Текст книги "Новеллы"

Автор книги: Готфрид Келлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Келлер Готфрид
Новеллы

Готфрид Келлер

Новеллы

Перевод с немецкого

СОДЕРЖАНИЕ

А. Левинтон. Новеллы Готфрида Келлера

Сельские Ромео и Джульетта. Перевод А. Ариан

Три праведных гребенщика. Перевод Л. Шапориной

Сказка про котика Шпигеля. Перевод А. Кулишер

Ландфогт из Грейфензе. Перевод А. Кулишер

Святой распутник Виталий. Перевод Н. Сигал

НОВЕЛЛЫ ГОТФРИДА КЕЛЛЕРА

Швейцарская литература на немецком языке долгое время рассматривалась как часть немецкой литературы. Эта традиция восходит к эпохе политической раздробленности Германии, когда области и земли собственно германской территории были связаны между собой не намного более прочно, чем с соседней Швейцарией. Поэтому в старых учебниках немецкой литературы не делалось обычно различий между швейцарцами, писавшими по-немецки, и коренными немцами. Между тем исторически Швейцария развивалась иначе, чем немецкие княжества. Феодальная аристократия играла в ней меньшую роль, чем в монархической Германии, в ее литературе обычно идеализировался "простой" человек, а классовые противоречия эпохи капитализма сглаживались благодаря сохранившимся элементам старого, патриархального уклада жизни.

Поэтому, говоря о творчестве Келлера, следует, с одной стороны, учитывать, что мы имеем дело со швейцарским писателем, а с другой, не забывать о тесных литературных связях немецкой Швейцарии с идеологической жизнью Германии.

Готфрид Келлер родился 19 июля 1819 года в Цюрихе, старинном приозерном городе, который в ту пору насчитывал не более десяти тысяч жителей. Тем не менее эта маленькая городская община с аристократическим управлением уже тогда слыла центром интеллектуальной жизни немецкой Швейцарии.

Келлера не привлекала жизнь ремесленника или государственного служащего. Романтическая эпоха возвеличила сверх всякой меры свободное творчество художника. И Келлер, открыв у себя способности к пейзажной живописи, решает посвятить свою жизнь Этому искусству. В Цюрихе ему удалось изучить лишь первоначальные основы своей профессии. Настоящих учителей можно было найти в то время только в Мюнхене, где баварский король покровительствовал искусствам и где собрались многие известные живописцы Германии. Здесь Келлер и пытается пробиться к славе, ко, претерпев множество лишений, пройдя годы суровой жизненной борьбы и истощив скудные ресурсы семейного бюджета, он вынужден был вернуться на родину, так и не добившись признания. Впоследствии в романе "Зеленый Генрих" он подробно опишет сначала свои детство в юность, а затем и годы мюнхенского периода (1840-1842).

Между тем на родине Келлера в сороковых годах развернулись бурные политические события. Во многих передовых кантонах к этому времени было низвергнуто господство родовой аристократии и гильдейского патрициата. В порядок дня стал вопрос о новой конституции для всей Швейцарии. Клерикалы, стоявшие во главе "лесных" кантонов – Ури, Швиц, Унтервальден и других, образовали в 1843 году особый сепаративный союз "Зондербунд". Они говорили о разделе Швейцарии и демонстративно пригласили в Люцерн иезуитов, пребывание которых в стране было запрещено. В 1847 году дело дошло до военного столкновения. При этом генерал Дюфур в один месяц наголову разбил армию Зондербунда. Вожди клерикалов вынуждены были бежать в Италию. Швейцария получила новую конституцию, став из конфедерации федерацией, из союза государств – единым союзным государством.

В предгрозовой обстановке сороковых годов вышла в свет первая книга стихов Готфрида Келлера "Песни самоучки" (1846). Тут были пламенные инвективы против иезуитов, насмешки над реакционерами и слабодушными отступниками от общего дела ("Марш отступников"), гимны швейцарской демократии. Стихотворение "К моей отчизне", положенное на музыку другом Келлера Баумгартнером, стало впоследствии официальным гимном швейцарской республики. Стихи Келлера примыкали к боевой "предмартовской" политической поэзии Германии, к лирике Гервега и Фрейлиграта, которые в позднейшие годы, живя в Цюрихе, подружились с Келлером.

Победа радикалов в Швейцарии отразилась и на личной судьбе писателя. В 1848 году друзья Келлера выхлопотали ему у нового правительства стипендию для продолжения образования в университетах Германии. Келлер едет в Гейдельберг, где слушает публичные лекции Людвига Фейербаха "О сущности религии". Келлер и раньше с недоверием относился к мистике и ненавидел клерикалов. Лекции Фейербаха и личное общение с этим философом окончательно выработали у него материалистические философские взгляды. В 1850 году Келлер переезжает в Берлин, где в последующие пять лет (он вернулся в Цюрих лишь в декабре 1855 года) окончательно созревает его литературное дарование. Он пишет в эти годы роман "Зеленый Генрих" (1854 – 1855) и выпускает первый том новелл "Люди из Зельдвилы" (1856).

Этот период жизни окончательно формирует и политические убеждения Келлера. Он выехал из Швейцарии исполненный ликования и надежд, весь под впечатлением победы радикалов, а в Германии внезапно попал в совсем иную обстановку. Сцены разгрома баденского восстания, которые он застал весной 1849 года в Гейдельберге, гнетущая атмосфера "душевного штиля" в Берлине лишь усилили в нем ожесточение против сил реакции. Он чувствовал себя свободным швейцарцем, радикалом и патриотом и, наблюдая всеобщее духовное оскудение и измельчание, мечтал о том времени, когда и в Германии рухнут тропы деспотов.

Эти настроения владели им при создании романа "Зеленый Генрих". Келлер обращается здесь к боевым традициям буржуазного Просвещения, к жанру воспитательного романа, начало которому положил Гёте в "Годах учения Вильгельма Мейстера".

Задачей Келлера было показать духовное созревание швейцарского юноши из народа, который вырастает патриотом и демократом. Воспитательный роман давал возможность проследить, как внешние условия жизни формируют внутренний мир героя. Гёте, говоря о Шекспире, сравнивал его драмы с хрустальными, прозрачными часами, где видно не только расположение стрелок, но и все движение внутреннего механизма, приводящего эти стрелки в движение. Именно так и строится реалистический воспитательный роман Келлера. При этом автор, сохраняя идейную ясность своего замысла, пишет не назидательную притчу, которая должна подходящими примерами иллюстрировать заранее дедуцированную мысль, а реалистическое произведение, черпающее свой материал из закономерностей самой реальности. Он отправляется от фактов собственной биографии, и духовное развитие его героя, Генриха Лее, во многом повторяет жизненный путь самого Келлера. Но, с другой стороны, он и не копирует натуралистически истину факта, предпочитая ей истину обобщения. События собственного детства и юности отбираются и осмысляются Келлером пятидесятых годов, когда он, умудренный истекшим временем, видит, как эти события отражались на его духовном развитии. И не случайно в начале романа возникает идеализированный образ отца героя, активного гражданского деятеля, вышедшего из самой гущи народа. Это тот маяк, который освещает Генриху его путь в жизни. "Народная почва" постоянно утверждается в романе как источник морального здоровья нации.

Генрих обнаруживает в себе способности к живописи и решает стать художником. Путь юноши в искусство стал в немецкой литературе традиционной темой романтической школы. Но Келлер показывает нам не художника милостью божьей, а неудачника в искусстве. Искусство играет в романе ту же роль, что и в "Годах учения Вильгельма Мейстера", – это лишь этап в духовном формировании гражданина.

Испытав все невзгоды, на которые осужден бедняк в большом равнодушном городе, Генрих разочаровывается в своих способностях и бросает живопись ради практической деятельности, ради участия в политической борьбе на стороне демократии. Романтики бы сочли этот отход от искусства профанацией, но Келлер считал, что жизнь бесконечно богаче художественного творчества и что в обычной практической деятельности у человека больше возможности определить свое призвание, чем в этой сравнительно узкой сфере. Сам Келлер дважды отступал от избранного им искусства – в сороковых годах, когда он отошел от живописи, и в 1861 году, в Цюрихе, когда он определился на должность первого секретаря цюрихского кантона и с величайшей тщательностью нес свои обязанности государственного чиновника. В этот период на протяжении долгих лет из-под его пера выходили лишь государственные бумаги и протоколы заседаний правительственного совета. И только в семидесятые годы он возвращается к литературной деятельности.

Если сороковые годы были связаны в его творчестве с жанром политической лирики, а пятидесятые – с появлением воспитательного романа и первого сборника новелл, то новый период в творчестве Келлера был связан преимущественно с жанром новеллы. Один за другим выходят его новые сборники: "Семь легенд" (1872); новое издание "Людей из Зельдвилы" (1874), где к пяти новеллам первого тома были добавлены еще пять второго тома; "Цюрихские новеллы" (1878); "Изречение" (1881). В восьмидесятые годы Келлер заново пересматривает свое творчество и как бы подводит ему итоги. Он издает антологию своих стихотворений (1883), вторую, переработанную редакцию "Зеленого Генриха" (1879-1880). В 1886 году выходит десятитомное собрание его сочинений. В 1889 году Швейцария празднует семидесятилетний юбилей писателя.

Смерть писателя наступила 15 июля 1890 года.

Строго говоря, уже в романе "Зеленый Генрих" попадаются вставные новеллы и эпизоды новеллистического характера, но по-настоящему Келлер-новеллист раскрылся в "Людях из Зельдвилы", первом и, пожалуй, лучшем своем сборнике, два тома которого разделяет во времени пауза в восемнадцать лет.

В романе мы видим торжество активного реального мира над иллюзорным, в первом томе "Людей из Зельдвилы" эта линия также нашла свое воплощение. Но только акцент переместился с положительного примера на отрицательный. Иллюзорной, ирреальной жизнью живет целый город – Зельдвила. Некогда, в средние века, зельдвильцы с их раблезианским жизнелюбием противостояли мрачной кровожадности соседнего Рюхенштейна, где фанатики наслаждались пытками и казнями ни в чем не повинных людей (новелла "Дитеген"), но впоследствии жизнелюбие зельдвильцев выродилось в пустое легкомыслие и полное неумение вести свои дела. Община богата, но сами зельдвильцы нищенски бедны, и никто не знает, на что они, собственно, живут. Многие из них делают вид, что трудятся, но все валится у них из рук, все они банкроты и тунеядцы, что, впрочем, никак не влияет на их веселое самочувствие. Кроме того, они завзятые политиканы, но и в политике их интересует лишь суетный спортивный элемент, средства, а не цели. Они с легкостью меняют свои убеждения и, подобно тарасконцам Доде, всегда настроены против "существующего порядка". Такова рамка этих новелл – единое место действия, город, неблагоприятный для реальной практики, как частной, так и общественной, как бы отставший от исторического развития и в своей архаичности являющий превосходную почву для анекдотов. Зельдвильцы вовсе несвободны от пороков своего времени, они такие же стяжатели, как и жители других городов, но они неумелые стяжатели, и поэтому их попытки обогатиться не сопровождаются успехом. Жизнь в этом городе создает особый склад характера, который, при некотором усилии, можно бы и исправить. В новелле "Панкрац Бука" типичный зельдвилец, проводивший свои дни в постоянной праздности, уехав из Зельдвилы, становится на чужбине дельным офицером и возвращается на родину, утратив зельдвильскую непрактичность. В другой новелле, "Фрау Регель Амрайн и ее младший", зельдвильцу-мужу, сбежавшему после банкротства за границу, противопоставлена его жена (Келлер подчеркивает, что она родом не из Зельдвилы), которая храбро принимает на себя руководство обанкротившимся предприятием, выпутывается из долгов и воспитывает сына достойным человеком. Характерно при этом, что мать заставляет сына участвовать в политической жизни города и что он становится не только опытным дельцом, но и образцовым гражданином. Эта новелла, так же как и роман "Зеленый Генрих", – просветительский гимн "правильному воспитанию".

Но среди новелл сборника есть и противоположный пример, когда приезжие, "не-зельдвильцы", оказываются глупыми и непрактичными людьми, и в этом случае коренные жители города животы надрывают от смеха, глядя на их неудачи.

В новелле "Три праведных гребенщика" саксонец Иобст ищет случая стать владельцем гребеночной мастерской в Зельдвиле. В отличие от влюбленных в плотские наслаждения зельдвильцев, он аскет и накопитель. В средние века аскетизм слыл добродетелью, приметой праведной души. В новое время для успеха в жизни требуются иные качества. Даже жалкая гребеночная мастерская может стать объектом ожесточенной борьбы. Келлер как бы спрашивает: "А что будет, если таких мучеников бережливости окажется не один, а больше?" – и тут же иронически "утраивает" своего героя, заставляя его вступить в борьбу с двумя во всем похожими на него конкурентами. Комизм усиливается тем, что приобрести мастерскую можно, только воспользовавшись приданым засидевшейся в девицах Цюз Бюнцлин, и "праведники" должны выступать в не свойственном им амплуа вздыхающего влюбленного. Да к тому же еще им приходится проявить и спортивные таланты, ибо хозяин мастерской решил оставить у себя того из них, кто быстрее других добежит к нему из-за городских ворот. Соревнование праведников в искусстве ухаживать за дамой и в беге на скорость полно комических эффектов, но за этим комизмом стоит серьезная мысль об уродующем человека стяжательстве, об аморальности "праведничества" ради накопления. В жестокой схватке, переходящей в конце новеллы в физическую потасовку, жадность гребенщиков утрачивает свою благопристойную внешность. Правила честного соревнования нарушаются. Победу одерживает наиболее бессовестный, тот, кто лучше других сумел использовать ситуацию. Шваб Дитрих догадался подпоить я соблазнить Цюз Бюнцлин и, завладев ее приданым, получил вожделению гребеночную мастерскую. Справедливости ради Келлер в концовке сообщает, что, став видным человеком в городе, Дитрих не добился полного счастья, ибо злая жена постоянно отравляет ему сладость его победы. Но тем не менее в соревновании трех гребенщиков победил наименее добродетельный и наиболее предприимчивый.

Таким образом, пассивности и непрактичности противостоит у Келлера, с одной стороны, высокоморальная, "правильная" активность фрау Регель Амрайн, с другой же стороны – аморальная, "плутовская" активность, сохранившая в какой-то мере традиции шванка или новеллы эпохи Возрождения, где ловкий пройдоха постоянно одерживает верх, играя на чужом простодушии. Особенно силен этот мотив плутовства в "Сказке про котика Шпигеля".

Традиция ранней новеллы включает в себя известное сочувствие плуту он, конечно, действует безнравственно, но ведь и его противник не ангел. В борьбе двух аморальных сил сочувствие на стороне искуснейшего. Котик Шпигель, живший у заботливой хозяйки, вырос типичным тунеядцем-зельдвильцем, неприспособленным к жизни и не умеющим о себе заботиться. После смерти хозяйки он голодает и едва не становится жертвой хитрого чернокнижника Пинайса, который пользуется его беспомощным положением и навязывает ему кабальный договор. Пинайс обязуется кормить кота, пока Шпигель не обрастет салом, а затем Шпигель будет убит и колдун использует его сало для своей черной магии. Но тут оказывается, что под влиянием смертельной опасности учтивый и воспитанный Шпигель обретает незаурядную проницательность и, играя на жадности Пинайса, сам околпачивает чародея. Теперь уже Шпигель играет роль плута, а злобный маг оказывается потерпевшим. При этом традиционный мотив плутовства сочетается с изощренной техникой новеллы XIX века. Рассказанная Шпигелем перед самой казнью история о захороненном кладе восходит еще к "Рейнеке-лису", равно как и сам образ животного-пройдохи, выходящего сухим из воды. Но сколько в рассказе о Шпигеле реалистических примет, выдающих его человеческое происхождение, сколько рассуждений и намеков, адресованных современному образованному читателю, воспринимающему сказочную форму как иносказание! Когда голодный кот в доме у чародея жрет мышей и дроздов, это естественно. Но когда он рассуждает над дроздом в духе героя "Шагреневой кожи" о том, что каждое удовлетворенное желание сокращает его жизнь, что каждый съеденный им кусок способствует наращиванию сала и приближает кота к гибели, это уже весьма далеко от шванка.

Когда Пинайс с ножом в руке требует у кота его сало, это, конечно, иронически обыгранный образ шекспировского Шейлока, требовавшего свой фунт мяса у купца Антонио. А когда "дикий полет страстей" – битва с соперниками и изнурительные любовные игры с белоснежной подружкой – спасает кота от потолстения и тем отодвигает роковую расплату, это опять-таки пародийно обыгрывается мелодраматический тезис: любовь побеждает смерть.

Такая прихотливая игра со знакомыми литературными образами и мотивами, сочетание возвышенных и серьезных мыслей с комической формой неизменного "животного" мира сближает "Котика Шпигеля" уже не со шванком, а с новеллами Э. Т. А. Гофмана с их романтической иронией. Образ же философствующего кота непосредственно примыкает к известному роману Гофмана "Житейские воззрения кота Мурра". Однако, в отличие от Гофмана с его превознесением художника и культом искусства, Келлер стремится воспитывать у своих читателей вкус к активной практической деятельности.

Вместе с тем эта деятельность не должна причинять ущерб другим людям. Келлер – утопист. Он считает, что возможна буржуазная активность на моральной основе. Поэтому он наказывает тех, кто стремится обогатиться бесчестным путем, кто ищет случая утопить своего ближнего или, выражаясь метафорой Келлера, "вытопить его сало". Так злодей Пинайс, заполучив свои вожделенные десять тысяч золотых гульденов, одновременно приобретает и жену-ведьму, которая превращает его жизнь в ад. (В ослабленном виде эта же кара постигает и расчетливого шваба Дитриха.) Но особенно жестоко наказаны Келлером два крестьянина, Манц и Марти, из новеллы "Сельские Ромео и Джульетта". Они виновны в том, что запахивают лежащую между их землями полосу пашни, отнимая ее у нищего бродяги-скрипача, который без их свидетельских показаний не может подтвердить свое право на владение. Этот шаг становится роковым в их жизни. Сама эта полоса и служит орудием возмездия. Вокруг владения клочком земли между соседями разгорается длительная тяжба. Минц и Марти разоряют друг друга, впадают в нищету, доходят до безумия и преступлений. Этому одичанию двух стариков Келлер противопоставил светлую и бескорыстную любовь их детей Сали и Френхен, которых он в названии новеллы сравнивает с Ромео и Джульеттой. На самом деле, при всей силе и яркости их чувств, эти двое влюбленных далеки от героев Шекспира. У веронских любовников их страсть была безоглядна и абсолютна, они знать ничего не хотели о законах и условностях своей эпохи. Сали и Френхен – дети швейцарских крестьян – с молоком матери впитали особое представление о счастье. У них есть свое "чувство чести" – они отказываются от "свободной любви", какой живут Черный скрипач и его друзья. Им нужна "честная" свадьба, устойчивое положение в обществе, и так как это счастье им недоступно, они бунтуют против реальности. Они подменяют правду иллюзией, игрой, и эта игра составляет лучшую часть новеллы. Действие выглядит неслыханно ускоренным. В один подаренный судьбой день Сали и Френхен успевают насладиться приветствиями, какими обычно встречают молодых, обмениваются подарками и кольцами; им играют шутовскую свадьбу с выпивкам, танцами и пожеланиями счастья, устраивают буйный свадебный кортеж. Они находят брачную постель на барке с сеном и, завершив свой единственный счастливый день, добровольно принимают смерть. В этой небольшой новелле представлены и болезнь и лекарство, силы алчности и эгоизма, разъедающие здоровое сознание народа, и его нравственное начало, героически противостоящее стихии стяжательства. Любовь, бескорыстная и самоотверженная, выводит человека из мира расчетливости и всеобщего недоверия, жестокой схватки встречных интересов.

Келлер пишет свои новеллы, имея в виду их воспитательный эффект. Он призывает читателя быть хорошим гражданином и честным человеком. Но одних нравственных достоинств, по мнекию Келлера, мало для успеха – нужны еще знания, таланты, практическая сноровка. В новелле "Знамя Семи Стойких" он показывает, как талантливый юноша Карл Гедигер именно этими качествами снимает преграды имущественного неравенства и завоевывает любимую девушку, дочь богача. Но здесь любовь не единственная объединяющая сила. Преодолению разобщенности людей способствует также единство убеждений, единство целей и, прежде всего, патриотическое единство. В начале новеллы богач Фримен, отец Термины, не хочет отдавать свою дочь за бедняка, а портной Гедигер, гордый демократ, не хочет, чтобы его сын Карл женился на дочери богача. Социальное неравенство, казалось бы, должно разлучить влюбленных. Но и Фримен и Гедигер – участники радикального патриотического кружка Семи Стойких. У них общие демократические идеалы. Они вместе готовятся к празднику годовщины революции 1848 года, в которой они принимали активное участие. И вот во время праздничного воодушевления и решается судьба Карла и Термины. Старики ветераны, придя на общенародный праздник, теряются, не умеют произнести речь, они готовы вовсе отказаться от своего участия в торжестве. Но их выручает Карл, который произносит отличную речь, славящую старую гвардию, и выигрывает приз в стрелковом соревновании. Старики гордятся им, и брак Карла с Герминой устраивается сам собой. Келлер написал эту новеллу в 1860 году. Ветераны революции уже тогда казались чем-то анахроничным. Дальнейший же рост капиталистических отношений все дальше отодвигал в прошлое энтузиазм демократов и выдвигал на первый план эгоизм дельцов и накопителей. Келлер сам ощущал это и в одном письме семидесятых годов писал, что теперь, в новых условиях разобщенности народа, ему бы уже не написать "Знамени Семи Стойких". Во всяком случае, его новеллы семидесятых годов хоть и сохраняют прежний моральный пафос, но акцент этой проповеди смещается постепенно с общегражданских проблем на проблемы личного счастья, в особенности счастья в любви и семейной жизни.

Келлер начинает этот этап своего творчества с полемического сборника "Семь легенд", где по-новому, по-фейербахиански, переписывает старинные христианские легенды. Не в небесах, а на земле должен человек искать счастье; не в отказе от плотских радостей, а в любви и счастливом супружестве находит он удовлетворение. В новеллах этого сборника "нормальная", граждански-активная жизнь побеждает аскетизм христианского праведничества, и зовы плоти пересиливают мудрствования рассудка. В новелле "Святой распутник Виталий" монах стремится наставлять на путь праведный развратниц и направлять их к благочестивой жизни в монастыре. Но получается так, что в одном случае он сам становится убийцей, вором и святотатцем, так и не исправив блудницу, а в другом принятая им за блудницу добродетельная девушка добивается его любви и хочет выйти за него замуж. Ее трезвый здравый смысл побеждает его извращенную, надуманную схему. Вместо того чтобы "исправить" ее, он сам уходит из монастыря.

Таким образом, и в семидесятые годы Келлер остается материалистом и антиклерикалом. Но окружающая писателя действительность изменилась к этому времени. Патриархальной Швейцарии приходил конец. Если в шестидесятые годы писатель противопоставил немецкой реакции швейцарскую демократию, то в семидесятые годы не только объединенная бисмарковскими методами Германия, но и сама Швейцария все больше сближались в рамках капиталистического пути развития. В предисловии ко второму тому "Людей из Зельдвилы" Келлер с грустью отмечает, что Зельдвила утратила свое своеобразие, она стала обычным городом. Иллюзорная деловая практика зельдвильцев переросла свои анекдотические масштабы. В новое время, с его грюндерством, игрой на бирже, спекуляциями на акциях, зельдвильцы обрели удобную форму деятельности. Не обременяя себя трудом, они стали в новом обществе нужными людьми и ничем теперь не отличаются от жителей прочих городов. Келлер считает, что нужно собирать сохранившиеся еще анекдотические истории из ее прошлого. К прошлому же обращается он и в "Цюрихских новеллах", среди которых наиболее выразительной была новелла "Ландфогт из Грейфензе", посвященная проблемам любви и личной жизни. Это, по существу, целый цикл новелл, к которым добавлен еще ряд "судебных" анекдотов и даже историческая хроника. Герой этого произведения – реальное лицо, Соломон Ландольт (1741-1818) действительно был ландфогтом в Грейфензе, неподалеку от Цюриха. Неясно, и какой мере рассказ Келлера о его любовных неудачах соответствует биографии почтенного цюрихского патриция, но несомненно, что образ неудачника в любви носил автобиографический характер. Келлер не знал успеха в любви, хотя неоднократно влюблялся в разных женщин. Подобно Соломону Ландольту, он так и остался навсегда холостяком.

В новелле "Ландфогт из Грейфензе" у ее героя возникла причудливая идея собрать в один день у себя в замке пять "ошибок" его прошлой жизни – пять женщин, которые по разным причинам не вышли за него замуж. Так возникает обрамляющая новелла, внутри же проходят пять вставных новелл о пяти отказах, каждый из которых продиктован каким-нибудь важным недостатком у соответствующей героини: у одной это бездушная расчетливость, у другой жадность к деньгам, у третьей – узость крохотного, "птичьего" душевного мирка, у четвертой – любовь к другому претенденту, и только у одной из девушек, у Фигуры Лей, – опасение за самого Ландольта в связи с ее дурной наследственностью и грозящей ей душевной болезнью. Смысл новеллы в том, что то, что Ландольт воспринимал ранее как несчастье, оказалось, по существу, его удачей – он избег союзов, которые могли бы искалечить ему жизнь, тогда как в своем холостом состоянии он счастлив в, как убедились его гостьи, живет в свое удовольствие.

Любовь, согласно келлеровской новелле, должна преодолевать эгоизм и своекорыстие, ей должны быть чужды тщеславие и мелочное самоутверждение. Но реальная жизнь не часто дарит человеку подобное идеальное чувство. И лучше вовсе не знать брачных уз, чем совершить ошибку, в которой будешь затем раскаиваться всю жизнь. Такой вывод был, конечно, крайностью, и сам Келлер, как бы в противовес "Ландфогту из Грейфензе", выпустил затем сборник новелл "Изречение", где также собраны исключительно любовные новеллы, но общий смысл в том, что поиски идеальной невесты в конце концов увенчиваются успехом.

Новеллы Келлера – это целая галерея образов, целый мир, своеобразный и пестрый. Его проблематика серьезна, оп пишет о важнейших вопросах жизни своей страны и о таких, которые волновали не одну лишь Швейцарию. Он ненавидел реакцию и видел оружие против нее в буржуазной демократии. Но он видел и аморализм буржуазного общества, хотя и недооценивал его опасность. Ему казалось, что нравственное воспитание читателя может поставить заслон на пути индивидуализма и стяжательства. Это было утопично, но заблуждения Келлера объяснимы специфической обстановкой в Швейцарии, неразвитостью, непроясненностью в этой стране капиталистических форм жизни. Его иллюзии были сродни иллюзиям просветительской литературы в более развитых странах. Особенность его творчества состоит в том, что просветительская борьба против задержавшихся феодальных порядков перекрещивается у него с демократическим недовольством гуманиста теми сторонами жизни, которые вытекали из буржуазного развития. С тех пор прошло немало лет, и история дала ответ на то, что Келлеру казалось неразрешимой задачей.

Л. Левинтон

Сельские Ромео и Джульетта

Этот рассказ был бы ненужным подражанием, если бы он не основывался на истинном происшествии и не показывал, как далеко в глубь человеческой жизни уходят корни всех сюжетов, которые лежат в основе великих произведений прошлого. Таких сюжетов не много, но они вновь и вновь оживают, всякий раз в ином обличье, и тогда рука невольно тянется их запечатлеть.

Над живописной рекой, которая протекает недалеко от Зельдвилы, в получасе ходьбы от нее, поднимается обширная, хорошо возделанная возвышенность, сбегающая к плодородной равнине. У отдаленного ее подножия расположена деревня в несколько крупных крестьянских дворов, а по отлогому склону долгие годы, словно три гигантские ленты, лежали друг подле дружки три большие прекрасные пашни.

В одно солнечное сентябрьское утро два крестьянина пахали на двух крайних полосах. Средняя, по-видимому, много лет оставалась в полном запустении, ибо она была покрыта камнями и разросшимся сорняком, а над ней безмятежно жужжало бесчисленное множество крылатых насекомых. Что касается крестьян, шагавших с обеих сторон за своими плугами, то это были высокие, крепкого сложения люди лет сорока, в которых с первого взгляда можно было признать хорошо обеспеченных, зажиточных хозяев. На них были короткие, по колено, штаны из прочного тика, каждая складка которых лежала неподвижно, словно высеченная из камня. Когда они, натыкаясь на препятствие, крепче налегали на плуги, грубые рукава их рубашек колебались от легкого сотрясения, а гладко выбритые лица оставались спокойными и внимательными, и оба они, чуть щурясь от солнца, смотрели вперед, прикидывая на глаз длину борозды или оглядываясь время от времени на доносившийся издали шум, который нарушал тишину полей. Медленно, с какой-то естественной грацией ступали они шаг за шагом, не произнося ни слова, разве только давая указания батраку, который погонял рослых лошадей. Издалека они казались чрезвычайно похожими друг на друга, ибо таков был исконный тип крестьянина в здешних местах, и на первый взгляд их можно было бы различить только по тому признаку, что у одного белый колпак на голове сидел острым концом вперед, у другого же свисал на затылок. Но и этот признак менялся: пахали они в противоположных направлениях, и когда, встречаясь на вершине холма, проходили один мимо другого, у того, кто шел против свежего восточного ветра, колпак сбивался назад, а у другого, которому ветер дул в спину, он сдвигался наперед. Бывало и так, что сверкавшие на солнце колпаки сидели прямо, колеблясь и вздымаясь к небу, как языки белого пламени. Так они пахали в полном спокойствии, и приятно было смотреть в тиши полей, под золотом сентябрьского солнца, как они, встречаясь наверху, снова расходились безмолвно и медленно, все более удаляясь друг от друга, пока, словно два заходящих светила, не исчезали за округлостью холма, чтобы спустя некоторое время появиться вновь. Когда они находили на своих бороздах камни, то небрежным и сильным движением кидали их на середину запущенной пашни, хотя Это случалось редко, так как туда уже свалили все камни, какие только попадались на соседних полосах.