Текст книги "Царь Итаки"

Автор книги: Глин Айлиф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

– А ты как думаешь? – ответила Елена. – Как обычно, подглядывает за Пенелопой.

* * *

Эперит посмотрел снизу вверх на Пенелопу, стоявшую перед расположившимися на скамьях воинами. Девушка улыбалась.

– Добро пожаловать в Спарту, воины с Итаки, – поприветствовала она их. – Меня зовут Пенелопа, дочь царя Икария. Надеюсь, что вам предоставили все, что необходимо. А если нет, я сделаю все, что смогу, чтобы вы лучше чувствовали себя у нас дома.

– Ты можешь сказать нам, удастся ли Одиссею жениться на Елене? – ответил Дамастор. Остальные рассмеялись и закричали. К ним присоединился Гиртий и воины Родоса. Они шутили и хохотали, получив в ответ град из кусков хлеба и пирогов из ячменной муки.

– Одиссей – это рыжеволосый мужчина с короткими ногами и руками, напоминающими стволы деревьев? – спросила Пенелопа. – Тогда я надеюсь, что его неудачные комплименты произведут большее впечатление на мою двоюродную сестру, чем на меня.

Снова послышался взрыв смеха. Опьяневшим воинам понравилась молодая женщина, и они предложили ей вина и место за столом. Пенелопа приняла приглашение.

– А ты, госпожа, замужем? – поинтересовался Эперит.

Она посмотрела на него и улыбнулась.

– Ты считаешь, что мне следует выйти замуж?

– Да, – ответил Эперит, осмелевший от вина.

– За него, – со смехом добавил Антифий.

– Эти люди к тебе пристают, Пенелопа?

– Нет, господин Агамемнон, – ответила она натянуто, когда рядом с ней появился царь Микен.

Он обнял ее за тонкую талию, его большой палец почти коснулся ее груди. Воины замолчали, глядя на стоявшего перед ними Агамемнона в безупречной одежде и позолоченных доспехах (которые он носил постоянно, опасаясь покушения).

Эпериту этот человек сразу же очень не понравился. Его раздражали наглость и самодовольство царя, а еще – рука на талии Пенелопы. Юноша заметил, как она слегка поморщилась, когда Агамемнон ее обнял, и с удивлением почувствовал желание защитить ее от такого прикосновения собственника. Молодой воин не представлял, почему она не высвобождается из объятий царя. Но, возможно, девушка понимала, что лучше не сопротивляться ухаживаниям самого могущественного человека в Греции, который, как ходил слуги, часто заводил любовниц из числа рабынь и женщин знатного происхождения, при этом не делая между ними различий.

– Это люди Одиссея, – объяснила Пенелопа. – Я просто приветствовала их и пыталась сделать так, чтобы они чувствовали себя более удобно. Дворец может внушать благоговейный страх тем, кто раньше здесь не бывал.

– Я слышал про судьбу вашей родины, и сочувствую вам, – проговорил Агамемнон. Воины закивали, одобряя их признание царем. – Кто здесь старший?

Галитерс встал и сделал шаг вперед.

– Я, господин. Галитерс, сын Мастора.

– Скажи мне, Галитерс, если Итака вступит на войну, сколько человек вы сможете собрать? Сколько кораблей?

Агамемнон уже задавал тот же вопрос Одиссею, но ответ начальника стражи позволит узнать, говорил ли царевич правду или скрывал истинную силу. А заодно это заставит воинов думать, что его интересует их мнение, обеспечит верность и преданность, если им придется сражаться под его командованием.

– Никто на самом деле не знает, господин, – ответил Галитерс. – Нам никогда раньше не приходилось собирать всех мужчин, чтобы отправиться на войну. Но, по моей прикидке, со всех островов можно набрать людей на двадцать галер, одновременно оставив достаточно для защиты страны в наше отсутствие.

– Свыше тысячи воинов, – подсчитал Агамемнон, кивая. – А сколько человек вы можете отправить для участия в длительной войне, оставив дома достаточно людей для поддержания привычного образа жизни?

– Возможно, десять галер.

В это мгновение Пенелопа увидела приближающуюся Клитемнестру. Девушка быстро и грациозно высвободилась из объятий царя. Агамемнон холодно кивнул жене, но не стал обнимать ее прямое стройное тело.

– Спасибо, Галитерс, – сказал он. – Тебе следует знать, что я очень уважаю Одиссея. Мы с ним думаем одинаково. А теперь продолжайте пить и найдите себе каких-нибудь податливых девушек, чтобы они согрели ваши постели ночью.

Воины встретили его слова приветственными криками и стали обсуждать предстоящую ночь, Агамемнон в это время вел двух женщин назад к их отцам. Эперита и Галитерса его слова вывели из равновесия, и они обеспокоено переглянулись.

* * *

Эперит первым из итакийцев покинул пир. Он сидел на балконе, прилегающем к его комнате, и смотрел на город Спарту и долины за ним. Лунный свет отражался от петляющей реки Эврот. Молодой воин вспоминал события прошедшего вечера, потом уголком глаза заметил приближающуюся молодую девушку и повернулся к ней.

Она поклонилась и спросила, является ли он одним из итакийцев.

– Я из их отряда, хотя сам не итакиец, – ответил Эперит. – А ты кто?

– Меня прислала хозяйка. Ей нужно поговорить с тобой о срочном деле. Встреться с ней завтра вечером в храме Афродиты после того, как начнется вечерний пир. Приходи один и никому об этом не рассказывай.

Выполнив поручение, рабыня не стала задерживаться, чтобы не пришлось отвечать на вопросы. Она скрылась в тени в конце коридора и спустилась по ступеням на второй этаж.

Глава 18 Тайные связи

На улицах Спарты было тихо и темно. Луна пока не появилась, а когда она все-таки поднимется, то будет скрываться за тяжелыми дождевыми тучами, заполнившими небо. Эперит несколько раз подворачивал ноги, ступая в глубокие колеи, которые оставили после себя многочисленные тележки и повозки, проезжавшие по дороге. Хотя дворцовый оружейник рассказал ему, как добраться до храма Афродиты, теперь юноша считал, что затерялся на странно пустых улицах. Единственные звуки долетали из дворца на вершине горы, где пир, с которого он ушел, достигал разгара.

Эперит сжимал рукоятку меча, и это его успокаивало. Последние два дня после прибытия в Спарту он чувствовал себя почти голым из-за невозможности носить оружие. Только поход за пределы дворца дал ему право получить меч назад. Поэтому теперь воин снова чувствовал себя полноценным человеком, способным справиться с любым врагом, который осмелится бросить ему вызов. Но безопасные улицы Спарты не представляли никакой опасности, кроме постоянной угрозы затеряться в лабиринте неосвещенных бесконечных улиц. Юноша ожидал, что встретит первого человека только в храме, хотя не мог догадаться, кто хочет поговорить с человеком Одиссея, и зачем ему это надо.

Он завернул за угол и увидел дрожащее пятно света, отбрасываемое на дорогу. Пока Эперит приближался к нему, у него над головой кричали летучие мыши. Вскоре он увидел, что здание представляет собой не жилой дом, а храм. Даже если это и не храм Афродиты, дежурный священнослужитель укажет ему дорогу к цели. Готовый в любой момент выхватить меч из ножен, юноша вошел внутрь.

Две деревянные двери оказались широко раскрытыми. Они вели в помещение немногим меньшее, чем зал во дворце на Итаке. Пол был вымощен ровными одинаковыми плитками, по обеим сторонам от входа возвышалось по ряду деревянных колонн, которые формировали проход, ведущий к алтарю для жертвоприношений. Его покрывал слой белой глины, там виднелись темные пятна. Что это было, в полумраке определить не представлялось возможным. На стене за алтарем висели два факела – единственные источники света во всем храме. Они располагались по двум сторонам от приподнятой платформы, где стояла глиняная статуя богини. Она оказалась высотой с меч Эперита, имела широкие бедра и большую грудь. Но когда юноша приблизился, то увидел гротескное лицо, преднамеренно искаженное в демоническом оскале.

Он потряс головой, чтобы избавиться от неприятного ощущения, и оглядел храм. В одном углу лежал пустой матрас и сваленное кучей одеяло. Там обычно спала жрица. Эперит принес с собой несколько пирогов из ячменной муки. Он взял их на пиру для пожертвования богине. Теперь молодой воин достал их из мешка и положил на алтарь. Когда жрица вернется, то возьмет несколько штук себе и проверит, чтобы остальные должным образом предложили божеству.

В стенах имелись ниши, где стояли фигуры меньшего размера, но столь же уродливые. Они жутко ухмылялась, будто осматривая помещение. Мигающий оранжевый свет факелов позволял рассмотреть только мелкие детали, но Эперит также заметил и настенную роспись, украшавшую стены храма. Там изображались мужчины и женщины, совокуплявшиеся во всех возможных позах, некоторые позы он раньше даже не мог представить. Это подтверждало, что он нашел храм Афродиты, богини любви. Эперит был неопытен в занятиях любовью, поэтому некоторые картинки смутили его. Требовалось распутать тела любовников, чтобы он понял, что именно они делают. Другие изображения его беспокоили, но были они таинственными или тошнотворными, юноша оказался заинтригован.

На некоторых настенных росписях изображалось изнасилование женщин богами. Это были хорошо известные истории, передававшиеся из уст в уста с древних времен, когда смертные и бессмертные свободно общались друг с другом. Боги и их жертвы почти без исключений превращались в каких-то зверей, птиц или растений, различные росписи на каждой стене показывали, какая именно история так детально изображена. Эперит не знал только одной: огромный лебедь стоял над обнаженной женщиной, которая на пике удовольствия извивалась под его широкими раскрытыми крыльями.

Пока Эперит рассматривал картинки, из тени под одной настенной росписью кто-то появился, направившись к нему. Юноша вырвал меч из-за пояса и выставил перед собой на пути приближающегося призрака. Почувствовав опасность, молодой воин наблюдал, как некто заходит на освещенное пространство. Затем он увидел длинные волосы, изгиб бедра и бугорки груди под плащом. Это была Елена.

– Опусти оружие и назови себя! – приказала она. – Кто ты такой и что здесь делаешь?

Даже в тусклом свете в храме ее красота казалась поразительной. Эперит стоял на расстоянии удара меча от нее, и от красоты девушки словно бы окаменел, а все мысли из головы улетучились. Странно, но в этом месте, посвященном похоти и чувственности, царская дочь выглядела свежей и молодой, напоминала чистое и непорочное видение. Не осталось и следа от той Елены, которая прошлым вечером поразила всех в большом зале, заставив всех воинов замолчать. Но она оставалась поразительно очаровательной, и юноше пришлось приложить волевое усилие, чтобы заставить себя отвечать на ее вопросы.

– Меня зовут Эперит из Алибаса. – Он убрал меч за пояс, понимая, насколько смехотворно выглядел, направляя оружие на нее. – Я получил приглашение с кем-то встретиться здесь.

– От какой-то шлюхи из простолюдинок, несомненно, – презрительно сказала Елена. – В любом случае ее здесь нет. Так что ты можешь идти.

– Я никуда не уйду, – заявил Эперит. Его злила надменность девушки. Несмотря на божественную красоту, Елена напоминала ему испорченного ребенка, который привык, чтобы все было так, как он хочет.

– Ты знаешь, кто я? – выплюнула она. – А теперь уходи немедленно, или я скажу отцу, чтобы он вышвырнул тебя вон из города!

– Но только после того, как я расскажу ему о том, как ты покидала безопасный дворец. Ему это не понравится, не правда ли? В особенности, когда здесь собрались все эти великие воины. – Эперит поймал ее руку в воздухе – девушка собиралась дать ему пощечину. – Так почему бы тебе не объяснить мне, что ты здесь делаешь, Елена Спартанская?

Девушка вырвала руку и гневно посмотрела на него. Ее глаза горели.

– Если тебе это так нужно знать, я пришла сюда, чтобы встретиться с одним из людей Одиссея.

– Значит, приглашение пришло от тебя?

Елена точно также удивленно смотрела на него.

– Ты хочешь сказать, что моя служанка говорила с тобой? Неэра!

Из тени за открытыми дверьми в храм появилась еще одна фигура, вставшая за плечом Елены. Эперит узнал ее. Эта была та самая молодая девушка, которая разговаривала с ним пришлым вечером. Она всмотрелась в его лицо в мигающем свете факелов и кивнула.

– Это он, госпожа. Я ему передавала сообщение.

– Очень хорошо, Неэра, – сказала Елена. – Теперь жди снаружи. Но не уходи далеко.

После того, как рабыня вышла на узкую улочку, Елена снова повернулась к Эпериту и принялась внимательно его разглядывать. Фигурку рабыни в плаще можно все еще было разглядеть во тьме.

– Почему ты сказал, что ты из Алибаса, а не с Итаки?

– Меня отправили в изгнание с моей родины, – пояснил Эперит. – Одиссей нанял меня стражником. Теперь ты расскажешь мне, почему ты хочешь поговорить с простым воином?

– Почему бы и нет? – спросила она, игриво приподнимая одну бровь. – Мне нравится ваш царевич, но кто лучше его людей знает, нравлюсь ли ему я?

– Кто лучше знает? – переспросил молодой воин, пораженный тем, что самая красивая женщина в Греции считает странную и некрасивую внешность его господина и друга привлекательной. – Сам Одиссей. Почему ты его самого не спросишь?

– Потому что за ним бы следили, – пояснила Елена. – Тиндарей – безумец. Он должен следить за всеми претендентами на меня. Но ему нет дела до воинов вроде тебя. Ты можешь относительно свободно ходить, куда угодно.

– Но я не могу сказать, какие чувства к тебе испытывает Одиссей. Однако он приехал сюда, как один из претендентов на твою руку, а это должно что-то значить.

– Это ничего не значит. Мы оба знаем, что все эти соискатели приехали сюда и за тем, чтобы унаследовать трон Тиндарея, и за тем, чтобы завоевать меня. В равной мере… Сомневаюсь, что кто-то из них станет любить меня по-настоящему, и я наверняка не смогу полюбить никого из них. Но Одиссей может отличаться от них. Он приехал из другой части Греции, с бедного острова, где нет желания воевать или расширять торговлю. Кто-то вроде него может полюбить меня такой, какая я есть, а не за мой титул. Так может ли он полюбить меня, Эперит?

Она вытянула вперед руку и схватила его за плечо, словно пытаясь выжать из него ответ. Эперит вспомнил слова Афины у ручья и задумался, не могла ли богиня ошибиться насчет Менелая.

– А ты бы вышла за него замуж, если бы он мог?

– Не в Спарте, – проговорила Елена.

Она отвернулась, прошла к стене, на которой изображался гигантский лебедь и его любовница-женщина, и уставилась на настенную роспись. Эперит последил за взглядом царевны и подумал, что в чертах жертвы лебедя есть что-то знакомое. В тусклом свете было трудно рассмотреть все в деталях, но создавалось впечатление, что художник изображал кого-то конкретного, чтобы эта героиня выделялась среди других фигур на фресках.

– Тиндарей хочет выдать меня замуж, чтобы у него появился преемник. Но я не уважаю ни Тиндарея, ни его амбиции. Это тебя поразило?

– Не все отцы заслуживают уважения.

Эперит снова посмотрел на настенную роспись. Лебедь стоял над обнаженной женщиной, которая лежала под ним с поднятыми коленями и раздвинутыми ногами. Голова ее была откинута назад и демонстрировалась в профиль, а длинные волосы каскадом падали на пол. Волосы были черными с сединой на висках. На стене изображалась Леда!

– Выйти замуж в Спарте – это значит удовлетворить его желания, – продолжала Елена, глядя на него через плечо. – Поэтому я хочу сбежать. Хочу сбежать из этого дворца, изо всех дворцов, вести простую жизнь. Если Одиссей возьмет меня на Итаку, я выйду за него замуж.

Пораженный Эперит забыл про картину с изображением матери Елены, он смотрел девушке прямо в глаза. Юноша позабыл, что Итака больше не принадлежит Одиссею. В это мгновение он думал только о том, как они украдут самую красивую женщину в Греции, и она станет жить на одном из островов в Ионическом море.

– А ты способна его полюбить? – спросил он.

– Не знаю. Я точно этого захочу, если он увезет меня из тисков, в которых меня держат властные и амбициозные мужчины. Но скажи мне, есть ли на Итаке заливы и тайные бухты, где женщина может купаться в одиночестве, куда за ней не последует дюжина поклонников и в два раза больше рабов?

– Думаю, что их много, – ответил Эперит. – Я знаю, что там много пещер, в которых можно спрятаться. И есть вершины гор, с которых можно увидеть, кто приближается, причем пока эти люди еще находятся далеко.

Елена улыбнулась и коснулась его щеки, и в это мгновение Эперит понял, почему мужчина может с удовольствием умереть за нее. Несмотря на надменность и потрясающую привлекательность, под внешней оболочкой скрывалась девушка, из которой получится идеальная царица Итаки. Или, возможно, Елена рассмотрит в качестве претендента изгнанного сына знатного господина, из города, еще более удаленного, чем Итака… Гиртий сказал, что она готова сбежать с простым воином. Услышанное юношей от нее самой этому не противоречило. Сбежит ли она с мужчиной, у которого нет ни богатства, ни дома, ни семьи? Огонь в ее глазах говорил ему, что возможно все.

– О, это ты! – воскликнула Пенелопа.

Она сидела на каменной скамье в дворцовых садах. Девушка обычно приходила туда каждый вечер перед тем, как отправиться спать. Эта часть дворца, как правило, пустела по вечерам, в особенности, если шел пир. Поэтому Пенелопа с удивлением увидела итакийского царевича, который шел к ней, пересекая лужайку.

– В это время в садах обычно тихо, – продолжала она. Одиссей посмотрел на царевну и снова почувствовал, что его влечет к ней, как и прошлым вечером. С тех пор он уже несколько раз пожалел о своем ответе. Все еще страдая от оскорбления, он обрадовался, застав ее в одиночестве в тихом саду.

– Я сбежал от шума большого зала, – пояснил он. – Я не привык к подобному. Но если хочешь, я вернусь назад и оставлю тебя наедине с твоими мыслями.

– Поступай, как хочешь, господин. Когда каждый вечер идут пиры, а везде полно гостей, трудно остаться в одиночестве. Но если ты настаиваешь на том, чтобы остаться…

– Если ты будешь настойчиво просить, я уйду, – сказал Одиссей, опустился рядом с девушкой на скамью и посмотрел на заполненное тучами небо. Пенелопа передвинулась на дальний край скамьи. – А пиры здесь всегда такие грандиозные?

– Грандиозные? Ну, наверное, они кажутся такими простым людям. Пиры гораздо пышнее, когда есть что праздновать. Если тебя пригласят на пир в честь бракосочетания Елены, то ты поймешь, что я имею в виду.

Одиссей точно знал, что она имеет в виду, но не обиделся. Его привлекал острый ум и сообразительность Пенелопы, даже если ее уколы направлялись против него. Царевич знал, как трудно молодой женщине, когда ее двоюродная сестра постоянно находится в центре внимания.

– Кстати, о Елене, – снова заговорил он, оглядываясь вокруг. – Я обратил внимание, что сегодня ее нет на пиру. Ты знаешь, где она может быть?

– Нет. Но она приходит лишь иногда и подолгу не задерживается. Думаю, что ее тошнит от всего этого внимания. По большей части она по вечерам остается у себя в покоях с рабынями или матерью.

– А ты чем занимаешься?

– Я? – Пенелопа удивилась его вопросу. – Иногда шью. Иногда посещаю учителей Елены. Они у нее лучшие на Пелопоннесе, хотя она их и не ценит. В другое время я сижу здесь и наслаждаюсь тишиной.

– А пиры?

– Если можно на них не ходить, не хожу, – призналась Пенелопа и неохотно рассмеялась. – Но я появляюсь, если прибыли новые гости. Царей и царевичей всегда хорошо встречают, но вашим людям дают только по кубку вина и предлагают место, где можно расположиться. Именно поэтому я их приветствую. Я сделала это своей работой. Может, мое проклятие – это рождение женщиной. Но если мужчины не демонстрируют настоящего гостеприимства, то женщины должны сделать то, что требует честь. Могу с гордостью скатать, что ни один человек не покинет Спарту, чувствуя, что его должным образом не поприветствовали.

– Хорошо, что ты почитаешь традиции ксения, – согласился Одиссей. – Этого от нас требуют боги. Мои люди… – он замолчал, раздумывая, признаваться или нет.

– Да?

– Мои люди сегодня хорошо о тебе отзывались.

Они отвернулись друг от друга. Пенелопа улыбалась от удовольствия, а Одиссей хмурился от смущения. Мгновение спустя он повернулся назад, но не мог придумать, что сказать. Из-за обидных и колючих слов девушки ему хотелось добавить к комплименту какое-то ироничное замечание или даже плохо скрытое оскорбление, но нужные слова не приходили в голову. Вместо этого сын Лаэрта смотрел ей в затылок, на длинные каштановые волосы, завязанные на макушке в хвост. Кожа у девушки на шее и руках была немодно загорелой, и царевич мог рассмотреть тонкие волоски, выгоревшие на солнце. Одевалась она просто, и лицо тоже оказалось довольно простым, хотя и приятным. На нем не было маски требовательности. Нет, никакое оскорбление после предыдущей похвалы точно не приходило на ум!

– Значит, сегодня ты не пойдешь на пир?

– Нет.

Пенелопа снова повернулась к нему. На ее лице было написано неодобрение. Девушка покачала головой, а хвост за спиной дернулся в хаки движению.

– Боишься внимания всех этих мужчин?

– Ха! Они прибыли сюда не для того, чтобы смотреть на меня. Или Елена, или никто!

Одиссей задумался над глупостью мужчин. Если Пенелопа и не обладает безупречной красотой двоюродной сестры, она тепло относится к людям, а Елена ведет себя холодно и отстраненно. Пенелопа умна и быстро соображает, а ее прославленная родственница эгоистична и раздражительна. Это было подобно сравнению ледяной красоты зимы со свежестью осеннего дня.

– Ты разочарована? – с любопытством спросил он. Большая капля дождя упала на каменную скамью между ними. И оба тут же подняли головы и посмотрели на небо.

– Конечно, нет, – заявила Пенелопа, защищаясь. – Я не огорчаюсь из-за того, что ей уделяет внимание толпа болванов.

– Болванов? – фыркнул Одиссей. Он опустил большую руку на скамью, сокращая расстояние между ними. На каменные плиты под ногами упали новые капли, другие отскакивали от листьев кустов, росших в саду. – Несомненно, царевна вроде тебя должна видеть и положительные качества в некоторых из них. А после того, как Елена выйдет замуж, останется много разочарованных царевичей.

Пенелопа удостоила его кивка.

– Может, я высказалась немного резко. Менелай – добрый человек, но… Он не для меня.

– Идоменей богат, – заметил Одиссей.

– А зачем мне его богатство? Нет, если бы мне пришлось выбирать, то я бы выбрала Диомеда.

Одиссей нахмурился и убрал руку со скамьи.

– Диомеда? Да, хороший выбор. Он – красивый мужчина. Как Елена – красивая женщина. Из всех, кого я видел в Спарте, я бы каждый раз выбирал ее.

Пришел черед Пенелопы отодвинуться. У нее горели щеки.

– Одиссей с Итаки, я очень сомневаюсь, что она заинтересуется тобой.

– Правда? – едко ответил он. – Тогда почему вчера я оказался единственным претендентом, с которым она разговаривала?

– Возможно оттого, что ее забавляет твой крестьянский ум.

Одиссей нахмурился.

– Может, если бы у тебя не было такого острого язычка, то у тебя имелись бы свои женихи. Тогда ты не относилась бы с пренебрежением к женихам Елены. Мне это кажется ревностью!

Пенелопа встала и гневно посмотрела на него.

– Как ты смеешь, ты…

Она не смогла закончить предложение и ушла назад во дворец. Одиссей смотрел ей в спину и чувствовал, как все больше капель дождя падает ему на кожу. Они били по растениям вокруг, шум постоянно усиливался. Через некоторое время царевич встал и ушел из пустынного сада. Лаэртид чувствовал одновременно ярость и сожаление.

* * *

Шли дни, каждый вечер устраивали пир. Итакийцы быстро втянулись в рутину. Днем не нужно было ничего делать, а по вечерам они напивались до бессознательного состояния. Дома и в походах эти воины обычно просыпались на рассвете и принимались за выполнение каких-то обязанностей или поручений. В Спарте же им прислуживали сотни дворцовых рабов, и самим гостям не приходилось почти ничего делать. Поэтому каждый день они просыпались все позже и позже. Если люди Одиссея особенно много выпивали на пиру в предыдущий вечер, то поднимались только после полудня.

Вскоре Галитерс забеспокоился из-за их ухудшающейся физической формы и готовности к сражениям, приказав начать тренировки. Он будил своих людей на рассвете и выводил во двор с деревянными палками, заменяющими оружие, с которыми они и тренировались. Так получалось, что они были хоть чем-то заняты. Вначале другие воины только приходили смотреть, стоя группами или высовывались из многочисленных окон, выходивших во двор. Обычно они одобрительно кричали или посмеивались, давали полезные советы, выступали с предложениями или просто издевались.

Но вскоре многочисленные командиры отрядов с материковой части Греции и островов последовали примеру Галитерса. Они тренировали воинов, как итакийский командир, только добавляли или убавляли различные движения, что зависело от обычно используемого оружия, доспехов и стиля ведения боевых действий. Наконец, отряды стали практиковаться, выступая друг против друга. Двор каждый день заполнялся мужчинами, сражающимися друг с другом при помощи палок.

Иногда Галитерс проводил марши по долине Эврота. Воины поднимались на возвышенности или по оврагам и расщелинам уходили в горы и каждый раз возвращались только перед самым закатом. Вначале они бежали к рабам, которые их мыли, затем отправлялись на вечерний пир, где встречались с Гиртием и его людьми, а также другими воинами, с которыми познакомились во время тренировок. Эперит часто выпивал вместе с Пейсандром, который представил его другим мирмидонянам. На протяжении долгих дней и недель они стали хорошими друзьями. Проводимые Галитерсом тренировки и марши сделались ежедневным ритуалом, солдаты пытались соответствовать требованиям к физической форме, которая была им необходима. Поэтому в отряде Одиссея сократилось количество потребляемой пищи и вина, люди уходили с пира в середине, чтобы быть готовыми к следующей тренировке на рассвете.

Являлось ли это планом Галитерса или нет, Эперит не знал, но пораженно наблюдал, как группа непрофессиональных воинов становилась настоящим сплоченным боевым отрядом. Одиссей всегда участвовал в тренировках и маршах, хотя вечера проводил в отдельной компании себе подобных. Вскоре он стал лидером, которому воины подчинялись естественно и без вопросов.

Авторитет Галитерса и Ментора тоже укрепился. Стражники научились реагировать на их приказы. Даже Эперит, завоевавший уважение итакийцев во время сражений и трудностей, которые они делили, обнаружил склонность к лидерству и брал на себя различные обязанности при подготовке воинов.

Этой ролью юноша наслаждался. Она усиливалась удивительным доверием Одиссея. Эперит был единственным человеком в отряде, которого царевич не знал с детства, поэтому мог с определенной нейтральностью относиться к любым вопросам, касающимся Итаки. Он оказался единственным из спутников сына Лаэрта, кому Афина позволила узнать об ее планах. Посему двое воинов часто прогуливались по вечерам по саду или по улицам города, обсуждая вопросы, встававшие перед царевичем. В это время юноша, как правило, слушал откровения Лаэртида об интригах, планах и мелких ссорах, которые являлись частью жизни греческой элиты.

Одиссей обычно высказывал свое мнение о каждом человеке, рассказывал о прошлом, сильных и слабых сторонах, как он их видел, спрашивал мнение Эперита и то, что тот слышал от простых воинов. Однажды вечером он даже поделился тайными планами Агамемнона и Диомеда о проведении военного совета. Для этого ждали прибытия только одного человека – Аякса из Саламина. Это был яростный гигант, которого, по словам царевича, еще младенцем накрывали волшебной шкурой льва, принадлежащей Гераклу. Поэтому он стал неуязвим для любого оружия.

Эперит очарованно слушал про неуязвимого воина, а потом мучил Одиссея вопросами, на которые тот не мог ответить. Но царевич рассказал ему и о других вещах – о своих чувствах к одной из женщин во дворце. Он не называл ее имени, а юноша и не спрашивал. Но сын Лаэрта часто называл Елену по имени, и стало ясно – любит он совсем не несравненную дочь Тиндарея. Царевич говорил только, что та женщина не любит его, и в его голосе слышалось то раздражение, то отчаяние. Более того, она даже не удостаивала его взглядом или словом, если только это не требовалось по этикету дворцовой жизни.

По этим немногим подсказкам Эперит наконец догадался: Одиссей говорит о Пенелопе. Он вспомнил, как холодная и умная царевна резко высказалось о царевиче в первый вечер после прибытия итакийцев в Спарту. С тех пор, как заметил юноша, она преднамеренно избегала общества Лаэртида на вечерних пирах. Молодой воин видел, как царевич ищет ее в толпе глазами. И он пожалел бы друга, если бы не замечал, как взгляд Пенелопы время от времени останавливается на Одиссее, когда тот не смотрит в ее сторону.

Но сокровенное Эпериту доверял не только сын Лаэрта.

Елена часто встречалась с юношей в храме Афродиты, куда приходила в черном плаще Клитемнестры, надвинув на голову капюшон. Неэра беспокоилась о репутации хозяйки, поэтому всегда сопровождала ее и стояла сразу же за дверьми храма, пока они разговаривали. Хотя Эперит знал, что рискует жизнью, а если его застукают в такой ситуации, ему не поздоровится, он не мог сопротивляться просьбам Елены о встрече. Так нельзя остановить восход солнца. Вначале его притягивала ее пьянящая красота, но юноше потребовалось немного времени, чтобы увидеть не только физическую привлекательность молодой, разочарованной и не верящей в свои силы девушки.

В затененном храме, освещаемом только мигающими факелами, Елена обычно выспрашивала у Эперита новости об Одиссее, говорила с ним об Итаке, которую он практически не знал, делилась своими мечтами о побеге из Спарты. Затем она, как правило, настаивала, чтобы Эперит передал Одиссею: она готова выйти за него замуж, если он поможет ей сбежать.

Это загоняло Эперита во все сужающийся угол. Он знал, что боги постановили отдать ее другому, а Одиссей все больше влюбляется в Пенелопу, но был вынужден полагаться на отговорку – царевич не может вернуться на Итаку, пока она остается в руках Эвпейта. Но юноша понимал: побег с Еленой рассорит ее с семьей, а сын Лаэрта лишится поддержки, которая требовалась, чтобы получить назад родную землю. Царевич уже нашел друзей, особенно тесные отношения у него сложились с Агамемноном и Диомедом.

Эперит не был готов предлагать другу выбор между несравненным искушением (Еленой) и возможностью альянса с одним или несколькими знатными господами.

Он надеялся только на прибытие Аякса, чтобы прошел планируемый военный совет, после чего выберут мужа Елены. Что случится тогда, оставалось в руках богов. И простые воины вроде него никак не могли на это повлиять. Юноша не догадывался, что Тиндарей и Агамемнон запланировали на судьбоносный день, но надеялся: дружба, возникшая среди знатных господин и воинов, предохранит их от ссоры во дворце. Несмотря на это, многие простолюдины уже предсказывали раскол среди претендентов на руку Елены, и считали, что между греческими государствами определенно начнется война. И все – из-за царской дочери.