Текст книги "Марджори в поисках пути"

Автор книги: Герман Воук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

– Вы не ошибаетесь?

Марджори тряхнула головой. Блондинка сверкнула глазами на Идена, а затем на Марджори.

– Я почувствовала себя смешной. Он никогда не говорил этого, я только предполагала – он страшно симпатичный. У моего отца были тяжелые времена при нацистах, и я ставлю себя иногда в глупое положение… А, посмотрите на этот удар!

Иден заманил Тейлера на одну сторону стола и ударил по мячу в другой угол. Все зааплодировали, и немец стукнул по столу ракеткой.

– Хорошо, хорошо.

Он улыбнулся Идену; его глаза покраснели, взгляд был полон решимости. Он выиграл второй гейм с близким счетом. Иден выиграл третий гейм.

Состязание продолжалось. Оба игрока вспотели, их рубашки покрылись темными пятнами. Лицо Идена стало мертвенно-серым, а его шрам – фиолетово-красным. Зрители больше не аплодировали и смотрели в молчании. Восьмым очком следующего гейма был сильный прием мяча на лету, продолжавшийся две минуты, и Иден выиграл его наконец сокрушительным боковым ударом. Немец после этого стал делать ошибки. Иден перешел к мягкому стилю игры, заманил немца на одну сторону, затем послал дразнящий крученый удар на противоположную сторону стола. Тейлер бросился туда, споткнулся о ножку стола и упал лицом вниз. Взрыв смеха со всех сторон не снизил напряжения. Тейлер встал на ноги, тоже смеясь, его лицо было темно-красным. Иден выиграл гейм, показав сумасшедшую силу.

Последний гейм был разгромным. Немец перестал стараться, стукал по мячу, отпускал шутки об отваге Идена. Иден с невозмутимым лицом забивал с треском мячи. При счете 17:3 немец сказал:

– Думаю, я уступлю господину Бейб Рут.

Иден покачал головой и отправил со свистом мяч мимо Тейлера, который сделал комическое движение ракеткой. Когда все было закончено, аплодисментов не последовало. Немец надел свое пальто, кивнул головой, улыбнулся Идену и вышел. Финальный поединок Иден вел с тринадцатилетним мальчиком, который встречался с ним утром. Мальчик был превосходным игроком и победил Майкла во всех геймах. Хильда ушла с середины матча, так же как и большинство зрителей.

Марджори взяла Идена под руку, когда они спускались на нижнюю палубу. Его рубашка намокла, и он дрожал.

– Вам бы хорошо принять душ.

Иден кивнул головой. Она прошла с ним в каюту. Он все время молчал. Когда они вошли, он бросил пальто в сторону и плюхнулся в кресло.

– Меня тошнит от самого себя. Фашистов победили, Америка ликует, цивилизация спасена! И это все на теннисном столе.

– Не надо так себя взвинчивать, ради Бога, Майк, – успокаивала его Марджори. – Вы извратили тему.

– Я совсем не извратил ее. Я схожу от нее с ума! – резко сказал Иден, рывком вынимая сигару из коробки и со стуком закрывая ее. Он закурил сигару дрожащими пальцами.

Марджори рассказала ему про беседу с блондинкой. Его лицо вытянулось, он уставился на нее, продолжая курить.

– Что бы ни владело вами, – сказал он, – зачем говорить такую смехотворную ложь?

– Я даже не могу себе представить, – ответила Марджори. – Я не знала, как поступить. Мне захотелось смутить ее, насколько это было возможно. Она, не стесняясь, выспрашивала у меня о вас.

– Ну, это ничего не значит, им это свойственно. Они спросят вас о чем угодно, включая состояние вашего кишечника.

– Мне очень жаль, если я сделала что-то не так. Это, конечно, была наиглупейшая ложь.

Он встал со стула и подошел к ней. Она не знала, что он собирается делать. Он наклонился и легонько поцеловал ее в рот. От него пахло потом.

– У вас все неплохо получилось. – Он подошел к полке, взял снизу бутылочку с белыми капсулами, налил воды из кувшинчика и проглотил две капсулы. – Химический бизнес – одна из привилегий бытия, – сказал он, ставя на место бутылочку. – Лекарства – это часть игры. Все они – таблетки счастья, которые вы используете. Дайте мне знать, если вы нервничаете или подавлены чем-то. Я – старый Доктор Счастье. – Он начал снимать рубашку. – Не беспокойтесь о Хильде. Выкиньте ее из головы.

– О чем это вы, Майк?

– Что? Ни о чем. Она всего лишь назойливая тевтонка, и таких восемь миллионов, мне печально говорить об этом. Ступайте. Я собираюсь принять душ и вздремнуть. Прошлой ночью я мало спал. Увидимся за обедом.

Первое подозрение, что корабль попадет в шторм, появилось у Марджори за обедом, когда с охающим скрипом огромный ресторан наклонился набок. Зазвенела и задребезжала посуда, раздались крик и смех испуганных пассажиров. Весь суп аккуратно вылился из тарелки, оставляя на скатерти широкое коричневое пятно, и Марджори вцепилась в подлокотник сиденья, чувствуя, что почти падает.

– Боже, что это такое?

– Будет еще хуже, – сказал Иден. – Прогноз погоды неважный. Позвольте узнать, что вас беспокоит. У меня есть таблетки.

– Я чудесно себя чувствую, – ответила Марджори. – Голодна, как волк, на самом деле. Мне кажется, я прирожденный моряк. Сейчас закажу блюда, которые не прольются. – И она съела полный обед, в то время как салон качало, бросало и кренило с низкими длинными стонами, а многие пассажиры в спешке ушли.

После этого Марджори и Майкл пошли в кино. Фильм «Братья Маркс» позабавил Марджори, несмотря на то что сиденье под ней странно подпрыгивало. Вскоре она начала чувствовать, что ей не надо было так много есть. Она ощущала тяжесть в желудке, и у нее кружилась голова, когда она смотрела на экран. Сиденье как будто вращалось. С неохотой, после попытки побороть слабость, она положила ладонь на руку Идена и прошептала:

– Мне кажется, я попробую ваши таблетки.

Они пошли, пошатываясь и смеясь, по проходу.

– А вас не беспокоит? – спросила она.

– Я принял таблетку. Я всемирный чемпион по глотанию пилюль. Я верю в них. Человек должен верить в собственную продукцию.

Он взял одну из бутылочек с пилюлями, которые дребезжали на полке в его комнате, и вытряхнул красную капсулу в ладонь.

– Вот. Возьмите воды.

– Как вы принимаете их все? Это, должно быть, наркотик. – Она проглотила капсулу и уставилась на него. – Сколько надо ждать?

– Дайте возможность желатину раствориться. Это самый быстродействующий препарат. Немецкий, признаюсь. У нас нет ничего подобного.

– Что мне делать до того, как он станет действовать, Майкл? Я несчастная девушка.

– Ну, вы готовы пойти на палубу? Мы побудем где-нибудь в укрытии. Нет ничего лучше, чем холодный воздух. – Она поспешила в каюту и надела пальто из верблюжьей шерсти поверх вечернего платья. Они поднялись по чрезвычайно неустойчивым ступенькам и вышли в сырую морозную ночь, полную ужасного шума.

Странно, в том месте, где они остановились, было достаточно спокойно, хотя вокруг и над ними ветер свистел и завывал, бросая густой черный дым, напоминающий поток чернил, вниз из труб в серо-черное море. Волны разбивались, грохотали, бросая огромные сверкающие гребешки на палубу, на которой они стояли; и еще выше, когда корабль накренялся. Черные потоки дождя, брызгая и шипя, перекатывались по палубе на расстоянии фута или двух от их укрытия, но только несколько капель попало им в лицо.

– Восхитительно, не так ли? – Он прижал ее к себе, обхватив одной рукой за плечи, другой вися на металлической скобе в дверном проеме.

– Восхитительно! Это ураган?

– Глупости. Это шторм, и ничего больше. Это большое корыто даже не знает, что у нас плохая погода.

– Зато я знаю. Боже, Майк, посмотри, как мы вертимся! Можно поклясться, что мы идем ко дну.

– Здесь даже не отменят танцы по этому случаю.

– Ну, я не собираюсь танцевать, это наверняка. Я едва могу стоять. – Они несколько минут покачивались, слушая завывания ветра и безумный грохот моря.

– Боже праведный, как жутко, Майк, не так ли? Ты выходишь из ресторана «Уолдорф», и вдруг весь мир становится черным, беспорядочно мечется и летит к черту перед тобой. Интересно, как было, когда «Титаник» пошел ко дну? – Она говорила высоким напряженным голосом, перекрывавшим шторм.

– «Уолдорф» только обманывает тебя, потому что тротуар вокруг него не прогибается, – ответил Иден. – Хотя он так же плохо скроен, как и «Титаник».

– Хорошо, замолчи, – сказала она. – Мне и так страшно. Пойдем отсюда.

– Тебе получше?

– Да, все прошло. Пойдем.

Держась за поручни, они отправились в ее каюту по уходящим из-под ног ступеням и качающимся коридорам.

В каюте Марджори предложила Майклу бренди, а сама закурила. Она чувствовала себя значительно лучше, очевидно, лекарство уже подействовало.

Марджори захотелось рассказать Идену о Ноэле. Почему бы нет, подумала она. Немного поколебавшись, она предложила ему прочесть письмо на двадцати страницах, чтобы как-то забыть о шторме. Майк удивился, но взял потертые на сгибах листки, сел в кресло и стал внимательно читать. Марджори пошла в ванную, привела в порядок волосы и, вернувшись, поудобнее уселась на кровати. Вдруг Майкл, прочитав всего три-четыре страницы, поднял голову и удивленно посмотрел на нее.

– Твоего знакомого зовут Ноэль Эрман?

– Да.

– Он высокий худощавый блондин? – Она кивнула. – Я знаком с ним. Это к нему ты плывешь через океан?

– К нему. Где же ты с ним познакомился?

– В прошлом году во Флоренции.

– Невероятно! Вы стали друзьями?

– Настолько, что он занял у меня сотню долларов. – Марджори смущенно потупила взгляд. – Мы хорошо проводили время в Итальянских Альпах… Где же он сейчас?

– Точно не знаю.

– Ну, это более невероятно, чем мое знакомство с ним. Я попробую помочь тебе разыскать его, если хочешь.

– Спасибо, это очень мило с твоей стороны.

Когда Иден дочитал письмо, Марджори спросила его, что он думает о Ноэле.

– Это письмо напоминает диагноз психоаналитика. Эрман очень похож на моих друзей психологов. Но я расстался и с психологией, и с этими людьми.

– Почему?

– Тебе это интересно? Ну что ж, пожалуйста. В двадцать три года, когда я только начинал преподавать психологию, я встретил необыкновенно красивую девушку и через две недели женился на ней. Эмили оказалась насквозь фальшивой, от нее нельзя было услышать ни слова правды. Фальшивая и бездушная кукла. Я понял, что совершил ошибку, но мне не удалось развестись с женой: дважды Эмили уходила и дважды возвращалась, умоляя меня не прогонять ее. В последний раз она уехала в Рено, чтобы оформить наш развод без лишних хлопот, но, вернувшись через три месяца и истратив все до последнего цента, она заявила, что мы все еще женаты. Она не отпустила меня, даже когда я полюбил очень хорошую девушку, свою студентку. Та потом вышла замуж.

Однажды после очередного семейного скандала мы ехали по автостраде, и я заснул за рулем. Машина врезалась в железнодорожную эстакаду. Жена погибла на месте катастрофы, я с травмой черепа попал в больницу. Когда я начал поправляться, меня стала преследовать мысль: я убил свою жену, она давно мне мешала, я заснул не случайно. Депрессия была тяжелой. Мои друзья психоаналитики успокаивали меня тем, что причина моего психоза кроется не в случившейся трагедии, а в моем детстве: меня якобы рано оторвали от груди, или что-то в этом роде. Все по Фрейду. Пятнадцать лет Фрейд был моей страстью, а тут я ощутил вакуум. Фрейдисты только оценивают поведение человека, но не делают конкретных выводов, которые могли бы как-то помочь в трудной ситуации. Я сам в течение семи лет учил других этой красивой, стройной, но неприменимой на практике теории. Теперь я бизнесмен и вполне доволен своим делом. Не могу проповедовать то, во что не верю сам.

– Ты знаешь, Ноэль одно время хотел быть раввином, – сказала Марджори.

– Вероятно, он мог бы стать им. Он обладает явными ораторскими и психоаналитическими способностями. Кстати, это видно из его письма, да и почерк это подтверждает, – заметил Майкл.

– Ты умеешь исследовать почерк?

– Немного. Но все же хорошо, что Ноэль не стал раввином. Особенно для мужей тех хорошеньких женщин, которые оказались бы в его приходе.

Майкл улыбнулся, подошел к кровати и остановился возле Марджори.

– Послушай, мне тридцать девять лет, а сколько тебе?

– Двадцать три… двадцать четыре будет в ноя-б-ре, – проговорила она, смущенно поднимая на него глаза. – А что?

– Я закончил колледж, когда тебе было пять лет.

– Наверное, это так, – сказала Марджори. – Я не думала об этом.

– Разумеется, не думала. Я ошеломил тебя. – Он взял ее за руку. – Но, возможно, я кое-что перед тобой открыл, что может пригодиться со временем. Ноэль Эрман – не единственный в мире, кто может ораторствовать. На деле-то, Мардж, все это ничего не стоит. – Он перегнул ее тело назад и поцеловал в губы по-настоящему.

Удивленная, она оказалась в его руках, без сопротивления. Пожалуй, скорее податливая, чем нет.

Слабым голосом она произнесла:

– Вот как? Что это значит?

Взгляд Майкла Идена был нежный, внимательный и выразительно меланхоличный.

– Думаю, яснее ясного. Я всегда любил голубоглазых шатенок, да еще таких стройных, как ты. Спокойной ночи, Мардж.

И он вышел, оставив ее ошеломленной.

19. Предчувствие

– Дай мне сигарету, дорогой. – Марджори сказала это непроизвольно, но ласковое слово – она спохватилась – странным образом прозвучало в ее ушах. Закутанные в одеяла, они читали в шезлонгах на утреннем солнышке.

Шел четвертый день плавания.

Он передал ей с колена сигареты и спички, не поднимая глаз от книги «Личные записки Генри Райкрофта». Марджори взглянула на книгу и решила, что она должна быть весьма скучной, но Майкл был поглощен ею. Он мог впадать в настоящий транс при виде печатных строк. Читал он быстро, и вкус у него был странный: в первый же день он проглотил толстый том «Теории денег и кредита», затем пробежал глазами парочку детективов, дешевое издание длинного романа на французском и книжечку Уодхауза, над которой он смеялся, как идиот.

Она взглянула на его лицо. Казалось, его брови, линии рта, даже шрам сошлись к середине лба. Такая сосредоточенность буквально восхитила ее.

Она разглядывала его, куря сигарету и удивляясь, как это слово «дорогой» сорвалось с ее языка. В последние дни Марджори много думала о Майкле Идене. Она была уверена, что никакой любви между ними нет. Его случайные поцелуи были приятны; ей нравилось танцевать с ним, чувствовать его руку на талии. Зато милое легкое смущение, которое она испытывала, танцуя с ним, сюда не вписывалось. Правда, однажды, придя в дансинг, она увидела его в танце с другой, и острое чувство ревности охватило ее. В его присутствии она ощущала комфорт, который, пожалуй, теряла без него. Сейчас, уединившись с ним и отдыхая на шезлонгах, она ощущала покой и превосходное самочувствие, что случалось с ней довольно редко в последние годы. Она, конечно, понимала, что все это никак не сочеталось с безумной любовью, которую она должна была бы испытывать к Ноэлю Эрману, пересекая Атлантику ради него. Ей ведь приходилось довольно много и читать, и слышать о романах на борту судов, чтобы воспринимать происходящее с большой долей недоверия. Относительно ее нынешней умиротворенности существовала весьма смутная мысль о каких-то фантастических «пилюлях счастья», даваемых ей Иденом, и она сильно подозревала, что, как только ее нога ступит на твердую почву, снова старая боль по Ноэлю поразит все ее существо, а Иден – Иден померкнет в море забвения.

Тем не менее безоблачный мир морского путешествия, хотя и нереальный, был ей приятен, и она искренне ему радовалась.

– Вот идет гестапо, – прошептала она. Он взглянул на Хильду, прогуливающуюся под руку с мужчиной в зеленом пиджаке. Двое немцев не замечали Идена и Марджори последние пару дней. Марджори произнесла: – Думаю, было неизбежно – то, что они спелись друг с другом.

– Голос крови, – произнес Иден с гримасой, возвращаясь к своей книге.

– У нее довольно некрасивые лодыжки.

– М-м, – промычал Иден.

– Мои не такие.

Иден неохотно оторвал глаза от книги и воззрился на аккуратные формы Марджори, закутанные в одеяло.

– Ты очаровательна – пальчики оближешь. Не могу передать, как я завидую Ноэлю Эрману. Особенно потому, что он за тысячу миль отсюда и может спокойно читать, сколько захочет. – Он вынул сигару из коробки в кармане.

– На самом деле ты ему не завидуешь. Ты просто думаешь, что он ничтожный червяк и я зря трачу на него время. – Аромат сигарного дыма достиг ее носа. – Знаешь, мне будет жаль, когда путешествие закончится.

– Почему же? Ты ведь через несколько часов после высадки на берег попадешь в руки Ноэля, и сразу же жизнь ярко заблестит.

– Не умничай. Я хорошо понимаю, что Ноэль будет стараться, как он это делает всегда, или даже лучше. Но здесь я чувствую себя удивительно свободной от всех забот, даже от Ноэля. Такой передышки у меня не было уже несколько лет. На мои нервы она действует очень хорошо. Мне бы хотелось прокатиться раза три-четыре туда и обратно на «Куин Мэри», прежде чем связываться с Ноэлем.

– Не думаю, что это тебе нужно. – Он снова уткнулся в книгу, безмятежно посасывая сигару.

Марджори уже надоело одно из самых запутанных мест в «Томе Джонсе». У нее было мало охоты продолжать чтение, зато ей очень хотелось поговорить. Она схватила листок бумаги из пачки и набросала на нем свое имя.

– Что ты скажешь про мой почерк?

Зевнув, он положил книгу рядом с собой, заложив страницу полой куртки.

– Давать почерк на анализ графологу так же плохо, как и выходить замуж. Ты уверена, что хочешь, чтобы в твою душу заглянули? Напиши несколько строчек. Подпись мало что дает.

Она написала одно высказывание из «Пигмалиона».

– Довольно невыразительный почерк, – сказала она. – Теперь я это вижу.

Он внимательно посмотрел на листок, надув щеки:

– Он довольно сильно изменен.

– Откуда ты это знаешь? – вспыхнула она. – Что, Ноэль показывал тебе мои письма?

– Нет. Просто это как раз тот почерк, который подвергся изменениям.

– Боже, сверхъестественно!

В действительности, в последние год-два ее почерк потерял многое из той элегантности, которой он обладал когда-то: греческое написание «е», длинные и полновесные вертикальные линии, выразительные начальные буквы.

С десяток минут он молчал, уставясь на листок, временами кивая головой. Она почувствовала себя смущенной:

– Ну, скажи же что-нибудь.

Смяв листок, он швырнул его на палубу, и ветер унес его в море.

– Извините, я ничего не понял. Можете получить ваши деньги обратно в кассе.

– Ты дрейфишь, ты бы этим не ограничился.

Он взглянул на нее с необычной теплотой, слабая улыбка проскользнула в уголках его губ.

– Я назову тебе две вещи, которые я заметил. Затем отправлюсь заказать кофе. Боюсь, Ноэль довольно-таки подлый сукин сын, в конце концов. Вторая вещь – твой почерк почти полностью сходен с почерком Анитры.

– Анитры?

– Да, девушки, на которой я так и не женился.

Он скудно пообедал овощным салатом и заел его мороженым, и она полюбопытствовала:

– Ты что, вегетарианец или, может, еще кто-нибудь? Я что-то не помню, чтобы видела, как ты ел мясо на пароходе.

– Во мне семьдесят два килограмма. До этого года я никогда не весил больше шестидесяти четырех. Я попытаюсь в среднем возрасте не раздуваться в шар.

– Смотри-ка, уж кто-кто, а ты, должно быть, тщеславен.

– Ты абсолютно права, – ответил он добро-душ-но, – с такой щекастой физией, как у меня, это выглядит глупо, но я всегда не любил жирных людей.

– Дорогой (она опять так назвала его), я не это имела в виду. Просто ты так незаземленно подходишь ко всему, и я не думала, что это тебя так заботит.

– Человек, Марджори, живущий одиноко, постоянно занят собой. Ему же не о чем больше волноваться.

– Ты предполагаешь снова жениться?

– Нет.

– Точно и определенно!

– Пожалуй, именно так стоит пережить свой закат.

– Уж точно, закат! В тридцать-то девять…

– Я пережил Китса, Моцарта, Марлоу, Александра Македонского, Иисуса Христа. Я удовлетворен.

Он говорил так и раньше. И больше всего беспокоило Марджори буквально прекрасное настроение его при этом. Иногда он говорил с видом неизлечимо больного человека, одержимого идеей. Она смотрела на Идена, пока он ел мороженое. Это был здоровый, сильный мужчина с карими глазами и с молодой загорелой кожей. Только напряженность в движениях, грубоватая манера держаться, привычка постукивать пальцами выглядели несколько необычными, выдавая присутствие в нем слегка повышенной возбудимости. Седые волосы также отнюдь не подчеркивали его бодрость. Она спросила:

– Почему ты так говоришь? Ты считаешь свой образ действий смешным или остроумным? Я не считаю. Все это очень расстраивает. И расстраивало бы еще сильнее, если бы я знала тебя больше времени. Откровенно говоря, это приводит меня в дрожь.

– Сожалею. Когда я так говорю, я не задумываюсь, это для меня естественно. Возможно, картина при этом получается малопривлекательной, но надеюсь, что это не так. Впрочем, я не озабочен выставлением себя на рынке симпатий.

– Но как же ты тогда ощущаешь себя на закате жизни? Не думаешь ли ты, что в твоем возрасте это выглядит весьма странно?

– Довольно трудно описать то, что я чувствую. Думаю, это слегка похоже на то, когда приближаешься к концу большой книги. Фабула ее сильно усложнена, все характеры перемешаны, но ты видишь, что осталось не более пятидесяти страниц, и тебе известно – финиш не за горами. Теоретически могло бы быть еще страниц пятьсот, но ты знаешь, что их не будет. Ну, разумеется, у меня не было в руках всей книги в целом, либо я мог прочитать лишь совсем небольшую часть. Я прямо-таки все это ощущаю. Вообще-то, понимаешь, это не такая уж необычная штука – ощущение неизбежного конца. Налицо классический симптом неврастении. Определенно, я излишне обеспокоен; назовем это симптомом и выбросим из головы мысли о нем. С такими симптомами люди доживают до девяноста лет.

– Ну, в таком случае ты должен был смеяться над собой.

– К сожалению, Марджори, мне кажется, выражения типа «невротическое беспокойство» – лишь выдумки ученых. Кто на самом деле знает, что такое несчастье, откуда оно приходит, что означает? Это – как рак. Его можно описать и лечить опытным путем, как Бог на душу положит. И все. Кто-то это преодолевает. Кто-то с этим живет, как говорится, до зрелого мнительного возраста. Кто-то умирает молодым, как и подозревал ранее. Я не имею в виду самоубийства. Пролистывают пятьдесят страниц, и книга кончается. Каким-то образом они это знают.

– Это типичный мистицизм.

– Ну, я и есть более или менее мистик.

Она засмеялась, но он хранил серьезность.

– Надо же, я никогда не встречала мистиков и не думаю, что ты один из них. Где твоя накидка, сандалии и длинные волосы? Ты слишком чувствительный.

– В литературе, – ответил он, – есть много о предчувствиях. Я допускаю, что, когда вы вовлечены в опасное или глупое дело и не хотите этого замечать, подсознание цепляется за любой мрачный факт, такой, как разбитое зеркало, или зловещая обмолвка, или черная кошка на дороге, или попытка в страхе спасти себя. Это объясняет часть случаев. Но дело в том, что мы ничего не знаем о природе времени и чертовски мало о разуме. Мне кажется, некоторые предчувствия реальны. Не могу объяснить, почему. Собственно говоря, не могу объяснить, почему у эмбриона вырастают пять пальцев.

– Как можно сравнивать эти две вещи? То, как у эмбриона вырастают пальцы, является научным фактом. Это контролируется хромосомами.

Его мрачное лицо зажглось улыбкой.

– Какой же я глупый! Забыл о хромосомах. Ну, положим, мое предчувствие – часть невротического беспокойства, не так ли? Я не спешу в могилу, нет. Я нахожу чертовски интересным то, чем занимаюсь.

– Химией?

– Не говори с таким презрением. Это романтическое занятие. – Он взглянул на часы. – Время для бриджа. Надеюсь, ты не передумаешь и пойдешь со мной?

– Того раза было достаточно. Я не буду играть с такой акулой, как ты, я кажусь просто идиоткой. К тому же я никогда особо не любила карты. Иди сам и развлекайся.

Никогда еще «Том Джонс» не казался таким скучным, как в тот день. Она снова и снова перечитывала несколько страниц, сидя в шезлонге, который протестующе колыхался. Небо заволокло тучами, а затем его не стало видно, когда корабль вошел в плывущий серый туман. Море, неразличимое в нескольких футах от леера, билось о корабль с угрожающим рокотом. Марджори не помешали бы сейчас таблетки от морской болезни, но она не хотела отрывать Идена от карт. Когда он играл, то становился совсем другим человеком: неприветливым, резким, отрешенным. Она закрыла книгу, откинулась назад и задремала.

– Чаю?

Над ней склонился Иден, в полупальто и сером шарфе. Рядом с ним стоял стюард с тележкой, на которой был чай. По стеклам ползли дождевые капли, и было почти темно, хотя часы над головой показывали только без четверти пять. Она протерла глаза и села.

– Ну конечно, я буду чай.

Когда стюард ушел, Иден спросил:

– Хочешь одну?

Она с благодарностью взяла из его руки красную капсулу и запила ее чаем.

– Погода опять портится, – сказала она.

Он кивнул. Прошло около минуты.

– Прости, Марджори.

– Простить за что?

– Я должен был давно бросить эту затею с почерками. У меня всегда получается что-нибудь глупое. И мне не следовало называть Ноэля сукиным сыном.

Она снисходительно улыбнулась ему.

– Ну, он такой и есть. Плохо то, что мне всегда в нем это нравилось, так же как и все остальное. И если ты теперь напряжешь свои грандиозные мозги и напишешь книгу, объясняющую, почему девушек тянет к сукиным сынам, ты сослужишь хорошую службу гуманности. Ты станешь еще одним Фрейдом.

Он засмеялся, однако наморщил лоб, собрав морщины к центру.

– Хороший вопрос. К примеру, герои в романтических книгах все оказываются сукиными детьми, не правда ли? От Хитклифа и до Ретта Батлера… Конечно, мои друзья-аналитики скажут, что все женщины в сердце мазохистки или ищут в причиняющем боль мужчине отца, и все такое. Но отставим в сторону подобные заклинания… Одно очевидно. У сукиного сына, как у типа, есть жизненность. Он легкомыслен, неотразим, мобилен. В сукином сыне есть что-то обещающее. Когда вы собираетесь купить щенка, вы ведь не выберете того пупсика, что лижет вашу руку. Вы выберете самого неугомонного негодника из помета, того, который рычит, портит мебель, гадит на середине ковра и задает трепку остальным щенкам. Из него получится лучшая собака. Женщина, ищущая мужа, как будто выбирает домашнее животное, и поэтому… – Марджори разразилась хохотом. Иден произнес: – Я вполне серьезен. Она тоскует по мужчине, который уже приручен. Инстинкт подсказывает ей, что сукин сын превратится в стоящего человека, муженька с небольшим огоньком и необходимой энергией, чтобы нести свой груз на длинном пути. И она не ошибется. Но ей надо быть уверенной, что она не покупает врожденного и неизменного сукиного сына. Вот большой знак вопроса. То ли этот щенок демонстрирует юношеский задор, то ли он всегда кусается и гадит?

– Интересно, будешь ли ты в свое время сукиным сыном? – сказала Марджори. – Я склонна думать, что будешь.

– В мое время? Я врожденный сукин сын.

– Нет, ты не такой.

– Пусть тебя не обманывает мое поведение в обществе, Марджори. Конечно, это не моя «вина», как мы говорим в Психологии I. Я начинал с довольно плохими нервами, а сейчас они еще хуже. Однако, учитывая «пилюли счастья», общий успокоительный эффект корабля и твое целебное влияние, думаю, что я до сих пор был не так уж плох. Если повезет, я останусь таким, пока мы не сойдем с корабля, и тогда ты всегда будешь вспоминать обо мне с теплотой. А для этого стоит потрудиться.

– Почему?

Она заглядывала ему в лицо, но полумрак с трудом позволял разглядеть его черты.

– Ну, мне бы хотелось верить, – сказал он, – что есть кто-то, кто думает обо мне хорошо.

Вот и все. В этот момент наверху блеснула линия желтых огней и прорезала темноту. Они были одни на холодной застекленной палубе, не считая седой леди, заснувшей в шезлонге. Профиль Идена казался странно знакомым Марджори, как будто она видела его в детстве в Бронксе.

Поколебавшись несколько секунд, она спросила:

– Майк, ты еврей, не так ли?

Он медленно повернул голову, и ее испугало мрачное каменное выражение его лица. Затем, как по мановению руки, лицо вновь засияло светом и теплом.

– Когда ты пришла к такому выводу?

– Не знаю. Может быть, во время пинг-понга. Я скорее чувствовала это, чем поняла, в течение нескольких дней.

– Что ж, не возражаю, чтобы ты так думала. Только не рассказывай об этом вокруг, пожалуйста. Это может оказаться для меня чертовски утомительным.

– Не буду. А ты действительно занят в химии?

– Марджори, знакомства на корабле всегда предполагают чуть-чуть скрывать правду по той или иной причине. А теперь давай начнем вечер с того, что перепробуем большое количество мартини, ладно? – Он отбросил одеяло и резко встал со своего шезлонга, протягивая ей руку.

В этот вечер он играл в карты, а Марджори смотрела кино. Затем она танцевала с застенчивым юношей лет двадцати, путешествующим с матерью, который всю дорогу взирал на нее с обожанием, но не осмеливался приблизиться. Ей подумалось, что в возрасте этого паренька Джордж Дробес казался ей ужасно взрослым. А сейчас мужчина в двадцать лет был для нее неуклюжим подростком.

В полночь Иден увел ее, и они пошли на гриль-веранду. Он был в отличном настроении: они танцевали, затем гуляли по палубам и разговаривали до трех часов. На следующее утро он разбудил ее в восемь, позвонив в ее каюту по телефону.

– Сегодня наш последний день вместе. Не хочешь провести его с толком и красиво? Вытряхни свои кости из сена.

– Боже мой, – зевнула она, заметив, что снова была хорошая погода и корабль шел очень ровно, – не говори мне, будто ты настроен романтично и легкомысленно, когда мы уже практически в Европе. Ты должен был влюбиться в меня раньше. Ты мне надоел. Я хочу спать.

– Вылезай из постели.

– И не подумаю. Кофе в постель на корабле – самая замечательная в мире вещь. Увидимся примерно через час. Свинство с твоей стороны мешать мне спать только потому, что у тебя бессонница.

Повесив трубку, она позвонила стюарду и пошла умыться и причесаться, напевая «Влюбившись в любовь». Открыв дверь при выходе из ванной, она услышала голос Идена: «В комнате мужчина». Она была одета в самый облегающий пеньюар из шелка и шифона цвета ржавчины. Взглянув в зеркало и задержав дыхание, она выплыла из ванной, приглаживая волосы и говоря с возмущением:

– Ты чересчур общительный, понятно? Убирайся отсюда, пока я не вызвала стюарда.

На бюро стоял кофейный прибор на двоих с фруктами, булочками и живописно выглядящими пирожными. Майк сидел в кресле в лучах солнечного света, спокойно попивая кофе и жуя плюшку с черникой. Глаза его выглядели усталыми. На нем был костюм, который она никогда не видела до этого: хорошо скроенный, темно-синий в полоску, а на коленях лежала новая книга. Он опять выглядит, как дипломат, подумала она, или она влюбилась и видит его в розовом свете. В этом уродливом лице со шрамом была особенность, сильно ее привлекающая. Эта особенность называлась – какое глупое слово – доброта.