Текст книги "Новеллы"

Автор книги: Готфрид Келлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

– Жених? Что ты говоришь!

– Да. И богат к тому же, он выиграл в лотерею сто тысяч гульденов. Представьте себе, соседушка!

Та подскочила на месте, испуганно всплеснула руками и воскликнула:

– Сто! Сто тысяч!

– Да, сто тысяч, – серьезно уверяла Френхен.

– Боже милостивый, это неправда, ты обманываешь меня, дитя!

– Не хотите – не верьте, воля ваша!

– Но если это правда и ты выйдешь за него замуж, что вы сделаете с такими деньгами? Ты станешь знатной дамой?

– Конечно, и мы сыграем свадьбу через три недели!

– Поди прочь, противная лгунья!

– Он уже купил великолепный дом в Зельдвиле, с большим садом и виноградником; вы должны побывать у меня, когда мы устроимся, я надеюсь на это.

– Непременно, чертенок ты этакий!

– Вот увидите, как там прекрасно! Я приготовлю чудесный кофе и угощу вас сдобным хлебом с маслом и медом!

– О плутовка! Так и знай, приду! – воскликнула женщина, и взгляд ее стал жадным, а изо рта потекли слюнки.

– А если вы завернете к нам в обеденное время, усталая, после рынка, для вас всегда будет наготове крепкий мясной бульон и стакан вина,

– Вот это здорово!

– Найдутся и сладости или белые сдобные булочки для ваших ребят.

– Прямо пальчики оближешь!

– Хорошенькую косыночку, или остаток шелка, или красивую старую тесьму вам для юбки, или какой-нибудь лоскут для нового фартука, уж наверно, отыщем, когда улучим минутку и пороемся в сундуках.

Женщина повернулась на каблуках и в упоении тряхнула юбками.

– И если вашему мужу подвернется выгодное дело – покупка земли или скота – и ему не хватит денег, то вы знаете, по какому адресу вам обратиться. Мой дорогой Сали во всякое время будет рад поместить часть своей наличности в верное и доходное дело. Да и у меня найдутся кой-какие сбережения, чтобы помочь близкой приятельнице.

Одураченная вконец женщина растроганно сказала:

– Я всегда говорила, что ты хорошее, доброе, красивое дитя! Да ниспошлет тебе бог хорошую жизнь отныне и во веки веков, и да благословит он тебя за все, что ты сделаешь для меня.

– Но и я, в свою очередь, требую, чтобы вы хорошо относились ко мне!

– Можешь всегда на это рассчитывать!

– И чтобы вы всегда приносили мне ваши товары – фрукты ли, картофель или овощи – прежде, чем понесете их на рынок; чтобы я была уверена в том, что у меня есть под рукой честная крестьянка, на которую я могу положиться. Цену, которую даст вам другой, с радостью заплачу и я, ведь вы меня знаете! Что может быть лучше настоящей, прочной дружбы между состоятельной горожанкой, которая так беспомощно сидит в четырех стенах и нуждается в стольких вещах, и правдивой, честной деревенской женщиной, опытной во всех важных житейских делах! В сотнях случаев бывает это полезно – в радости и горе, на крестинах и на свадьбе, когда дети начинают учиться и когда они идут к конфирмации, когда поступают в ученики к мастеру или отправляются странствовать; при недороде и наводнении, при пожаре и граде, от чего да сохранит нас господь!

– От чего да сохранит нас господь! – повторила добрая женщина, всхлипывая и вытирая фартуком слезу. – До чего же ты, милая невестушка, умна и рассудительна! Да, тебе будет житься хорошо, иначе и правды нет на свете. Ты красива, опрятна, умна, прилежна и на все руки мастерица. Ни в деревне, ни во всей округе нет никого красивее, лучше тебя, и кто женится на тебе, должен почитать себя в раю, или же он негодяй, и тогда ему придется иметь дело со мной. Сали, послушай! Будь ласков с моей Фрели, а не то я проучу тебя. Повезло же тебе, ну и розочку ты сорвал!

– А теперь возьмите с собой мой узел, как вы обещали мне, пока я не пришлю за ним. Может быть, я и сама приеду за ним в карете, если вы ничего не имеете против. В кружке молока вы не откажете мне, а вкусный миндальный торт к молоку я уж сама привезу.

– Золотое дитя мое! Дай узел сюда!

Френхен положила поверх перины, которую женщина уже держала на голове, большой мешок, набитый тряпьем и пожитками, так что на голове у бедной женщины заколыхалась целая башня.

– Пожалуй, мне будет трудно сразу снести все это, – сказала она. – Не прийти ли мне во второй раз?

– Нет, нет! Мы сейчас уходим, путь наш далекий, надо посетить знатных родственников, которые вдруг объявились теперь, когда мы разбогатели. Ведь вы знаете, как это бывает!

– Еще бы! Да хранит тебя бог, и не забывай меня в твоем благополучии.

Крестьянка с башней на голове ушла, едва сохраняя равновесие, за нею поплелся и паренек; приподняв некогда пестро расписанную кровать, он уперся головой в середину полога, на котором изображено было небо с потускневшими звездами, и ухватился, точно второй Самсон, за две передние украшенные резьбой колонки, поддерживавшие это небо. Когда Френхен, опираясь на руки Сали и глядя вслед шествию, увидала среди садов этот колеблющийся храм, она сказала:

– Пожалуй, получилась бы хорошенькая беседка или домик, если бы поставить эту штуку в саду, а внутри поместить столик и скамеечку и обсадить все это плющом. Хотелось бы тебе посидеть там со мною, Сали?

– Да, Фрели! В особенности, когда все заросло бы плющом.

– Что же мы стоим? – сказала Френхен. – Нас здесь больше ничего не удерживает.

– Идем же, запри дом. Кому ты отдашь ключ?

Френхен обвела взглядом двор.

– Повесим его сюда, на алебарду; она находилась в этом доме свыше ста лет, часто рассказывал мне отец, и теперь она останется здесь последним сторожем.

Они повесили старый ключ на ржавый крючок старого оружия, обвитого фасолью, и пошли. Френхен все же побледнела и на несколько мгновений прикрыла глаза, так что Сали пришлось вести ее, пока они не прошли шагов двадцать. Но она не оглянулась.

– Куда же мы теперь пойдем? – спросила она.

– Мы будем, не торопясь, как степенные люди, гулять весь день по окрестностям, – ответил Сали, – где нам понравится, а к вечеру найдется какое-нибудь местечко, чтобы потанцевать.

– Отлично! – сказала Френхен. – Проведем весь день вместе и будем гулять, где нам вздумается. Но сейчас мне что-то не по себе, выпьем кофе в ближайшей деревне!..

– Хорошо, – сказал Сали, – поскорей бы только выбраться отсюда!

Вскоре они очутились в открытом поле и молча пошли рядом по нивам. Выдалось прекрасное сентябрьское утро с безоблачным небом, а холмы и леса были окутаны нежной воздушной дымкой, придававшей им какую-то особую таинственность и торжественность. Со всех сторон доносился звон колоколов то гармоничный густой перезвон из богатого селения, то беспорядочное дребезжание двух болтливых колокольчиков из бедной деревушки. Влюбленные забыли о том, что их ждет к концу этого дня, и всецело отдались безмолвной радости, от которой так высоко вздымается грудь, – радости свободно скитаться в праздничном наряде по полям, шагать навстречу воскресному дню, точно двое счастливцев, имеющих право принадлежать друг другу. Каждый звук или отдаленный зов, который раздавался в воскресной тишине, с потрясающей силой отзывался в их душах, ибо любовь – это колокол, пробуждающий все самое далекое и самое безразличное и претворяющий все в особую музыку.

Хотя они были голодны, полчаса ходьбы до ближайшего селения показались им коротким мгновением. Слегка смущаясь, они зашли в трактир на окраине деревни; Сали заказал хороший завтрак; пока его приготовляли, они тихонько сидели в большой чистой комнате для гостей, наблюдая за тем, что делалось в солидном и уютном трактире. Хозяин был также и пекарем, последняя выпечка продушила приятным ароматом весь дом, в в комнату вносились полные доверху корзины с хлебом всевозможных сортов, потому что люди заходили сюда после обедни купить белого хлеба или распить утреннюю кружку пива. Хозяйка, вежливая, опрятная женщина, спокойно и ласково наряжала своих детей, и один из мальчиков, освободившись из рук матери, доверчиво подбежал к Френхен, стал показывать ей все свои сокровища и болтать обо всем, что радовало его и чем он мог похвалиться. Когда принесли крепкий, ароматный кофе, молодые люди робко сели за стол, словно они были в гостях, по скоро приободрились и стали тихонько и радостно шептаться друг с другом. Ах, какими вкусными казались счастливой девушке хороший кофе, жирные сливки, свежие, еще теплые булочки, превосходное масло, мед, яичница, и каких только еще лакомых вещей не было тут! Они нравились ей, потому что за столом сидел Сали, и она ела с таким аппетитом, будто постилась целый год. Радовалась она и красивой посуде, серебряным кофейным ложечкам – хозяйка, видно, приняла их за молодоженов и хотела обслужить как следует, она даже присаживалась к ним поболтать, и оба давали ей разумные ответы, которые пришлись ей по душе. Славной Френхен было так хорошо, что она не знала, как быть: пойти ли опять бродить со своим возлюбленным по лугам и лесам или остаться в гостеприимной комнате, вообразив себе хотя бы на несколько часов, что это уютное место – ее дом. Но Сали облегчил ей выбор, степенно и деловито напомнив, что пора уходить, словно им предстояло заранее намеченное и важное путешествие. Хозяин и хозяйка проводили их до порога и, несмотря на очевидную бедность гостей, расстались с ними как нельзя более приветливо, довольные их примерным поведением; а горемычная молодая чета, простившись с ними по всем правилам приличия, благонравно и чинно удалилась. И даже потом, когда они вышли опять на простор и вступили в обширный дубовый лес, Сали и Френхен продолжали шагать с тем же видом, будто происходили не из разоренных, погрязших в нищете семей, а были детьми состоятельных родителей, беспечно гуляющими и полными сладостных надежд. Френхен в глубокой задумчивости склонила голову на украшенную цветами грудь и брела по лесу, ступая по гладкой влажной земле и осторожно придерживая платье. Сали, напротив, шел приосанившись, устремив задумчивый взор на крепкие дубовые стволы, как добрый хозяин, который прикидывает, какие деревья выгоднее всего вырубить. Наконец они очнулись от своих несбыточных грез, переглянулись и, заметив, что держатся все еще так, как по выходе из трактира, покраснели и печально понурили головы.

Молодо – зелено; лес стоял в свежем уборе, синело небо, они были одни во всем мире, и вскоре прежнее чувство снова завладело ими. Но они недолго оставались одни – красивая лесная дорога оживилась группами молодых людей и парочками, которые прогуливались здесь после обедни, балагуря и распевая песни: ведь у поселян, как и у горожан, есть свои излюбленные места для прогулок, с той лишь разницей, что уход за ними не стоит денег и что они еще прекраснее городских; крестьяне не только бродят в особом праздничном настроении по своим цветущим и зреющим нивам, но и предпринимают прогулки по лесу и зеленым холмам, тщательно выбирая маршрут, отдыхая то на живописном пригорке, то у лесной опушки; поют песни, радостно впитывают впечатления величественной, дикой природы, и так как, по-видимому, они делают это не во искупление грехов, а для своего удовольствия, то остается признать, что у них есть вкус к природе, независимо от приносимой ею пользы. Все они – и молодые парни и старушки, отыскивающие тропинки, по которым гуляли в молодости, – постоянно отламывают что-нибудь зеленое, и даже суровые крестьяне в том возрасте, когда у человека на уме дела, пройдя по лесу, срезают гибкий прут и очищают его от листьев, оставляя зеленый пучок только наверху. Словно скипетр, несут они перед собой такой прут и даже в присутственном месте или в канцелярии заботливо ставят его в какой-нибудь угол, не забывая, как бы серьезны ни были их дела, снова осторожно захватить его с собой и донести невредимым до дома, где только самому младшему сынишке дозволяется его изломать.

Когда Сали и Френхен увидели эту толпу гуляющих, они засмеялись про себя, радуясь, что тоже идут парочкой, но все же свернули в сторону, на узкую лесную тропинку, и скоро оказались в полном одиночестве. Они останавливались, где им нравилось, уходили вперед, снова отдыхали, и душа их в эти часы не омрачалась ни единой заботой; она была как чистое небо, они забыли, откуда пришли, куда идут, и вели себя так скромно и чинно, что даже милый, простенький наряд Френхен, несмотря на радостное волнение и движение, оставался таким же свежим и нетронутым, каким был поутру. Сали держал себя на этой прогулке не как двадцатилетний деревенский парень, не как сын опустившегося трактирщика, а так, словно он был на несколько дет моложе и отличного воспитания; почти забавно было видеть, с какой нежностью, заботливостью и уважением он поглядывал все время на свою красивую, веселую Френхен. В этот единственный подаренный им день бедным молодым людям пришлось пережить все оттенки, все настроения любви, наверстывая потерянные дни первого расцвета нежности и преждевременно устремляясь к концу нарастающей страсти, за которую они отдавали жизнь.

После прогулки они снова почувствовали голод и обрадовались, увидев с вершины тенистой горы сверкавшую на солнце деревню, где и решили пообедать. Они быстро спустились вниз, но так же благонравно вошли в эту деревню, как покинули предыдущую. Дорогой они не встретили никого, кто бы узнал их; Френхен не бывала на людях, особенно в последнее время, и уж тем более в соседних деревнях. Итак, Сали и Френхен производили впечатление приятной, достойной уважения парочки, направлявшейся куда-то по делу. Они вошли в первый же трактир, где Сали заказал хороший обед; для них по-праздничному накрыли отдельный стол, и они снова тихо и скромно уселись, оглядывая стены, красиво отделанные полированным орехом, уставленный всякой снедью буфет, тоже ореховый, прекрасный, хоть и деревенской работы, и свежие белые занавески на окнах. Хозяйка, приветливо улыбаясь, подошла к ним и поставила на стол вазу с цветами.

– Пока подадут суп, вы можете, если вам угодно, полюбоваться букетом. Судя по всему, вы, смею спросить, молоденькие жених и невеста и, должно быть, идете в город, чтобы завтра повенчаться?

Френхен покраснела, не решаясь поднять глаза, Сали тоже не ответил, и хозяйка продолжала:

– Конечно, оба вы еще молоды, но кто женится смолоду, тот, говорят, долго живет; а вы так красивы и милы, вам незачем таиться. Скромные люди могут многого в жизни добиться, если они сходятся в юности и при этом трудолюбивы и верны. А верность вам понадобится, время бежит быстро, и все же тянется долго, и впереди у вас много, много дней. Ну, да вы и хороши собою и веселы, только бы вам не упустить это богатство! Прямо скажу, приятно смотреть на вас, такая вы прелестная парочка!

Кельнерша принесла суп; она расслышала кое-что из речей хозяйки, и так как сама была не прочь замуж, то неприязненно посмотрела на Френхен, которой так повезло. В соседней комнате эта неприятная особа дала волю своему языку и, обращаясь к хозяйке, хлопотавшей там, сказала так громко, чтобы гости могли расслышать:

– Уж эта голытьба! Бегут, очертя голову, в город венчаться, а за душой ни гроша, ни друзей, ни приданого и никаких видов на будущее – разве что бедствовать и побираться. Куда это годится, когда замуж выходят такие девчонки, которые еще не умеют сами юбку надеть или суп сварить? Ах, можно только пожалеть красивого парня, который связал себя с этой бесстыдницей.

– Тсс, да замолчишь ли ты, злючка? – возразила хозяйка. – Их я в обиду не дам. Наверно, это вполне добропорядочные молодые люди с гор, где находятся фабрики; одеты они бедно, но опрятно, и раз они любят друг друга и не боятся работы, то успеют в жизни больше, чем ты со своим злым языком. Конечно, тебе, язва этакая, еще долго придется ждать, пока кто-нибудь позарится на тебя, если ты не станешь приветливее.

Так Френхен вкусила все радости невесты, отправляющейся на свадьбу: слова одобрения и благожелательные речи разумной женщины, зависть злой, мечтающей о браке особы, которая с досады расхваливала и жалела ее возлюбленного, и прекрасный обед за одним столом с этим возлюбленным, Лицо у нее пылало, как алая гвоздика, сердце сильно билось, но тем не менее она ела и пила с большим аппетитом и была особенно учтива с кельнершей, хотя не могла себе отказать в удовольствии нежно поглядывать при этом на Сали и шептаться с ним, так что и у него голова пошла кругом. Однако они долго и спокойно оставались за столом, как бы медля и боясь пробудиться от сладкого обмана. На десерт хозяйка принесла печенье, и Сали заказал к нему хорошего, крепкого вина, которое огнем разлилось по жилам Френхен, как только она отпила глоток; но она была осторожна, только временами прикасалась губами к бокалу и сидела скромно и стыдливо, как настоящая невеста. Она играла эту роль отчасти из озорства и из желания испробовать, что переживает невеста, отчасти же она и в самом деле переживала эти чувства; сердце у нее, казалось ей, вот-вот разорвется от волнения и горячей любви; ей стало тесно в четырех стенах и захотелось выйти на простор. По-видимому, влюбленным было страшно остаться одним, в стороне от людей, и, не сговариваясь, не глядя ни направо, ни налево, они пошли по главной дороге, шумной и людной. Но когда они миновали эту деревню и подходили к другой, где был престольный праздник, Френхен повисла на руке Сади и дрожащим голосом прошептала:

– Сали, почему мы не можем принадлежать друг другу и быть счастливыми?

– И сам не знаю почему, – ответил Сали и устремил взор на мягкие блики осеннего солнца, игравшие на лугах; при этом ему пришлось крепко держать себя в руках, и лицо его странным образом исказилось. Они остановились, чтобы поцеловаться, но показались люди, и они пошли дальше.

Большое село, где был престольный праздник, уже кипело весельем; из красивой гостиницы доносилась шумная танцевальная музыка, так как молодежь принялась плясать уже с полудня, а на площади перед трактиром раскинулся небольшой рынок: несколько столов со сладостями и печеньями и две-три лавочки с дешевыми безделушками; возле них толпились дети и публика того сорта, которая довольствуется главным образом разглядыванием товаров. Сали и Френхен тоже подошли к этим прелестям и засмотрелись на них; оба одновременно опустили руку в карман, и каждый про себя решил подарить что-либо другому, так как они в первый и единственный раз были вместе на таком рынке. Сали купил Френхен красиво побеленный сахарной глазурью большой пряничный дом с зеленой крышей, на которой сидели белые голуби, а из трубы выглядывал амурчик в виде трубочиста. У открытых окон стояла, обнявшись, парочка, оба толстощекие и румяные, с крохотными алыми губами, соединенными в поцелуе, ибо практичный живописец наспех изобразил одной кляксой два ротика, слившихся таким образом воедино. Черные точки изображали веселые глазки. На розовой входной двери можно было прочитать стишки:

"Войди, моя любимая,

В мой дом, но знай, что он

Для поцелуев создан

И страсти подчинен".

"О, это мне не страшно,

Любимая в ответ,

Мне без тебя, любимый,

На свете счастья нет.

Для жарких поцелуев

Я и пришла сюда".

"Тогда, добро пожаловать,

Войди, войди тогда!" 1

Так изъяснялись между собой, приглашая друг друга войти в дом, нарисованные на стенах – справа и слева от входа – господин в голубом фраке и дама с очень высокой грудью.

Френхен же подарила Сали сердце, на одной стороне которого была приклеена бумажка со словами:

Застряло в сердце сладкое миндальное зерно,

Но все ж моя любовь к тебе слаще, чем оно,

а на другой:

Отведай это сердце, но не забудь стишка:

Скорее света я лишусь, чем разлюблю дружка.

1 Стихи в этой новелле переведены В. Инбер.

Они усердно читали эти вирши, и еще никогда рифмованное или печатное слово не казалось никому таким прекрасным и не производило такого глубокого впечатления, как эти пряничные стишки. Все, что они читали, было сочинено для них как бы по заказу, – так это, казалось, подходило к их положению.

– Ах, – вздохнула Френхен, – ты подарил мне дом, и я подарила тебе дом – единственно настоящий, потому что наше сердце – теперь тот дом, в котором мы живем, и мы носим его с собой, точно улитки. А другого дома у нас нет.

– В таком случае мы две улитки, из которых каждая носит домик другого, – сказал Сали, а Френхен добавила:

– Вот и нельзя нам разлучаться – каждый из нас должен оставаться возле своего дома.

Они не догадывались, что прибегают в своих речах к таким же остротам, какие были отпечатаны на пряниках всевозможной формы, и продолжали изучать эту слащавую, непритязательную любовную литературу, разложенную на прилавках в виде надписей, приклеенных к маленьким и большим пестро расписанным сердцам. Все казалось им прекрасным, все необычайно соответствовало их чувствам. Когда Френхен прочитала на позолоченном сердце с натянутыми, как на лире, струнами слова: "Мое сердце – точно цитра. Коснись струны – и зазвенит!" – ей послышалась музыка, точно ее собственное сердце зазвенело. Был здесь и портрет Наполеона, тоже использованный для начертания на нем любовных стишков; под портретом была надпись: "Из глины сердце при мече стальном имел Наполеон, великий воин. У милой грудь прикрыта лишь цветком, но сердце у нее стальное. Я спокоен".

Но как ни были углублены в чтение Сали и Френхен, каждый из них улучил минуту, чтобы тайком купить кое-что для другого. Сали выбрал для Френхен позолоченное колечко с зеленым стеклышком, а Френхен – кольцо из черного оленьего рога с вытисненной золотом незабудкой. Вероятно, одна и та же мысль возникла у обоих: подарить друг другу, перед тем как расстаться, эти бедные знаки любви.

Уйдя в свои переживания, они в рассеянности не заметили, как постепенно вокруг них образовалось широкое кольцо людей, внимательно и с любопытством следивших за ними. Тут оказалось много девушек и парней из их деревни, которые узнали их и стояли группой в отдалении, с удивлением глядя на нарядную парочку, поглощенную благоговейной нежностью друг к другу и забывшую обо всем на свете.

– Посмотрите-ка, – говорили люди, – это ведь Френхен Марти и Сали из города! Видно, они нашли друг друга и соединились. А какая нежность, какая любовь! Смотрите, смотрите! Чем все у них кончится?

В удивлении этих зрителей странным образом слились сострадание к несчастью, презрение к нищете и нравственному падению родителей, зависть к счастью и согласию молодой пары, которая проявляла свое душевное волнение и влюбленность в такой совершенно необычной, почти утонченной форме и в своем самозабвении и безграничной взаимной преданности была так же далека от этих грубых людей, как и в одиночестве и нищете. Когда они наконец очнулись и огляделись вокруг, то увидели одни только любопытные лица; никто не здоровался с ними, и они сами не знали, здороваться ли им с кем-нибудь, хотя это отчуждение и взаимная неприязнь были скорее следствием смущения, чем сознательного умысла. Френхен испугалась, ее бросило в жар, она то краснела, то бледнела, но Сали взял ее за руку и увел бедную девушку, которая послушно шла за ним, держа в руках домик, хотя в трактире весело гремели трубы и ей так хотелось поплясать.

– Здесь нам танцевать нельзя, – сказал Сали, когда они немного отошли, – здесь нас, видимо, ждет мало радости.

– Да, – печально сказала Френхен, – и не лучше ли будет вовсе забыть о танцах и подумать о том, где бы мне найти приют.

– Нет! – воскликнул Сали. – Ты будешь танцевать! Для чего же я принес тебе башмаки! Пойдем туда, где веселится бедный люд, ведь мы сами теперь бедные. Там нас не станут презирать; в "Райском саду" тоже всегда танцуют, когда здесь храмовой праздник, – ведь он находится в том же приходе; пойдем, там ты, на худой конец, и заночуешь.

Френхен вздрогнула при мысли о том, что ей впервые в жизни придется спать под чужим кровом, но она машинально пошла за своим проводником, в котором для нее теперь сосредоточилось все, что у нее было на свете.

"Райский сад" был трактир, красиво расположенный на пустынном городском склоне и возвышавшийся над всей окрестностью; тем не менее сюда в праздничные дни собирался только мелкий люд: дети бедных крестьян, поденщики и даже странствующие батраки. Это был маленький загородный дом, построенный лет сто назад каким-то богатым чудаком, но после него уже никто не пожелал жить там, и, так как участок ни на что больше не годился, странная усадьба пришла в упадок и попала в конце концов в руки трактирщика, который и занялся тут своим промыслом. Но дом сохранил свое название, которому соответствовала и архитектура. Это был одноэтажный дом, а над ним была сооружена открытая терраса, крышу которой по четырем углам подпирали статуи из песчаника, изображавшие четырех архангелов и совершенно выветрившиеся. Вокруг террасы, по карнизу крыши, сидели ангелочки с круглыми лицами и животами, игравшие на треугольнике, скрипке, флейте, цимбалах и тамбурине, тоже сделанных из песчаника и некогда вызолоченных. Потолок изнутри, парапет террасы и стены дома были покрыты выцветшими фресками, изображавшими веселые хоры ангелов и поющих и пляшущих святых. Но все это выглядело поблекшим и неясным, как сон, и, кроме того, бурно заросло виноградной лозой, а в зеленой листве висели синие зреющие гроздья винограда. Вокруг дома высились дикие каштаны, и жилистые, крепкие кусты роз, предоставленные самим себе, разрослись повсюду так буйно, как в других местах – бузина. Терраса заменяла танцевальный зал. Когда пришли Сали и Френхен, они уже издалека увидали, что на открытой террасе кружатся парочки, а вокруг дома шумит и пирует толпа веселых гостей. Френхен, которая благоговейно и грустно несла в руках свой домик – приют влюбленных, напоминала святую патронессу церкви, изображаемую на старинных гравюрах с моделью основанного ею собора в руках; однако благочестивой мечте Френхен – основать свой дом – не суждено было сбыться. Впрочем, услышав бурную музыку, доносившуюся с террасы, девушка позабыла обо всех своих страданиях, и ей захотелось только одного – танцевать с Сали. Они еле протолкались сквозь толпу гостей, сидевших перед домом и в комнате, вся зельдвильская голь, совершавшая дешевую загородную прогулку, беднота, выползшая из всех углов; потом они поднялись по лестнице и тотчас же закружились в вальсе, не отрывая глаз друг от друга. Только когда вальс кончился, они оглянулись вокруг. Френхен сломала и смяла свой домик, но не успела еще огорчиться, как вдруг испугалась, увидев скрипача, вблизи которого они очутились. Он сидел на скамье, поставленной на стол, такой же черномазый, как всегда, но сегодня он прикрепил к своей шляпчонке несколько еловых веток, в ногах у него стояли бутылка красного вина и стакан, но он ни разу их не опрокинул, хотя, играя, все время притоптывал ногами, исполняя таким образом нечто вроде танца среди яиц. Рядом с ним сидел красивый, но печальный молодой человек с валторной, а за контрабасом стоял горбун. Сали тоже испугался, увидев скрипача; но тот самым дружеским образом поздоровался с ним, воскликнув:

– Так я и знал, что мне когда-нибудь придется сыграть и для вас! Так веселитесь же вволю, голубки, и давайте чокнемся. Он подал Сали полный до краев стакан, и Сали выпил, чокнувшись с ним. Заметив, как испугалась Френхен, скрипач стал ее ласково успокаивать и рассмешил несколькими милыми шутками. Френхен снова повеселела, и оба они теперь были рады, что у них здесь нашелся знакомый и что они как бы оказались под особым покровительством скрипача. Они танцевали без устали, позабыв себя и весь мир, упоенные пляской, пением и шумом, который стоял в доме и вокруг него и уносился с горы далеко в долину, постепенно окутывавшуюся серебристой дымкой осеннего вечера. Они танцевали, пока не стало темнеть и пока большая часть веселых гостей, шатаясь и галдя, не разбрелась в разные стороны. Оставалась только бездомная голытьба, которая надеялась, вдобавок к веселому дню, провести еще веселую ночь. Некоторые из них, по-видимому, были хорошо знакомы со скрипачом и очень странно выглядели в своей пестрой и рваной одежде. Особенно обращал на себя внимание молодой парень в куртке из зеленого манчестера и в помятой соломенной шляпе, на которую он напялил венок из веток рябины. С ним была разбитная особа в юбке из вишнево-красного ситца в белую крапинку, с венком из виноградных веток на голове, на каждый висок у нее спускалась синяя ягода. Эта неугомонная парочка танцевала и пела без устали и мелькала повсюду. Была там еще стройная молодая девушка в поношенном черном шелковом платье и белой косынке на голове со спущенным на спину концом. Эта косынка, затканная красными полосами, была вовсе не косынкой, а попросту полотняным полотенцем или салфеткой, но из-под нее светились синие, как фиалки, глаза. Вокруг шеи и на груди у нее висело в шесть рядов ожерелье из ягод рябины, нанизанных на нитку и заменявших самые красивые кораллы. Девушка все время танцевала одна, упорно отказываясь покружиться с кем-нибудь из парней. Это не мешало ей двигаться грациозно и легко и улыбаться печальному валторнисту каждый раз, когда она проносилась мимо него, а он неизменно отворачивался. Были там и другие женщины со своими кавалерами, по виду всё беднота, но веселые и дружные между собой. Когда совсем стемнело, хозяин не пожелал зажечь свечей, так как, утверждал он, ветер все равно погасит их. Кроме того, скоро взойдет луна, а за те деньги, которые он получает со своих гостей, хватит с них и лунного света. Это заявление было принято с большим удовольствием. Все общество собралось у барьера террасы, наблюдая восход луны, уже окрасившей горизонт, а как только она показалась и бросила свои косые лучи на террасу "Райского сада", все опять стали кружиться, да так бесшумно, чинно и весело, словно они танцевали при блеске сотен восковых свечей. В этом необыкновенном освещении все почувствовали себя ближе друг к другу. Сали и Френхен не могли уклониться от участия в общем веселье, каждому из них пришлось танцевать и с другими. Но каждый раз, разлучившись ненадолго, они опять летели друг к другу и так радовались встрече, словно годы искали один другого и наконец нашли. Когда Сали танцевал с другой, его лицо становилось печальным и неприветливым и он все время оборачивался к Френхен, а она, проносясь мимо, не глядя, пылала, как алая роза, и казалась необычайно счастливой, с кем бы ни танцевала.

– Ты ревнуешь, Сали? – спросила она, когда музыканты утомились и перестали играть.

– Сохрани бог, – сказал Сали, – я не знаю, что значит ревновать.

– Почему же ты так сердишься, когда я танцую с другими?

– Я не из-за этого сержусь. Но когда я танцую с другой девушкой, мне кажется, что в руках у меня полено. А ты как чувствуешь себя?

– О, я всегда как в небесах, когда танцую, если только знаю, что ты возле меня. Но я умерла бы, кажется, если б ты ушел и оставил меня здесь одну!