Текст книги "Марджори в поисках пути"

Автор книги: Герман Воук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

22. Вальс "Южный ветер": реприза

Лето прошло.

Настала наша последняя ночь,

Слышишь? Это вальс «Южного ветра».

Перед тем, как расстаться,

Наши влюбленные сердца

Соединятся в вальсе «Южного ветра».

Время властно изменить нас, разлучить нас…

Включенная внезапно люстра залила комнату светом, подобно беззвучному взрыву. К этому моменту Ноэль уже играл минут пятнадцать или больше. Марджори, расслабившаяся и довольная, подпевала ему. Никто из них не слышал, как открылась дверь. На мгновение они застыли, плечо к плечу, сидя рядом на рояльном стульчике, в свете сразу же поблекших свечей. Но уже в следующее мгновение они вскочили, ослепленные и ошеломленные неимоверно ярким светом люстры.

У двери стояла Герда Оберман, все еще держа одну руку на выключателе. Рядом с ней стоял полный низенький человек в мятом сером костюме, больше похожий на подростка, но с одутловатым, оплывшим бледным лицом.

– Послушай, Ноэль, это что за явление?

Она подошла к свечам, погасила их одним уверенным движением смоченных слюной пальцев, потом взглянула на крышку пианино и сердито поскребла маленькую каплю застывшего парафина, бросив Ноэлю что-то по-французски. За ее спиной он подмигнул Марджори. Когда Герда на мгновение замолчала, чтобы набрать в грудь воздуха для нового залпа, он коснулся ее плеча, что-то сказав. Она взглянула на него, и он на английском представил ее Марджори.

– Здравствуйте, – сказала Герда.

Внезапно сменив гнев на милость, она пожала руку Марджори, на ее полном лице просияла любезная улыбка. Волосы, заплетенные в косы, венцом лежали на ее голове, на лице выделялись мощные квадратные челюсти. Из-под черного подбитого мехом пальто виднелось сбившееся светло-зеленое шелковое платье.

– Может быть, вы говорите по-французски? А то я говорю по-английски ужасно.

Она представила полного молодого человека, который при этом не произнес ни слова и только криво улыбнулся каждому из них, держа руки за спиной. Она снова обменялась несколькими французскими фразами с Ноэлем, но на этот раз ее тон был более дружествен и даже слегка игрив. Она улыбнулась и кивнула Марджори, а потом увела за собой молодого человека.

Когда Марджори услышала звук захлопнувшейся за ними двери, она сказала:

– Но она вовсе не такой уж дракон.

– Ну, послушай, я же все-таки воспитывал ее несколько месяцев. И она может быть очень любезной, у нее есть отличные немецкие добродетели, а кроме того, как ты могла сама видеть, она вовсе не ревнива… – Он снова опустился на рояльный стульчик. – Но все равно, был довольно неприятный момент, когда она внезапно включила свет. Это так типично для нее – вести себя как слон в посудной лавке: бум, бах, привет, ребята, я здесь…

– Эта люстра, – проговорила Марджори. – Почему у вас в ней такие яркие лампы? Они, наверное, ватт по двести каждая.

– Забавно, правда? – сказал Ноэль. – Видишь ли, она еще и отличный фотограф, в ее фотоработах нежнейшие световые эффекты, но здесь я ничего не могу с ней поделать – она любит ярчайший свет, как в больнице. А эта древняя мебель? Притом у нее куча денег, но она любит ее. Так что… – Он пожал плечами. – Людей надо принимать такими, какие они есть.

Он пробежался пальцами по клавиатуре.

– Итак, на чем мы остановились?

Он наиграл лирическую мелодию из «Принцессы Джонс» и улыбнулся Марджори.

– Помнишь?

Она кивнула.

– Я всегда говорила, что это прекрасная мелодия.

– И я того же мнения. Но ты знаешь, я не могу много играть этой музыки. Хотя теперь это не имеет никакого значения. Но все же на душе остались шрамы.

Он сыграл еще несколько мелодий. Мимо них в кухню прошла Герда Оберман и несколько минут спустя прошествовала обратно, оба раза на ходу улыбнувшись Марджори. Ноэль сбился с ритма и захлопнул крышку пианино.

– Ничего не могу играть, когда Герда здесь шастает… Это все равно что разговаривать, когда в соседней комнате лежит труп. Деньги… черт возьми, если бы только у меня была пара сотен франков… У меня достаточно давно не было настроения таскаться по монмартрским кабакам, но сегодня я определенно этого хочу… Слушай, Марджори, мы же старые друзья, и ты можешь позволить себе выбросить на ветер две сотни франков, не правда ли? Я могу вытянуть из туристов своей игрой в десять раз больше, а ты должна когда-нибудь посмотреть Монмартр. Давай смоемся из этой мышеловки, а?

– Как ты хочешь, Ноэль.

Глядя в зеркало, висящее около двери, она надевала шляпку, когда услышала в спальне перебранку на французском языке. Оттуда появился Ноэль, в своем пальто из верблюжьей шерсти, в сопровождении Герды, они оба разговаривали на повышенных тонах и жестикулировали. Маленький новеллист бочком пробрался в переднюю и встал, привалясь к стене и глупо ухмыляясь. Марджори заметила, как он что-то записал в своем потрепанном блокноте.

Ноэль, бросив напоследок какую-то фразу по-французски, подошел к двери и открыл ее.

– Пойдем, Марджори, она уже не понимает слов.

Герда Оберман возвысила тон, грозя пальцем Ноэлю. Это остудило его, он ответил ей более сдержанно. Она снова почти закричала на него. Он устало пожал плечами, взял Марджори под руку и вышел, захлопнув дверь прямо перед лицом что-то сердито кричавшей ему вслед Герды.

– Что случилось? – спросила Марджори, спускаясь рядом с ним по неосвещенной лестнице.

– А, эта сумасшедшая корова хотела, чтобы я вымыл посуду, прежде чем уйду. Что касается всяких гадостей, Герда просто обожает их делать.

– Но мы должны были бы это сделать. В конце концов, это пара минут…

– Ради Бога, прекрати, Марджори. И ты тоже? – Он махнул рукой, подзывая такси, сказал водителю адрес и забился в угол сиденья, закуривая.

Меньше чем через пять минут ониуже были у гостиницы «Моцарт». Марджори поднялась в свой номер, открыла шкатулку, достала стопку французских банкнот и поспешила вниз, к ожидавшему ее такси. Там она протянула Ноэлю пятьсот франков купюрами разного достоинства. Он с готовностью взял их, лукаво усмехнувшись при этом:

– Что ж, дорогая, ты вступила в клуб «Ж.Н.». Поздравляю тебя.

– Ж.Н.?

– Жертв Ноэля. Но это не очень опасно для тебя, я собираюсь отдать тебе долг уже в понедельник. К этому времени мне должен прийти чек от Аскапа.

– Можешь не спешить. Это ведь всего лишь долларов пятнадцать или около того, не правда ли? Не смеши меня. Но хватит ли этого?

– Должно хватить. Если нет, я вытяну из тебя еще, не беспокойся.

Ощутив в своем кармане деньги, он ожил. Поникшая фигура распрямилась, глаза заблестели, на щеках даже появился румянец. Ноэль весело болтал о магазинах и ресторанах, мимо которых они проезжали, отпускал язвительные шуточки по поводу Герды и маленького новеллиста. Но Марджори, впавшую в меланхолию после того, как выветрились пары коньяка, было нелегко развеселить.

– Не беспокойся за нее, Герда не пропадет. Этого малыша она обработает за неделю, и когда его издателю понадобится его портрет для следующей книги, эту фотографию сделает уже Герда. Боже мой, ты только полюбуйся на этот туман! Больше похоже на Лондон, а не на Париж. Мы уже подъезжаем.

Такси медленно пробиралось вверх по склону холма по мощенной камнем темной улочке, на которой двум машинам было уже не разъехаться. В первых этажах домов стали появляться слабо освещенные входы в ночные клубы. Двери большинства из них были открыты, и Марджори могла видеть посетителей (во всех заведениях их было немного), – пьющих, поющих и танцующих.

– В определенном смысле – это лучшая погода для Монмартра, – сказал Ноэль. – Говорят, именно такую любил Тулуз-Лотрек.

«Le Chat Grist»,первый кабачок, в который они зашли, представлял собой тесную жаркую комнату с влажными бетонными стенами, заставленную длинными деревянными столами и лавками, на которых сидели давно не стриженные французы в потертой одежде и их аляповато накрашенные подружки. Они пили пиво и громко подпевали певцу с концертино в руках, одетому в рубашку с короткими рукавами и берет. В воздухе стоял запах пива. Накурено в зале было так, что у Марджори защипало в глазах. Несколько посетителей что-то крикнули Ноэлю, приветствуя его, он ответил им, улыбаясь, и помахал рукой.

– Это самое интересное заведение, с него стоит начать, оно недорогое, здесь всегда весело и создается настрой.

Он знал слова всех песен и весело присоединился к поющим. В «Le Chat Gris» они провели около часа.

Потом они побывали еще в нескольких подобных заведениях, в шести или девяти – Марджори под конец сбилась со счета. В каждом из них они задерживались не более чем на полчаса, а в самых унылых – так вообще минут на десять.

– Впечатления от этих заведений накапливаются, так что надо посмотреть их побольше, – просвещал ее Ноэль. – Давай заглянем еще в «Le Diable Boiteux», там временами срываются с цепи все дьяволы ада.

Но в этот вечер дьяволы ада не желали срываться с цепи ни в одном из кабачков Монмартра. В сумрачном свете этих заведений некоторые посетители выглядели и в самом деле вроде бы зловеще – гориллоподобного вида парни с исполосованными шрамами лицами, в кепках и свитерах, наштукатуренные блондинки – явные проститутки, какие-то карлики, горбуны и калеки с изможденными желтыми лицами; но больше всего здесь было неизбежных семейных американских пар, выглядевших вполне безобидно; присутствовали тут и люди искусства, художники и писатели, все как один с нечесаными бородами, в обществе своих нечесаных подружек; все же остальные посетители были явными туристами – толстые лысые мужчины в очках, их жены с судорожно зажатыми в руках сумочками, взирающие на «горилл». На окружающих эти заведения скользких от грязи мощеных улочках прогуливались в основном американцы; в том числе и группки шумливых морячков, предпочитавших, однако, только пялиться на двери кабачков, вместо того чтобы заходить внутрь. Как вскоре обнаружила Марджори, знакомство с Монмартром требовало долгого хождения пешком, причем в основном вверх по склону холма. Она очень устала. Она пыталась найти что-нибудь интересное в малопривлекательном интерьере кабачков, в извилистых темных улочках, в опасных посетителях, в смешанном запахе алкоголя, парафина, косметики, человеческих тел и дождя. Она продолжала внушать себе, что это был мир, воспетый Скоттом Фитцджеральдом и Эрнестом Хемингуэем. Но ей никак не удавалось забыть, что от усталости у нее болят ноги, что дымная атмосфера кабачков вызывает у нее кашель, который только усиливается в пропитанном туманом воздухе ночных улиц. Ее туфли промокли. Поля шляпы набухли влагой и обвисли, завивка волос распустилась.

Свечи, черные коты, танцующие коровы, арлекины, пираты, пальмы, обнаженные белые, черные, коричневые тела, кокосовые орехи, красные фонари, зеленые фонари, синие фонари… все сливалось в одну карусель из питья, курения и пения…

Ноэль становился все оживленнее. Похоже, эффект воздействия на него от хождения по кабачкам на самом деле постепенно возрастал, как бы накапливаясь. Он пил все больше и больше, становился все веселее и веселее; заходя в очередное заведение, он обнимал его владельца, иногда подсаживался к пианино и играл, обнимал официанток, которые называли его только по имени, целовался с певичками и пел с ними дуэтом. Он знал, какой выпивкой славилось каждое заведение. Кивок и перешептывание с официантом – и тут же появлялась особая бутылка с особым напитком: особенно старым вином, невиданным лиловым турецким коньяком или редчайшим ликером из лесной земляники – почему-то с легким грибным ароматом, каким-то неизвестным широкой публике болгарским напитком темно-коричневого цвета, с плававшей внутри бутылки травинкой. Ноэль оказался знатоком из знатоков. Чем ярче разгорались его глаза, чем шире становилась улыбка, чем громче он смеялся – тем сильнее увеличивалась пропасть, незаметно появившаяся между ним и Марджори, хотя он и не осознавал этого.

– Думаю, ты начинаешь понимать, за что я люблю этот скверный древний город. Рассмотри его: это вершина всего того, что может быть в мире, в его обычном гедонистическом оформлении. Даже если нам придется в один несчастный день попрощаться с ним, мы запомним его таким, не правда ли, Мардж?

Шел уже третий час ночи, когда они добрались, наконец, до самого сердца Монмартра – мощенной булыжниками площади, окруженной неуклюжими древними домами; казалось, в каждом из них на первом этаже располагался кабачок. Площадь была забита автомобилями, а на тротуарах было полно прохожих, смеющихся и поющих. Моросящий дождь почти совсем прекратился. Месяц тускло светил сквозь проносящиеся по небу тучи, бросая синие пятна лунного света неправильной формы на булыжники площади. Ноэль стоял, уперев руки в поясницу, и обводил взором площадь. Его волосы растрепались, глаза блестели. Марджори в кабачках едва прикасалась ко всем этим чудесным напиткам, но он выпил довольно много.

– Ну что ж, все теперь зависит от того, сколько сил у тебя еще осталось, – сказал он. – Это может продолжаться всю ночь, да и еще прихватить день. Но я же знаю, что ты неофит, поэтому…

– Здесь можно где-нибудь как следует поесть? – спросила Марджори. – Тогда бы я снова ожила. Я не очень-то привыкла к такой жизни.

– Здесь по крайней мере четыре таких места, одно лучше другого. – Он пристально посмотрел на свою спутницу, усмехнулся и обнял ее рукой за плечи. – Все ясно. Я замучил тебя. Тогда идем в «Les Amants Rieurs» и на этом закончим, а потом домой, в уютную кроватку. Согласна? Сейчас еще нет и трех часов. Для Монмартра самый разгар.

– «Les Amants Rieurs», – повторила Марджори. – «Смеющиеся любовники», да? Звучит хорошо.

– И совершенно во французском духе. «Смеющиеся любовники». Это место для нас, не правда ли?

Он взял ее за руку, и они пошли через площадь. На одном из мокрых камней мостовой Марджори подвернула ногу и едва не упала; он подхватил ее обеими руками, захохотав.

– Эге! Дорогая, неужели ты так набралась? Я даже не мог себе представить.

– Не смейся, это чертовски больно, – сказала Марджори, прихрамывая. – Это та самая нога, которую я здорово ушибла много лет тому назад, упав с лошади. С тех пор она до конца не зажила. Черт возьми, ну и боль!

Он второй рукой подхватил ее под колени и поднял в воздух, сделав с ней на руках несколько шагов.

– Если моя королева хочет, я понесу ее на руках.

– Отпусти меня, идиот! Ты слишком много выпил, чтобы изображать из себя рыцаря… вот так-то лучше…

Задохнувшись, он опустил ее на землю.

– Ты поправилась?

– Да… Но где же «Les Amants Rieurs»?

Она задержалась у двери под резной деревянной вывеской, изображающей два смеющихся лица, девушки и юноши в беретах.

– Слушай, здесь как-то чертовски странно, – сказала она, заглядывая внутрь. – Здесь никого нет.

– Надеюсь, что никого, – произнес Ноэль. – Ни музыки, ни апашей, никаких приманок для непосвященных. Только лучшее вино и жаркое, какое только может быть в мире. Практически никто не знает этого заведения. Если здесь кто-то и сидит в темном уголке, то это вполне может быть Гертруда Стайн, или Марлен Дитрих, или герцог и герцогиня Виндзорские. Хозяин заведения платит за то, чтобы о нем не упоминали в путеводителях. Он великолепный парень. Заходи.

Это было самое скудно освещенное заведение, в котором до сих пришлось побывать Марджори; она едва видела, куда ступает. На черных стенах, укрепленные на уровне глаз, горели с полдюжины свечей, других источников света в помещении не было. По нему тянуло холодным сквозняком, поэтому пламя свечей постоянно колебалось, сами свечи оплыли с одного края. Из темноты возник официант в белом переднике, он был необычайно высок и болезненно худ, с обвисшими седыми усами. – Да это же месье Эрман, – произнес он с грустной улыбкой. – Давненько вы к нам не заглядывали, месье. Месье Бертье будет рад видеть вас, сэр, да.

Он провел их к столику у середины дальней стены и зажег на столе две свечи в закопченных ламповых стеклах.

– Я позову месье Бертье, сэр?

– Хорошо, Марсель, а пока принесите нам немного коньяку, чтобы согреться.

– Одну минуту, месье.

Когда глаза Марджори несколько привыкли к темноте, она оглядела расставленные вокруг в беспорядке столы и стулья. По углам сидели, склонившись над свечами, несколько посетителей, она насчитала еще три пары. Ноэль обратил ее внимание на стену, у которой она сидела.

– Ты видишь роспись на ней? Это работа Брийака. Он покончил с собой в девятнадцать лет. Говорят, по таланту он превосходил Пикассо. Но перебрал абсента и покончил с собой после свидания с какой-то потаскухой-официанткой.

В тусклом свете свечей на стенах Марджори едва смогла разглядеть изображенных в кубистической манере двух смеющихся любовников с выпученными зелено-желтыми глазами и зубастыми лиловыми ртами, что-то шепчущих на ухо друг другу.

– Не очень-то впечатляет.

– Совсем не впечатляет. Одним словом, сплошное извращение, – ответил Ноэль. – Разумеется, это нарочито. Талантливейший маленький негодяй, он должен был…

На его плечо опустилась рука.

– Мой друг. Мой дорогой друг.

Ноэль накрыл руку, легшую ему на плечо, своей ладонью и взглянул вверх.

– Бертье! Марджори, это месье Бертье.

Владелец заведения выглядел как обычный француз средних лет, пухлый, проницательный, ироничный, с густыми усами.

– Мадемуазель Марджори, здравствуйте, добро пожаловать. Но где же ваши друзья – мадемуазель Элен? А месье Боб? И мадам Милдред?

Пока официант ходил за коньяком, Ноэль и месье Бертье говорили между собой по-французски. Они оба вздыхали, пожимали плечами и качали головами.

– Отлично, – произнес месье Бертье, когда они выпили коньяк, оказавшийся очень хорошим. – Мадемуазель, как мне сказали, немного проголодалась? В таком случае, бифштекс, месье Ноэль?

– Два бифштекса, не правда ли, Бертье? И порцию салата для мадам, – сказал Ноэль. – И шампанского. Осталась еще хотя бы бутылка «Периньона» одиннадцатого года? Мне кажется, уже нет…

– Не осталось, месье, – ответил Бертье. Его глаза смеялись. – Но для вас, может быть, и найдем. Возможно, какая-нибудь бутылочка закатилась в угол, а мы ее и не заметили, а? – Он снова положил руку на плечо Ноэля и сказал Марджори: – Он один из настоящих людей. Теперь таких осталось не так много.

Вздыхая, он удалился.

Ноэль рассказал ей все о месье Бертье. Во время мировой войны он был летчиком. А еще он был поэтом. В то или иное время его любовницами были несколько великих французских актрис. Он был на короткой ноге с членами кабинета министров и с ведущими современными художниками.

Потом Ноэль перестал говорить и просто смотрел на нее. Смотрел прямо ей в глаза, слегка улыбаясь. Играл ее пальцами. Раскурил от свечи две сигареты и дал одну ей, даже не спросив, хочет ли она курить. И снова продолжал смотреть на нее, как будто хотел убедить себя в том, что напротив него сидит именно она. С его лица не сходила легкая улыбка.

Марджори, озадаченная этим взглядом, почувствовала легкую панику. Она почти не сомневалась в том, что должно было произойти, и не была уверена в самой себе. Спустя пять лет, пройдя долгий-долгий путь, она по-прежнему до конца не понимала Ноэля Эрмана! Напряженная от значительности момента, она почти проснулась; но ее не оставляло чувство, будто она в западне, как это было много лет назад в «Вилла Марлен» с Джорджем Дробесом, в то самое мгновение, когда он достал из кармана два кольца.

Вот и теперь рука Ноэля скользнула в карман! Ужаснувшись, она почему-то ожидала, что ей и на этот раз предстоит увидеть кольцо; но вместо него он достал конверт и протянул ей.

– Думаю, ты должна прочитать это письмо – если только сможешь сделать это при таком освещении.

На конверте был типографски набран обратный адрес компании Уолтера Томсона. Она вынула письмо, поднесла его поближе к падавшему сверху свету и, сощурившись, прочитала его. Письмо оказалось от бывшего начальника Ноэля в рекламном агентстве.

«Дорогой Ноэль.

Если вы на самом деле собираетесь вернуться, то это прекрасная новость. Мы все понимали, что вам было необходимо провести год в Париже перед тем, как надеть ярмо на шею. Если бы не наши жены и дети, то добрая половина из нас проделала бы то же, так что мы вам искренно завидуем.

Дайте мне знать, когда вы вернетесь в Штаты. Разумеется, я не могу говорить от лица фирмы. Но я думаю, что вы вполне можете вернуться к вашей прежней работе в тот самый момент, когда вы будете готовы это сделать. Мы все считаем, что, когда вы работали у нас, вы были на своем месте и отлично справлялись с работой. И если, как вы пишете, стабильное надежное будущее есть именно то, чего вы ищете, то вам здесь найдется место, да и вы просто обязаны сделать это. У вас врожденный дар рекламщика, как я всегда говорил вам, да и важные «шишки» довольны вами, что никогда не вредит. Поэтому я уверен, что мы вскоре будем иметь удовольствие вас видеть».

Она снова положила письмо в конверт и отдала его Ноэлю. Он спросил:

– И что ты обо всем этом думаешь?

– На этот раз все серьезно, не так ли?

– На этот раз серьезно. Определенно так.

Официант принес шампанское и подал его с сумрачной церемонностью. Когда он ушел, Ноэль поднял свой бокал к свету канделябра и легким круговым движением взболтнул вино.

– Что ж, это лучшее шампанское, еще оставшееся в нашей распавшейся цивилизации. Одно-единственное, как мне кажется, достойное того тоста, который я собираюсь произнести. – Он поднял бокал. – Время пришло, дорогая, оно воистину пришло. За мистера и миссис Эрман. Пусть живут долго и счастливо.

Он поднес бокал к губам. Марджори колебалась. Держа свой бокал в руке и нервно улыбаясь, она спросила:

– И кто эта счастливица, Ноэль?

Его улыбка была доверчивой и веселой. Он поставил бокал на стол, протянул руку и коснулся ее руки.

– Сказано прямо. Отлично, ты дала мне урок, что я до сих пор не могу рассчитывать на тебя, будто это само собой разумеющееся дело. Я еще не сделал предложение, не так ли? Что ж, Марджори, женщина, о которой идет речь, – именно та, в компании которой я сейчас нахожусь, единственная девушка, которую я когда-либо любил, единственная, которую я желал, единственная, которая интересна мне – ныне, присно и во веки веков. Марджори, ты выйдешь за меня замуж?

Пять лет она хотела услышать эти слова именно от этого человека. Она мечтала о них, грезила о них, молилась, чтобы услышать их, отчаивалась услышать их. Теперь, наконец, они были произнесены в темном парижском бистро, при свете двух чадящих свечей, со всей искренностью и серьезностью, на которые Ноэль Эрман был способен. Картина была полной. И теперь, ни секундой раньше, к Марджори пришла совершенная уверенность в том, каким будет ответ.

Она немного трусила. Но она мягко убрала свою руку, а необходимые слова ясно и четко пришли к ней.

– Я надеюсь на то, что ты мне поверишь, Ноэль, – я отнюдь не разыгрываю скромность. Даю тебе честное слово, я хотела услышать от тебя эти слова, это истинная правда. Но ответить тебе я могу только отрицательно, Ноэль. Я не хочу выходить за тебя замуж. Это невозможно. Прости меня…

Они возвращались к ее гостинице в такси в полном молчании. Он в расстегнутом пальто забился в угол сиденья, вытянув вперед ноги. Только один раз, с улыбкой, бывшей бледной тенью его обычной насмешливости, Ноэль выпрямился и произнес:

– У меня в голове постоянно крутится одна старая английская поговорка, может, ты ее знаешь?

Он не делал, когда мог,

Когда же сделал, то не смог.

Не зная, что ответить на это, Марджори промолчала.

Из такси он вышел первым, потом помог выбраться ей. Он держал ее за руку, глядя ей в лицо при тусклом свете лампочки над входом в гостиницу.

– Тебе надо было бы приехать неделей позже, Марджори.

– Честное слово, Ноэль, это ничего бы не изменило.

– Что ты собираешься делать завтра?

– Уезжать из Парижа.

– Как? Самолетом, поездом?

– Не знаю.

– И куда?

– Пока не решила.

– Я провожу тебя.

– Нет. Благодарю тебя, не надо.

– Я не сдаюсь, ты же знаешь меня, Марджори. Дома я снова приду к тебе.

– Не надо, Ноэль, не надо. Это все, что я могу сказать. Не надо. Спокойной ночи.

Он склонился, намереваясь поцеловать ее в губы. Она было хотела подставить ему щеку, но тут же передумала и ответила ему поцелуем. Он в упор посмотрел на нее, на его лице была написана злость. Она ответила ему столь же прямым взглядом. Правая рука его поднялась и обхватила искалеченный локоть. Злость на лице пропала. Он печально улыбнулся и кивнул головой.

– Спокойной ночи, Марджори Моргенштерн.

Потом он повернулся и сел в такси. Спокойным, но отнюдь не развязным тоном он назвал шоферу адрес.

Толстый портье дремал в кресле холла под настольной лампой. Марджори поднялась по лестнице в скрипучую клетку своего номера, разделась, забралась в высокую старомодную кровать с латунной отделкой и уснула сном ребенка.