Текст книги "Обвинение в убийстве"

Автор книги: Грегг Гервиц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

– Оставь меня в покое.

Медведь обошел свой грузовик, вскарабкался на водительское место и включил зажигание.

Мак прочистил горло:

– Тим, мне так жаль. Передай Дрей мои соболезнования. Мне действительно жаль.

– Спасибо, Мак. Передам.

Он забрался в грузовик, и они уехали, оставив позади четырех детективов и Кинделла; их силуэты высветились в феерических синих вспышках, а потом погрузились в темноту.

3

Медведь прижался к обочине, и Тим уже было хотел выйти из машины, но тот сжал его плечо.

– Я должен был остановить тебя. Должен был вмешаться. Ты был не в том состоянии, когда можно принимать решения.

Он стиснул руками руль.

– Тебе не в чем себя винить, – сказал Тим.

– Я обязан был сделать хоть что-нибудь, а не стоять столбом в то время, как мой напарник убивает какого-то негодяя, пылая справедливым гневом. Ты судебный исполнитель, а не какой-то безмозглый районный полицейский.

– Ребята просто погорячились.

Медведь изо всех сил стукнул ладонями по рулю – редкое для него проявление агрессии…

– Тупые мерзавцы. – Его щеки были мокрыми от слез. – Тупые, тупые мерзавцы. Они не должны были тебя в это втягивать. Они не должны были ставить расследование под угрозу. Неизвестно, что эти идиоты натворили до того, как мы туда приехали, пока охраняли место преступления. Они не искали сообщников, не пытались восстановить картину происшедшего и найти улики. Вряд ли они пытались расставить точки над «i», чтобы прокуратуре легче было выстраивать обвинение. Вряд ли вообще готовились к судебному разбирательству.

– Теперь им придется делать все по закону, после того как мы там побывали.

– Прекрасно. Мало того, что успешное завершение дела накрепко связано с их профессионализмом – или полным его отсутствием, так теперь еще и мы от этого зависим.

Медведь встряхнулся, как собака, только что выбравшаяся из воды:

– Извини. Прости меня. У тебя хватает забот.

Тим выдавил из себя слабую улыбку:

– Пойду-ка посмотрю, как там моя тупая жена, которая служит в местной полиции.

– Черт, я не это имел в виду.

Тим рассмеялся, и через пару секунд Медведь последовал его примеру, хотя оба вытирали слезы, выступившие на глазах от невыносимой боли.

– Хочешь, я… Можно мне войти?

– Нет. Не сейчас.

Машина Медведя все еще стояла у обочины, когда Тим закрыл за собой парадную дверь. Дом был темным и пустым. Тим оставил Дрей с двумя подругами, но когда жена бывала чем-нибудь расстроена, она всегда предпочитала одиночество.

Он прошел через маленькую гостиную в кухню. Все то время, что они прожили в этом доме, Тим неустанно трудился, пытаясь усовершенствовать его внутреннее пространство. Он заменил паркетом ковровое покрытие в коридорах и спальне, снял хрустальные люстры и сделал встроенные в потолок светильники, от которых исходил приятный мягкий свет.

На столе стоял именинный торт Джинни – неразрезанный, с покрытой глазурью верхушкой. Дрей настояла на том, чтобы самой испечь торт, хотя почти не умела готовить. Торт вышел неровным, кривобоким, и видно было, что глазурь наносили несколько раз в тщетных попытках поправить дело. Джуди Хартли – ближайшая соседка, дети которой уже выросли и только что покинули родительский кров, предложила Дрей помочь с тортом, но та отказалась. Она взяла на работе отгул, как делала каждый год в день рождения Джинни, и полная решимости и упорства корпела над кулинарными книгами, которые одолжила у соседей, вынимала из духовки торт за тортом, пока не получился такой, который она сочла приемлемым.

Дрей на кухне не оказалось, хотя дверца шкафа, где хранилось спиртное, была открыта. В шкафу не хватало коллекционной бутылки водки.

Тим, стараясь не шуметь, прошел по коридору к спальне. Аккуратно заправленная кровать была пуста. Он посмотрел в ванной – тоже никого. Тогда он заглянул в комнату Джинни. Дрей сидела в темноте, в ногах у нее стояла бутылка, и мерцающий отблеск света падал на ее лицо. На ковре перед ней лежали сотовый телефон и карманный компьютер. Их дисплеи все еще светились.

Ее лицо казалось крайне изможденным и осунувшимся от горя. Три года назад она засекла пятнадцатилетнего подростка, убегавшего из офиса в Вентуре с кучей портативных компьютеров в руках. Он пытался отстреливаться, и Дрей всадила в него две пули. Но когда она в тот день пришла домой, выражение лица у нее было не такое страшное, как сейчас.

Тим закрыл за собой дверь и сел возле Дрей. Он взял жену за руку; рука была потной и горячей. Дрей не подняла голову, но сжала его пальцы, как будто только и ждала прикосновения.

Тим уставился на кровать Джинни, стоявшую среди россыпи желтых и розовых цветов, едва различимых на обоях.

Он подумал о последних минутах жизни дочери и о том, где мог быть в это время. Он клал свой пистолет в сейф для хранения оружия, когда ее схватили на улице. Ехал в магазин за розовыми свечками, когда началось расчленение.

То, что он не мог представить лицо сообщника Кинделла, было дополнительной пыткой. Еще одна насмешка над его воображаемой способностью контролировать свой мир. От одной мысли о том, что в расчленении участвовали двое, Тима окатывала волна удушливого отвращения. Двое мужчин, расчленяющих ребенка. Он представил себе унылую физиономию Кинделла и задумался о том, отведено ли в аду специальное место для убийц детей. Он немного потешил себя, представляя муки, которые их там ожидают. Тим никогда не был особо религиозен, но эти мысли вдруг возникли из глубин его сознания, скрытых от света разума.

Голос Дрей, спокойный, но хриплый от слез, выдернул его из мрачных раздумий:

– Я была одна весь вечер… сидела с Триной, и Джоан, и чертовой Джуди Хартли… развозила других детей по домам… ждала подтверждения идентификации личности, звонила нашим родственникам, чтобы им не пришлось услышать об этом из… или прочитать в…

Она медленно подняла голову; челка упала ей на глаза. Она сделала еще один глоток из бутылки.

– Фаулер звонил.

– Дрей…

– Почему ты не приехал ко мне?

Он и не подозревал, что в его душе, до краев полной горя, еще осталось место для других чувств, но стыд вдруг нахлынул на него горячей волной.

– Прости.

Чувство разверзшейся между ними пропасти болью отозвалось у него в животе. Он вспомнил, как они полюбили друг друга – поразительно быстро. У обоих было тяжелое детство с чередой горьких разочарований и жестоких уроков, которое полностью отбило у них охоту полагаться на кого бы то ни было. И вот вопреки всему они оказались словно привязаны друг к другу. Они просиживали ночи напролет, разговаривая и обнимаясь; спешили через весь город, чтобы вместе пообедать, потому что они не могли дожить до вечера, ни разу не прикоснувшись друг к другу. Каждая деталь первых месяцев их знакомства с поразительной ясностью высветилась в его памяти – как он в машине держал руль и переключал скорость левой рукой, чтобы правой все время держать ее за руку; тихий звук, который она издавала, когда улыбалась, – будто вот-вот рассмеется от души. Как у нее болели щеки, когда она краснела, услышав комплимент в свой адрес (она говорила, что ощущение похоже на уколы сотни иголок), и ей приходилось с улыбкой на лице массировать щеки кончиками пальцев, пока он в конце концов не начал делать это сам. Как на прошлой неделе он вытащил ее на медленный танец, когда в ночном эфире замурлыкал Элвис; Джинни сказала, что ее тошнит, и ушла в свою комнату.

А сейчас он был в этой комнате с женой и с трудом ощущал ее присутствие сквозь темноту, пропитанную слезами и болью.

Он попытался найти какие-то слова, чтобы восстановить связь между ними:

– Мне позвонили. Мы были всего в трех милях оттуда. Я должен был поехать посмотреть.

– Ты поехал.

Он глубоко вздохнул:

– И он признался.

Она пыталась смягчить тон, но он почувствовал звучавшее в нем раздражение.

– Тим, ты отец жертвы. Тебя незаконно вызвали на место преступления, чтобы ты отомстил за свою дочь, убил этого человека. Объясни мне, как может нам помочь тот факт, что он признался?

Она с глухим стуком опустила бутылку на пол.

– Он схватил нашу дочь и изнасиловал ее. Разодрал ее на куски. А ты пошел к нему, рискуя затоптать улики на месте преступления и поставить под угрозу законность задержания этого подонка, а потом просто отпустил его!

– Я думаю, у него был сообщник.

Ее брови поползли вверх:

– Фаулер ничего об этом не говорил.

– Кинделл сказал, что он не должен был ее убивать, как будто у него с кем-то была предварительная договоренность, какой-то план.

– Он мог просто иметь в виду, что он не собирался ее убивать. Или что он знает, что это противозаконно.

– Может быть. Но потом он начал ссылаться еще на кого-то, сказал: «он», но быстро спохватился и замолчал.

– Так почему Гутьерес и Харрисон не работают над этим?

– Наверное они ничего об этом не знали.

– А сейчас они занимаются этим?

– Надеюсь, что так, это в их интересах.

Дрей вытерла слезы на щеках рукавом водолазки, который натянула на ладонь, как маленькая девочка:

– Значит, место преступления затоптано, и теперь еще оказалось, что убийца мог действовать не один.

– Что-то вроде того.

– Ты даже не злишься.

– Я злюсь, но злость в данном случае бесполезна.

– А что не бесполезно?

– Я пытаюсь понять.

Он не смотрел на нее, но слышал, как она еще раз приложилась к бутылке.

– Ты должен был выдержать давление, ты должен был расставить приоритеты. Ты должен был знать, что тебе нельзя идти туда, Тимми.

– Не называй меня Тимми.

Тим открыл дверь и вышел. Голос Дрей нагнал его в холодном коридоре:

– Как ты можешь быть таким спокойным? Как будто она просто очередная жертва, кто-то, с кем ты даже не был знаком!

Тим остановился в коридоре и какое-то время стоял спиной к открытой двери, потом повернулся и вошел обратно в комнату. Дрей прижимала ладонь ко рту.

Он провел языком по зубам, ожидая, когда дыхание в груди выровняется. Когда он заговорил, его голос звучал тихо, едва слышно:

– Я понимаю, как ты расстроена, как разбита. Я тоже расстроен. Но не смей, черт возьми, слышишь, не смей так говорить!

Дрэй опустила руку, в ее глазах сквозила боль.

– Прости, – сказала она.

Он кивнул и снова вышел.

В спальне Тим набрал код на дверце сейфа с оружием, открыл ее, потом вынул пистолет серии 226, изготовленный специально для полицейских, свой любимый 357-й «Смит-энд-Вессон», здоровенный «Ругер» и две коробки патронов по пятьдесят штук в каждой – девятимиллиметровых и сорок четвертого калибра.

Он вошел в комнату Джинни и обнаружил Дрей в той же позе. Она даже не пошевелилась.

– Мне так жаль, – повторила она.

Он опустился рядом с ней на пол, положил руки к ней на колени и поцеловал в лоб. Лоб был влажный.

– Ничего. Как там говорят про бревно и соринку?

Ее губы сморщились в улыбке:

– В своем глазу бревна не видит, в чужом и соринку найдет.

– Что-то вроде того.

– Тебе нужно пойти пострелять.

Он кивнул:

– Пойдешь со мной?

– Мне нужно еще немного посидеть здесь, в темноте.

Он придвинулся к ней, чтобы снова поцеловать ее в лоб, но она откинула голову назад и поймала его губы своими. Поцелуй был горячий, сухой, пахнущий водкой. Если бы он только мог забраться в ее поцелуй и остаться в нем навсегда.

В гараже стоял серебряный «БМВ» Тима, конфискованный в соответствии с Государственной программой конфискации имущества, и его верстак. Тим бросил свое добро в багажник, дал задний ход и вывел машину из гаража. Он доехал до окраины города, потом свернул на грязное шоссе и проехал по нему еще несколько сотен метров.

Тим припарковал машину на ровном участке грязи и оставил фары включенными, направив их свет вниз – туда, где между двух столбов был протянут кабель. Он вынул связку мишеней – это были разноцветные картонные освежители воздуха, которые вешают в машине, – и закрепил их на кабеле. Потом сел в грязь и зарядил револьверы. В барабаны село по шесть пуль.

Тиму было удобнее целиться левым глазом, хотя он был правшой и носил кобуру на правом бедре. Заплечная кобура в их работе не поощрялась, так как перекрещенный ремень представлял опасность на огневой линии. Тим предпочитал кобуру на бедре: на то, чтобы вытащить кобуру из-под мышки, уходило слишком много времени. Про такую кобуру не зря говорили, что она после себя оставляет вдов. Он начал с пулемета, пристреливаясь на расстоянии в несколько метров, чтобы разогреться. Потом начал отходить все дальше и дальше.

Тим стрелял с поразительной точностью. Стрельбе он научился на специальных тренировках, отточил мастерство в центре подготовки полицейских. Курс включал в себя стрельбу по неожиданно возникающим мишеням, которые нужно было простреливать боевыми патронами сквозь сумятицу мелькающих огней, орущей музыки и диких криков. Обстановка была столь ирреальной, что взрослые мужчины выходили оттуда в слезах.

В морозном воздухе февраля изо рта шел пар, а Тим все стрелял и стрелял. Когда закончились девятимиллиметровые пули, он перешел к 357-му «Смит-энд-Вессону».

Он стоял, наклонившись вперед, расставив ноги на ширину плеч и выставив вперед левую. Пейзаж соответствовал его настроению – бесплодная полоса камней и грязи. Два расплывчатых конуса света от фар пробивались сквозь ночь – крошечные огоньки света в бескрайней темной вселенной. Лишь картонные мишени отражали свет – белые прямоугольники, раскачивающиеся, как фрукты на дереве.

Тим резко опустил правую руку и схватил револьвер. Как только дуло освободилось от кожаной кобуры, он резко выбросил руку вперед, а его левая рука уже была на подходе, в ту же секунду сцепившись с правой в месте ее соприкосновения с прикладом. Он выровнял прицел, и курок лег точно посередине кончика указательного пальца правой руки так, чтобы мог легко перемещаться вверх-вниз, вправо-влево. Тим быстро и ровно надавил на самовзводный курок, револьвер кашлянул, и на лицевой стороне одного из квадратиков освежителя воздуха появилась дыра. Он быстро выстрелил еще пять раз подряд, почти мгновенно выравнивая прицел после каждого выстрела. Дуло револьвера все еще дымилось, когда он большим пальцем подвинул рычаг, освобождая хорошо смазанный барабан, левой рукой нащупал в закрепленной на поясе сумке обойму, а правой отвел револьвер назад, при этом стреляные гильзы градом посыпались в грязь. Плавным движением Тим наклонил револьвер вниз. Шесть новых пуль аккуратно скользнули на место. Он сделал еще шесть заходов, изрешетив освежители воздуха так, что они стали похожи на швейцарский сыр.

Ни о чем не думая, он вновь и вновь повторял доведенную до автоматизма процедуру, рассеивая свой гнев, выплескивая его наружу с каждым точным попаданием. Ярость медленно оставляла его, как стекающая из раковины вода; когда она наконец ушла, он попытался так же выплеснуть оставшееся горе, но понял, что не может. Он перешел от стрельбы с места к отработке стрельбы с поворотом в сторону и стрелял до тех пор, пока у него не заболели запястья и не начали гореть ладони, а потом зарядил «Ругер» длинными тонкими патронами сорок четвертого калибра и стрелял, пока его большой палец не начал кровить.

Он вернулся домой чуть позже двенадцати. Дом был пуст. Единственным следом Дрей была бутылка, причем водки в ней заметно поубавилось.

Тим проехал шесть кварталов до «Маклейна» – не самого лучшего ирландского паба, которым владел отец Мака, и припарковался на стоянке. Кроме нескольких зевак и кучки полицейских возле бильярдных столов в глубине зала, в пабе никого не было. Над полками с разнокалиберными бутылками – антикварный полицейский жезл. Типичный фараонский набор. Бармен, этакий дэнди в накрахмаленной рубашке с манжетами, сосредоточенно вытирал бокалы.

– Извини, друг, мы закрыты.

Тим проигнорировал его слова и прошел в глубь зала к группе мужчин в черном. Мак, Фаулер, Гутьерес, Харрисон и еще человек пять. Дрей стояла возле них, согнувшись, рука вытянута вперед, указательный палец кого-то в чем-то обличает. По какой-то неведомой причине она надела форму, хотя полицейская этика запрещала пить в форменной одежде.

– …посмел поставить моего мужа в такое положение… по крайней мере, ты мог бы оказать любезность мне, своей коллеге, и хотя бы позвонить.

– Мы думали, он справится, – сказал Фаулер.

– Потому что он мужчина?

– Нет, потому что… ну, из-за военной службы.

– Из-за военной службы? А, ну да. Ты хочешь сказать, что у него нет чувств!

Она развернулась, покачиваясь от спиртного, чтобы видеть их глаза.

– Что вы нарыли по сообщникам?

Гутьерес – он стоял к ней ближе всех – вытянул руки в успокаивающем жесте, как политик, маскирующий снисхождение под добродушное желание ободрить электорат:

– Мы работаем над этим. В отличие от твоего мужа мы не думаем, что это такая уж серьезная зацепка.

Фаулер первым заметил приближение Тима, потом его увидели и все остальные – все, кроме Дрей.

– Знаешь, что я тебе скажу? – Дрей нечетко выговаривала слова, – Ты можешь сколько угодно смешивать меня с дерьмом, но если скажешь еще хоть слово про моего мужа, я тебе все зубы пересчитаю.

Бармен вышел из-за стойки и пошел за Тимом, но Мак жестом отозвал его.

– Все в порядке, Денни. Он свой.

– Свой ли? – тихо сказал Гутьерес.

Тим обратился к жене:

– Пошли, Дрей. Я отвезу тебя домой.

Дрей наконец заметила его, сделала шаг и, потеряв равновесие, резко села. Мак поддержал ее за спину; его рука лежала у нее на плече. Остальные окружили их со всех сторон.

Свободной рукой Мак примирительно взмахнул:

– Эй, Тим! Ладно, без обид. Мы подумали, что ей хорошо бы сейчас куда-нибудь выйти, учитывая, что…

– Заткнись, Мак, – Тим не сводил глаз с Дрей. Она опустила лицо в сложенные ладони. Тим нагнулся, и уголки его губ опустились: – Андреа, пожалуйста, пойдем.

Она попыталась встать, но смогла только тяжело облокотиться на стол.

Фаулер взял пустой бокал, поднес его к глазам, как микроскоп, и сквозь него стал разглядывать Тима.

– В следующий раз, когда кто-нибудь будет подставляться ради тебя, отнесись к этому поуважительнее, – у него заплетался язык. – Мы с Тито подставлялись ради тебя, друг.

Мак поднялся. Он шикарно выглядел, не прилагая к этому никаких усилий. Его волосы были взъерошены ровно настолько, насколько нужно, щеки покрыты короткой щетиной. Тиму приходилось прикладывать неизмеримо больше усилий, чтобы поддерживать свою внешность в подобающем виде.

– Послушайте, ребята, у нас у всех был трудный день, – сказал Мак. – Давайте успокоимся.

– Да, давайте не будем донимать нашего героя, – сказал Харрисон.

Гутьерес хмыкнул. Тим перевел на него взгляд. Ободренный взглядами присутствующих и видом стоящих перед ним пустых бокалов, Гутьерес с наглостью уставился на Тима:

– Понял намек, парень? С твоей женой все будет в порядке. Мы о ней позаботимся.

Тим повернулся и пошел к двери. За его спиной раздался шепот:

– …конечно, уйти легче всего…

– …пусть катится…

Тим дошел до двери и закрыл ее на задвижку. Раздался громкий щелчок. В баре наступила полная тишина. Он прошел обратно через весь зал; несколько остававшихся там изрядно подвыпивших посетителей глазели ему вслед.

Он дошел до группки полицейских и встал к ним спиной, повернувшись к стойке бара. Вынул кобуру со «Смит-энд-Вессоном» и положил ее на стойку. За ней последовал бумажник, в котором лежал значок. Пиджак он аккуратно повесил на стул с высокой спинкой и закатал рукава.

Когда он повернулся к полицейским, они уже немного поостыли. Он подошел к Гутьересу:

– Вставай.

Гутьерес откинулся на стуле, пытаясь выглядеть жестким и невозмутимым, хотя ни то ни другое ему не удалось. Тим ждал. Никто не произносил ни слова. Наконец Гутьерес отвел взгляд.

Тим снова надел пиджак, взял пистолет и значок. Он сделал шаг к столу, но Дрей уже поднялась к нему навстречу и тяжело навалилась на него.

Тим обнял ее за талию и повел к двери.

Он раздел ее, как ребенка. Стоя на четвереньках, стянул с нее ботинки. Когда он укрыл ее простыней, она откинула ее, вся мокрая от пота. Он поцеловал ее влажный лоб. Ее голос дрогнул:

– Как он выглядит?

Тим сказал ей.

Потом вытер катившиеся по ее щекам слезинки.

– Расскажи мне, что случилось. Там. Каждую деталь.

Он рассказал, постоянно вытирая ее щеки, с трудом сдерживая собственные слезы.

– Жаль, что ты его не убил.

– Тогда мы никогда не узнали бы правду.

– Но он был бы мертв. Стерт с лица Земли. Уничтожен.

Дрей взяла его за руку и сжала ее обеими руками. Слезы катились по щекам и капали на подушку:

– Я зла. Так зла! На все. На всех.

У него перехватило дыхание.

– Ты ляжешь спать? – спросила она.

– Вряд ли.

Дрей на секунду отключилась, потом открыла глаза:

– Я тоже не собираюсь.

– Пойду посмотрю телевизор. Не хочу ворочаться и мешать тебе. – Тим нежно убрал прядь волос, которая лезла ей в глаза. – Хоть один из нас должен немного поспать.

Она кивнула:

– Хорошо.

Он лежал на диване в гостиной, как в гробу: полностью одетый, скрестив на груди руки. Смотрел в потолок, пытаясь постигнуть новую реальность своей жизни. Он не мог отключиться от мысли о том, сколь огромной была его потеря.

Показывали развлекательную программу, и он слышал механический смех, исходивший от телевизора. «Смех все еще существует, – думал он. – Я должен об этом помнить, я могу просто включить эту маленькую коробку и услышу смех».

Около трех часов утра Дрей разбудила его, карабкаясь к нему на диван, стягивая покрывало. Она взгромоздилась на него и зарылась лицом ему в шею.

– Тимоти Рэкли, – сказала она мягким сонным голосом.

Он нежно погладил ее волосы. Они уснули, слившись в беспокойном объятии.