Текст книги "Марджори в поисках пути"

Автор книги: Герман Воук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

2. Сэм Ротмор

Телефон разбудил ее. Она посмотрела на часы. Половина десятого.

– Алло? – прошептала она.

– Ты одета? Мы отправляемся на прогулку на самолете.

– Ты что, сошел с ума, Ноэль? Я сплю. Что ты делаешь и почему так рано встал? Самолет? Я никогда не летала в самолетах…

– Ну что ж, тебе это предстоит. Я должен выполнить поручение Сэма и съездить в Олбани. Я лечу на курьерском самолете. Ты тоже. Мы уезжаем в одиннадцать, так что приготовься.

– В одиннадцать? Ноэль, я, наверное, не смогу этого сделать. Неужели ты не устал? Я…

– Мне не пришлось поспать. Я писал песню после того, как ты ушла. Это – самое лучшее из всего, что я сделал. Подожди, ты скоро услышишь ее. Я чувствую себя просто изумительно.

В спешке она оделась и уехала, ни слова не сказав матери, куда едет. Сейчас не было времени спорить, и в любом случае ей придется пропустить мимо ушей протест матери. Его веселый, радостный голос звенел у нее в ушах, несмотря на то что усталость чувствовалась в каждой части тела. Они встретились у здания офиса «Парамаунт» и на «кадиллаке» Сэма Ротмора поехали в аэропорт. Ноэль был в новом широком сером пальто из твида с поднятым воротником, в руках он нес толстый запечатанный конверт коричневого цвета.

– Что все это значит, Ноэль?

– О, большая интрига! Член местного законодательного собрания выступает сегодня с речью по поводу ситуации с налогами на входные билеты в кино. Ему нужны эти документы к часу дня. Сэм не вдавался в подробности, лишь спросил, не боюсь ли я лететь, и потом вручил мне конверт. По каким-то своим соображениям он не может использовать для этого постоянного курьера, все сугубо секретно. Я чувствую себя Скарлетом Пимпернелем [1]1
  Скарлет Пимпернель – известный супергерой книг и кинофильмов, выполняющий трудные секретные миссии.


[Закрыть]. – Это невероятно, думала Марджори, как мог меняется этот человек с каждым днем и даже с каждым часом. Сегодня он снова был худощавым белокурым богом «Южного ветра», со сверкающими глазами, полным силы и энергии. – Ты знаешь, я сегодня не сомкнул глаз! Подожди, ты скоро услышишь. «Старое лицо луны». Это действительно замечательно. Я интуитивно чувствую. Мы будем богаты. Эта песня пришла мне в голову, когда я прогуливался под дождем прошлой ночью, после того как ты ушла…

– Я до смерти хочу услышать ее.

Едва самолет поднялся в воздух, оставив внизу телефонные провода, Марджори, затаив дыхание от какого-то пьянящего страха, подумала, что вот-вот упадет в обморок. Это был четырехместный самолет с одним двигателем, пилотируемый угрюмым человеком в поношенной кожаной куртке. Окошки самолета дребезжали и свистели от ветра, крылья раскачивались, а борта и сиденья тряслись, как в очень старом «форде». Но ее это не волновало. Ей было ужасно страшно, но еще больше – ей было весело и даже, казалось, было не жалко и умереть так, если смерть близко. (Хотя она в это не верила.) Самолет пролетал над долиной реки Гудзон, а Марджори и Ноэль сидели, взявшись за руки, и смотрели вниз, сквозь прозрачный воздух на города, поля, холмы и на реку, которая казалась блестящей сказочной картиной, залитой ослепительно сверкающим солнечным светом. В аэропорту Олбани их ждала машина с доверенным лицом члена законодательного собрания, который должен будет произносить речь. Через десять минут после того, как они приземлились, они уже снова были в воздухе и летели на юг, прямо в белое зарево солнца. Марджори опьянела от скорости, испуга, солнечного света, от неожиданной, головокружительной новизны этого путешествия. Ноэль был неутомим, подумала она. Он не мог существовать без приключений и неожиданностей, в этом была вся его натура, его образ жизни, его стиль. Она никогда больше не найдет такого, как он. Во всем мире нет такого второго. Она наклонилась вперед и страстно поцеловала его в губы, натянув до предела свой привязной ремень. Изумленный, он посмотрел на нее и заорал ей в ухо:

– Хорошо, если это оказывает такое воздействие, я зафрахтую самолет, и мы будем летать в Олбани каждый день!

Они в воздухе пересекли Манхэттен, залитый внизу ясным дневным светом, и медленно, даже лениво сделали круг над башнями, мостами, статуей Свободы, пароходами и блестящими гаванями. Глухой стук шасси уныло прозвучал на взлетной полосе аэропорта. Отстегивая привязной ремень, Ноэль сказал:

– Ты сейчас едешь со мной в офис.

– Ничего не поделаешь.

– У Сэма в офисе есть пианино. Я должен сыграть тебе «Старое лицо луны».

– Ноэль, не смешивай свою светскую и деловую жизнь. Мне вообще не следовало лететь в самолете…

– Ты – безнадежная формалистка. Сэм знал, что я возьму тебя с собой, и предложил мне привести тебя в офис. Он хочет познакомиться с тобой. Ну, ты удовлетворена?

Она относилась с каким-то благоговейным страхом к офисам «Парамаунт». Вдоль обшитых панелями стен тянулись, как иконы, огромные изображения звезд. Эти звезды – фирменный знак «Парамаунт», который она видела на киноэкранах в течение всей своей жизни, – красовались повсюду, они были вырезаны, отпечатаны или нарисованы на стеклянных дверях, на плакатах, портретах, над арками и проходами, наполнив офисы каким-то сказочным волшебством, превратив их в нечто вроде «Тысячи и одной ночи» Голливуда. Ноэль обменялся кивком и улыбкой с секретарем в приемной и провел Марджори через дверь с надписью «Личный кабинет. Не входить» в маленькую комнату, выкрашенную в голубой цвет. Комната служила небольшой библиотекой, вдоль ее стен выстроились в ряд книги в кожаных переплетах; кроме того, в комнате был переносной бар и пианино.

– Уютно, а?

– Это совсем непохоже на деловой кабинет.

– Да, это верно. Именно здесь заключаются действительно жестокие и беспринципные сделки. Внешний офис – для обычного ежедневного надувательства. Я бы предложил тебе что-нибудь выпить, но Сэм приходит в бешенство, если кто-то пьет в рабочее время.

– Спасибо, я ничего не хочу. Ты уверен, что это нормально – нам прийти сюда?

– Все, что Сэм может сделать, – это уволить меня, а мне бы хотелось этого. – Он бросил свое пальто на маленький диван и сел за пианино. – Когда об этом подумаешь, понимаешь, как удивительно – писать песни, – сказал он, перебирая аккорды. – Правильная комбинация нескольких нот, удачное сочетание нескольких слов, все вместе длится не более чем одну-две минуты, и человек, написавший ее, в результате становится вдруг владельцем крупной фирмы или нефтяной скважины. Это как соревнование, конкурс. Написал удачный куплет – и выиграл Гран-при. Ну, ладно, малыш, вот удачный куплет 1936 года: Ноэль Эрман, «Старое лицо луны».

Марджори чувствовала, как мороз пробежал у нее по коже, когда он пел. Идея песни была построена на образе луны, каждую ночь взирающей, как старый одинокий холостяк бродил по улицам и всматривался в лица влюбленных, потом следовал за ними до самых квартир и смотрел на них через окна спален, завидуя им, завидуя их счастью. Лирическое настроение, которым была пронизана песня, приходит с самым последним тактом, с последним штрихом – обручальным кольцом девушки, сверкающим при лунном свете, когда она задергивает штору, чтобы не светило в глаза одинокое старое лицо луны.

Она бросилась Ноэлю на шею:

– О Боже, это – хит!

– Я знаю это, – сказал Ноэль. – Я собираюсь поторговаться насчет виллы на Ривьере. В мелодии действительно что-то есть, не правда ли?

Он снова начал играть. Дверь, ведущая во внешний офис, открылась, и вошел Сэм Ротмор, точно такой, каким Марджори представляла его, вплоть до сигары в руках. На нем была деловая элегантная одежда темных тонов, его розовые морщинистые руки были тщательно ухоженны, и в осанке, манере держать себя был какой-то налет величия, несмотря на сутулость, а может быть, наоборот, благодаря ей.

– Что это за музицирование? – сказал он гортанным голосом, который так хорошо пародировал Ноэль.

Ноэль вскочил.

– Сэм, конверт доставлен. Секретарь члена законодательного собрания Мортон был…

Ротмор кивнул:

– Я говорил с Мортоном по телефону час назад. Спасибо. – Он посмотрел на Марджори. – Здравствуйте. Моя фамилия – Ротмор. А вы Марджори Моргенштерн и вы – подруга этого мошенника.

– Я надеюсь, что не помешала…

– Ничуть. Вы как глоток свежего воздуха на старом душном заводе. Хорошо, как вам понравился полет на самолете?

– Это изумительно. Мне прямо не хотелось выходить, хотелось остаться и летать все время.

С иронией он взглянул на Ноэля, потом снова на нее, и она заметила огромные синие тени под его глазами.

– Ну что ж, продолжай, Ноэль, закончи то, что ты играл.

– Это новая песня, которую он только что написал, – сказала Марджори. – Мне кажется, она замечательна.

– О, ты написал новую песню? Интересно. Ты в последнее время читал какие-нибудь материалы о кино?

Как-то странно, с испуганным и в то же время высокомерным видом Ноэль сказал:

– Сэм, прежде чем уехать, я сдал три отчета. Они у вашего секретаря. Там я высказал вам…

– Я читал твои отчеты.

– Ну и как, там все нормально?

– Давай послушаем твою песню. – Он тяжело опустился в кресло и взглянул на Ноэля: – Ну, играй.

– Вам на самом деле интересно? – Ноэль неуклюже мялся, стоя у стула перед пианино.

– Я хочу знать все о способностях и талантах моих работников. Начинай. Как называется песня?

Ноэль сказал ему. Ротмор медленно кивнул, облокотившись на кресло. Ноэль играл, а его патрон сидел, держа сигару, опустив веки и уставившись в стену. Он дышал ртом часто и прерывисто. Прошло несколько минут после того, как песня закончилась, прежде чем он сказал:

– Ну что ж, нормально.

– Я думаю, что это будет хит. Чертовски удачный хит! – заявил Ноэль.

– Я тоже так думаю, – поддержала Марджори.

Ротмор вздохнул:

– Что заставило тебя снова начать писать песни? Или ты недостаточно загружен по работе?

– Сэм, эта вещь буквально родилась у меня в голове, и я тут же ее записал. В пять часов утра, если вы хотите знать. В мое личное время.

Ротмор взглянул на часы.

– Я думаю выпить виски с содовой. Обычно в дневное время меня клонит в сон после этого, но сегодня я выпил слишком много кофе за ленчем. – Он стал подниматься, но Ноэль уже бросился к бару.

– Я достану, Сэм.

Ротмор опять опустился в кресло и сказал:

– Налей всем. – Он повернулся к Марджори. – Видите? Вот что мы сами себе делаем. Мы продолжаем натягивать, как струны, нервы табаком и кофе и потом расшатываем их алкоголем. Мы делаем это в течение всей нашей жизни. А потом виним Бога, когда умираем молодыми.

– Я бы лучше умер на десять лет раньше, но курил и пил бы все, что захочу, – сказал Ноэль, зазвенев стаканами и льдом.

– Ты несешь чушь, ты не можешь об этом судить. Подожди, посмотрим, что ты скажешь, когда тебе, как мне сейчас, останутся считанные годы.

– Я рад, что вы похожи на старое лицо луны, Сэм.

Ротмор пожал плечами.

– Это хорошая песня. Ну и что?

– Много-много денег – вот что, – ответил Ноэль. – Горы денег.

– Взгляни трезво, – сказал Ротмор. – Сколько денег может принести популярная песня, пять тысяч долларов? Десять – это слишком много.

– Почему, некоторые зарабатывают на этом сто тысяч.

Ротмор сморщил лицо и засунул в зубы сигару, и Марджори чуть не покатилась со смеху, так точно его копировал Ноэль. Сходство было поразительное.

– О чем ты говоришь, обо всей этой безвкусице? «Бананах» и «Серебряных нитях»? Ты рассчитываешь написать что-то подобное? Почему бы тогда тебе просто не делать ставки в тотализаторе? И работы меньше, и более надежно. Что ты заработал на своих «Поцелуях дождя»? Восемь тысяч пятьсот?

Прищурив глаза, Ноэль посмотрел на Ротмора и передал ему виски.

– Ровно столько. Вы осведомлялись у моего издателя?

– Я знаю немного это дело. В свое время я был владельцем одной небольшой студии. Сочинение песен – это для детей. Вычеркни небольшую кучку гениев, Гершвинов, Портеров, Берлинов, Роджеров – и все, не останется никого. Стань небольшим продюсером – и ты сможешь хоть каждый день нанимать и увольнять авторов песен, как мальчиков на посылках; причем хороших авторов.

– Что это доказывает? Человека творческой профессии нисколько не волнует, что за бездельник нанимает или увольняет его, – сказал Ноэль. – Это всего лишь глупая бухгалтерия, чисто формальная сторона его профессии, это может делать каждый дурак.

– Звучит хорошо, – улыбнулся Ротмор, – не учитывая того, что все эти композиторы-песенники ломают себе шеи, пытаясь стать бездельниками и заниматься глупой бухгалтерией. Сочинительство – далеко не все, что нужно для творчества. Это урок номер один в нашем деле. Хотя, я вижу, ты не разделяешь этого мнения. – Ротмор с трудом поднялся с кресла. – Ну, ладно, мы и так наскучили Марджори.

– Нет, нет, – сказала девушка. Она сидела на диване и вертела головой из стороны в сторону, наблюдая за обоими мужчинами.

Взгляд Ротмора, остановившись на ней, подобрел. Патрон сделал глоток виски.

– Позвольте мне позвать вас обоих сегодня вечером на ужин.

Ноэль взглянул на Марджори, которая проговорила:

– По-моему, на сегодняшний вечер у нас билеты в шоу…

– Ничего, не беспокойтесь насчет билетов, – сказал Ротмор. – Если даже они у вас есть, поменяете их на другой вечер.

– Не стоит спорить с Сэмом, – напомнил Ноэль девушке. – Спасибо, Сэм, это будет великолепно.

Ротмор медленно вышел, оставив за собой серые клубы дыма от дорогой, судя по запаху, сигары.

Из газетных колонок, отведенных под светскую хронику, скандалы и сплетни, Марджори знала, что это самый дорогой ресторан в Нью-Йорке. Мебель в ресторане была старинной, совсем немодной, но еда – просто сказочной, а вина – лучше, чем любое из тех, что Ноэль когда-либо заказывал. Здесь она отведала те блюда, о которых столько раз читала во французских романах; раньше она никогда не верила, что такие чудеса кулинарного искусства на самом деле существуют. Икра, супы, мясо – все было приготовлено и приправлено с безупречным совершенством вкуса, и в этом было что-то почти унизительное. Она чувствовала себя немного варваром, неожиданно столкнувшимся с цивилизацией. Какой-то приступ приятного оцепенения охватил ее разум, и она была так ошеломлена, что далеко не сразу начала следить за спором Ноэля и Ротмора. Марджори очнулась, только когда они повысили голоса. Ноэль, видимо, хотел, чтобы они купили к ужину какое-то новое темное итальянское вино двадцатилетней выдержки, которое можно было приобрести за тысячу пятьсот долларов. Ротмор сказал, что для них оно не стоило и пятнадцати центов.

– Это для европейцев. А Европа – это адюльтер в среде бедноты, да еще иностранной бедноты, и Европа умирает. Что вы, европейцы, хотите делать? Создавать театры военных действий и опустошать их, истребляя людей?

– Вы предполагаете, – сказал Ноэль, – американский народ – настолько тупой, что не может признать даже что-то хорошее? Это антидемократический взгляд. Вы никогда не задумывались об этом? Американцы не так тупы, ведь они выбрали в президенты именно того, кто нужен. Или, по крайней мере, мы все верим в это.

– Почему ты, глупец, думаешь, что мы лишь вчера открыли свои двери в мир? Мы не должны предполагать всякую чертовщину. Мы знаем. Ты сможешь когда-нибудь представить себе кинокомпанию кондитерским магазином? Народ вовсе не тупой. Люди чертовски сообразительны, слишком сообразительны по сравнению с такими, как ты. Ты пытаешься продать им хлеб и шпинат в своем кондитерском магазине, и они пойдут покупать конфетки в кондитерский магазин за углом. За тобой закрепляется репутация глупого негодяя, и спустя какое-то время твой магазин закрывается. Смотри, Ноэль, европейцы продолжают снимать картины такого плана, как тебе нравится. Но в их же собственных странах люди выстраиваются в очереди на наши фильмы, а их искусство идет при полупустых залах. Народ решил, каким должно быть кино, – не мы. Вот демократия, о которой ты говоришь. И мы будем делать все, что хочет народ. Ты не можешь силой навязать людям то, что нравится тебе. Ты не в России.

– Вы просто приводите неверное сравнение, пытаясь спрятаться за него, – не согласился Ноэль. – Кинокомпания и кондитерский магазин – совсем не одно и то же, кинокомпания похожа больше на библиотеку. Вы захламляете библиотеку ширпотребом, рассчитанным лишь на детей да умалишенных, которые могут даже не читать, а переваривать это, как кашу, или же дешевыми порнографическими изданиями, в угоду самым низменным потребностям и животным инстинктам людей. Вместо того чтобы удовлетворять требованиям культуры…

– Требования культуры! – Ротмор схватился руками за голову. – О Боже! – Он взглянул на Марджори. – Не давать им того, что они хотят. Ничего. Они удовлетворяют низменные потребности. Давать только то, что хорошо для них, – что, по твоему мнению, хорошо. Вот твоя пламенная речь, речь демократа. Разве это не та же проклятая идея коммунизма, Ноэль? Засунуть им штык под ребра и заставить есть клубнику в сметане?

– О, конечно, разве вы не видите мои бакенбарды и бомбу? Старая история. Лишь эпитеты, когда нет аргументов.

– Нет аргументов? – Ротмор повернулся к Марджори. – Я рад, что у меня нет детей. Если б у меня был сын, он бы оказался кем-нибудь вроде этого типа. Мне кажется, что в наше время из всех колледжей выходят именно такие: или шумные бездельники-идиоты, или вот такой тип неисправимых снобов, которые презирают американский народ…

– Прекрасный пример необоснованного обвинения, – сказал Ноэль. – Если ты не любишь фильмы компании «Парамаунт», ты – предатель родины.

– Ладно, Ноэль, ты действительно думаешь, что американский народ – это сборище проклятых Богом дураков, или нет? И постарайся для разнообразия быть честным, вместо того чтобы проявлять находчивость и остроумие. Может быть, это важно.

Ноэль сделал паузу, и в эту минуту лицо его было серьезнее, чем обычно. Потом он медленно сказал:

– Мой ответ – да, я так думаю, хотя в Америке не больше дураков, чем в любой другой стране. Бог сотворил человечество со средним коэффициентом умственного развития – 100, и вы, Сэм, не можете не признать, что это примерно на двадцать пунктов ниже…

– Что, черт возьми, ты знаешь о Боге, и какой еще, к черту, коэффициент умственного развития? – отрезал Ротмор. – Ты думаешь, что коэффициент умственного развития – это нечто реальное, в действительности существующее, как, скажем, нос? Это всего лишь число, выдуманное проклятыми психологами, и единственное, что оно доказывает, так это то, что фермеры не столь проворны, как психологи. Если бы у фермеров было достаточно времени, которое они могли бы тратить на составление системы коэффициентов, то оказалось бы, что все психологи – идиоты, а фермеры – гении. Потому что они дадут большую сумму баллов за умение правильно хватать коров за соски и не дадут совсем ничего за способность рассчитывать число треугольников в каком-то проклятом бессмысленном графике.

– Вы – закоренелый антиинтеллектуал, Сэм, это не новость.

Ротмор воинственно повернулся к Марджори:

– И я говорю эпитеты! Кто прав, Марджори?

– О Господи, не втягивайте меня в ваш спор. Этот рисовый пудинг – необыкновенный, мистер Ротмор. Я не пробовала ничего более вкусного.

– Отложите ложку и давайте поговорим. Посмотрим, что у него за девушка.

– Хорошо! – Она бросила взгляд в сторону Ноэля. – Я всегда думала так же, как думает об этом Ноэль, – я имею в виду то, что, по правде говоря, я тоже предпочитаю иностранные фильмы, мистер Ротмор. Но я должна сказать, вы представляете вещи в несколько ином свете. Хотя бы людей; в конце концов, может быть, они решили, что хотят серьезные вещи читать в книгах, а легкие – конфетки, как вы выражаетесь, – смотреть на киноэкранах. Это – то, о чем я раньше никогда не думала. – Она обратилась к Ноэлю, который угрюмо наблюдал за ней: – Конфетки нехороши для тебя и тебе подобных, но люди едят их тоннами, и им это нравится. Он говорит, что европейцы продолжают делать серьезные фильмы, а люди в их же собственных европейских странах по-прежнему ходят на американские конфетки. Может быть, это означает, что кино как вид искусства – в действительности изготовление конфет? Раньше мне никогда это не приходило в голову.

Ротмор, вдохнув несколько глотков воздуха, взглянул на нее и засиял улыбкой:

– О Боже, дитя мое. Вы по крайней мере слушаете старого дурака. – Он сказал Ноэлю: – Она – одна из тысячи. Женись на ней.

– Почему, потому что она обманута банальной софистикой, в которую вы сами даже не верите? И вы называете это триумфом? Ей двадцать один год.

– Она сообразительнее, чем ты, мой мальчик, – Ротмор засмеялся гортанным смехом. – Если бы ты только знал. – С торжествующей усмешкой он зажег сигару.

– Послушайте, почему вы не уволите меня, Сэм? Я с вами совершенно не согласен ни в одном практическом существенном вопросе. Я буду всегда продолжать рекомендовать книги типа «Дым над Этной», поскольку верю в это, и что бы вы ни сказали…

Ротмор ткнул его в грудь пальцем.

– Теперь послушай меня, сынок. Я пытался убедить руководство в главном офисе по поводу книги «Дым над Этной», когда ты еще ходил в пеленки. И, по сути дела, можно точно сказать, что есть возможность создания картин и того, и другого жанра. Если ты, не увеличивая бюджет, находишь верные места для показа фильмов в крупных городах, ты сможешь хорошо проявить себя, работая с картинами, рассчитанными на небольшую аудиторию. И мы делали и делаем это. Но это действительно очень небольшая часть нашего бизнеса. – Он ударил по столу. – Мы должны поставить местным зрителям и в близлежащие маленькие города три тысячи фильмов в год, ты когда-нибудь это поймешь? Это наша работа. Хоть одна страна когда-нибудь производила три тысячи хороших книг в год, или три тысячи хороших пьес, или вообще три тысячи чего-либо хорошего? Твоя же, черт возьми, работа как литературного редактора – находить сырье для завода, развлекательные брошюры и прочую ерунду, годную к употреблению, и можешь сколько угодно презрительно фыркать по поводу этой халтуры! И мне не нужно говорить, что «Дым над Этной» – хорошая книга. Неужели ты думаешь, я не умею читать? Когда ты усвоишь эту элементарную вещь, то, может быть, сможешь хорошо вписаться в нашу организацию. Может быть, ты станешь снимать художественные фильмы. Впрочем, какого черта меня волнует, что ты будешь делать? Но ты должен понять, в каком деле ты – первый.

Ноэль холодно ответил:

– Это было вашей идеей, Сэм, не моей, – втянуть меня в это дело, и вам еще предстоит доказать, что эта идея была хорошей. Вы не сможете переделать меня по своему образу и подобию. Если я полезен вам такой, какой есть, то это другое дело.

– Вы видите, – сказал Ротмор Марджори. – Вот так. С этим парнем когда-нибудь можно определенно получить невроз, ведь говорить с ним – все равно что наталкиваться на каменную стену. Весь интеллект испаряется, и ты…

– Естественно, несогласие с вами ведет к неврозу, – сказал Ноэль.

– Почему вы беспокоитесь о нем? – спросила Марджори. – Я влюблена в него. Я привязана к нему.

Ротмор задымил своей сигарой и из-под тяжелых век пристально посмотрел на Марджори.

– Марджори, в этом мире так мало таланта, что, когда ты видишь его, то хочешь, чтоб из этого что-нибудь вышло, в этом все дело. Я видел много молодых людей, которые приходили и уходили. В Ноэле что-то есть, и вообще он – обаятельный дуралей, и если бы его можно было исправить, думаю, он стал бы настоящим кладом для «Парамаунта» и меня. Но на сегодня…

– Надеюсь, ты поняла суть, – сказал Ноэль Марджори. – Сэм стал членом клуба по спасению Ноэля от самого себя.

Ротмор посмотрел на Ноэля, покачал головой и жестом попросил принести счет.

– Иногда я сомневаюсь, – шепотом проговорил он.

Он попытался убедить их сесть в свой лимузин, сказав, что они смогут сегодня вечером воспользоваться его машиной и шофером, после того как завезут его домой. Но Ноэль и слушать не хотел об этом. Старик тяжело влез в длинную черную машину. Когда его шофер уже собирался захлопнуть дверь, Ротмор, зажав в зубах сигару, наклонился вперед и сказал Ноэлю:

– Твой отчет о романе «Красная книга» вполне хорош. Я дозвонился до Побережья. Они сделали заявку. Двенадцать тысяч.

Довольно мрачный взгляд Ноэля исчез в оживленной усмешке.

– Почему же вы не сказали это немного пораньше, вы, старый садист?

– Два других твоих отчета – неплохие, но о них я хочу еще немного подумать. Ты потихоньку учишься. – Он взглянул на Марджори, потом на Ноэля, и глубокие морщины, спускающиеся вокруг рта, смягчились в улыбке, выражающей одобрение, которое он старался скрыть. – Может быть, у тебя будет все хорошо. Спокойной ночи. Спокойной ночи, Мардж.