Текст книги "Обвинение в убийстве"

Автор книги: Грегг Гервиц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

9

По дороге домой из полуденного потока машин вынырнула белая «камри» и пристроилась рядом с машиной Тима. Маленькая девочка в желтом платье прижималась лицом к стеклу и корчила рожицы.

Тим задержал на ней взгляд. Девочка прижалась носом к стеклу, вытаращила глаза и высунула язык. Потом стала притворяться, что ковыряет в носу. Ее мать посмотрела на Тима извиняющимся взглядом.

Некоторое время их машины ехали рядом, трогаясь с места и тормозя одновременно. Тим пытался сосредоточиться на дороге, но гримасы девочки и ее яркое платьице притягивали его взгляд. Заметив, что Тим опять на нее смотрит, девочка широко открыла рот, как это умеют только дети. Потом посмотрела на Тима, чтобы увидеть его реакцию, и вдруг выражение ее лица изменилось: улыбка стала гаснуть, а затем и вовсе исчезла, сменившись досадой. Девочка сползла вниз на сиденье, и теперь Тим видел только ее макушку.

К тому времени, как он добрался до дома, на его рубашке проступили пятна пота. Он вошел в дом и повесил пиджак на один из кухонных стульев. Дрей сидела на диване и смотрела новости. Она повернулась, посмотрела на него и сказала:

– О нет.

Тим подошел и сел рядом с ней. Мелисса Июэ, ведущая теленовостей, затронула тему перестрелки, что было неудивительно. В верхнем правом углу экрана появился нарисованный пистолет. Личный логотип Тима. Надпись под картинкой гласила: Кровавая бойня в отеле «Марциа Доме».

– Они хотят пустить слух, что я записался на курсы, где учат контролировать гнев, а потом посадить меня за стол перебирать бумажки, пока буря не уляжется. Это позволит им прикрыть задницы, не беря на себя ответственность меня защищать и не признавая моей вины.

Дрей протянула руку и погладила Тима по щеке:

– Пошли их.

– Я уволился.

– Я рада.

На экране появилась корреспондентка – симпатичная афроамериканка и начала выспрашивать мнение прохожих о перестрелке. Толстый дядька с куцей челкой и в сдвинутой на затылок бейсболке – типичный «человек с улицы» из рекламных роликов – охотно поддержал разговор:

– По-моему, парень, убегающий от копов, вполне заслуживает пули в спину. Продавцы наркотиков – убийцы полицейских, это все знают. Их нужно казнить еще до того, как судья стукнет молотком. Этот парень, судебный исполнитель… я надеюсь, что его оставят в покое.

«Отлично», – подумал Тим.

Женщина с глазами, обведенными ярко-зеленой подводкой, добавила:

– Для наших детей гораздо безопаснее, когда продавцов наркотиков нет на улицах, а уж каким образом полиция их оттуда уберет, меня не волнует.

– Посмотри на них, – сказал Тим. – Они вообще не представляют себе, о чем идет речь.

– По крайней мере, у тебя есть сторонники.

– Такие сторонники опаснее врагов.

– Может, они никудышные ораторы, но у них вроде бы есть представление о справедливости.

– И полное знание закона.

Дрей подвинулась на диване, скрестив руки на груди:

– Ты думаешь, что закон поддерживает справедливость? Ничего подобного. В законе полно щелей и трещин, лазеек и ходов. На свете есть общественное мнение, личные предпочтения и обычный сговор. Посмотри, что произошло с тобой. Это справедливость? Конечно нет, черт возьми! Просто способ очистить чей-то имидж, ради чего тебя и принесли в жертву. Посмотри, как провели расследование смерти Джинни. Мы никогда не узнаем, что произошло на самом деле и кто в этом был замешан.

– Так ты злишься на меня, потому что?..

– Потому что мою дочь убили.

– Нашу дочь.

– У тебя была возможность – уникальная возможность – послужить справедливости. Но вместо этого ты служил закону.

– Справедливость будет восстановлена. Завтра.

– А что, если его не казнят?

– Тогда он до конца своих дней будет гнить в тюрьме.

Дрей покраснела, на ее лице застыло страшное напряжение. Она стукнула кулаком по раскрытой ладони:

– Я хочу, чтобы он сдох.

– А я хочу, чтобы он заговорил. Чтобы он рассказал, что произошло на самом деле, когда его будут допрашивать в суде. Чтобы мы узнали, стоит ли за этим еще кто-то. Кто-то, кто виноват в смерти нашей дочери.

– Если бы ты просто пристрелил его вместо того, чтобы задавать ему вопросы, на нас никогда не свалилось бы все это. Эта неизвестность. Этот ужас. Ужасно не знать, ужасно не думать, что в этом замешан еще кто-то. Кто-то, с кем мы, может быть, знакомы, или кого можем увидеть на улице и никогда не догадаемся, что это он.

Ее лицо сморщилось. Тим подошел, чтобы ее обнять, но она его оттолкнула. Она встала, чтобы уйти обратно в спальню, но задержалась в дверях. Ее голос звучал неровно и хрипло:

– Мне жаль, что ты лишился работы.

Он кивнул.

– Я знаю, для тебя это было больше, чем просто работа.

Рано утром прошел дождь, и после него установилась удушающая влажная жара, насквозь пропитавшая здание суда. Голова Тима гудела от усталости и напряжения. Он всю ночь ворочался на диване, потел, представляя, что будет говорить комиссии, а в коротких паузах этого внутреннего диалога его одолевали и мысли о предстоящих слушаниях. Он вспомнил маленькую девочку в «камри», ее бледные и тонкие руки. Лицо Джинни в морге, когда он отдернул покрывало. Прядь волос, зажатую в уголке рта. Ее ноготь, который нашли на месте преступления, – она потеряла его в отчаянной попытке поцарапать нападавшего или куда-то ползти.

Его собственное сознание становилось для него враждебной, предательской сферой. Та часть его внутреннего «я», с которой он мог мирно сосуществовать, делалась все меньше и меньше.

Дрей сидела рядом с ним, застыв и выпрямившись, положив руки на спинку передней скамьи. Они приехали рано и заняли места в последнем ряду. Когда молодой парень из службы шерифа и плохо одетый государственный защитник ввели Кинделла, он показался Тиму совсем не таким грозным, страшным и отвратительным, каким Тим его помнил. Из-за этого он испытал разочарование. Как и большинство американцев, он любил видеть зло в однозначно порочном, ясно выражающем его сущность обличье.

Окружной прокурор, хорошо сложенная женщина чуть за тридцать, перед началом предварительных слушаний несколько минут посидела с Тимом и Дрей, еще раз выразив им свои соболезнования и заверив, что все будет хорошо. Нет, она не будет говорить о сообщнике, потому что это даст возможность скостить срок Кинделлу.

Несмотря на скромное жеманное имя – Констанция Делейни, – она была очень цепким и жестким обвинителем, у нее за плечами был просто ошеломляющий список блестящих побед. Она хорошо начала, в пух и прах разбив ходатайство защиты о снижении чрезмерно высокой суммы залога, которую потребовало обвинение. Она искусно допросила Фаулера, чтобы представить суду возможную причину передать дело для дальнейшего разбирательства, по возможности не отступая от своей стратегии ни на шаг. Фаулер говорил четко, непохоже было, что его натаскивали для слушаний. Он ничего не сказал о Тиме и Медведе, в его показаниях вообще не было ничего, что потом можно было бы оспорить. Вопрос о том, что эксперты поздновато прибыли на место преступления, не поднимался.

Кинделл сидел выпрямившись, внимательно прислушивался ко всему происходящему и поворачивал голову то в сторону Делейни, то в сторону Фаулера.

События начали активно развиваться только на перекрестном допросе.

– И у вас, конечно же, был ордер на обыск имущества мистера Кинделла? – Государственный защитник подошел поближе к свидетельской трибуне; в руках у него была стопка желтых юридических документов. Делейни, опершись подбородком на кулак, сосредоточенно что-то писала.

– Нет. Мы постучались и представились, спросили его, можем ли мы осмотреть дом. Он в абсолютно ясных выражениях дал согласие на то, чтобы мы обыскали его дом и прилегающую территорию.

– Понятно. И тогда вы обнаружили… – последовала пауза во время которой государственный защитник перебирал свои бумаги, – …ножовку, тряпки с пятнами крови, которая, как позже было установлено, является кровью жертвы, и следы покрышек, рисунок которых совпадал с рисунком следов покрышек, найденных на месте преступления?

– Да.

– Вы обнаружили все эти вещи после того, как он дал свое согласие на обыск имущества?

– Да.

– Без ордера на обыск?

– Я уже сказал…

– Отвечайте просто: да или нет, пожалуйста, мистер Фаулер.

– Да.

– После чего вы его арестовали?

– Да.

– Вы абсолютно уверены, мистер Фаулер, что рассказали мистеру Кинделлу о его правах?

– На все сто процентов.

– Вы сделали это до или после того, как надели на него наручники?

– Думаю, во время этого.

– Вы думаете? – Защитник выронил несколько листов и нагнулся, чтобы их поднять.

– Я рассказал ему о его правах, когда надевал на него наручники.

– То есть в этот момент он стоял к вам спиной?

– Не все время. Я повернул его спиной. Мы обычно надеваем на подозреваемых наручники сзади.

– Угу. – Защитник потыкал карандашом в верхнюю губу. – Мистер Фаулер, вы знаете, что мой клиент глухой?

Рука Делейни выскользнула из-под подбородка и ударила по столу, нарушив идеальную тишину, воцарившуюся в суде. Судья Эверстон, низенькая женщина под семьдесят, с лицом, испещренным морщинами, дернулась под своей черной мантией, как будто ее ударило током. Дрей закрыла рот рукой и так сильно сжала пальцы, что ногти впились в щеку.

Фаулер окаменел:

– Нет. Он не глухой. Он прекрасно слышал все, что мы ему говорили.

У Тима свело живот. Он вспомнил неровный голос Кинделла, ломаный ритм его речи. Кинделл отвечал только тогда, когда к нему обращались напрямую, и только тогда, когда он смотрел на человека, задающего вопрос. У Тима в груди все сжалось от боли, как будто кто-то закрутил тиски.

Защитник повернулся к судье Эверстон:

– Мистер Кинделл потерял слух девять месяцев назад при взрыве на предприятии. В коридоре ждет его лечащий врач, которого я готов вызвать как свидетеля, чтобы подтвердить, что мистер Кинделл официально признан глухим. А вот еще два отчета независимых врачей о состоянии слуха мистера Кинделла, в них говорится, что он страдает двусторонней глухотой. – Подняв папку, он быстро вытряхнул оттуда бумаги, сложил их и передал судье.

В голосе Делейни уже не было обычной уверенности:

– Я протестую, Ваша честь. Эти отчеты являются показаниями с чужих слов.

– Ваша честь, эти отчеты представлены суду окружным медицинским управлением в соответствии с повесткой о явке в суд с документами для представления имеющихся письменных доказательств. Они не подпадают под правило о показаниях с чужих слов, так как являются официальными документами.

Делейни села. Судья Эверстон, сурово нахмурившись, просмотрела документы.

– Мистер Кинделл умеет читать по губам, Ваша честь, но только на самом начальном уровне – его никогда не обучали этому профессионально. Если в момент ареста на него надевали наручники, он был повернут к мистеру Фаулеру спиной и не видел его губ. Мистер Кинделл, таким образом, был лишен самой малейшей, хотя и весьма сомнительной, возможности понять, что ему зачитывают его права. Он сделал признание, не поняв и не узнав до конца своих прав.

Делейни перебила:

– Ваша честь, если офицеры…

Судья Эверстон оборвала ее, махнув рукой:

– Не надо, миссис Делейни. – Она сжала губы, и вокруг рта у нее собрались морщинки.

– Далее защита просит, чтобы все улики, найденные в доме моего подзащитного, не приобщались к делу, так как обыск был проведен с нарушением четвертой поправки.

Голос Дрей, тихий и напряженный, произнес из-под руки, которой она закрывала рот:

– О Боже.

Делейни уже вскочила с места:

– Даже если подзащитный в самом деле глухой, он все равно может дать официальное согласие на обыск, и улики отзывать не нужно.

– Мой клиент глухой, Ваша честь. Каким же образом он мог дать осознанное и добровольное согласие на обыск, просьбу о котором он даже не слышал?

Кинделл повернулся и вытянул шею, чтобы видеть Тима и Дрей. Его улыбка не была злорадной – скорее это была довольная улыбка ребенка, которому разрешили оставить себе то, что он только что украл.

– Миссис Делейни, какие еще у вас есть вещественные доказательства, связывающие мистера Кинделла с местом преступления и самим преступлением? – Костлявый палец судьи Эверстон появился откуда-то из складок ее черного одеяния, указывая на Кинделла с плохо скрытым презрением.

– Помимо тех, что мы нашли там, где он живет? – Ноздри Делейни затрепетали, ее лицо и шея покрылись красными пятнами. – Никаких, Ваша честь.

С губ судьи Эверстон сорвалось что-то, сильно смахивающее на «черт возьми». Она сверкнула глазами на государственного защитника.

– Объявляю перерыв на полчаса. – Она вышла, забрав с собой отчеты о состоянии слуха Кинделла. Казалось, она даже не заметила, что половина зала забыла встать.

Дрей нагнулась, как будто ее вот-вот вырвет, и прижала локти к животу. Тим был так ошеломлен, что у него в ушах стоял звон и он ничего не видел вокруг себя.

Тиму и Дрей показалось, что перерыв длится вечность. Делейни время от времени поглядывала на них, нервно постукивая ручкой по блокноту. Тим сидел, онемев, пока не зашел секретарь суда и не призвал всех к порядку.

Судья Эверстон села на скамейку, приподняв полы мантии. Она несколько секунд изучала какие-то бумаги, словно собираясь с духом. Когда она заговорила, тон у нее был мрачный, и Тим сразу понял, что сейчас она сообщит плохую новость.

– Иногда бывает, что наша система с ее заботой о защите прав отдельного человека будто бы ополчается против нас. Бывает, что цель оправдывают довольно грязные средства, и мы должны закрыть глаза и проглотить эту горькую пилюлю, хотя знаем, что она убьет маленькую частичку нашего организма, чтобы спасти наше здоровье. Это как раз такой случай. Это одна из тех жертв, которые мы приносим, чтобы быть свободными. Это несправедливая жертва, и ее приносит несчастное меньшинство. – Она с сожалением кивнула в сторону Тима и Дрей. – Я не могу с чистой совестью допустить к рассмотрению улики, которые наверняка будут отозваны при апелляции. Так как отчеты врачей неоспоримо подтверждают полную глухоту мистера Кинделла, мне трудно поверить, что глухой человек, никогда не учившийся читать по губам, мог понять права, которые ему были зачитаны, или смысл устного согласия, которое его попросили дать. С огромным огорчением я удовлетворяю ходатайство об отзыве улик, связанных с так называемым признанием, и всех вещественных доказательств, которые были найдены в доме мистера Кинделла.

Делейни, покачиваясь, встала. Ее голос слегка дрожал:

– Ваша честь, в свете решений суда о том, что признание и улики не имеют законной силы, народ не может продолжать слушание дела.

Тихим, полным отвращения голосом Эверстон произнесла:

– Дело закрыто.

Кинделл широко ухмыльнулся и поднял руки, чтобы с него удобнее было снять наручники.

10

Дождь пошел снова и, когда начало темнеть, припустил вовсю, барабаня по перегородкам и пальмовым листьям на заднем дворе. Время от времени окна дребезжали от ударов грома. Тим сидел на диване, уставившись в темный экран телевизора, в котором отражались только капли дождя, стекавшие по раздвижным стеклянным дверям. За его спиной Дрей за кухонным столом нервно разбирала, подрезала и вставляла в альбом фотографии Джинни.

Сделав едва заметное движение большим пальцем, Тим нажал кнопку на пульте, и экран загорелся. В левом углу возник Уильям Рейнер, вездесущий социальный психолог окружной службы. Он давал в прямом эфире интервью популярной ведущей Мелиссе Йюэ. Рейнер сидел скрестив ноги. Его седые с серебряным отливом волосы и красиво подстриженные белые усы дополняли образ слегка старомодного, но приятного человека. На книжных полках за его спиной рядами стояли экземпляры его последней книги-расследования, ставшей бестселлером, – «Когда закон бессилен». Превосходный артист, Рейнер был критиком из разряда тех, кто утверждает, что люди прилетели на Землю с Марса. У него было равное количество врагов и почитателей.

– …сокрушительное чувство бессилия, когда такие, как Роджер Кинделл, не получают справедливого наказания. Как вы знаете, такие дела затрагивают во мне глубоко личную струну. Когда моего сына убили, а его убийцу выпустили на свободу, я впал в жуткую депрессию.

Йюэ посмотрела на него с деланным сочувствием.

– Именно тогда я начал заниматься проблемой, которой занимаюсь до сих пор, – продолжал Рейнер. – Я обсуждал эту тему с различными людьми, спрашивал их, что они думают о недостатках законодательства и о том, как эти недостатки подрывают его эффективность и справедливость. К сожалению, легких решений нет. Но я знаю, что когда закон не срабатывает, это ставит под угрозу саму структуру нашего общества. Если мы потеряем веру в то, что полиция и суд свершат правосудие, во что еще нам остается верить?

Тим нажал кнопку, и экран телевизора погас. Несколько минут он сидел молча, потом снова включил его. Йюэ переключилась на Делейни. Та выглядела взволнованной, что было совершенно ей не свойственно. Тим снова нажал на кнопку и начал смотреть, как тени от дождевых капель играют на погасшем экране.

– Как могло случиться, что Делейни не знала, что парень глухой? – сказала Дрей. – Это же невозможно не заметить.

– Она работала с материалами его старого дела. Тогда он не был глухим.

Раздался очередной яростный щелчок ножниц, и полоска бумаги, трепеща и колыхаясь, упала на пол:

– Его арестовывали четыре раза. Тебе не кажется, что он знает свои права? Да он просто эксперт по своим правам. И почему Фаулер не подождал ордера? Да что я говорю – конечно, он не стал ждать ордера. Он не позаботился о том, чтобы точно зачитать Кинделлу его права, или о том, чтобы получить его согласие на обыск. Он не думал, что Кинделл доживет до суда. – Она со стуком положила ножницы на стол. – Черт бы подрал судью. Она могла что-то сделать. Она не должна была оставлять все как есть.

Тим сидел отвернувшись от нее:

– Правильно. Потому что конституция избирательна.

– Тимми, не будь самодовольным и заносчивым.

– Не называй меня Тимми. – Он положил пульт на кофейный столик. – Ладно тебе, Дрей, этот спор непродуктивен.

– Непродуктивен? – Она усмехнулась. – У меня есть право день-два побыть непродуктивной, тебе не кажется?

– Но мне сейчас не очень хочется попадать под прицел.

– Тогда оставь меня в покое.

Он был рад, что так и не повернулся к ней и она не могла видеть его лицо.

– Я не хотел…

– Если ты пошел к Кинделлу той ночью, тогда ты должен был его убить. Убить, когда была возможность это сделать.

– Если ты так мною недовольна, почему бы тебе не пойти и не убить его?

– Потому что я не могу этого сделать. Я буду первой подозреваемой. Тебе же Фаулер принес это дело на блюдечке с голубой каемочкой. Оружие, место преступления. Суешь ему в руку пистолет, утверждаешь, что дело дошло до попытки убийства, и все. Никаких призрачных сообщников, которыми ты нас замучил, и никакого Кинделла на всю оставшуюся жизнь. – Она захлопнула альбом. – Правосудие торжествует.

Голос Тима прозвучал спокойно и ровно:

– Может быть, если бы ты забрала Джинни из школы, у тебя не было бы чувства вины, которые ты переносишь на других.

Он не видел, что она собирается его ударить, пока ее кулак не сбил его с дивана. Дрей налетела на него и стала яростно молотить. Он отшвырнул ее, перекатился на спину и встал на ноги, но она вскочила с дивана и замахнулась на него. Тим перехватил ее запястье левой рукой, правой схватив за локоть. По инерции она врезалась в книжный шкаф. На них дождем посыпались книги и рамки от картин, что-то разбилось.

Дрей быстро вскочила на ноги и снова бросилась на него. Она дралась, как хорошо обученный полицейский, что было вполне естественным, хотя мысль об этом никогда не приходила ему в голову. Он схватил ее за оба запястья, чтобы не покалечить. Они качнулись назад, Тим ударился о стену и пробил ее лопаткой, но продолжал держать Дрей. Он оттеснил ее назад и, сделав подножку, положил ее на пол на спину. Она отчаянно сопротивлялась и кричала, когда он лег на нее. Его бедра сжались, чтобы защитить пах; он держал головой ее голову, чтобы она не могла укусить его за лицо или ударить его лбом по лбу. Он действовал абсолютно бесстрастно – голая стратегия, против которой у слепой ярости не было ни единого шанса.

Дрей дергалась из стороны в сторону и ругалась как сапожник, но он не отпускал ее, повторяя как заклинание ее имя, мягко уговаривая успокоиться, дышать глубже и перестать драться. Лицо Дрей горело, и было мокрым от пота и слез.

Буря за окном утихла, оставив после себя лишь дождь. Прошло пять минут, а может быть, и двадцать. Наконец, убедившись в том, что ее гнев себя исчерпал, он отпустил ее. Дрей встала. Он осторожно потрогал кожу вокруг глаза, припухшего от ее удара. Тяжело дыша, они смотрели друг на друга посреди битого стекла и упавших книг.

В дверь позвонили. Потом еще раз.

– Я открою, – сказал Тим. Не спуская глаз с Дрей, он, пятясь, дошел до двери и открыл ее.

Мак и Фаулер стояли на крыльце, скрестив на груди руки. На Маке была форменная шапка Фаулера, которая явно была ему маловата и торчала на макушке, как тюбетейка, на Фаулере – шапка Мака, поля которой наезжали ему на глаза, настолько она была велика. Старый трюк, преследующий цель рассмешить дерущихся, когда полицейских вызывают на домашние разборки.

Увидев, что никто не смеется, Фаулер сдвинул шапку назад.

– К нам поступила жалоба от вашего соседа Хартли. Вы что, ребята, дубасите друг друга?

– Да, – Дрей вытерла кровь с носа. – Я выигрываю по очкам.

– Но сейчас у нас все под контролем, – сказал Тим. – Спасибо, что заглянули. – Он хотел было закрыть дверь, но Фаулер поставил в проем ногу, а Мак заглянул Тиму за спину и посмотрел на Дрей:

– С тобой все в порядке?

Она устало махнула рукой:

– Просто супер.

– Я серьезно, Дрей. Ты в порядке?

– Да.

– Мы не хотим составлять протокол. Мы можем уйти и быть уверенными, что вы не начнете все снова?

– Да, – сказала Дрей. – Конечно.

– Хорошо. – Фаулер перевел взгляд на Тима. – Я знаю, у тебя сейчас хреновый период в жизни, но не заставляй нас сюда возвращаться.

– Мы не шутим, Рэк. Если мы услышим из этого дома хотя бы один вскрик, я тебя лично оттащу в полицейский участок.

Тим закрыл дверь.

– Я не виновата в том, что не забрала ее. – Голос Дрей сорвался: – Черт тебя возьми, не смей, слышишь, не смей сваливать все на меня. Никто не мог предугадать, что так получится.

– Ты права. Прости.

Она снова вытерла нос; на рукаве водолазки осталось темное пятно крови. Потом прошла мимо него и вышла через переднюю дверь. Стоя под дождем, она повернулась к нему лицом. Ее волосы прилипли к щекам, подбородок был испачкан кровью, а глаза поблескивали зеленым:

– Я все равно люблю тебя, Тимоти.

Она так сильно хлопнула дверью, что со стены упала картина, и рамка раскололась.

Через разгромленную гостиную он прошел обратно на кухню, схватил стул и поставил его так, чтобы видеть дождь. Буря принялась бушевать с новой силой. По двору носились пальмовые листья. На лужайке лежал велосипед Джинни, одно из колес крутилось от ветра. Ржавый скрип был слышен даже сквозь шум дождя. Тим подумал, что это похоже на плач по его прошлой жизни, которая заключалась в том, что он строил песочные замки, пытаясь придать хоть какую-то форму хаосу. Теперь у него не было дочери, что оправдывало бы его будущее. Не было профессии, которая помогла бы держаться на плаву. Не было жены. Ужасная несправедливость этих потерь поразила его. Он старался выполнять все условия своего контракта с миром и все-таки оказался в абсолютном одиночестве.

Тим спрятал лицо в ладони.

В дверь позвонили.

Он почувствовал огромное облегчение.

– Андреа.

Бегом пронесся по гостиной, чуть не упал, поскользнувшись на книге.

Распахнул парадную дверь. На крыльце увидел темную мужскую фигуру. Человек едва незаметно сутулился – признак преклонного возраста или начинающейся болезни. Молния, сверкнув вдалеке, осветила его, но из-под шляпы были видны только губы и подбородок. Раздался удар грома, и Тим почувствовал, как вибрация рассекла воздух.

– Кто вы такой?

Мужчина поднял глаза. Вода струйками стекала с изогнутых полей виниловой шляпы.

– Ответ.