вместе с семьей Л. отправились в Кок, и там в Национальной службе здоровья мне сделали вторую прививку от туберкулеза, довольно болезненную. Рассказали о человеке, который по ночам без конца звонит в Stirete и заявляет, что возле его дома снуют конголезцы, которые хотят убить его самого и его жену. В Коке теперь многие спят с оружием под подушкой – главная опасность сейчас таится в происшествиях, вызванных страхом.

Был у епископа. Изумительно красивый старец с манерами аристократов восемнадцатого века или щеголя времен короля Эдуарда. Он предложил мне воспользоваться его пароходиком для путешествия в буш.

В гостях у губернатора: и он, и жена простые, милые люди, им совершенно не свойственны пороки жителей колоний [68]68
  Они прожили почти двадцать пять лет в Конго, и почти все время в глухих районах, поначалу без лодки и без почты. Они разъезжали по лесам двадцать дней в месяц (это была их обязанность), а остальные десять дней отдыхали в крохотных миссиях, вроде тех, что описываю я. Они учили конголезцев выращивать маниоку и рис, руководили строительством амбулаторий, инспектировали местные суды. Все это жена губернатора описала в своих рассказах, которые были опубликованы за ее же счет, – не первый раз убеждаюсь, как безразлична Бельгия к своим колониям. Это всего лишь один из драматических примеров ее расточительного отношения к скромным, героическим судьбам. – Прим. автора.


[Закрыть]. Сгустились сумерки, и по улицам прошла машина, так густо распылившая ДДТ, что мы, сидевшие в автомобилях, едва различали друг друга, словно в лондонском смоге: видимость всего несколько ярдов. Губернатор неотделим от своего двадцатилетнего опыта. Он восхищается африканскими женщинами. Взволнованно говорит о том, как славно жить в деревне, но ему кажется – я еще в этом не разобрался, – что племенная структура должна быть заменена связями, основанными на принципах материального стимулирования. Не приведет ли это к духовному обнищанию, как в Соединенных Штатах? Губернатор говорил о необходимости мистического начала, но разве оно есть в современной Америке, хотя бы даже в католической церкви?

1 февраля. Йонда

Человек, которого Л. вылечил, прислал письмо своей сестре, все еще остававшейся в лепрозории, где настаивал на его смерти и похвалялся своими подвигами во время беспорядков в Леопольдвиле. Сестра испугалась и ничего не могла понять, а потом отнесла письмо в школу классному старосте. Снова пришло письмо, и Л. гадает, что бы там могло быть.

Другой пациент, которого он тоже вылечил и который поэтому должен был покинуть станцию, грозился поджечь его дом.

Меланхолия сегодня коснулась меня своим крылом – может быть, потому, что я не почерпнул здесь ничего нового, может, оттого, что я плохо спал, а может, это все из‑за моих снов.

7 февраля. Йонда

Хорошо спал, хотя принял всего одну таблетку, и сон приснился один – единственный. Piqure уже не так беспокоит, и меланхолии как не бывало.

Брошюра, рассказывающая, как в Европе искоренили проказу, – но была ли это проказа и вправду ли ее искоренили?

Из‑за не вовремя почищенных туфель чуть не пропустил утренние полчаса на берегу Конго. Как легко в незнакомой обстановке привычка приобретает магическое очарование. И прогоняет что? Вероятно, меланхолию или апатию.

Читаю последний том «Дневников» Жюльена Грина «Le [69]69
  «Прекрасное сегодня» (фр.).


[Закрыть]Bel Aujourd’hui» – все с большим и большим раздражением. Мне кажется, что от них не столько веет величием духа, сколько духом тщеславия. Слишком много разговоров о Боге и святых. В одном месте он даже призывает уничтожить все, неугодное Богу. Но угоден ли Господу этот велеречивый поток благочестивых банальностей? Не променяет ли Он все их на одну богохульную строку Вийона? Так и вижу, как Господь, лишь мельком взглянув на книгу, тут же швыряет ее прочь, в точности как сделал бы писатель, увидев очередной занудный трактат о своем романе, сочиненный студентом на соискание степени бакалавра.

Пожалуй, первое, что неясно в отношении X., – это считать ли его лепрофилом или нет. Образ X. застыл у меня в мозгу и не продвигается ни на шаг. Разве что я узнал немного больше о его окружении. Возможно, следует дать моему герою имя, а вот давать определенную национальность пока не хочется. А может быть – якобы из предосторожности, – ограничиться только буквой? К сожалению – знаю уже по опыту, – стоит автору вместо имени главного героя поставить инициал, как тут же заговорят о Кафке.

Бактерии проказы очень похожи на туберкулезные. Однако бактерии Хансена не передаются животным. Внешние признаки:

а) пятна и потеря чувствительности, б) потеря чувствительности конечностей при отсутствии пятен, в) утолщение кожи на лице и ушах и появление узелковых уплотнений. Последнее – признак заразности.

Соблюдение чистоты важно только для окружающих. Для больных оно вряд ли уже имеет хоть какое‑то значение.

Когда отправляешься в дальние края, путешествуешь еще и во времени. В этот час неделю назад я еще был в Брюсселе, но кажется, будто от того времени меня отделяют не дни, а недели. В 1957 году я проехал более 44 тысяч миль. Может, поэтому – а мои долгие путешествия начались еще в 30–е годы – минувшая часть жизни кажется мне бесконечно длинной?

Как бы мне воспользоваться снами X.? По своему горькому опыту знаю: вчерашние сны могут задать настроение на целый день и возродить к жизни какое‑нибудь угасающее чувство.

Абоко. Два дня назад епископ рассказал нам, что многие из них безоговорочно верили, будто порохом можно рушить стены. Они загоняли порох под ногти – и оставалось лишь броситься на стену, и она рухнет. Первобытные люди, как дети, иногда просто не в состоянии отличить фантазию от реальности. Это смешение хорошо иллюстрируется увесистым романом «La Gana», который я сейчас читаю.

Новые лекарства иногда слишком дороги, чтобы пользовать ими миллионы больных. Тогда как на ДДТ уходит всего три шиллинга в год.

Колониальный протокол.Мне рассказали, что с любого сборища – каким бы неофициальным и случайным оно ни было, даже, скажем, из ресторана, – нельзя уйти прежде старших по положению. Так, в Сьерра – Леоне мне довелось столкнуться с тем, что и мебель в доме зависит от положения хозяев. Л. скоро займет положение, когда сможет иметь в доме не четыре кресла, а целых шесть, а его жена – зеркало в полный рост. Грустная история о человеке, не имевшем права завести себе второй cabinet [70]70
  Уборную (фр.).


[Закрыть]– о чем прямо‑таки мечтала его жена, – прежде чем сдаст определенный экзамен и поднимется по положению на ступеньку выше. Он завалил экзамен и все‑таки на свои же деньги построил второй cabinet в са ду.Но сад принадлежал государству, и тогдашний губернатор велел ему это сооружение уничтожить [71]71
  В 1942 году я жил в окрестностях Фритауна в доме на болоте, которое туземцы использовали как уборную, чем плодили бесчисленных мух. (Однажды, закрыв окна своей комнаты, я за две минуты убил полтораста штук.) Я направил министру колонии требование построить для туземцев уборную, на что он ответил мне, что подобное требование должно пройти соответствующие инстанции, но так как в данном случае никаких инстанций не было, мне пришлось напомнить ему о замечании на этот счет мистера Черчилля. Я получил свою уборную и мог пометить в официальных документах, что после Китса «начертано водой» и мое имя. – Прим. автора.


[Закрыть].

Возрождение обряда: вынос из леса изготовленного по старинке гроба в форме человеческого тела. О тех днях помнит здесь лишь один человек – сын старого умельца. Вся эта процессия – насмешка над деревней: гроб сделан очень топорно. Руки, согнутые в локтях. Волосы на голове стянуты в два погребальных пучка. Лицо красного цвета. Группа колонистов, в том числе бургомистр с женой, фотографируют, восседая на трубчатых металлических стульях, вынесенных из дома скульптора. Мы привели из миссии старого священника – отца N. Священник – необычайный знаток indigenes [72]72
  1 Туземцев (фр.).


[Закрыть]. Он произнес краткую речь, прежде чем началась эта надуманная церемония, единственная цель которой – приобретение музеем в Лео одного из таких гробов. Бьют барабаны, старухи танцуют с листьями, но так и напрашивается сравнение этой сцены с трубчатыми стульями и жужжанием любительской кинокамеры с подлинными обрядами и боем барабанов Никобоозу и Зигита в неосвоенных, глухих районах Либерии. Был лишь один правдивый момент, когда организатор этой церемонии и он же покупатель гроба (за две тысячи франков) захотел оставить гроб на ночь в деревне, а жители воспротивились – ведь это может накликать беду. Знатное лицо здешней округи – он походил на вождя, – молодой красивый конголезец в элегантном европейском костюме, прибыло сюда вместе с дочерью, очаровательной девочкой, голова которой, словно короной, увенчана желтым шарфом. В ушах у девочки кольца, на ней европейское платье и ожерелье. Она восседала на стуле с достоинством молодой королевы, в то время как жены колонистов без умолку трещали, возились со своими фотоаппаратами, суетливо сновали взад – вперед.

Старый священник остался на обед. Веселый, занятный старик, но когда поздно вечером мы везли его домой, он сетовал, что боится за Кок – чего только не натворят безработные и jeunesse [73]73
  Молодежь (фр.).


[Закрыть]. Отвезли старика и зашли посидеть в одну из двух гостиниц – ту, что поменьше (большая отталкивала нас желтыми фонарями, разрисованными, словно луна в детской книжке, – совсем как человеческое лицо). Хорошенькие скромные девушки лет двадцати, крохотная мишень для метания незатейливых стрел. Тип у стойки бара надерзил Л. из‑за того, что тот предпочел ждать и только поманил официанта, вместо того чтобы его окликнуть: «Etesvous muet?» [74]74
  «Вы что, немой?» (фр.).


[Закрыть]Возвращаясь, видели свет в окнах fonctionnaire [75]75
  1 Чиновника (фр.).


[Закрыть], который от страха не спит по ночам.

9 февраля. Йонда

Ночью грянул дождь.

Меня беспокоит моя книга. Возможно, для воссоздания обстановки мне следует обратиться к воспоминаниям о Мосамболахуне и Ганте в Либерии и моему приезду в те места.

Приезд X. должен задать тон, и, вероятно, здесь требуется, как выразился бы Л., нечто «посентиментальней», а не этот благоустроенный цветущий городок. Меня также заботят и участники хора: священники хороши для Европы, но не для миссии. В священнике– миссионере я ни разу не заметил ни наивности, которую мне хотелось бы видеть в некоторых из них, ни нетерпимости к человеческим слабостям, ни излишнего любопытства. Эти люди слишком заняты, и их не заботят ваши побуждения – у них в мыслях цемент, образование, электростанция, а вовсе не побуждения. Как мне освободиться от фальши?

Утро с доктором в амбулатории и больнице. На лицах старух татуировки в виде листьев; высохшие груди похожи на маленькие пустые перчатки; мужчина без пальцев на руках и ногах нянчит малыша; человек со слоновой болезнью: яички размером с футбольный мяч; женщина, больная туберкулезом (несправедливо, что прокаженная страдает еще и от другой болезни); старик с ласковым лицом и мягкой учтивостью, который ушел умирать (гипертония) в лачугу, стоявшую на задворках его хижины, ноги у него как у ребенка, а глаза – святого; безногая женщина, родившая ребенка; человек, который ушел умирать на задворки своего дома, и его нашли там лишь через несколько дней.

Отправляюсь с Л. в Кок похлопотать о судне. Невыносимо жаркий полдень и чувство отчаяния. Забавное суденышко с облупившейся краской, похожее на миниатюрный колесный пароход с Миссисипи. Меня принял уходящий с этого поста капитан, рослый священник с золотыми пломбами и длинной, взъерошенной бородой; он угостил нас пивом в салоне с огромными окнами, расположенном, по – моему, выше капитанского мостика. Буфет с расписной панелью «Рождество Христово» [76]76
  Во время ежедневной мессы буфет служил алтарем. – Прим. автора..


[Закрыть]. Сложности с выходом в плавание, объяснил он; судно уже долгое время было в плохом состоянии: в днище то ли дыра, то ли прогнившая доска (не помню точно, что именно), плыть на нем небезопасно. Спасательный пояс за каютой, скрученный и потерявший форму, напоминает сушеного угря. Долгое обсуждение. Посещение «Отрако» [77]77
  1 Крупная торговая компания, ведавшая судами, которые возили и пассажиров по реке Конго и ее притокам. – Прим. автора.


[Закрыть]. Все каюты на пароходе в Вафанию до Ибонги заняты. Можно отправиться на автомобиле до Фландрии и на лодке до Ибонги, где ждать возвращения пассажирского парохода или самолета, летящего в какое‑нибудь другое место, а можно машиной до Вафании и вернуться пассажирским пароходом, отправляющимся из Ибонги. Все это тяжкие, утомительные, малоприятные путешествия. Возвращаюсь в собор. Только монсеньор может приказать, чтобы судно тронулось с места, но он позавчера упал и сломал бедро. Туманная беседа с отцом Андре. Возможно, судно отправится на следующей неделе, а может, в следующем месяце. Капитан, отец Пьер, явно из тех «капитанов, что терпеть не могут моря». В каждую поездку (их примерно четыре в год) что– нибудь да случается. Отец А. согласился поговорить с епископом. Ответ: судно обследуют двое представителей «Отрако», и если они признают его надежным, рейс состоится. Если нет, то нет. Все это кажется мне сомнительным. Не верится, что решение будет благоприятным.

Едва я сел обедать, как вошел Л. и сказал, что ему только что позвонили: все в порядке. В среду вечером отплываю.

9 февраля

Стадию проказы, которую приостановили и стали лечить лишь после того, как больной лишился пальцев рук и ног, здесь называют «burnt‑out cases» [78]78
  От англ. burnt out – перегореть. Бельгийские врачи пользуются этим английским выражением за отсутствием французского эквивалента, поэтому для моего романа, вышедшего на французском, пришлось придумывать другое название.


[Закрыть]. И вот параллель, которую я пытался установить между моим персонажем X. и прокаженными. Что касается его, то психологически и нравственно это поначалу тоже был человек «перегоревший». Не на этой ли стадии лечение начинает давать какие‑то результаты? А может быть, действие романа должно начинаться не в лепрозории, а на миссионерском судне?

Как часто люди говорят о нелепости веры в то, что по воле Божьей жизнь существует лишь в мельчайшей частичке бескрайней Вселенной. Но есть подобная же нелепость, в которую мы должны верить: будто Господь выбрал местом своего рождения крохотную колонию Римской империи. И как ни странно, в обе эти нелепости верить легче, чем в одну.

Коровы и изящные белоснежные птицы piqueboeufs [79]79
  Волоклюи (фр.).


[Закрыть]– нет, это не белые цапли, – которые сопровождают коров, точно ангелы– хранители. Птицы эти такие нежные и гладкие, что кажется, будто перья у них фарфоровые. И бабочек без числа.

Старуха с парализованными веками – она не может моргнуть. Доктор купил ей темные очки, но она не хочет носить их, потому что это не лекарство, а она доверяет только лекарствам. Сложности с обувью. Калекам выдали специальную обувь, но многие из них не хотят ее носить. Им хочется носить обычные туфли. Даже если они соглашаются носить эту обувь, то только по воскресеньям, и обычно берут ее лишь затем, чтобы продать.

Проблема благотворительности. В специально назначенный для прокаженных день в Коке раздают одежду четыремстам больным, но их восемьсот, так что остальным четыремстам приходится одежду покупать, а это большой расход. И к тому же раздаваемая одежда не одинакова, и это порождает нескончаемую зависть.

У доктора есть шесть инвалидных колясок для тех, кто лишился ног и может только ползать. Но таких здесь десять. «А как же зависть?» – спросил я доктора. «Если речь идет не о банке сардин, а о чем‑то важном, я ее попросту игнорирую».

9 февраля. Йонда

Все молчаливы и подавлены.

Во дворе возле дома заседает суд прокаженных: трое мужчин, представители своих племен, слушают свидетелей. Они имеют право разбирать незначительные происшествия: кражи, оскорбления, похищения жен – и могут приговаривать к незначительным срокам заключения в тюрьме близ Йонды. Но всех заключенных отпускают на работу и лечение – в тюрьме они только ночуют.